Я однажды приду… Часть I

– Катенька, почему ты не хочешь выздоравливать?

– Хочу. Скоро вам уже не придётся носиться вокруг меня. Я буду полностью самостоятельна. Буду гулять на балкончике и любоваться морем и закатами.

– Мне не нравятся твои грустные мысли.

– Ты знаешь мои мысли?

– Я их вижу по кардиограмме.

Далось им моё сердцебиение.

– Самуил, я уже взрослая девочка и могу сама решать проблемы своего нервного устройства.

– Бог мой, этого я и боюсь! Насочиняешь себе ужасов и будешь страдать.

– Ужасы я уже видела, сочинять нет необходимости.

Он сразу замолчал и как-то съёжился, не ожидал видимо такого оборота. С ним я никогда не говорила о том, что произошло в санатории. Я была как бы простым пациентом, хотя была уверена, что он в курсе – откуда я появилась. Собравшись с духом, он сказал:

– Не волнуйся, девочка… всё будет хорошо.

Больше мы не возвращались к этому разговору. Самуил распеленал меня только после того, как ушёл Олег, присланный пригласить меня на ужин. Вздохнул несколько раз, пожелал доброй ночи и ушёл.

Ночью мне приснился кошмар: я бегала вся в крови по какому-то дому, который оказался гимнастическим залом, и кричала, кто-то в темноте пытался меня поймать, но я убегала в страхе. Волна холодной воды привела меня в чувство. Вся ещё в плену кошмара, я пыталась куда-то бежать, но сильные руки обняли меня и удерживали, пока я окончательно не проснулась. Это оказался Глеб. Наконец, он спросил меня:

– От кого ты убегала?

– Наверное… от себя.

Тут прибежал Самуил, стал хлопотать вокруг меня, и Глебу пришлось уйти. Даже напичканная снотворным, я ещё долго не могла уснуть, вспоминая кошмар и объятия Глеба.

Мои мрачные мысли не отпускали меня и на следующий день. Я оказалась не готова к своему чувству. Несмотря на увеличивающийся ком льда, в моей душе всё больше распространялось чувство любви к Глебу. Оно росло, ширилось, отодвигало лёд, хотя растопить его не могло. Видимо, мне суждено умереть не в интригах Глеба, а от разрыва сердца, которое организуют кусок льда и любовь. Вот будет разочарование для всех.

Утром я решила, что мне давно пора стать здоровой и не давать повода заботиться о себе. Эта забота мешала ощущать реальность положения. Когда пришёл Самуил, так и заявила ему – всё, постельный режим отменяется, ухаживания за больной тоже, и я иду обсуждать с Виктором проблемы дошкольного образования в России. Самуил потерял дар речи и так и остался стоять у двери в палату.

Для начала надо было найти приличную одежду, а не этот балахон, в котором я ходила в последнее время. Хотя бы какие-нибудь джинсы и рубашку. Где же Олег? Он всегда всё знает. Но его не было нигде, как и Глеба, что было странно, они никогда не исчезали вместе. И застыла на полушаге – акция. Как тогда в санатории. Ноги отказали сразу, и я медленно опустилась на пол. Вот к чему сон, всё рухнуло в миг. Все мои размышления о чувствах были пустым сотрясением воздуха – всё значительно проще. Я же не знала, куда исчезал Глеб и остальные. Жила себе в мелких душевных разборках и купалась в бассейне. Правильно – встала с кровати, и сразу развеялся морок.

Их не было и на ужине, к счастью Юлии тоже. Мы с Виктором таки обсудили ситуацию с дошкольным образованием, но все были какие-то напряжённые. Андрей пытался играть, но выходило что-то уж очень грозное, и он просто ушёл. Самуил сидел молчаливый и грустный, даже не ругал меня за нарушение постельного режима.

Ночью я опять кричала, на этот раз первым был Виктор. Он тоже окатил меня водой, и долго тряс за плечи. Я даже не сразу вспомнила сон, такой меня ужас охватил. Но когда фрагменты стали складываться в картину, зашептала сиплым от спазма голосом:

– Они его убьют… за дверью кто-то стоит… там статуя шевелится… у статуи что-то в руке сверкает.

Виктор исчез мгновенно, он просто испарился. Прибежал Самуил и, даже не спрашивая, что случилось, взял шприц в руки.

– Нет, Самуил, нельзя снотворное.

Я не знала, почему нельзя – нельзя и всё. Вдруг в палату вбежал Андрей с каким-то предметом в руках, крикнул:

– Они здесь! Самуил зеркала!

И тут же исчез. Самуил удивительно быстро соорудил из ширм подобие стены и толкнул меня туда, шёпотом спросил:

– Где твоё зеркало?

– На столике.

Он разобрал зеркало на составные части, назначение которых я не понимала, пока он не приложил зеркальную часть к моей груди в области сердца, закрепив её вытянутой из ручки, скрученной в сложную вязь проволокой, а на запястья одел два браслета из ободка зеркала. То же самое он проделал и с собой, достав из внутреннего кармана пиджака зеркало, только потом объяснил:

– Теперь никто не услышит биения твоего сердца.

За стенами палаты слышались странные, похожие на свист звуки, звон разбитого стекла, глухие удары, иногда сильный грохот. Самуил низко опустил голову, несколько раз вздохнул и зашептал:

– Катенька, я должен попросить тебя об услуге… даже не знаю, как тебе это сказать…

– Очень быстро, Самуил, а то китайская стена может рухнуть, и ты просто не успеешь… меня могут убить…

И вспомнила слова Глеба:

– …или обратить.

Он побледнел так сильно, что стали видны прожилки на висках. Схватив его за руку, я потребовала:

– Самуил, обещай мне, что ты этого не позволишь.

– Мне нужна твоя кровь… много, сколько сможешь.

– Начинай и бери сколько нужно.

Переползая по полу от шкафа к шкафу, он нашёл всё необходимое. Под грохот битвы за стенами Самуил переливал мою кровь в какие-то пакетики разных форм и цветов. Я не спросила, зачем она ему – нужна и нужна, у меня её много.

– Всё, хватит. Для тебя опасно потерять столько крови.

Уже почти теряя сознание, я сказала:

– Я могу потерять её всю… бери ещё. Придет Олег, накормит меня тортиками и всё восстановится…

5

В абсолютной пустоте появилась точка и стала быстро расширяться, потом она беззвучно взорвалась множеством разноцветных искр. Они метались в пространстве сначала хаотично, затем сложились в единое круговое движение и снова собрались в точку. Это повторялось многократно: точка и искры, искры и точка. А кто же я – точка или искра? Невероятное ощущение полета в нигде: ты знаешь, что летишь, но движения не ощущаешь. Значит – я искра.

– Самуил, сделай что-нибудь.

Я не поняла, кто это сказал, но прокричала:

– Только не укол…

– Она что-то прошептала, ты слышал?

– Глеб, всё хорошо, это просто лёгкий бред, он сейчас пройдёт. Дай мне пару часов.

– И пару тортиков.

– Тортиков?

Открыв один глаз, потом второй я увидела всю компанию. Они стояли вокруг стола, на котором я лежала, и почему-то держали меня за разные части тела: кто за ноги, кто за руки, рука Глеба лежала на моей груди. Первым облегчённо улыбнулся Андрей, потом все остальные, только Глеб не улыбался.

– Девочка моя, сейчас Олег принесёт тебе и тортиков и чай заварит, всё что захочешь.

Самуил светился как светлячок среди гигантов, так как был значительно ниже всех ростом.

– Всё мальчики, теперь оставьте выздоравливающую, у нас много дел. Глеб, все уходите, мы с Катенькой будем пить чай в тишине и радоваться жизни. Про ваши подвиги я сам расскажу, а то вы слишком себя будете расхваливать, знаю я вас.

В двери уже стоял Олег с подносом – на нём стоял многослойный торт и большая кружка чая. Жизнь началась снова.

Самуил действительно рассказал мне, правда, очень коротко, без особых подробностей, что произошло. На Глеба действительно напали именно там, где я указала по видениям сна, но уже предупреждённый он «наказал всех», так сказал Самуил. Я решила не уточнять – как и кого он наказал. А к нам пожаловали наёмники, которых наняли люди.

– Люди нанимают ваших как наёмников?

Моему изумлению не было предела. Почему-то улыбнувшись, он ответил:

– Всякую шушеру за большие деньги. Они знали, что Глеба с Олегом здесь нет, и решили, что спокойно смогут убрать всех. Андрея с Виктором они не приняли в расчет… а зря, очень зря.

– Почему зря?

Приподняв на подушках, Самуил кормил меня из маленькой ложечки кусочками торта и через соломинку давал запить чаем.

– Андрей по реакциям практически не уступает Глебу, а Виктор по силе не уступает Олегу. Моя работа.

И вдруг понял, что проговорился. Я ничего не сказала, но вопрос повис в воздухе. Самуил повёл губами, вздохнул и признался:

– Я генетик и гематолог, стоматология – хобби. Гематолог, это…

– Я знаю кто такой гематолог. Тебе для этого нужна была моя кровь?

– И для этого тоже.

– А ещё для чего?

– Глеб убьёт меня, если узнает, что я тебе сказал.

– Не убьёт.

В дверях стоял Глеб с браслетом в руках, это был тот самый – с изумрудами.

– Твоя кровь может мне помочь.

– Тебе? Моя кровь?

– Это очень сложно Катенька, когда-нибудь я тебе всё расскажу…

Самуил как-то засуетился, стараясь выйти из положения.

– Позже я расскажу сам.

Глеб остановил Самуила, подошёл ко мне и надел браслет на руку.

– Он твой. Старайся его не снимать, он не даст возможности прослушать твоё сердце. Это посильнее зеркал Самуила.

Я решила пока не спрашивать, какая женщина носила этот браслет, но задала другой вопрос, который волновал меня с того момента, как пришла в себя:

– Почему вы все так стояли возле меня?

– Они делились с тобой энергией, чтобы ты быстрее пришла в себя.

Видимо, Самуил решил уже от меня ничего не таить, раз сам Глеб обещал мне когда-нибудь что-нибудь рассказать. Я вся похолодела, вспомнив Анну:

– Это после всех разборок, а если…

– Ты была без сознания больше двух суток, и мы решили тебе немного помочь. Ты потеряла слишком много крови, а мы все уже восстановились.

Как восстановились, я тоже не стала спрашивать. Улыбнувшись, Глеб спросил:

– Торт помог?

– Да. Женщина и сладкое – две нераздельные субстанции.

– Самуил, сколько понадобится времени на полное восстановление?

– Пару дней и пару тортов.

Самуил уже пришёл в себя, раз мог шутить.

– Хорошо. Из этого времени и будем исходить. Отдыхай, Катя.

Я ещё долго думала о том, куда и зачем мы будем исходить через два дня, и о том, что он первый раз так меня назвал – обычно Катерина или никак.

Два дня я пила всякие гадости, которыми меня пичкал Самуил, ела и спала. Глеб приходил и садился в кресло в углу комнаты, почти всё время молчал, очень редко участвуя в общих разговорах. Андрей, Виктор и Олег приходили по очереди, брали меня за руку, и я крепла с каждой минутой, как будто силы действительно вливались в меня через их пальцы. Вечером первого дня Самуил вышел куда-то, и Глеб подошёл ко мне.

– Теперь моя очередь.

И положил ладонь мне на солнечное сплетение, не дав возможности даже удивиться. Удар был такой силы, что я задохнулась, и какое-то время не могла дышать. По моим венам пронёсся огненный вихрь и взорвался где-то в голове. Потом всё затихло, и я почувствовала прилив силы, исходящей уже из меня, из моих клеток.

– Глеб, ты не поторопился?

Оказалось, что Самуил вернулся и стоял бледный как тогда – во время нападения.

Глеб ответил каким-то бесцветным голосом:

– Всё получилось… Катя почувствовала.

А потом медленно добавил:

– И я тоже.

Самуил почему-то очень удивлённо переспросил:

– Ты почувствовал?

– Да.

Это «да» прозвучало совершенно безнадёжно. Мне естественно никто ничего не собирался объяснять. Самуил лихорадочно стал кому-то звонить и долго говорил сначала на английском, а потом на итальянском языке. Глеб сел в кресло и замер как статуя. Догадавшись, что спрашивать бесполезно, я уснула.

На следующий день всё повторилось. Только удар от прикосновения Глеба был ещё сильнее, и огненный вихрь метался по венам дольше и хаотичнее, он проникал во все мельчайшие сосуды моего организма и встряхивал их как ниточки. А потом просто утих, будто испарился. Я осталась лежать как оболочка, казалось, вихрь унёс с собой всё, что возмутил в моём организме. Наверное, так себя чувствует муха, из которой паук высасывает переработанное его ядом нутро. А мой паук стоял рядом, на его лице даже появился лёгкий румянец и глаза сверкали ярким, удивительно синим цветом.

– Получилось.

Самуил повторил это слово несколько раз и погладил меня по руке. Прикосновение я почувствовала, как сквозь ткань, словно моя рука была в перчатке. А зачем ему, собственно, пить мою кровь, если можно вот так – прикоснулся и всё… жизни нет? Я закрыла глаза и решила ни о чём не думать. Пока.

Но прошло какое-то время, совсем недолго, и мне стало лучше, даже захотелось чего-нибудь поесть. Рядом со мной уже сидел Олег, и я попросила его помочь мне встать. Однако он неожиданно для меня сказал:

– Попробуй сама.

От удивления я привстала на кровати и поняла, что двигаюсь легко, даже голова не кружится. Олег надел мне на руку браслет, который Глеб снял, прежде чем коснуться меня.

– Всё действительно получилось. Теперь не снимай браслет никогда, даже в ванне. Никогда.

– Олег, ты здесь один нормальный, можно мне что-то поесть, иначе я умру не только от информационного, но и от физического голода. Мало того, что никто ничего не объясняет, так ещё и не кормят. Учти, что в моём преклонном возрасте совершенно нельзя голодать, всякие диеты противопоказаны. Вдруг похудею, вся красота пропадёт. И ещё бы переодеться во что-нибудь, а то я устала от всяких халатов больничных.

Олег, улыбаясь, смотрел на меня, но было понятно, что думает он совсем о другом.

Все эти дни я лежала в небольшой комнате, очень похожей на палату и не знала, где эта палата находится. Интересно, сколько у Глеба дворцов? Может он современный Монте-Кристо и где-то в море стоит остров, заполненный сокровищами?

Это был Версаль, хотя говорят, что Версаль меньше Зимнего дворца, но всё-таки комнат в нём много. Я переходила из комнаты в комнату и поражалась красоте и изяществу, какой-то воздушности во всём. Окна были высокие, укрытые наполовину светлыми шторами, иногда с витражами из цветного стекла. Вся мебель очень светлая, с тонкой резьбой и позолотой. Даже на картинах, иногда занимавших почти всю стену, изображены только весёлые сцены, чаще всего с эротическим намеком. Версаль одним словом – весёлый и полный любви. Однако, решив выглянуть из окна, я обнаружила, что стекло бронированное и имеет зеркальное отражение. Что было за окном, я так и не смогла рассмотреть: в стекле виднелось только собственное отражение. Так меня и обнаружил Глеб, внимательно рассматривающую себя в окне.

– С таким стеклом невозможно рассмотреть никого в здании.

– А из здания хоть что-нибудь где-нибудь можно увидеть, может из бойницы какой?

– Мы видим, а тебе я покажу на мониторе. Ты ела?

– Да, Олег водил меня в то, что называется столовая, с золотыми колоннами. Глеб, ты тайный олигарх?

– Нет, не тайный и не олигарх. У вас есть люди значительно богаче меня. А этот дворец я купил в совершенно разрушенном состоянии и восстановил. Были найдены гравюры почти всех комнат. У которых не обнаружили, создавали по подобию.

А я ремонт в своей квартирке всё собиралась сделать, всё денег не хватало. Теперь вот по дворцам разгуливаю, как у себя дома.

Глеб так и стоял рядом, разглядывая меня в отражении. Я встретилась с ним взглядом и чего-то испугалась, сама не понимаю – чего. Его глаза уже не были такими холодными как раньше, по крайней мере, мне так казалось, но в них появилась какая-то безнадёжность. Как у Самуила, когда он думает, что его никто не видит. И меня опять охватило страшное желание обнять его, как тогда. Но единственное, на что я решилась, это слегка коснуться его руки, лежащей на подоконнике. Глеб вдруг порывисто обнял меня и сильно прижал к себе. Мои рёбра тут же вспомнили, что их когда-то помяли, и я непроизвольно охнула.

– Прости, я сделал тебе больно.

Он тут же отодвинулся от меня, практически отлетел.

– Прости.

Глеб повернулся, чтобы уйти. Но не могла я его так отпустить! Один раз в жизни решилась сама проявить инициативу и вот рёбра помешали. И я сказала совсем не то, что собиралась:

– Не уходи. Я одна совсем запутаюсь в этих комнатах. И ты обещал показать мне виды на мониторах.

Он как-то грустно улыбнулся и взял меня за руку.

– Тебе как, длинным или коротким путем?

– Длинным.

Я шла рядом с ним, делала вид, что слушаю его объяснения, и думала о том, что на самом деле всё просто. Надо лишь позволить себе. Не задумываться о разных «нельзя», которыми нас пичкают с рождения, если послушать, как разговаривают взрослые, бедному ребёнку «нельзя» ничего. И это «нельзя» преследует нас всю оставшуюся жизнь: «нельзя» дома, в садике, в школе. На работе «нельзя» ещё больше. А некоторые, как я, рождаются с этим «нельзя». Уже все говорят, что можно, но ведь это «нельзя» у меня внутри и оно решает всё. Я не знаю, насколько у меня хватит этого решения, и когда это «нельзя» опять возьмёт верх надо мной – может быть на день, может дольше, может до конца коридора.

Всё встало на свои места в зеркальном зале. Зеркала были везде: на стенах, потолке, межоконных проемах, даже как вставки на полу. Одни были простыми как вставки, круглыми и овальными, другие – отделанными воздушной золотой вязью, стояли на изящных ножках или вставлены в стену. И удивительным образом отражали неизвестно как поступающий в зал свет и свет, отражающийся от других зеркал.

А потом я увидела себя рядом с Глебом. Мы в обычной жизни не очень обращаем внимания на свою внешность, занимаемся разными делами и просто знаем, что мы есть. Осознание своей внешности наступает в сравнении с кем-нибудь. Я взрослая женщина и давно знаю, как выгляжу, но я никогда ещё не видела себя рядом с Глебом в полный рост. Он рассказывал о каком-то итальянском зеркальщике, который восстановил технологию создания неаполитанских зеркал в средние века, а я смотрела на его отражение в большом зеркале, стоявшем рядом со мной, и ничего не слышала. Глеб был одет в джинсы и такую же рубашку и этот наряд только подчёркивал его мужскую красоту. Очень высокий и широкоплечий, он был сложен совершенно пропорционально, практически по золотому сечению Да Винчи. К этому добавить лицо с правильными чертами, властным подбородком и глазами цвета льда, обрамленное густой шевелюрой тёмных волос. Красивый мужчина лет тридцати пяти, может чуть старше.

Зачем он повёл меня в этот зеркальный зал? Я, наверное, дольше бы оставалась в иллюзии о возможности каких-то наших отношений. А сейчас я стояла перед этим зеркалом и понимала – этого не может быть, потому что быть не может никогда. Всё-таки до этого дня я даже в своих самых смелых мечтаниях никогда не представляла нас вместе. То, что увидела сейчас, не то чтобы повергло меня в шок, но очередной раз вернуло в реальность. Даже то, что он совсем недавно обнимал меня в каком-то странном порыве, сейчас выглядело как шутка или кадр из фильма. Итак, только литры крови, или что там ещё из меня достали после удара.

И опять он почувствовал моё состояние, взял за плечи и повернул лицом к себе:

– Что-то случилось?

– Нет… всё хорошо. Пойдём отсюда, здесь красиво, но я хочу посмотреть, что за пределами дворца.

Я пыталась сохранить твердый голос, но он предательски дрожал. Глеб поднял моё лицо ладонями и долго смотрел в глаза, до тех пор, пока из них не полились слёзы.

– Катя, это только оболочка, самое страшное внутри. Ты не можешь себе даже представить, что ты значишь для меня с первой минуты нашей встречи.

Всхлипывая, я прошептала:

– Не могу…

– Я должен тебе многое рассказать.

Он подхватил меня на руки и куда-то пошёл. Я уже привыкла к тому, что мой вес для них ничего не значит, судя по тому, как меня переносил в пространстве Олег. Но Глеб нёс меня как тонкий хрусталь, который может разбиться от дуновения ветра. И он не проносился как вихрь, а шёл спокойным шагом из комнаты в комнату, как будто оттягивал момент разговора. Я положила голову ему на грудь и не услышала биения сердца. Самое страшное – внутри.

Мы сидели в небольшом кабинете с одним окном, но здесь вся мебель была массивной и какой-то очень благородной. Наверное, раньше принадлежала богатому аристократу. Глеб налил мне стакан воды, сел напротив и предупредил:

– Если ты устанешь или не захочешь слушать, останови меня.

Я только кивнула головой, наконец-то мне хоть что-нибудь объяснят. Усмехнувшись, он начал свой рассказ:

– В начале веков человечество поразил мор. Тогда, естественно, никто не занимался вирусологией, но люди заметили, что, если выпить свежую кровь животного, можно выздороветь. Но только совсем свежую, когда животное ещё живое. Часть людей выжила, но в них сохранился вирус. У них не появился иммунитет, просто вирус ослабевал от компонентов крови. С течением времени климат на земле менялся, люди переходили в другие места и рассеялись на большом пространстве. И вирус начал мутировать. Неожиданно стали рождаться дети с врождёнными патологиями тела – длинными ногами или руками, большой головой и повышенной агрессией. Будучи крупнее своих сверстников, соответственно сильнее физически, они могли убить любого. Обычай выпить крови своего врага остался почти у всех народов после большого мора и сыграл свою трагическую роль. Получая время от времени свежую, уже человеческую кровь, вирус адаптировался к ней и у некоторых людей – вождей племён, например, которые больше всех получали свежей человеческой крови – стали рождаться дети с ещё большей агрессией. Появился обычай съедать уже части тел врагов, сердце и печень. Вирус получил строительный материал и начал экспериментировать. До сих пор находят множество останков, в основном детей, с такими патологиями тела, что не каждый специалист может определить в них человека. Это продолжалось столетиями. Даже когда появились государства и обычай поедать части тела врага исчез, не считая всяких аборигенов-каннибалов, мутации продолжались. И в некоторых государствах родители были вынуждены убивать своих младенцев, чтобы не растить монстров.

– Спарта, у них был такой обычай.

– Да, Спарта. Она видимо располагалась в благоприятном для вируса месте, так как именно там было много мутаций и повышенная агрессивность. Но мутации происходили везде, так как человечество расширяло ареал своего обитания, и гены смешивались.

– Александр Македонский и татаро – монголы.

– Да. Ещё римляне и викинги, племена Центральной Америки.

– А у аборигенов-каннибалов, если я правильно поняла, не было мутаций?

– Они готовили своих собратьев на костре, варёная кровь не страшна. Ты же ешь варёное мясо.

Лёгкая ирония в голосе и едва заметная улыбка на губах.

– Викинги, завоеватели и мореходы, в чести сила и жестокость, но они очень быстро сошли со сцены. Почему?

– У них упала рождаемость. Перестали рождаться дети, и они вынуждены были ассимилироваться с другими народами, у которых вирус отсутствовал. От викингов генетически почти не осталось ничего, и соответственно от агрессии, кроме названия государств и территории. То же самое произошло со всеми наиболее агрессивными народами. Что осталось от римлян, викингов, монголов? Дело не только в ассимиляции с побеждёнными народами, у них не стало генетического продолжения, и естественно, стало меньше людей с вирусом. Чем выше процент вируса в крови, тем выше агрессия и тем меньше вероятность продолжения рода. А потом пришла чума. Она практически на треть уничтожила население мира и добавила силу вирусу. До сих пор неизвестно, почему наиболее поражённые вирусом люди выживали, заболев чумой, Самуил это подтвердил неоднократно. Мало того, у людей с вирусом, переболевших чумой и оставшихся в живых, в основном это были женщины, появились новые способности. Они стали более тонко чувствовать эмоции других людей, видеть поражения человеческого организма и лечить кровью.

– И их сжигали на кострах. Охота на ведьм.

Он кивнул головой, закуривая сигарету. Моя, забытая, прогорела до фильтра.

– А в России этого же не было!

– Почему не было? Только там больше были поражены мужчины, и они успевали погибнуть в различных войнах, прежде чем успевали передать вирус своим детям. Кстати, в ваших былинах сохранились имена людей с наибольшим процентом содержания вируса в крови.

– Неужели Илья Муромец?

– И ещё Алёша Попович, Добрыня Никитич, и, конечно же – Пётр Первый.

Всё сходилось. Мы же не знаем, какие на самом деле были способности у Ильи Муромца. Судя по былинам, как я их помнила, он не очень отличался от моего собеседника. Да и Пётр Первый тоже, говорят, немало голов сам оторвал, а не только бороды, а его фигура – длинное тело и короткие ноги – чистый образец мутации. Слухов ходило тогда, судя по воспоминаниям современников, великое множество, кто знает, может быть, они и были правдой. Да и кровопийцей, всего скорее, его называли не только за жестокость. Глеб продолжил: