В городе И

– К вечеру будет плюс шесть, – с экспертным видом заключали они.

Май, как оперная дива, любил на себя примерить роли: то он притворялся мартом, то ноябрём, но на территорию июня и июля не заходил почти никогда.

– Вась, опоздаешь, я всё выгладила. Давай скорей, – крикнула Нина своему мужу, ещё раз проведя раскалённым железом утюга по тоненькой паутинке марлевой тряпки, выравнивая строгую линию парадных шаровар. На лакированной дверце ждала своего часа белая рубашка без воротника с накрахмаленными манжетами, фуражка как музейный экспонат стояла на самом верху стенки – чтоб сын Федя не схватил. Помнёт ведь, батю отчитают. А ему сегодня встречать гостей. Эти гости даже на чай не заедут, да и увидит он их с парапета на Советской улице и не помашет рукой – по уставу не положено.

– Так это что, Хрущёв что ли приезжает? Опять? – спрашивали старички у подъезда, а Вася, усмехнувшись, бежал на службу. В этот год был кое-кто важнее в Советском союзе генсека Хрущёва.

Суета. Она была такой праздничной, непривычной, внезапной. Давно как отгремела первомайская демонстрация, рабочая суббота размеренно стучала у станков в цехах, но всё сегодня как будто повторялось вновь: в кастрюльке девушки кипятили бигуди, кто-то с вечера закрутил свои локоны в жгутики на маленькие полоски из простыней, в кафе на Ленина панорамные окна за утро были вымыты трижды, дворники с мётлами по чистому бульвару Гагарина ходили навстречу друг другу без остановки туда-сюда по сотню раз, трамваи неторопливо, медленней обычного, следовали друг за другом от железнодорожного вокзала до центрального рынка – хоть бы без происшествий. Тише едешь, дальше будешь. В квартирах на Карла Маркса, и без того парадной улицы в любое время года, с раннего утра из окон разливался голос Иосифа Кобзона.

С девяти утра ощущение праздника нарастало, расползаясь по всему Куйбышевскому району, и вскоре захватило и правый, и левый берег Ангары. Народ постепенно стал выходить на улицы.

«Московское время семь утра» – сообщил мелодичный женский голос из настенного репродуктора. Лариса заскочила домой, быстро сбросила тяжёлые сапоги, скинула фартук и халат буфетчицы, и, быстро впрыгнув в туфли на каблучке, схватила платок на шею. Прыжок из квартиры. Быстрый, стремительный. Так она бегала только, чтобы вернуть на заводе кому-нибудь сдачу в три копейки. А теперь ни рабочих, ни очередей, а только свежий воздух и встречное жужжание. Кажется, шум из людских голос вырастал прямо из асфальта, сыпался с неба – он был всеобъемлющим. Обогнув двор на Российской, Лариса выбежала к трамвайным путям и побежала в сторону Карла Маркса – один только адрес сегодня был известен всему городу.

По лестнице общежития студент политехнического университета Женя сбежал, чуть не переворачиваясь через себя, запрятав конспекты лекций под рубашку, и туго затянул пояс на брюках. Стало тяжело дышать, грудь его выгнулась колесом, но зато не потеряет лекцию по гидростроительству. Шнурки его пьяно подпрыгивали в стороны, и затянуть их хоть в косой бантик студент не спешил. Ни секунды на это нет. Пропустит ведь, важный момент.

– Viva la Cuba! – кричали бегущие с уроков с портфелями гурьбой старшеклассники в сторону проезжей части.

– Viva la Cuba! – закричал им в унисон басисто Женька, размахивая руками от счастья и гордости по воздуху. Прыгнул он в битком забитый автобус, почти вываливаясь из дверей, и смотрел, как снаружи мальчишки цепляются за лестницу, абы как доехать хотя бы две остановки.

– Viva la Cuba! – кто-то фальцетиком прокричал у уха, перекрывая стук трамвая.

Растерянная Лариса выкрикнула лишь «Viva!» и, так и не повязав платок, побежала к всеобщему ликованию. Краски яркой субботы сгущались над городом.

– Автобус дальше не идёт, товарищи, просьба покинуть транспорт, – громко отозвался водитель, и двери распахнулись навстречу майской прохладе. С Ангары дул ветерок, временная остановка на улице Чкалова была обозначена несколькими оранжевыми пузатыми автобусами и строгими наблюдателями в армейской форме, в пряжку которых на поясе пробегавшие мимо первоклассницы подмигивали как в зеркало.

Женя, встретив товарищей на пересечении улиц Карла Маркса и Пролетарской, на три часа вернулся в студенческие часы. Гость номер один вот-вот должен был появиться, а молодые люди всё продолжали крутить свою шарманку.

– Ты в корне неправильно понял выводы партии с этого съезда. Сейчас объясню, – вбивая в голову одному фундаментальные знания политики ЦК КПСС второй, ногой староста курса на асфальте чертил другому устройство механизма бурильной машины.

Ещё никому не было важно время, но час ожидания быстро перешёл в два часа. Девушки, улучив минуту, поправляя воротник своего пальто, тихонько отходили в уголок, дабы подкрасить губы одной помадой на пятерых, женщины постарше передавали друг другу рецепты курицы, котлет Пожарских, голубцов и делились сакральными, почти секретными уловками как заквасить капусту так, чтобы она хрустела как малосольный огурец. Всего за час радушные на болтовню хозяйки могли обменяться ста рецептами из ста возможных и можно быть уверенными, – до миллиграмма соли всё запомнится.

Прошёл ещё час.

Мужики в шерстяных пальто, почти все в шляпах, все на одно лицо со спины, слонялись между переулками, вели необязательные разговоры. Вдруг из толпы кто-то прибежал с баяном, да как затянул «Катюшу», его все дружно подхватили. «Пойдёмте, мужики, к Александру. Мы на 9 мая не собирались, а так бы надо вспомнить, товарищей-то» – заметил высокий, стройный, сорокалетний мужичок с выразительным волнистым шрамом на подбородке и, соорудив компанию из четырёх малознакомых мужчин, повёл новообразованную компанию на набережную Ангары, где ещё годы назад, стоял памятник Александру III, сейчас же сиял надраенный до алмазного сияния шпиль, на любом расстоянии напоминавший заводские холодные трубы коммунизма. «Даже помянуть негде» – продираясь через толпу, заметил кто-то, глядя на громаду памятника Ленину. В календаре советских праздников ещё не вписан жирными красными чернилами день 9 мая.

Стрелка на городских часах сдвинулась ещё на час.

– Ребята, Фиделя ещё не было? – звонко кинул крик в толпу, проходящий учитель истории. Крикнул так, будто Фиделем звали вечного прогульщика его уроков.

– Не было, Виталий Константинович, – ответил мальчишка с громадным гаврошем на голове и, втихаря, продолжил с мальчишками отбиваться в самодельное домино на асфальте. Ребята постарше уже успели занять места в нулевом ряду зрительного зала – на заборах чьих-то избушек, стоявших стройным рядом на Карла Либкнехта.

Борт воздушных авиалиний сообщением «Ташкент-Иркутск» пролетает над Красноярском. Под его крылом плыли танцем ансамбля «Берёзка» бугристые просторы сибирской равнины, островки озёр и змейкой тянулись речушки. Художник рисовал эту природу, не иначе. Ведь там, за океаном, такого мало где увидишь – нетронутая, чистая природа. Что характерно – бесконечная. Гость номер один, не отрывая взгляд от иллюминатора, затянул старинную кубинскую песню. Люди в самолёте притихли, выглядывая с высоты полёта: что так заставило его душу петь? Просто Сибирь. Она есть и его сердцу этого было достаточно.

– Предлагаю дружить домами. Вы на Светской – и мы на Советской. Нас только трамвай разделяет, – кучковались инженеры Иркутской ГЭС возле магазина «Молодёжный», познакомившись друг с другом лишь час назад.

Работа на заводах и фабриках окончательно остановилась после полудня, и весёлая, шумная городская толпа умножилась ещё на сто, али двести человек. Никто и не считал. Только бегали ребята по городу и с выпученными глазами передавали друг другу – «людей как омуля в Байкале – тьма».

Лариса стояла в очереди у кафе «Автоматы». Какой час ожидания шёл – она уже не помнила, но биологические часы подсказывали – время страшного желания поесть. Здесь уже было трудно разобрать, кто заходил в магазины и гастрономы что-то купить, а кто просто так – поглазеть да погреться. Но во все двери очередь тянулась на километры вперёд. В помещении, типа «кафетерий», в ряд стояли автоматы по выдачи бутербродов с докторской колбасой и свежайшим хлебом, другой ряд состоял из автоматов с чаем, соками и кофе, и парочку автоматов было, что говорится «для детей» – с газированной водой. Лариса стояла в очереди к бутербродам, вперемешку с фантазиями о госте представляя, с каким блаженством она откусит мягкую булку: вот он поедет, помашет перед её глазами, улыбнётся гагаринской белозубой улыбкой, а она от удовольствия закроет глаза, прожёвывая докторскую колбасу вперемешку с сырком «Дружба».

– Девушка, ну побыстрее проходите, не июль месяц же на дворе, – кто-то подтолкнул мечтательную Ларису вовнутрь кафе, зябко кутаясь в плащ не по сезону. Носы у прохожих были немного красные. Тем и спасались, что, делая выручку кафетериям, каждые полчаса бегали за чаем. Кто-то, проживая неподалёку, пару раз принёс чугунный чайник. Сердце Ларисы суетилось и на секунду, спринтерскими перебежками, она выбегала из очереди на улицу, глянуть – вдруг едет гость. Прошляпит, и до конца жизни будет жалеть. И подружкам в родном посёлке не расскажет, как выглядят те самые иностранцы. Беда.

По переменке девушки из общей уличной суеты успели сбегать кто куда: сменить свой наряд, подкрутить у подруги в гостях свои локоны, сходить в библиотеку за книжками.

За время ожидания томик стихов Сергея Есенина был осилен.

Часам к четырём мало кто знал, что долгожданный гость уже был встречен пионерами и цветами в аэропорту, там же его угостили сочными пельменями и теперь потчевали приветственными словами.

– Дорогой наш товарищ Фидель! Брат наш! – зычным голосом говорили партийные работники, не торопясь выпустить кубинского товарища на свежий сибирский воздух. Живой оркестр выдувал через медные трубы кубинские бодрые напевы, перемешивая их с бодрой коммунистической музыкой. За окнами хмурится небо, нагоняя ветер, тучи.

– Господь всемогущий, только дождя не хватало. Он же весь полёт спрашивал, – какая в Байкале рыба – на рыбалку хотел, – вспотев, перешёптывались партийные работники и едва не перекрещивались, поднимая глаза к потолку. Партия лет пятьдесят назад бога, конечно, отменила, но без него так всегда страшно не справиться с высшими силами: природой, погодой, настроением. А он помогает ведь, то старожилы Иркутска говорят.

– А что у нас оркестр одну мелодию уже пятый раз играет? – нахмурившись, спрашивал кто-то тихонько, чтобы гость ненароком не услышал

– Распоряжение дали играть кубинскую песню. Какие ноты нашли, такие и играют, – волнительно сказал другой, беспокойно глядя на гостя. А он болтал с каждым как с соседом не в газетных новостях, а наяву показывая свою говорливость.

Встреча продолжалась.

– И туда её, мужики! Туда!

В толпе на улице Карла Макса раздался возглас. Люди обернулись. Атлетичные парни в рабочих свитерах, надвинув шапку на затылок, тащили с улицы на козырёк подъезда скамейку, стулья, создавая зрительный зал.

– Дамы, прошу! – почтительный мужчина в белой рубахе раскрыл настежь окна своей конторки, приглашая в «партер» ухоженных старушек на сидячие места. Мальчишки, лузгая семечки, уселись на бордюр у дороги, рядом с ними уселись девушки в платьях – семь часов отстояли, пора и отдохнуть.

– Так я вот говорю, мы в очередь на холодильник сейчас встанем и уже в следующем получим. А Миша мне – «шкаф надо в первую голову купить, шкаф». На кой чёрт ему этот шкаф? Одна рубашка на весь год и штаны у соседа берёт по праздникам. А уже май, курица мороженная скоро за окном закукарекает. Куда я её дену? А мы её до августа оставили, – говорила одна девушка, уплетая коржик, принесённый коллегой из столовой завода.

– Да где он сейчас этот шкаф возьмёт? Вот у меня брат двоюродный у мужа кровать и двери подъезда в шкаф переделал. Ну как с музея принёс. Так то-ж, где ты сейчас возьмёшь эти двери? – отвечала ей соседка по сидячему местечку на асфальте, вытягивая из кармашка горстку кедровых орехов – весь вечер вчера из шишек с дочкой ковыряли, зять с охоты привёз. По улицам Иркутска шла какая-то отдельная жизнь, другая, которой уже не повторить. Вся она, частная, незаметная, простая жизнь высыпала на улице, превращая центр города в один сплошной базар, где, куда ни глянь, – всё знакомые, родные люди.

– Ой, извините, – прошёл парнишка-солдат, толкнув случайно девушку плечом. Пригляделся – ба, Полина, школа, за косички дёргал.

– Нет, вы меня путаете. Я в школу не ходила, болела после войны, – смутилась девушка, пожалев, что так сказала. Глаза солдата ведь безумно синие, смотрят в самую душу. Ещё пару секунд и толпа заберёт его, не оставив и радушной улыбки. Девушка, не теряясь, продолжила, – а, в прочем, да, я помню. Мы учились вместе, когда я уже болеть перестала.

Большая улица стала совсем большой, вытесняя народ с узенького тротуара на дорогу. Военный патруль только сожалеюще пожимал плечами. Кто бы знал, что гость для всех – второй Юрий Гагарин.

Наконец заревели мотоциклы, по тротуару пробежал мужчина в распахнутом пальто с массивным фотоаппаратом на груди, за ним ещё парочку человек бежали, на ходу настраивая свои аппараты для охоты. Ребята на дороге оживились, вскочив на ноги.

– Вон он, едет! – облетел дальние ряды смешанный шум голосов и все закричали, не сговариваясь, хором – «Ура!».

Как в кабриолете в открытой «Чайке» лидер Кубинской революции ехал по Советской улице мимо ликующей толпы.

Вспышки фотоаппаратов раздались вблизи. Скалолазы дворового розлива по-кошачьи вновь вскарабкались на заборы чьих-то домов, чтобы увидеть лучше всех – кто такой этот ваш Фидель.

Второй после Юрия Гагарина он будоражил своим появлением иркутян. Если первого космонавта сибирский человек смотрел на голубых округлых экранах у соседей в гостях, то первое лицо независимой Кубы они видели вот, прямо перед своим носом, когда можно разглядеть со всех сторон. Потрогать руками один на всех воздух – воздух, которым прямо сейчас дышит Фидель Кастро.

Картеж свернул на улицу Карла Маркса. Вверх взмыли транспаранты, шары, накрученные на проволоку бумажные гвоздики.

– Фидель! Вон он! – только и успела услышать Лариса и дальше всё в тумане. Она прижала руку к груди, разинув рот. Замерла, как уже однажды замирала, увидев в газете портрет Муслима Магомаева. Но Фидель не был Муслимом, он был в глазах Лары простым мужичком с налётом восточного принца: под два метра ростом, размах в плечах орлиный, глаза чернючие, густая чёрная борода, по-модному одета набок кепи, сибирская фуфайка, шаровары и весёлая, с хитринкой улыбка озаряет дорогу. Такого Лариса и в представлениях своих не могла увидеть, во снах. А он настоящий, – приветствует каждого, кто пришёл увидеть кубинца хотя бы краем глаза, а почувствовать всей душой. Где ты ещё можешь встретить иностранца? Тут порой годами ждёшь, как бы увидеть людей из других городов, – новосибирцев, тюменцев, хабаровчан, ростовчан, москвичей и ленинградцев, а теперь кубинец, да ещё и весь.

Студент Женя вытянул голову так, что его наклонило вперёд, как берёзку, и он почти лёг своей грудью на чью-то спину. Кто-то рядом взбирался на плечи впереди стоящего солидного мужчины, чтоб помахать приветственно его собственной шляпой перед лицом Фиделя, прикоснуться к нему.

– Это же он, он, Фидель Кастро. Ты видел? – незнакомы голос волнительно обратился к Женьке и от удивления, от сухости во рту, тот лишь смог кивнуть разок. Нет, не верит. И завтра не поверит. И даже если вслух будет повторять родителям письмами в Тулун, не поверит, что эта встреча была взаправду.

Явление гостя зажглось на полчаса, затем скрылось за дверями гостиницы «Ретро», недалеко от драматического городского театра. Вечер, май, суббота. День рабочий всё равно уже был окончен, и толпа ринулась следом за кубинцем. Час ждали, два. Десять раз в майском воздухе прозвучала песня «Куба, любовь моя!», ставшая на ближайшие два дня гимном Иркутска. В этот день усталость в город и не заходила. Время шло к семи вечера, солнце слепило глаза, а иркутяне всё ещё пели, танцевали, снова заводили знакомства – в одном ведь городе живём. Счастливцы и счастливицы рассказывали о своей удаче пожать руку Фиделю лично.

– Мыть не буду, клянусь! И пиджак никуда больше не надену, такая память! – улыбались мужчины, а женщины кокетливо переговаривались – «а пахнет от него нашим, советским одеколоном».

В один момент входная дверь гостиницы «Ретро» несмело открылась. На пороге выросли бородатые фигуры под два метра ростом.

– Глянь, ребята! Он! – закричала в толпе внимательная весёлая девчонка, и вся толпа обернулась к гостям. Министр сельского хозяйства Кубы и заместитель команданте вышли на мини-променад, взглянуть на Ангару – говорят, на закате она особенно завораживает. Но променад их был короче слова: не успели кубинцы дождаться переводчика, не успели и воздуха набрать в грудь, как без малого сто человек ринулись в их сторону. Бежали гости, не помня себя, куда глаза глядят. Эти русские своей любовью и задушить могут. Ей богу могут. Оголтелые девчонки, почти наступая на пятки, бежали следом и кричали наперебой – «Фидель!» Спасаться кубинской делегации пришлось за дверями бывшего Русско-Азиатского банка, крепко держа изнутри дверь. За стеклом мелькали разные, но одинаково счастливые лица, стучались в двери воздушными поцелуями, наперебой на неведомом кубинцам языке сообщая – «Мы вас любим!».

Гости переглянулись, чуть отдышавшись.

– Неужели возможно любить незнакомых людей «за просто так»? – удивлялись они, и эту загадку так до отлёта на Кубу никак не могли разгадать. Переводчик только задумчиво пожимал плечами и говорил, – «Широкая русская душа».

И сам Фидель побыть успел немного русским – иркутянином. В Листвянку поехали – бороздить просторы космического Байкала. Взяли удочки, сели в лодочку и пошли рассекать водную гладь.

– Я себя в этом озере вижу. Как в зеркале. А оно настоящее? – спрашивал, удивляясь, команданте и окунал ладонь в ледяную воду. Как в пух погрузился, а там тепло. Сквозь бороду его исходило детское тепло.

Возвратились в посёлок без улова. На берегу рыбачки разводят костры, и копчёный речной запах разлетается по всей Листвянке, закатываясь дуновеньем ветра и в порт Байкал.

– Мужики, как улов? – спросил кто-то из партийных лиц, мысленно облизываясь на жаренные запахи. А рыбакам что: Фидель или Ванька местный, лишь бы человек был хороший. Они посмотрели на него приветливо. И обращались не к местным партийным лицам с ответом, а к нему – мужичку с Кубы.

– Хорош улов. У нас плохого и не бывает. А что, товарищ с Кубы, гостинца наши примет? – спрашивали рыбаки, шерудя почти готовую рыбу на костре.

Фидель от морских запахов потёр довольно руки.

– А сколько стоит? – спросил Кастро у переводчика.

Тот замешкался, смущённо задал рыбакам вопрос.

– Какие деньги? Вы что?! – воскликнул один из рыбаков, вытирая руки о траву для рукопожатий. – Брат с брата деньги не возьмёт, садитесь!

Угощали лидера далёкой страны нежнейшим хариусом, слушая от рыбаков внимательно простенькие рецепты любой рыбки на костре. Фидель кивал, хвалил мужиков, а партийные все рецепты до единого запоминали, записывали в голову.

Вечером поезд отправлялся из Иркутска в молодой город Братск, а вкус сибирской рыбы всё ещё ощущался на губах. На руках Фиделя резвился косолапый медвежонок «Байкал», подаренный местным лесничим, на верхней полке ютилось чучело глухаря, картина маслом и грудь Фиделя грел значок «Заслуженный металлург Иркутска», – сектор приз на барабане. В какой-то момент министр сельского хозяйства Кубы подумал, что в довесок ко всему им подарят квартиру, – а ведь русские могут. Как прежде загадочный, но не свирепый народ, даже более – таких простых и весёлых не найдёшь на всём свете. Как заводные куклы по щелчку переключаются с работы на веселье, с веселья на стойку коммунизма, с коммунизма на застолье. Где вот у них энергия? Откуда они её берут.

Прилетев на родную Кубу, Фидель Кастро вспомнит Иркутск пятым в очереди советских городов. Всего лишь точка воспоминания, даже не большая, не жирная. А в том сибирском городе письма в адрес кубинского принца будут ещё до конца года лететь в советские газеты. Доярки, студенты, машинисты, учителя, учёные, медики буду корпеть над стихами и песнями, одами, похвалами. Потому что душа о том просила. Помнить будут тот праздник, которого больше никогда не повториться.

Глава 3. Проездом

I. Рудик 3

Поезд отправляется со станции «Слюдянка» и тихо замедляет ход, проходя западным берегом Байкала. Пассажиры вытягивают голову, чтобы увидеть одно из негласных чудес света – бескрайнее сибирское море, покрытое зимой венообразной бирюзовой коркой льда, а летом блестит чешуйками волн как алмазами. Это место прекрасно подходит для мифов, легенд, сказок, былин. Ещё лучшее оно подходит, чтобы выбрать его местом своего рождения.

Стояла весна 1938 года. То время года, когда по крышам уже стучит во всю капель, а мастера спорта и любители ещё бороздят на лыжах трещащий лёд Ангары. Доярка Зина, проснувшись в четыре часа утра для утренней дойки, ещё не знает, что сегодня её наградят почётной грамотой председателя колхоза под Оёком и предоставят право сказать приветственную речь на следующем собрании. Терапевт третьей городской больницы этим утром не узнает, что сына её в числе ста «предателей родины» расстреляли этой ночью в Пивоварихе. Поезд, мчащий по великому Транссибирскому пути во Владивосток, уже знает, что в его стенах рождается будущая мировая звезда.

Из оттаивающей после зимы Казани в холодные дали Владивостока через необъятные просторы уральских гор, сибирских равнин разгонял клубы белого дыма тепловоз. Деревянные нары, пробиваемые сквозняком стены вагонов, битком забитые военными, гражданскими, семьями. Фарида Нуреева ехала с тремя маленькими дочерьми к своему мужу, – офицеру Красной Армии Хамету. Невысокая женщина, а так вблизи и вовсе девушка, казалась совсем слабенькой, а в глазах читалась большая женская сила. И хоть происходила её семья из бедных татарских крестьян, она себя выучила быть женой офицера: выправка в спине, гордый чуть вздёрнутый нос и упрямая бережливость к детям. Убранные назад волосы, в руках тяжёлые чемоданы, под мышкой дети и старшая дочка Роза читает за мать объявления на лоске вокзала – мать была малограмотной. А всё же спешила к мужу в дальний путь. Такова её жизнь, с которой она тихо и с татарским покоем считалась. Садясь в поезд, Фарида нежно приобняла своих девочек, беспокойно посматривая на их макушки, укутанные в платки. Четверо. И всё-таки детей с ней ехало четверо – нелёгкий вынужденный путь застал Фариду-ханум на девятом месяце беременности. Ещё одна красавица-дочь? Наследник фамилии Нуреевых? Фарида просыпалась по ночам, оторвав от куля с вещами свою голову, и смотрела в окно, где сквозь деревья мелькал жёлтый магический диск луны. Просыпалась, думала, сама с собой спорила. Что скажет Хамет, если вдруг снова девочка? Четвертая. «Хамет не простит» – печально думала Фарида в ночном мраке, и её сердце наполнялось ещё большей нежностью. Маленькая жизнь, будь то мальчик, будь то девочка, уже наполняли сквозь холод материнское сердце счастьем. Поезд замедлил ход, дымка рассеялась, перестало пахнуть паровозной гарью, и перед чёрными глазами открылся простор. Словно поезд взмыл куда-то в небеса и шёл теперь по чистому небу, где нет горизонта, а только яркий свет луны. Фарида затаила дыхание, когда в животе малыш пошевелился, словно зная, что мать видит нечто прекрасное. Нет, кто бы ни был, это будет счастливый ребёнок, ведь его окружает красота природы. Сибирь.

– Весь мир обойдёт этот ребёнок. Родиться в дороге – это не просто так, – говорили старушки в вагоне, а Фарида всё-таки надеялась успеть прибыть к мужу. Чтоб всё по-людски: кровать, пелёнки, печка, врач и первый тёплый поцелуй мужа в лоб. В благодарность.

Поезд снова ускорился, в тамбуре послышался крик проводника – «Красноярск, товарищи, скоро Красноярск».

Мартовский Иркутск просыпался в пять утра. Вчерашним снегом припорошило первый большой мост через Ангару – новенький, свежий, построенный во славу Владимира Ильича Ленина. Когда-то маяками иркутских предместий были церквушки, храмы, теперь же над городом ориентирами служили заводские трубы, разбросанные по всем уголкам города: Куйбышевский завод, авиационный завод, чаеразвесочная фабрика, хлебопекарни. Зажав папироску в зубах, товарищ Захар прислонившись к забору, смотрел на леса вырастающего Дома Профсоюзов. Мать, проходя мимо этого места, до сих пор машинально крестится украдкой. Помнит ещё времена, когда детьми они бегали сюда на ярмарку и слушали, разинув рот, колокольный дивный звон Казанского кафедрального собора. Теперь Тихвинскую площадь выкладывали асфальтом, подвозили резные заборы, – скоро здесь вырастет целый сквер. И деревянного забора за спиной вскоре тоже не будет – на его месте вырастет институт. Товарищ Захар шмыгнул носом и развернул газету. Пишут: «Гитлер посетил Вену», – народ поговаривает, война неминуема, «Братский райком партии провёл впервые трёхдневные курсы», – семинар сочувствующих – говорили о предстоящих выборах Верховный совет СССР. Товарищ Захар с вниманием прищурился, читая бегущие строчки заметки. Занятно. На первой странице красуются портреты гордых героев на фоне заснеженных долин, лозунг гласит – «Слава сталинским питомцам – бесстрашным героям-завоевателям и исследователям северного полюса! Папанину, Кренкелю, Ширшову, Фёдорову!». Об их подвиге пишут на двух страницах газеты, им шлют свой привет стахановцы слюдфабрики, научные сотрудники пединститута, коллектив радиостанции, союз писателей, студенты политехнического института. Товарищ Захар пригладил бороду, поглядывая в мутное зеркальце своего грузовика. Похож, не похож? Как сбреет всю растительность с лица, так разом будет похож на всех четверых героев разворота.