Маяки

– Мы работали вчетвером, – как можно более мужественно сказал Денис. – Ты обещал рассчитаться. Так?

– Ну так, – ответил Димитров. – Но я-то думал, что я тебе отдам твой гонорар, а ты уже рассчитаешься с этого гонорара с людьми.

– 1200 евро за всё? – спросил Денис. – Это – твой гонорар?

– Это – твой гонорар, – сказал Димитров.

– За проект дизайна? И за работу по сборке?

Дальше следовал скучный понос на полтора часа обсуждений. Мы все втроём знали, что проекта никакого, по сути, не было. Но Денис пучил глаза и пытался убедить сначала себя, а потом нас, что проект был.

Было тягостно слушать, но я старался не перебивать.

Затем я высказался в том смысле, что бы мы сейчас не услышали, больше, чем 1200 евро Денис за свою работу не получит.

Денис, не торопясь, откинулся на спинку стула. Я испытывал к Денису чувство любви, я писал об этом. Но сейчас было совершенно очевидно – моё чувство было совсем безответным. Трагичный дизайнер меня не любил.

Денис немного подумал.

– Давайте деньги, – сказал он.

Тут слово взял Димитров.

– Денис, если у нас так всё складывается… Нам бы расписку тогда…

– Хорошо, пошли.

Мне очень не понравился ни тон Дениса, ни его решительность. Было совершенно ясно, что после расчёта обязательно будет продолжение истории.

Мы вернулись в книжный, Денис написал расписку и с нехорошей улыбкой протянул её Димитрову. Когда Змитер протянул руку, чтобы её взять, рот Дениса из улыбки искривился в гримасу, он задрал руку с распиской вверх на весь свой двухметровый рост и сказал:

– Сначала деньги.

Димитров достал из внутреннего кармана деньги, протянул, не считая, Денису.

Денис, так же, не считая, принял деньги и отпустил расписку с больше чем двухметровой высоты. Расписка красиво закружилась в воздухе, самолётиком отлетела к стеллажам и замерла на полу.

– И что, ты думаешь, что ты прав вот сейчас? – спросил Димитров.

– Я думаю, что не прав ты. Вот с этим, – Денис указал на меня. – И очень скоро я докажу это вам обоим.

– Ты нам угрожаешь, Денис? – спросил я.

Денис ничего не ответил мне. Он только сверху вниз, почти в упор посмотрел на меня взглядом, в котором по-прежнему не было любви. Сложил, не отрываясь от меня, деньги в карман. И пошёл на выход.

– Пока, буратины, – на прощание сказал Денис. – Точнее, до свидания.

13.

В жизни почти каждого человека есть знакомый, который отбывал срок наказания в тюрьме.

У меня тоже такой знакомый был и звали его Павлик. Павлик Фашист.

Мы встретились морозным утром с Павликом около его автосервиса, мне нужно было взять у Паши кое-какой инструмент, сейчас Фашист открывал ворота в гараж. Ворота не открывались.

Павлик подышал на дырку в замке, потом попытался сунуть ключ.

– Не лезет, – Павлик был раздражён. – Внутри растворителя сколько угодно. Пырснул – в два счёта бы разморозилось.

Фашист постучал по воротам.

– Тама. А сейчас чего делать – не представляю.

Павлик отошёл от ворот и в задумчивости потер подбородок.

– А ты разденься по пояс – и прислонись, – дал я совет. – Отогрей.

Павлик оглянулся на меня:

– Дело говоришь, – сказал он. – Только я – директор, не пристало директору голяком на улице стоять. Давай лучше ты, м? Я твои вещи подержу?

– Не, Паулик, – ответил я. – Я теперь тоже директор. Мне тоже не пристало.

– Это чего это ты директор? – Фашист достал из кармана скрепку и стал ею выковыривать лёд из замка.

– Книжного магазина. В Троицком предместье.

– В Троицком, – сказал Павлик, сосредоточено работая скрепкой. – Лавка, поди, какая-нибудь на три квадрата. В Троицком аренда дурная.

– Восемьдесят два, – сказал я.

– Что восемьдесят два?

– Квадрата.

Фашист, у которого ключ, наконец, забрался в нужное отверстие, замер, так и не повернув его.

– Вы идиоты, – немного подумав, сказал он. Затем, наконец, Павлик сделал несколько движений ключом, замок открылся, Павлик толкнул ворота и повернулся ко мне:

– Прошу!

Я вошел в ангар павликовой станции и огляделся. Три подъемника, яма, тумбы «Спутников», в которых слесаря хранят свой инструмент. Не бедно.

Павлик остановился перед тумбой с инструментами, поковырялся, вынул ключи, которые мне были нужны для ремонта и отдал.

– А ты чего сегодня делаешь-то? – внезапно спросил Павлик.

– А что?

– Ну как – «что?» Сегодня четверг.

Я вспомнил, что раньше мы собирались по четвергам в бильярде. Павлик продолжил:

– Такая новость… Такая должность… Пришел бы. Посидел с рабочими.

– А, – понял я. – Ну так, для информации – у меня зарплата 200 баксов пока.

– Зажиточно директора книжных живут, – Фашист пошёл по «Спутникам» сверять инструмент. Инструмент слесаря «пятили» с завидной регулярностью.

– Не знаю, куда дензнаки складывать, – тут я вспомнил, что уже лет сто, наверно, не играл в бильярд. – Тысячу лет вас всех не видел. А кто сегодня будет-то?

– Валентиныч твой будет. Близнецы. Петя. Приходи. Я ставлю.

«Сколько же они мне ставить-то будут, – подумал я. – До конца жизни, что ли?»

– Не. Так не пойдёт… Разве что в долг. До первой зарплаты.

– Ты же меня знаешь, – сказал Павлик. – В долг – значит, в долг. Я долгов не прощаю.

– И не надо, – меня уже охватило радостное возбуждение. – Во сколько?

– Ну, набери меня, – Павлик задрал голову и близоруко сощурился на часы, что висели над воротами станции. – Ну часа в четыре набери. Добалакаемся окончательно, э?

– Э, – согласился я. – Отчего же не «э».

14.

Тогда, пятнадцать лет назад, в жизни Весниной я значил очень мало. Я плохо представлял себе, сколько у неё поклонников и связей, но для меня было очевидно, что много. Она была вершиной женской красоты, апогеем, совершенством.

То, что она обратила на меня внимание тогда, в институте, было с её стороны каким-то проявлением мягкости и сострадания.

И совсем неудивительно, что через пятнадцать лет после института она меня не узнала. Я ещё немного поцеплялся за то, что, может быть, она просто сделала вид, но обманывать самого себя я не любил и поэтому, когда Веснина появилась ещё раз в книжном и обратилась ко мне на «вы» с той отстранённостью, с которой обращаются к незнакомым людям, я не был удивлен нисколько.

– Добрый день, – Даша дежурно улыбнулась. – Димитрова, надо думать, ещё не было?

– Не было, – я чуть было не сказал «Даша», но вовремя одумался. – А большая ли тайна, по какому вы вопросу?

– По вопросу трудоустройства, – ответила она. – А большая ли тайна, кто, собственно, вы?

– Я – ответственный за кофе-машину, – ответил я. – Если вам повезёт устроиться у нас, я буду делать вам кофе.

– Да? – непонятно было, поверила Веснина в это или нет.

– Да.

– Ну я тут у вас погуляю немножко. Должны же мы со Змитером когда-то встретиться.

– Погуляйте, конечно. Кто же лучше вас погуляет, – вставил я оборот Шепетинского.

Веснина улыбнулась мне и пошла осматривать полки с книгами.

Скоро появился Димитров.

Димитров поздоровался с Весниной и прошел через зал книжного в нашу офисную комнату. Даша несмело спросила меня:

– Товарищ меня сам позовёт?

– Вы знаете, товарищ совсем не самодур и не играет в большого начальника. Идите смело.

– Спасибо, – сказала Веснина. Даша подошла к двери, постучала и вошла. Через минуту в дверях появился Змитер:

– А ты чего? – обратился он ко мне. – Девушка на собеседование пришла. В твой книжный. Давай, заходи.

Ну надо – значит, зайду. Хотя, конечно, некоторую растерянность я испытал.

– Ну вот, Саша, – сказал Змитер, – как я тебе и говорил, это наш основной претендент на должность арт-директора.

Димитров из всех подавших анкеты выбирал отчего-то не двух-трёх человек для собеседования, а всегда одного. Мне казалось, из какого-то чувства порядочности. Не подошел человек, можно сказать ему об этом сразу. А не собирать компанию страждущих вакансию и «смотреть всех».

Змитер перешёл к объяснению того, зачем нам нужен «арт». Мне было скучно, я всё это знал, а Веснина в беседу практически не вступала. Когда они перешли в режим диалога, я украдкой стал смотреть на неё. Бывают люди, которые внешне не меняются до определенного возраста совсем или меняются незначительно. Веснина была именно из таких. Всё в ней было именно от той Даши, которую я в конце концов решился пригласить на свой день рождения в профилакторий. Я стал глядеть в окно. Было ли это вообще изнасилованием? Да нет, почти наверняка не было. Наверняка. Обычный пьяный секс, каких у Весниной было до этого случая, судя по её уверенным действиям в ту ночь, миллион. Я незаметно напоил, а потом изнасиловал свою любовь, вот что я сделал. Свой идеал любви, что ли. То, о чём читал книги и смотрел фильмы. В них не было ни слова о том, что человека, которого любишь, нужно поить и трахать. От того поступка мне было гадко и мерзко просто бесчисленное количество раз за эти пятнадцать лет. И в отместку себе я называл это изнасилованием, стегал себя этим словом, унижал себя. И однажды, когда я случайно встретил брата Весниной…

– Так что, Саша? – отвлек меня от окна голос Димитрова. – Тебя устраивает кандидатура Дарьи? Мы принимаем её на работу?

От воспоминаний, и оттого, что вот она сидит, Даша Веснина, у меня всё поплыло перед глазами. Я с трудом понял вопрос. Через паузу я сориентировался и сказал:

– Я обоими руками «за», Змитер. Обеими. Давай её брать.

– Хорошо, – сказал Димитров. – Дарья, давайте я вам покажу наш торговый зал, где вы будете проводить презентации.

Веснина, которая в общей сложности в ожидании постоянно опаздывающего Димитрова обошла наш зал по периметру раз шесть, тактично согласилась.

– У вас только белорусская литература? – услышал я голос Весниной за дверью.

– Да, процентов на девяносто. А вы по-белорусски не читаете?

– Читаю, конечно, но мне привычнее русский.

– О, тогда вам могу предложить книгу нашего директора, Александра Николаевича, он как раз пишет на рассейскай мове.

– Саша – директор нашего книжного магазина, – продолжал Димитров экскурс в нашу организацию. – Я – директор всего издательского дома.

– А. Понятно. Какая интересная обложка.

Видимо, Димитров всё-таки сунул ей в руки мою книгу.

– Дочь его рисовала.

– Как мило. Я, пожалуй, её куплю, сколько стоит?

«Зачем тебе её покупать, сумасшедшая Веснина. Я дам тебе десять, сто таких книг», – пронеслось у меня в голове.

И тут я отчего-то вспомнил, что Веснина всегда любила хорошие рестораны. Дорогую одежду. Да и разного рода бранзулетки ей всегда были милы.

И что, возможно, лучше дать Весниной не десять и не сто моих книг, а вот это вот всё.

И такая возможность ведь у меня была.

Я услышал звук выходящего кассового чека, Веснина попрощалась с Димитровым и ушла из магазина.

15.

На следующее утро меня звонком разбудил редактор одного из сайтов, куда я писал.

Я проснулся после бильярда с Павликом и настроение моё было не важным.

Редактор что-то говорил, я пытался понять, что. Кажется, меня за что —то отчитывали.

Редактору было интересно, отредактировал ли я интервью с Мелеховой.

Я не отредактировал интервью с Мелеховой.

Далее редактору было интересно, готова ли была подборка с лайфхаками.

Подборка с лайфхаками готова не была.

– Саша, вы работать, простите, собираетесь? Я думал вам статью дать о многоженцах, но не дам – вы же мне всё валите!

– Я вам всё валю, – с этим я не спорил. – А вы мне платите по два доллара за тысячу знаков.

– Саша, сейчас такие расценки, сейчас все пишут за эти деньги! У меня в коридоре три человека стоят – за эти деньги писать, однако, так как мы с вами работаем уже полгода…

– Зовите, – перебил я.

– Что? – не понял редактор.

– Зовите этих. Из коридора.

Я повесил трубку.

Дела мои были невеселы. Совсем. Первые деньги в новой роли директора я должен был получить только через полторы недели. А пива хотелось прямо сейчас. А ещё потом захочется есть. А ещё я не помнил уже, сколько месяцев я должен был за электричество и коммунальные услуги.

– А ещё я, кажется, вчера пропил первую свою зарплату, – припомнил я вслух события прошедшего дня. Я поднял руку с телефонным аппаратом и набрал Фашиста. Поговорили. Да, почти всю. Я пропил вчера почти всю свою зарплату. Которая будет через полторы недели.

Голос Фашиста навеял мне наш с ним разговор про Веснину.

Я рассказал ему, что встретил свою первую любовь. Павлик сказал, что если судьба снова свела нас – ей, судьбе, зачем-то это нужно.

Все эти мысли привели меня к размышлениям о том, что Веснина была очень дорогая в ухаживании девочка. Нельзя сказать, что я знал это наверняка, но так казалось.

– Да пошло всё к чертовой матери, – сказал я, глядя в потолок. – Маяки-шмаяки, человечество, великие произведения искусства, гуманизм, просвещения, революционные открытия. К чёрту.

Я встал и пошёл к тумбе, в которую положил визитку Шепетинского.

Я вспомнил слова Дэвэ о том, что если я и впрямь писатель, то я обязательно придумаю что —нибудь ещё.

Проходя зеркало, я задержался и посмотрел себе в глаза:

– К чёрту. Ясно?

Человеку в отражении было все предельно ясно.

Я нашёл визитку Шепетинского, лёг обратно на кровать и стал разглядывать строгие, сухие надписи на чёрном фоне. Буквы на визитке «Канадская береговая охрана» следовало расшифровать. Я потянулся за ноутбуком, полез в Вику, но совершенно ничего не прояснилось. Это была организация, которая обеспечивала морские поисково-спасательные операции, морскую радиосвязь, колку льда, и ещё обеспечивала какое то бла-бла-бла. Каким боком организация «Канадская береговая охрана» оказалась у нас в стране, и чем она могла бы здесь заниматься, было совершенно непонятно.

Наконец, я выдохнул и набрал номер, указанный на визитке.

– Алло, – сказал номер голосом Шепетинского.

– Здравствуйте, Борис, – сказал я.

– А, Александр Николаевич, – обрадовался Борис. – Как же, здравствуйте.

– Хочу к вам сегодня подъехать.

– Подъедете, конечно, Саша, кто же лучше вас подъедет, – ответил Борис. – Я буду на месте с 15 до 16—30.

– Мнэээ… Книги брать?

Борис задумался.

– Если на такси поедете, так и возьмите.

– На такую роскошь у нас денег нет. Во всяком случае, пока.

– Будут, будут деньги, обязательно, Александр Николаевич! Не сомневайтесь.

– Хорошо. Значит, к началу четвёртого и подъеду?

– Да, жду вас.

Надо было вставать. Решение было принято и по идее мне должно было сейчас много легче, но легче не становилось.

Я встал, попил воды, побродил по квартире. Постоял у окна. За окном уже совсем очевидно разлилась зима, но снег меня не обрадовал. Я сел за компьютер, почитал ленту. Ни один из постов не то, чтобы не зацепил. Не остался в памяти ни на минуту. Я читал предложение, переходил к следующему, а предыдущее забывал. Осознав это, я картинно потряс головой – иногда помогает и что-то картинное. И задумался – что это со мной?

Ответ пришел быстро.

Я жил со своими Маяками уже десять лет.

Это была «моя прелесть», как говорил Голум.

Почти всё, что я писал в большой форме – а написал я две пьесы и две повести – так или иначе, было связано с Маяками.

И моя неудавшаяся в коммерческом плане книга заканчивалась главой «Сверхзадача», главой о Маяках.

Я очень к ним привязался, к своим Маякам. Я полюбил эту свою концепцию. Она стала лейтмотивом всей моей жизни, смыслом её существования. Что-то неразрывно уже сплетённое со мной.

А теперь я её продавал.

– «За франки», – вспомнил я фильм «Утомленные солнцем». – «Тебя пошло купили. За франки», – повторил я фразу целиком.

Я пошел на кухню, достал сигарету и закурил. В голове крутились слова Дмитрий Валентиновича: «Можете взять и забыть. А можете взять и не забывать. Память – это дело такое…»

Я успокаивал себя тем, что в действительности ничего такого не забуду, никто ничего не может похитить из моей памяти, «что моё – то моё», напевал себе я из Розенбаума, но это отчего-то не помогало.

Мне было не двадцать лет, когда можно было прикидываться дуриком и подписываться под документами без оглядки.

Мне уже было тридцать шесть. И если я что-то обещал на словах, даже не подписывая, мне нужно было держать. И я держал. Ну, иначе нельзя. Иначе сам себя очень быстро разуважаешь, и дело не в окружающих, хотя и в них тоже.

А тут договор.

На десять тысяч долларов.

И мои Маяки.

– Да и чёрт с ними, – прошипел я зло вслух. – Придумаю что-то ещё.

Хотя мне самому было совершенно ясно, что ничего большего я в своей жизни уже не придумаю.

Я докурил, потушил сигарету, встал и снова пошел к компьютеру.

Снова бессмысленно стал открывать страницы, и тут мне пришла идея помечтать, что же это такое я себе могу позволить на красивую сумму в десять тысяч долларов.

Я откинулся на диван и закрыл глаза.

Сначала я представил себе Дашу Веснину.

Попытался представить нас с ней в городе Амстердаме. Ну, или хотя бы в Брюгге.

Я представлял, представлял, но никакого кайфа от этого не было.

В голову лезло, что я проведу неделю в этом самом Амстердаме, но потом-то. Потом. Потом я вернусь домой.

А ещё потом кончатся эти десять тысяч долларов.

И я буду и без денег.

И без «моей прелести».

Картина получалась депрессивная, чёрно-синих тонов картина, без оранжевого или хотя бы зелёного. Некрасивая была картина.

Не воодушевляющая.

16.

В половину третьего я стал собираться и вызвал такси.

Сборы на улицу у меня происходили легко – лишнего шмотья никогда не было. Одни штаны, две рубашки, выбор недолгий. Курточка, ботинки. У меня даже крем для ботинок был только один, чёрный. Поэтому все ботинки (синие, коричневые, серые) у меня постепенно приобретали чёрный цвет.

В машине меня ни с того ни с сего стало подташнивать. Это было вообще чем-то удивительным. Не укачивало меня в транспорте уже лет, по крайней мере, двадцать пять.

Я попросил водителя остановиться, вышел, закурил.

И меня тут же вырвало. Потом ещё раз.

Я утёрся, сказал таксисту: «Пять минут, Турецкий» и пошёл на остановку к киоску «Союзпечати». Больше ничего похожего на места, где могут продавать воду, я поблизости не видел.

В киоске был сок в дистрофичных двухсотграммовых пакетах.

Я посчитал деньги, хватало только на один. Я купил его, отодрал трубочку, выбросил, потом порвал едва ли не пополам пакет и жадно его выпил. Сел в такси.

– Шо, – спросил, трогаясь, таксист. – Вчера было хорошо. А сегодня не очень?

– Ага, – ответил я, лишь бы он отвязался.

– Бывает. Я однажды съел с бодуна трёхлитровую банку красных помидор, приколи?

Он рассказывал что-то ещё, я старался не слушать. Обычно после того, как вытошнит, становилось хоть немного, да легче. Сегодня почему-то не легчало. Да и с чего я вообще блевал-то, понятно не было.

Таксист продолжал что-то говорить, в собеседнике он не нуждался и я стал думать о том, что прощаюсь сейчас с, по всей видимости, самым дорогим, что у меня есть. С моей книгой.

«В полях под снегом и дождем, мой милый друг, мой верный друг, тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг», вспомнил я неизвестного мне поэта и какая то неуместная, странная, как от прощания с любимой женщиной горечь заполнила меня всего.

Я писал тебя десять лет, моя книга. Я отдавал тебе всего себя, я не мыслил себя без тебя, у меня не было в жизни ничего другого, кроме тебя, весь смысл моего существования, вся моя радость от того, что я есть – она была там, в тебе.

И обблеваный возвращаясь домой, и укуренный вхлам, и в странных компаниях со странными вероятными исходами – я всегда помнил, что у меня есть ты, что мне есть зачем жить дальше, что мне есть зачем существовать, существовать здоровому и на свободе, функционировать – есть, пить, поднимать тосты и не опускать руки, мне есть зачем в конце концов даже любить людей – потому что люди – это единственный почти источник, из которого можно пить, чтобы утолить ту жажду, которая потом выплёскивается на голый лист словами.

Пусть никогда и никем не понятый, пусть презираемый добившимися многого, сытыми и удовлетворёнными одноклассниками – я был счастлив с тобой, я был счастлив с тобой почти всегда наедине, ведь редко я давал кому-то в тебя заглядывать, впрочем не то, чтобы я туда заглядывать не давал – туда заглядывать просто не хотели. Я писал тебя не про любовь и не про деньги, ни про вражду и ненависть, я не использовал для тебя таких любимых «вечных» тем, оттого ты была плоха, была не очень то востребована окружающими. Людям нужны другие люди, людям интересно лишь про других людей, может быть в этом моя ошибка, моя книга, прости. Я не насытил тебя такими историями, я не смог. Сломя голову я летел только к одному, к смыслам, к пониманиям того, из чего ткется ткань мира и зачем все вокруг и отчего вокруг все.

Конечно же, я не знаю до сих пор, получилось у меня что-то или нет.

Конечно.

Тут я переключился на мысль о том, что наверное, все таки, знаю.

Раз предлагают деньги, и деньги хорошие – наверняка что-то там действительно есть, в моей книге.

Тем сложнее было сейчас с ней прощаться.

При чем прощаться мне предлагалось навсегда.

Наконец, прибыли. Таксист назвал цифру.

– Старик, я как раз сюда за деньгами приехал. Минут двадцать всё займет, подождёшь?

Старик посмотрел на меня с большим сомнением.

– Документ какой-нибудь давай.

У меня был с собой паспорт, но паспорт мог понадобиться Борису, чтобы подписать договор.

– На вот мобильный, – нашёлся, наконец, я.

Таксист глянул на мой телефон, который был едва ли не из прошлого века, потом на меня. Я понял, что сделка не состоится.

– Чёрт с тобой, на! – я полез в рюкзак и достал паспорт. – Но на чаевые можешь не рассчитывать.

– Тут своё бы забрать, – протянул таксист. – Чаевые.

Наездили мы действительно уже много, километров сорок.

Мы приехали в тенистый внутренний дворик Минска, где я ещё не бывал. Я подошёл к одинокому подъезду. Камера. Домофон. Я позвонил. Почти сразу же домофон ответил голосом Шепетинского:

– Да-да?

– Александр Николаевич, – представился я.

– Вижу, Саша. Поднимайтесь, второй этаж, – сказал Шепетинский.

– А кабинет?

– А здесь один.

Я ещё раз окинул взглядом здание. Один кабинет? Это какой же должен быть кабинет.

На первом этаже я не увидел дверей вовсе, поднялся на второй. Там действительно был один кабинет, но на нём отчего-то была цифра: «85. Канадская береговая охрана. Борис Шепетинский. Куратор.»

Я постоял у двери, настраивался на разговор. Это получалось плохо. Никудышно даже.

Какая к свиньям Канадская береговая охрана, продолжал удивляться я. Что она делает в нашей стране, которая не то, что к океану, к морю выхода не имеет? Впрочем, я решил, что нужно бы немного собраться, распрямил спину и вошел.

Борис стоял у окна. Он определённо меня ждал.

– Здравствуйте, товарищ адмирал, – сказал я спине Бориса.

Он повернулся и улыбнулся.

– Здравствуйте, здравствуйте, Александр Николаевич! Но я не адмирал, что вы! Всё обстоит гораздо скромнее.

– Да? И как же всё обстоит, так сказать…

– У меня береговое звание, Саша. Я возглавляю отдел Информации, если вам так интересно.

– Может быть, и интересно. Но всё равно ни черта непонятно.

– Если я начну пояснять, будет ещё скучнее, поверьте.

– Верю.

– Чай, кофе? – предложил Шепетинский. – Могу с коньяком. Могу коньяк отдельно.

Глядя ему прямо в глаза, я сказал:

– А давайте. Чай. И грамм сто коньяку.

Шепетинский занялся сначала коньяком.

– Вы не привезли книги, Саша?

– Я не привез книги, Борис.

– Отчего же?

– Я же вам говорил, на такси у меня денег нет, – я мстил мелко. От этого возникло перед самим собой чувство неловкости.

– Глупо, – сказал Шепетинский. – Я же вам сказал, что отдам деньги. Когда можно будет забрать книги?

– Да хоть сегодня, Борис, – ответил я.

Шепетинский посмотрел на настенные часы.

– Нет, Саша. Сегодня уже никак. Завтра с утра будет удобно?

– Удобно будет сначала рассчитаться, потом уже что-то делить, – желание уколоть Бориса жгло меня огнём. Хоть как-то. Хотя бы вот так. Это, конечно, не месть. Это профанация одна. Но вот хоть так. Хоть так.

Борис посмотрел на меня и засмеялся.

– А что, есть сомнения в том, что вы получите деньги? – спросил Борис. – Знаете, вот эта ваша какая-то придурковатая незаинтересованнасть в деньгах. Все эти ваши дырявые шмотки, резиновые кеды эти ваши… Это все ведь напускное насквозь.