Маяки

– В общем, завтра встретимся, и увижу всё на месте. И книжный. И что предлагает, – завершил свой рассказ я.

– О, четверка, – сказала бодрая моя мама, вслед проплывающему мимо автобусу. – Ну что, догоним?

Я подивился её неутомимости, вздохнул о своих 100 килограммах и сказал:

– Побежали.

8.

В книжном магазине, куда я был взят директором, книжного магазина ещё не было.

Было пока только 82 метра пространства на первом этаже в одном из самых престижных районов города, Троицком предместье. В этом пространстве оставалось придумать полки под книги, потом сделать полки под книги, а после завести на эти полки сами книги.

Деньги мне обещались совсем небольшие, но, во-первых, в моём бедственном положении даже те 200 долларов, что обещались, выглядели очень милыми, во-вторых, было очень любопытно почувствовать себя директором книжного магазина*.

После встречи с Димитровым, на которой предварительно договорились о том, что я буду директором, последовала встреча с дизайнером.

Бородатый, тощий и какой-то весь насквозь трагичный дизайнер Денис опоздал на встречу на час. Оправдываться он нужным не счёл, чем сразу стал мне очень симпатичен. Мы начали что-то обсуждать. Директор книжного я был молодой и горячий и в конце концов трагичный дизайнер мне сказал:

– Ну не нравится – возьми и сделай тогда сам.

Если бы я и Димитров знали тогда, как впоследствии повернутся события, мы бы оба заорали тогда: «Стоп! Денис! Спасибо! Всё, давай, до свидания! Окей! Мы сделаем все сами!»

Но Димитров решил все разрулить миром.

– Так, ребята, давайте без напряжения. Инвесторы действительно запретили картонную мебель, так что нужно придумывать другое решение.

Денис надул губки, но другое решение всё-таки стал изобретать.

Метания и терзания по поводу нового решения дизайнера Дениса заняли недели полторы. Между тем, инвесторы жёстко обозначили дату открытия: первое декабря. Оставалось меньше двух недель.

Когда я видел, как медленно, как неспешно, с заламыванием рук и закатыванием глаз, работал над оформлением нашего книжного магазина дизайнер Денис, моя симпатия к нему постепенно переходила в любовь. Пылкую, трепетную.

Когда Денис, наконец, спроектировал стеллажи они с Димитровым поехали заказывать распил. Надо ли говорить, что Денис четыре часа прямо на лесопилке дописывал свой проект? Потом распил привезли. Надо ли говорить, что Денис дописал проект неверно, и пришлось гнать ещё одну машину с дополнительным заказом?

И так далее, и так далее.

А потом, 28 ноября, началось прекрасное. Всем было ясно, что собрать дрова, которые нам привезли, расставить на них книги, разгрести мусор (или хотя бы просто замести его под ковер) и впускать людей на открытие в срок мы не успеем.

Холодным ноябрьским утром Денис подошел к Димитрову и сказал:

– До первого мы не успеем.

– Почему? – спросил Змитер.

– Времени мало, – по-моему это был гениальный ответ нашего трагического дизайнера.

– Ну найми кого-нибудь, – сказал наш глава. – Помощников.

– Так им платить надо.

– Заплатим, – сказал Димитров туманно.

Всего только одно слово. Не устаю удивляться, как одно только туманное слово впоследствии вносит столько неразберихи в происходящее.

Но первого мы всё-таки открылись. Все эти люди, которых нанял Денис, ночевали и дневали в будущем книжном, они спали по три часа, они ели там же, но мы открылись. С собранными стеллажами и книгами на этих стеллажах, с убранным залом, даже с музыкой и вступительным перформансом, в ходе которого человеку с бумажной головой бензопилой отпиливали ненужные части тела. Я, как директор магазина, наблюдал за этим буйством, которое происходило на крыльце здания, и переживал, что, если перформанс продлится ещё минут десять, моя карьера директора обязательно оборвётся. Но, к моему удивлению, обошлось.

На следующий день я познакомился с нашими продавцами, которых было четыре. Один мальчик, девочка, девочка и ещё девочка. Девочки меня, нужно сказать, разочаровали. Не как продавщицы, а как девочки. Я, разочарованный, проводил с ними обсуждение наших планов на жизнь, расставлял приоритеты и составлял график работы, когда дверь в книжный открылась и женский голос за моей спиной сказал:

– Добрый день. Я могу увидеть Димитрова?

Я обернулся.

На пороге моего книжного магазина стояла Она.

9.

Не знаю, как организмы других алкоголиков, но мой время от времени у меня требует отдыха от алкоголя.

Такой отдых я ему, естественно, предоставляю. Что-то вроде заслуженного отпуска. Примерно на месяц я бросаю пить всякий алкоголь, который крепче кефира или кваса. Сейчас как раз заканчивался такой месяц.

Именно поэтому я теперь ехал к одному своему доброму знакомому – Дмитрию Валентиновичу. Повод был веский – мы давно не виделись.

– Биссмилляхаллахумакбар, – сказал я, входя к ДэВэ.

– И вам. Не хворать, – сдержанно ответил ДэВэ, протягивая руку.

– Как дела на Плюке?

– Так вроде и ничего, – ответил ДэВэ. – Пацаки вот только опять чатланам на голову сели.

Мы прошли на кухню, налили коньяка, выпили, закусили. Поговорили, снова выпили, снова закусили и я решил, что пора. Достал торбу своей души, перевернул её над нашим столом и начал трясти. Сначала оттуда выкатилась корона директора книжного. Я протянул корону Дмитрию Валентиновичу и попросил дать экспертную оценку. ДэВэ корону не взял. Сказал, что в коронах разбирается плохо.

Потом я потряс торбу снова, и из неё выкатился договор, который мне предложил подписать Шепетинский. Про Маяки ДэВэ знал прекрасно, потому говорить на эту тему с ним было легко и приятно.

– Десять тысяч долларов? – переспросил ДэВэ.

Я посмотрел на часы и ответил:

– Уже девять пятьсот. Ещё через неделю будет девять. И так далее.

ДэВэ удивлённо поднял брови.

– А что вам мешает продать? Десять тысяч за книгу – это очень неплохой гонорар, я считаю.

– Я, ДэВэ, считаю именно так же. Проблема только в том… Проблема только в том, что они хотят, чтобы больше я про Маяки никогда, нигде и ничего не писал.

– Да? Как интересно… – сказал ДэВэ. – Ну придумаете ещё что-то. Какой-то другой концепт. Вы же крупный и современный, в конце концов.

– Тут понимаете, в чём штука, ДэВэ. Придумать-то в своей жизни я может быть что-то и придумаю. Но вы понимаете, всё это как-то загадочно и таинственно. Если они хотят заткнуть мне рот… Значит что-то с Маяками я угадал. Даже скорее всего… Угадал почти всё.

– Ну допустим, – сказал Дмитрий Валентинович. – Угадали. И что?

– Ну ДэВэ. Как же – «что?», – ничуть не смутившись, сказал я. – Такие открытия… Они делаются очень редко.

– Ну идите в Академию наук, – сказал мой друг. – Патентуйте своё открытие, чего вы сидите?

– Ай, ну бросьте.

– Вы своё открытие года четыре назад сделали? – спросил Дима.

– Пять, – ответил я.

– Пять лет. Пять лет ваше открытие никому не было нужно, даже в виде книги… И ещё пятьдесят лет не нужно будет. А вы так и будете ходить в рванье. И не знать, чем оплатить коммунальные услуги.

– Думаете?

– Думаю… – сказал Дмитрий Валентинович. – Езвините.

– Так что же, – я посмотрел на ДэВэ. – Взять деньги – и забыть про Маяки?

– Ну дело ваше, конечно. Можете не брать, и не забывать. Можете взять и не забывать. Память – это дело такое…

– Понимаете, ДэВэ, в чем здесь ещё штука… Я понять не могу – почему? Почему они не хотят, чтобы эта идея была общедоступной. Чего они боятся? Что прячут?

– Ай, Александр Николаевич. Здесь с десяток вариантов. Парочку я могу вам назвать сразу. Только зачем вам это? Ну прячут и прячут. И готовы платить за это деньги.

– Как зачем? Это же важно. Откуда взялась эта организация? С огромными, как я понял, финансовыми возможностями. Которой есть дело до моих Маяков. Не понимаю.

– Охота вам всё понимать, Александр Николаевич. Ну, давайте предположим так. Это люди, которые спекулируют на изобретениях тех, кто строит свой Маяк. Ну и зачем им вы со своей книгой?

– Ну я никак не могу понять, что они продают. Как вынимают деньги из этого… концепта – сказал я.

ДэВэ помолчал, размышляя.

– Смотрите. Допустим вы – человек носитель Маяка.

– Легко, – тут же согласился я.

– И у КБО есть дата вашего следующего рождения.

– Можно допустить и это, – не стал я перечить ДэВэ. – Но КБО мне не может её продать, эту дату. Если есть доказательства, что я появлюсь в следующий раз, то и слава богу. Сообщили – и славненько, спасибо за информацию, могу вас угостить шампанским, это хорошие новости, есть за что выпить. Но зачем мне эти данные покупать?

– Затем, – медленно сказал Дмитрий Валентинович, – Что в этой жизни вам, скажем, повезло. Вы родились в подходящем месте, получили сносное образование. А вот в следующий раз вы вполне себе возможно родитесь в Камбодже, пятым ребенком в семье, которая занимается сбором чая и вам кроме сбора чая в этой вашей жизни больше ничего не светит. Мы вам предлагаем спокойно, Александр Николаевич, без рисков, мммм «подхватить» вас там, в будущем, опекать и оберегать. Но за все это нужно заплатить сейчас.

Дмитрий Валентинович, кажется, вдохновился игрой. Он сейчас был КБО. Я – человеком, носителем Маяка.

– Организация мы солидная, – надул щеки Дмитрий Валентинович. – Нам восемьсот лет, в порфолио у нас как Иоган Себастьян, Тесла, Менделеев, Толстой, да вот сам и можете почитать список.

ДэВэ пододвинул мне воображаемый список.

– А самое главное, Стецкий, знаете, что?

– Что? – спросил я заинтересованно.

– А самое главное, там, когда вы родитесь в 2100 году мы вам снова обязательно сообщим, как работает мироздание, понимаете Стецкий? Мы вам расскажем, что для того, чтобы получить ещё одну жизнь человеком, нужно обязательно стать Маяком в этой жизни, Стецкий, вы понимаете, чего это стоит?

Тут я понял. Действительно, если я, к примеру, рожусь в 2100 году, откуда же мне знать, что есть Маяки. А тут – вот. Подскажут.

– Ну и… И конечно же, Стецкий, – Дмитрий Валентинович покатал фисташку в пустой тарелке, потом поднял её и бросил снова в тарелку. – Мы будем вам всячески помогать.

– Помогать в чем? – спросил я.

– Помогать вам возвести ваш следующий Маяк, Александр Николаевич, – сказал ДэВэ. – Ну что. Берете?

ДэВэ откинулся на спинку стула и посмотрел на меня выжидательно.

– Хорошая вещь, – пробормотал я. – Надо брать.

Дмитрий Валентинович просто сразил меня своей способностью соображать.

– Наверно приблизительно так и обстоит дело, – сказал я. – Не знаю, что и думать.

– Да просто возьмите деньги и не думайте ни о чём, – ответил ДэВэ. – Далась вам эта концепция. Крупный и современный писатель обязан, в конце концов, придумать за жизнь хотя бы несколько глобальных идей!

– Обязан, – подтвердил я.

– Так вот – возьмите деньги. А потом сидите и думайте. В тепле и уюте. И с определёнными планами минимум на год. Считайте, что на вашу книгу покупают права. Что здесь такого?

ДэВэ сделал паузу. Потом продолжил.

– В Брюгге, наконец, вместе съездим.

– Да?

– Да. Ну или не в Брюгге. Куда вам там милее. В Амстердам?

– Всего милее мне город Пхеньян, – сказал я в задумчивости. – Он мне по ночам снился. Маленькому.

– Не, в Северную Корею я не поеду.

Дмитрий Валентинович с большим подозрением относился к неблагополучным странам.

– Ну давайте хотя бы тогда уж в Сеул, – предложил он.

– Сеул мне не снился, – в какой-то печали ответил я.

Затем мы отвлеклись и поговорили о чем-то ещё.

А потом я одолжил у ДэВэ денег, сел в такси и уехал.

Почему бы и не одолжить.

А не ехать в такси за счёт ДэВэ, как это бывало раньше.

В конце концов девять с половиной тысяч долларов – хорошие деньги.

Я ехал с своём такси, дремал и неожиданно подумал о том, что КБО – это вообще может быть такой какой-то банк. Куда в этой жизни можно деньги сдать, а в следующей получить.

С этой мыслью я и уснул.

10.

Когда мы говорим «рыжая», каждый представляет себе что-то своё. Мне кажется, с блондинками или брюнетками ситуация какая-то более – менее ясная – стереотип модельной внешности обязательно всплывёт и скажет, что вот это – блондинка. А вот это вот – брюнетка.

С «рыжими» всё по-другому. Мне мерещится, что это связано с детством. Как-то в детстве рыжих выделяли отдельно от остальных.

Девушка, которая застыла на пороге нашего магазина, была именно «рыжей».

Девушку звали Дашей, фамилия ей была Веснина, девушка закончила Политехническую академию в том же году, что и я, и 15 лет назад я был в эту девушку безумно влюблён.

Влюблён – это когда кто-то приделывает тебе сзади крылья, и ты умеешь и можешь всё. И никого и ничего не боишься, и становишься больше, значительнее, умнее и сильнее, нежнее и энергичнее, стройнее, остроумнее и ещё чёрти сколько «какее».

Медики говорят о какой-то биохимии мозга и гормональном выбросе, мистики говорят, что это очень скоро пройдёт, я не верю ни первым, ни вторым. Я просто знаю, что это и есть то затёртое, из школьных записок, слово «любовь». Сколько уже это слово пели на все лады, вплетали в стихи, строили вокруг этого слова романы, повести и эпосы, опошляли и совали неуместно, чтобы заткнуть какие-то щели, кого-то купить или продать, над этим словом смеялись, за это слово горели на кострах, этому слову выкалывали глаза и вырывали ноздри, но нет, смотри ты. Сменяются поколения, а слово остаётся, вся грязь с него сползает сама собой, и ничего, снова и снова его используют и вкладывают в это слово что-то огромное.

У Хемингуэя это – «а земля плыла?», у Веллера это – письмо «чуча-муча, пегий ослик», у Розенбаума это – «и голос хрипел, и не попадал в мотив», для меня это – «летать». Для меня это – письмо*, которое я однажды написал Даше, но так ей никогда и не отправил.

Так вот, я не верю ни врачам, ни мистикам хотя бы потому, что она стояла здесь в дверях книжного, а у меня ничего не прошло. Хотя бы потому, что после Весниной у меня был с десяток девушек, одно время даже была жена, но ничего подобного я не переживал даже близко.

Хотя бы потому, что, если однажды посчастливилось где-то внутри прожить это слово «любовь», все остальные отношения кажутся блёклыми и ненужными, финансово обоснованными и обоюдовыгодными.

Я понимаю в этом месте «тяжёлых» – тех, которые запускаются по вене, наркоманов – когда они говорят о серости и ненужности дней без наркотиков.

Точно также любые отношения очень мало нужны, если ты знаешь, как было по-настоящему.

И да, после Весниной я понял: я вовсе не хочу, чтобы меня любил кто-то.

Я хочу переживать это сам.

– Добрый день, – сказала Веснина. – Я могу увидеть Змитера Димитрова?

Я смотрел на Дашу, продавцы смотрели на меня. Потому что может или не может человек видеть Димитрова, знал только я, директор магазина. Я глупо посмотрел на подчинённых, потом немного пришел в себя и снова повернулся к Весниной. Она никуда не пропала.

– Можете, – сказал я. – Только не сейчас.

Веснина меня не узнала. Или сделала вид, что не узнала. Хотя за пятнадцать лет я наверняка изменился. В институте я весил шестьдесят килограмм, сейчас – сто. Ряха, фигура, щетина, манера одеваться и говорить – всё это сильно поменялось за пятнадцать лет. Ещё на лице у меня был теперь ожог после одного неудачного эксперимента. Запросто могла и не узнать.

– А когда? – спросила Даша.

– Вы знаете, – я уже вполне владел собой, – это не такой простой вопрос. Обещал он через полчаса. Но я бы не доверял.

– Интересно. Мне он обещал прямо вот сейчас. Хорошо, я ему сама позвоню.

Веснина достала телефон и вышла на уже выстывшую декабрьскую улицу.

Дверь за ней закрылась.

Или узнала? Сердце, после того как увидело Веснину, стучалось ко мне из груди и напоминало: смотри, Саша. У тебя есть, есть сердце. Я повернулся к продавцам и стал вспоминать, о чём мы говорили:

– На чём мы там…

– На графике.

– Да, – я задумался. – Итак, меня, в целом, мало интересует, как вы будете друг друга подменять, у кого сессия, и кому каникулы. Меня интересует, чтобы кто-то был в смену с 10 до 16. И в смену с 16 до 22.

Строго говоря, меня и этот вопрос сейчас вообще нисколько не интересовал. Меня интересовало, что сейчас делает на улице Даша Веснина. Зачем она приходила? Вернётся ли? Господи, какой я идиот. Даже не выяснил, что ей нужно было от Димитрова.

Я увидел Дашу Веснину в первый раз в институте, в «поточной» аудитории. Я даже помню предмет, который нам тогда читали, я помню горбоносого маленького профессора в очках, я помню, где сидела она, а где я. Я даже помню, какой по счёту это была пара.

Я увидел её и сразу пропал. А она, повернувшись, о чем-то говорила с одногруппницей, увидела мой взгляд, взяла и подмигнула мне. Кажется, я тогда упал в обморок. Потом, кажется, я встал, поднял на руках весь первый корпус Белорусской государственной политехнической академии и сказал: смотри! Смотри, что я сейчас могу! Потом положил этот корпус, которые весит 822 тысячи тонн, на землю, сел на место и сказал себе: «Она будет моя».

Потом я каждую неделю с нетерпением ждал этой «поточной» лекции – наши группы пересекались только на ней, только в той аудитории на втором этаже восьмого корпуса – и несмело, робко, как никогда больше после ни на одну девушку не смотрел, смотрел на Веснину. Просто любовался ею. Вот это вот «она будет моя» я уже забыл, не нужна она была мне моей, мне хватало просто смотреть, издалека, редко, ожидая этой минуты, как ожидает «тяжёлый» наркоман новой дозы.

Но также, как это бывает с наркоманами, дозу нужно было увеличивать. Я изучил расписание группы 104216, где она училась, я ходил к аудиториям, где сейчас у неё были пары, и смотрел.

Она всё видела, однажды не выдержала, подошла ко мне и сказала:

– Мой телефон [phone]. Позвони.

И так же просто, как подошла, исчезла.

Я стоял, потрясённый, ничего, конечно же, не записал, а просто выжег паяльником эти цифры у себя на запястье.

Потом я позвонил, в полуобморочном состоянии говорил какие-то глупости, что – не помню.

Потом как-то позвонила она. И сказала:

– Будем сегодня гулять.

Мы гуляли по территории медицинского института, недалеко от которого я жил; удивительно, но я из той прогулки тоже ничего не помню, это был какой-то морок, небывальщина, чертовщина.

Потом она поехала домой, на прощание поцеловав меня в губы.

А ещё потом, я её напоил и изнасиловал.

______

* А помнишь, я просил тебя подарить мне крылья?

Ты должна помнить, обязательно должна, я всё понимаю – про десятки поклонников и сотни имён, я понимаю даже больше, чем всё, но ты должна помнить, обязательно.

Ты пообещала тогда.

Что отдашь мне свои.

Когда отрастут.

Знаешь, я не смогу их взять.

Я просто помню, как пытался неоднократно примерять чужие – не подходят.

Не знаю, в чём дело – может быть, дело в группах крови и отторжении тканей, может, в несовместимости версий, может быть, в размере, не знаю.

Не держат.

А я хочу летать. И умел, и знал как, и даже ещё не забыл, хотя вспоминаю сейчас очень редко и нужен случай, знаешь, какой то особенный случай, таких сейчас делают очень редко, и непонятно когда его ждать – календарь красный от праздников, а случаев в нём не пишут, я искал, я знаю о чём говорю, я делил его на знаки зодиака и расчерчивал на года, ничего не выходило.

Я прошу тебя ещё раз – подари мне крылья.

Подари мне мои.

Знаешь, это какая-то ошибка Бога, может быть, даже не ошибка, может быть, сознательный обман, когда кажется, что нашёл себя в тебе, ведь ищешь всегда не тебя, постоянно ищешь себя, и находя фрагменты, срочно бежишь искать крылья.

Иногда даже получается найти.

Но никогда не дарили.

Подари мне мои.

Я, конечно же, не помню, где оставил их, но я знаю наверняка – я не поломал их и не сжёг, не заложил и не пропил, это совершенно наверняка, тебе будет очень сложно, но такие вещи и не должны быть легки, ты спрашиваешь, зачем же тебе это вообще нужно – я отвечу.

Потому что, если ты мне подаришь мои, я буду должен.

И ты наверняка понимаешь – что.

11.

Троицкое предместье города Минска имеет существенное отличие от других центральных районов города Минска.

Отличие это заключается в том, что в Троицком предместье меньше гостей и жителей столицы. Сильно меньше. Кардинально меньше.

Место это тихое, в нём располагаются антикварные лавки, художественные галереи, магазинчики сувениров, рестораны с приглушённой музыкой и кафе. Жителей практически нет, почти все здания – памятники и историческая ценность города. Квартиры, которые остались в двух-трехэтажных зданиях предместья, почти все выкупили россияне с громкими фамилиями. Эти квартиры либо сдаются в аренду, либо вовсе стоят пустующими, по ночам слепо глядя провалами своих окон на самую старую часть Минска.

Место, кстати, так и называется – Старый город.

Открывать книжный магазин в наше тяжёлое время – вообще дело странноватое. Открывать книжный магазин в таком месте, с соответствующей месту арендой – чистое безумие. Но меня это поначалу волновало мало, моё дело было директорское: наполнить магазин ассортиментом, руководить продавцами, обеспечивать необходимую документацию. Ну и было сказано, что деньги на аренду дают некие неведомые мне инвесторы, и такое положение вещей должно сохраниться ещё четыре месяца совершенно точно. Националисты хотят возрождения белорусского языка, культуры и самосознания, объяснил себе всё тогда я. Их право. Кто платит девушку, тот её и танцует.

Те же неведомые инвесторы финансировали превращение в книжный магазин пространства с розовыми стенами на первом этаже.

После того, как мы открылись и проработали два дня, ко мне пришел растерянный, если не сказать, напуганный Димитров и показал какие-то листки.

– Смотри, что мне выставил за свою работу Денис, – сказал Димитров.

Я без особого интереса посмотрел на исчерканную ручкой бумагу. Какой счёт выставил дизайнер Денис, меня интересовало мало. Не я договаривался, не мне выполняли работу, не я рассчитываюсь. Но цифры действительно были какими-то несуразными.

– Он что, дурак? – спросил я.

– Ну так, выходит, – ответил Димитров.

– Шли его нахрен. Полтораха за дизайн? – ткнул я в листок и огляделся по сторонам. Сбоку я увидел ячеистую структуру книжных полок, незанавешенные окна и кофе-машину. Сверху был обычный потолок. Снизу – плитка пола. – Где здесь дизайн? И полтораха за него?

– Вот и я не вижу – где, – сказал Димитров.

– А за работу, – продолжил я свой доклад по предоставленному счёту, – я не знаю, о чём вы там договаривались. Я ж не мебельщик.

– Мне тоже кажется, что это какой-то треш: «Итого: две тысячи двести»…

– За неделю работы по сборке мебели два косаря?

– Он говорит, что они же вчетвером работали, – Димитров был печален.

– Тебе какая разница, всколькиром? А если б он десять человек позвал на сборку, ты бы пятёху ему отдал?

– Нет. Не отдал бы.

– Ну так и придерживайтесь того, о чём говорили на берегу. В самом начале о чём договаривались.

Димитров горестно вздохнул.

– Ни о чём не договаривались. Я же не думал, что у Дениса в голове вот это вот…

– Ооо, – протянул я. – Если ни о чём не договаривались – это худо. С одной стороны. С другой – вообще можешь ему ничего не платить. Раз у вас такая вот любовь взаимная. Без обязательств.

– Нет, ну совсем ничего не платить нельзя, – сказал Димитров.

Помолчали.

– Я не знаю даже, что тебе тут и советовать. У тебя же с ним отношения. А не у меня. Спроси у инвесторов. Может быть, они захотят рассчитаться по этому счёту.

– Не захотят, – Димитров, казалось, сейчас растает от горя, оползёт зимним сугробом на пол и станет лужей.

– Я даже спрашивать не буду, – добавил он.

Помолчали опять.

– Ну зови его на разговор, что остаётся. А сколько дадут, ты хотя бы имеешь представление?

Димитров, как глава нашей концессии, сильно пошатнулся в моих глазах.

– Уже дали. 1200 евро.

– За всё – и дизаен, и работа?

– Да.

– Немножечко разошлись, – в задумчивости сказал я. – Зови, что ещё остаётся-то?

12.

Разговор с дизайнером Денисом получился ожидаемо тяжёлым. Денис, который понимал уже, что кручёный пас, пущенный им Димитрову, скорее всего, не пройдёт, сидел, набычившись. Это выглядело несколько смешно: тощий, под два метра ростом, в непременной дизайнерской бороде, с большими дизайнерскими глазами, Денис сейчас хотел быть похожим на Сильвестра Сталлоне в его лучшие годы. Встреча происходила в кафе, а не в самом книжном. Чтобы не травмировать психику продавцов и бухгалтеров.