Время легенд

А сам Дороня смеялся: «Повезло мне, повезёт и другим».

Каждое утро он сажал в седло своего Андрейку и заводил свой мотоцикл. Сын был в восторге, а с ним радовался и Дороня, вместе со своей красавицей женой.

Так они и жили на берегу батюшки Амура, в старинном селе, собирая по крупицам радость от жизни, и любили друг друга, как умели.

Их дом стоял немного на отшибе. Достался он Дороне по наследству от родного дядьки. Дом был просторным, добротно сложенным из прогонистого кедра, и за сто лет нисколько не пострадал. В большой горнице, на потемневших от времени стенах, висели портреты Дорониных предков. За стеклом, в аккуратных рамках, казалось, они всё ещё жили, и все, кому приходилось бывать в гостях, всегда удивлялись тому, как заботливо следила молодая хозяйка за этими фотографиями.

Тут же на стене тикали старинные ходики с длинной цепочкой и гирьками, а в углу стоял добротный платяной шкаф, сделанный из манчжурского ореха. Рядом кованый сундук с нехитрым добром, а у окна такой же крепкий дубовый стол. По праздникам хозяин регулярно скоблил его циклями и натирал воском. От этого сидеть за ним и пить чай из самовара было одним удовольствием.

Но особой ценностью в доме была икона. Правда, она была не совсем обычной. Стояла икона, как и положено, в правом углу, на полочке, а изображён на ней был крылатый белый ангел, держащий свои руки над младенцем. А вот самой богоматери там не было. На старой, потемневшей от времени доске ещё были написаны какие-то витиеватые буквы. Понять их Дороня не мог, но про саму икону говорил, что написали её с душой. Во многих местах она потрескалась, краска с краёв отлетела, но ангела своего Дороня берёг, хотя и не молился. Была у этой иконы своя история, и при случае Дороня любил рассказывать её добрым людям.

Когда-то на берегу Амура красовалась деревянная церковь. Всем она радовала душу и взоры. Блеснёт, бывало, купол на вечернем солнце отполированной до блеска осиновой кровлей, натёртой топлёным пчелиным воском, и выбьет слезу гордости и умиления за красоту рукотворную. Но сменились времена, ушли в прошлое истинные ценности. Не по вкусу пришлась и церковка на берегу, где жила станица казаков.

Сначала срубили кресты. На глазах всё дело было. Плакали даже мужики, но стерпели, надеясь, что вернётся старое и доброе время.

Стала церковь клубом, где собиралась новая молодёжь. Не долго простояла она. Для хозяйства брёвна понадобились, так вот и попалась на глаза чиновника. Не помиловали.

– Кто ломал, того уж нет, – говорил Дороня. – А батя мой под алтарной вот, нашёл. Кто-то спрятал, сохранил. Теперь мне досталась в наследство. Хотя проку в ней… – смеялся Дороня и уносил реликвию обратно в свой угол.

Однажды попросились к нему переночевать. Это были геодезисты, бродившие тогда по тайге, что-то выискивая там и замеряя.

Гостям Дороня всегда был рад, было о чём поговорить, к примеру, о тайге или о городе. Дом был большой, места хватало для всех.

Мужики тихо разулись на веранде, там же побросали свой скарб. Сапоги, по настоянию хозяина, поставили к печке. Гостям отдали детскую, а Андрейку отправили к бабке.

Вскоре на столе появилась цвета слезы водочка, и потекли разговоры. Сидели допоздна. А когда в деревне отключили свет, зажгли свечи, которые Дороня лил сам из белого воска. От этого дом наполнился приятным ароматом плавящихся свечей и загадочным мерцанием огня.

Говорили о жизни. О том, как страдает природа, пропадает зазря зверь под колёсами машин, скудеют реки и мельчает народ. Как быстро стареет село, а молодёжь неудержимо рвётся в город.

В глазах гостей Дороня был героем, потому что жил там, где родился, где жили его предки, и зарабатывал на жизнь честным трудом. Дороня кивал, отмахивался от похвалы и всё больше хмелел от выпивки. В доме, кроме мужчин, уже никого не было; хозяйка, не желая мешать мужским разговорам, ушла ночевать к матери.

Дошла очередь и до оружия. В этом хозяину похвастать было нечем. Зато у гостей на этот случай оказался номерной карабин и одноствольный дробовик двенадцатого калибра с хромированным стволом. Такие ружья были большой редкостью в районе и только начали появляться у людей. Для Дорони это был первый случай, когда он брал в руки такую вещь. О новом ружье он и не мечтал. Заглядывая в ствол и удивляясь отполированной до блеска поверхности, он не мог скрыть восторга от прикосновения к оружию.

– Добрая вещь, – вздыхал Дороня и качал головой. Хозяин дробовика улыбался и шутил, мол, к такой бы вещи хозяина настоящего.

Потом снова чокались и уже говорили об охотницком везении.

Вдоволь насладившись холодом металла и теплом орехового приклада, Дороня деликатно отставил дробовик в угол. Тут-то и заметили реликвию, и приглянулась она одному из гостей. С позволения хозяина гость взял икону в руки и стал тщательным образом рассматривать изображение, поднеся его ближе к свету.

Освещённая тусклым мерцанием свечи, икона выглядела ещё больше притягательной. От неё исходил какой-то особенный, внутренний свет. Казалось, что ангел сам светился в полумраке старого дома.

Поражённый работой неизвестного мастера, парень долго ходил с иконой из угла в угол, расхваливая Доронину драгоценность на все лады. От этого хозяин дома ещё больше разомлел. Выпили и за икону. Потом решили ложиться.

Поставив ангела на своё место, Дороня взял дробовик, чтобы отнести его и запереть в кладовке вместе с карабином. В этот момент и произошло то самое, обо что споткнулась вся его жизнь. Хозяином одностволки был тот самый парень, что расхваливал икону. Неожиданно он предложил обменять своё ружьё на икону. К тому времени Дороня уже туго соображал. В его затуманенных глазах всё уже плыло куда-то. Он махнул рукой, вроде как согласен. На том и разошлись.

– Какой прок в старой доске, – в полубреду размышлял Дороня. – Отжила своё. А ружьё – вещь необходимая для жизни. В тайге без него не обойтись.

С этими мыслями он и уснул, даже не раздеваясь.

Рано утром гости собрались. Наскоро попили чая с молоком и, попрощавшись с гостеприимным хозяином, ушли на автобус.

Когда вернулась жена, хозяин опять спал: вчерашняя выпивка всё ещё шумела в голове. Обнаружив, что угол опустел, мужа будить не стала. Там же, в углу, стояло новенькое ружьё. Посидев тихо за убранным столом и поглядев в окошко, откуда светило утреннее солнце, она только вздохнула о том, что произошло. До этого случая не было такого, чтобы муж продавал или уносил из дома что-то без её согласия. Она почувствовала, как в комнате сразу стало уныло и неуютно, словно что-то безвозвратно ушло из стен старого дома.

Проснувшись, Дороня долго извинялся перед женой. Он и сам понимал, что сделал нехорошее. Как мог, он постарался успокоить её, расписывая достоинства нового приобретения.

К середине того же дня уже всё село знало, что Дороне опять неслыханно повезло, что за старую гнилую деревяшку он приобрёл ценную и полезную вещь. Даже участковый нашёл время, чтобы зайти к везунчику. Покрутив штуковину и оценив её по достоинству, он посоветовал поставить оружие на учёт, с чем Дороня, конечно же, согласился.

Мужики заходили чуть ли не каждую минуту. Собака во дворе охрипла, а самому Дороне уже надоело прятать вещь за печку, и он повесил ружьё на видное место.

Оставалось как следует обмыть приобретение, того требовали обстоятельства. Позориться и прослыть скупердяем Дороня не хотел. С ним и так не всякий ходил на охоту, из-за того, что он во всём помогал жене по дому и даже носил из колодца воду. А тут такое дело. Нельзя было упасть лицом в грязь. Да и как не испробовать ружья в деле. Дом трещал от гостей, слава богу, родственников у Дорони хватало.

Опорожнив немалую ёмкость с бражкой, решили проверить ружьё на бой. Всем не терпелось увидеть, как бьёт хромированный ствол.

Для испытаний выбрали хорошую поляну за огородами. Место безлюдное. Сразу за поляной пробегала речка, а за ней круто вверх уходила сопка. Эту сопку любили все союзненские. У её подножья всегда было тепло, особенно ранней весной. Собирая солнечные лучи, словно линза, сопка отражала всё тепло на село, а зимой надёжно защищала от продувных ветров, что шли вдоль реки.

В запасе имелось три патрона: пара дробовых да один пулевой. Решено было, что первым будет стрелять сам хозяин.

Отсчитав от мишени двадцать шагов, присмотревшись на секунду, Дороня быстро прицелился и выстрелил. Гулкое эхо прокатилось по склонам сопки, вызвав бурю восторга у собравшихся. Выстрел был что надо. Почти в десятку.

Потом кидали в небо картошку и долго смеялись над мазилами. Облили ствол из гранёного стакана, а после потянулись в дом допивать остатки весёлого зелья.

Когда солнце уже скрылось за рекой, гости незаметно расползлись по своим домам. Угол теперь украшало новенькое ружьё.

Захмелевший Дороня посиживал на крылечке и играл с собакой, дразня её своими сапогами. Он был, как никогда, счастлив этим хорошим вечером. Ему и в голову не пришло, что рядом почему-то нет Андрейки.

Сначала заволновалась жена. Обойдя всех, у кого сынишка мог играть, она растормошила мужа.

– Да куда ж ему деться? – успокоил её Дороня. – Найдётся. Не маленький уже. Скоро в школу, а ты ищешь его по всей деревне.

Но через час, когда стало смеркать, заволновался и Дороня. Что-то вдруг тяжёлое навалилось на него. Хмель прошёл, и он увидел мир совсем другими цветами. В сумеречной тьме он ощутил невыносимую тревогу за сына. Вооружившись фонарём, он обошёл все места, где мог быть парнишка. Обошли все дома: Андрейки нигде не было. Пришлось поднять по тревоге заставу: пропал ребёнок.

Мальчика нашли только утром, у подножья сопки. В том месте речка Манжурка особенно близко подступала к ней.

Он лежал на поляне, сплошь усеянной спелой красной ягодой. Пуля попала ему в висок, когда он, по-детски ползая на четвереньках, собирал в маленькое ведёрко землянику. В то лето её было особенно много на солнечном склоне. В маленьком кулачке было раздавлено несколько спелых красных ягод. И вся поляна вокруг, как есть, тоже была красной. Только уже не от ягоды.

Пока Дороню таскали по судам, жена его отчего-то заболела. После того случая она быстро увяла и вскоре умерла, не пережив горя. Всё произошло слишком быстро, и никто этому не удивился.

Потом Дороню отпустили, признав больным на психической почве. Да и держать ответ ему было не перед кем, кроме как перед самим собой. Он замкнулся и даже потерял способность говорить. Несколько раз его вынимали из петли, а ружьё, как и должно, изъяли.

Не брал Бог душу Дорони, уготовив ему, как видно, другой путь.

Постепенно от него все отвернулись, а после и вовсе забыли. Дороня всё больше пропадал в лесу, постепенно превращаясь в лесного бродяг, и уже никто больше не называл его везучим человеком и не завидовал его судьбе.

Удачная охота

Февраль – особенный месяц. В нём много солнца и ветра, в каждом его порыве, пусть даже самом отчаянном, пахнет весной.

В этот день солнце было по-весеннему ярким, и его тёплые лучи мягко ласкали истерзанную жестокими ветрами землю. В воздухе, пронизанном солнечным теплом, казалось, всё замерло. Даже старые прошлогодние листья, вечные спутники ветров, молчали, едва покачиваясь при редких вздохах проплывающей по широкому распадку зимы.

Виктор и сам не верил, да и не помнил такой тишины в феврале. Он был очень доволен тем, что не смалодушничал и собрался поохотиться, и что смог растолкать брата, стащив с него тёплое одеяло. Ещё бы! Кому захочется ни свет ни заря, да ещё по зимнему холоду в лес. Ладно бы в машине, а то верхом.

Орлик, не знавший лени и усталости, весело вышагивал по мёрзлой земле, обходя свисающие низко ветки, выбирая безопасный путь для своего хозяина. Конь знал своё дело отменно: обходил стороной каждую ветку и за весь путь ни разу не споткнулся. От его нагретого тела клубами исходил пар, словно это был не конь, а железная печка, на которую только что бросили снега.

Всматриваясь в бесконечную даль, Виктору всё время приходилось щуриться. От ярких ослепительных искр постоянно текли слёзы, и с этим ничего нельзя было поделать; если едешь первым, то смотри в оба. Хотя в такой тишине зверь за версту услышит – размышлял про себя Виктор, иногда оглядываясь назад, переживая за брата. Тесный полушубок ужасно мешал поворачиваться, давил пояс, и если бы не дробовик, перекинутый через плечо, он давно расстегнул бы шубу. Чувствуя на своём лице мягкие прикосновения солнечного тепла, он непроизвольно улыбался и думал о жизни. О том, что если человек живёт мгновениями, то лучше этих быть не может. Так хорошо было ехать на послушной коняшке и беззаботно размышлять. Но даже в эти минуты глаза его блуждали в прозрачной голубой дымке среди сопок, отыскивая зверя. На этом жизнь резко меняла свою форму, превращаясь в сладкую бешеную погоню за удачей. А пока на горизонте было тихо, Витька плавно покачивался в седле и поглядывал на Орлика, для которого вопрос его лошадиной жизни определялся длиной дороги и количеством овса в конце пути. Его смешной рыжий чуб торчал между ушей, словно пучок сена. Прижав свои ослиные уши и выпучив глаза, Орлик ловил каждое движение хозяина и охотно выполнял все его команды.

– Добрый конишко, спокойный. Самый что ни на есть охотницкий, – рассуждал Виктор. – И выстрела не боится, и шагает мягко. Даром что низкорослый. Оно и лучше, по веткам головой меньше стучать. Да и падать, если что, меньше лететь до земли.

Разные кони попадались Витьке на его коротком веку. Встречались и такие, что сбрасывали с себя, вставали на дыбы и тут же падали на спину, калеча седоков. С конями не шути. А если шарахаются от зверя или просто чудят, как ненормальные – от таких упаси боже.

Конь на ходу успевал срывать пучки прошлогодней травы, умудряясь не сбиваться с ритма и не замедлять частого шага. В его брюхе, похожем на цистерну, всегда что-то бурлило, словно это был не живот, а паровозный котёл.

Из головы никак не выходила шальная утренняя коза. Стрелял уже вдогон, на удачу. Молнией пролетела коза, будто её ткнули в зад. Витька и прицелиться толком не успел. «Теперь до вечера трястись будет от страха где-нибудь в орешнике», – думал Витька, нисколько ни жалея о том, что не попал. А попади тогда, то и путешествию этому давно был конец, а день тока начинался, да и какой день… Красота.

Где-то позади едва плёлся Андрей. Услышав, как брат дубасит Белого и ругается последней бранью, Витька натянул поводья и поставил своего коня поперёк дороги, чтобы тот был ближе мордой к подножному корму. Никто, кроме «якутов», не смог бы питаться такой травой.

– Оголодал, поди, – съязвил Андрей, когда его конь почти поравнялся с Витькиным. – Может, пересядешь? Низко, поди, сидеть. Ноги-то по земле волочишь. С моего-то лучше видать. Смотри, какой высокий.

– Ты меня, работушка, не бойся – я тебя не трону, – не скрывая смеха, пропел Витька, обнажая свои крепкие плотные зубы. – Давай, дядюшка, лучше покурим с твоего горя. Запарился, смотрю. Коня-то убрал. Аж пена изо рта идёт, – поддел он брата. Андрей ткнул нерадивого коня в толстый зад, и тот, сделав последнюю серию шагов, замер, обнюхивая своего товарища.

– Чо у тебя? Опять «Беломор»? Сам травись им, – отшутился Андрей, напуская на себя нарочитую серьёзность. – Своими обойдёмся, из портсигара. – Он важно прикурил от спички белую сигарету и длинно затянулся. – Чего скалишь зубы? Гы-гы. Знал же наверняка что за конь. Хоть за собой в поводу веди его. Да руку же оттянешь. Пропастишша, а не конь!

– Не-а. У меня к красивому недоверие. Красивый конь – это всё равно что красивая женщина. Нет надёжи. Пыль с неё сдувать, опять же увести могут в любой момент.

– И не польстился же на добро! – Андрей с силой натянул повод, и Белый в ужасе попятился назад, выпучив свои огромные глаза. – Бывают же такие ленивые. У! Шельма. Хоть слезай и пешком иди.

– Ну, и разомнись малёха. Дай коню отдохнуть. Пусть хоть отдышится. – Витька ловко слез с седла и оглядел подпруги. Те как были тугие, так и остались. Конь действительно отвечал всем требованиям и вызывал неподдельное уважение. – Кости молодые. Полезно, – продолжал он подтрунивать над Андреем. – Он выправил полушубок и полез в карман за куревом. – А то, может, на Каменушку проедем? Где Костыль кабанов видел.

– А чего там без собак делать? Только коней портить.

– Пожалел волк кобылу! Свои что ли ноги. У них вон сколько их. – Витька с досадой покосился на брата. Выбрав бугорок, он подтянул Орлика и влез в седло. – Зря шубу надел. Жарко невыносимо. Ужасть как неудобно.

– Погоди. Может, к вечеру потянет снизу. Я и сам упарился. – Андрей приподнялся на стременах и, прикрыв от солнца глаза, огляделся. – Давай к тому косогору. В прошлый год там норы еночьи были.

Витька искоса посмотрел на брата и ухмыльнулся.

– В прошлую зиму ты плац армейский подметал.

– Не плац, а палубу. И не подметал, а драил. Темнота.

– Разницы-то. По мне всё одно, муштра.

– А думаш меня спрашивали? На, мол, в руки веник, и вперёд от этого места и до обеда, – обиделся Андрей.

– Знаю, паря, знаю. Хлебнул ты горя. Ну, пошли что ли? Где там, говоришь, твои еноччи норы? Небось, дедушка наговорил, а ты уши развесил? Слушай его. Он уже пять лет, как с печки не сползает. – Витька громко рассмеялся и, ткнув по пузу своего якута, резво пошёл впереди Белого. – Догоняй! Палку потолшэ выломай, он это враз соображает.

За спиной раздался треск ломающейся ветки. Белый в одно мгновение оказался впереди, с перепугу чуть не сбросив Андрея на землю.

– Дррр, шельма! Да стой же! Чтоб я ещё раз сел на этого урода! – ругался Андрей. – Ты давай не смейся!

– Красна ложка едоком, а лошадь ездоком, – подначивал брата Витька.

Вспомнив утреннюю делёжку коней, он ещё глубже провалился в старое седло, испытывая прилив благодарности к маленькой неказистой лошадке со смешной и немного нагловатой чубатой мордой.

– Мы на красивое не заримся, – вдогонку крикнул он брату. – Мы по-простому.

Шаг коня наладился, и Витька подумал, что животного умнее и благороднее, чем конь, трудно сыскать. Хотя и в его жизни попадались никчёмные лошадки. Но в этом уже были виноваты сами люди.

Через полчаса пошёл косогор. Его подветренная сторона плавно спускалась к ручью. В некоторых местах вода выходила из-под снега и образовала небольшие наледи. Ручей «кипел». Витька слез с коня, подошёл к самому краю. Закрывая глаза от слепящего света, он стал всматриваться в заметённый снегом склон.

– А и точчно! Вроде как нора. – Витька прищурил глаза и посмотрел на брата.

– А я что говорил. Ты же Фома неверующий.

Андрей важно сидел в седле и слазить с коня не думал.

– Они самые. Еночии норы. Одну точно вижу, – лениво зевая во весь рот, сказал Андрей. – Давай потихоньку. А я пока за конями посмотрю.

– Чего за ими глядеть! Слазь! Разомнись хоть. Пошли! – Витька поправил на спине дробовик и стал не спеша спускаться по косогору к темнеющей среди белого снега норе.

…– Ну, чего сидишь! – уже не отрывая взгляда от тёмного пятна норы, крикнул Витька. – Слазь давай! Сейчас выскочит. Кто его догонять будет?

– А вдруг кони уйдут? – до последнего сопротивлялся Андрей, не желая вылезать из нагретого седла. – Кругом ни кустика. Каво их нам потом догонять?

– У медведя десять песен, и все про мёд. Ладно. Хрен с тобой, – пробурчал Витька. – Сиди уж. Емеля.

Андрей ехидно улыбнулся и полез в карман за своим портсигаром.

– Снял бы хоть ружьё. Вдруг медведь выскочит.

– Наговоришь сейчас, ворона!

Про себя Витька обиделся на брата. За то, что он не захотел идти вместе с ним и даже не слез с коня. Это было неправильно, так рассуждал Витька. Он был старшим среди трёх братьев, сестру он в расчёт не брал. Женщина. А брат, хоть и после армии, всё равно младший. А раз младший, то изволь уважать и слушать. Конечно, армия – дело серьёзное… А то, что сам Витька из-за своей руки не служил в армии, не давало Андрею повода для поучений. Этого Витька не переваривал. А рука, так силы в ней хватало на двоих. «Чем она там, в военкомате, не понравилась?» Стрелял Витька не хуже других. К своей правой он давно привык и не стеснялся протягивать её для приветствия хорошим людям.

Пройдя небольшую каменистую осыпь, Витька вышел на глубокий, хорошо слежавшийся снег. Чтобы не проваливаться, на всякий случай пошёл медленнее, делая небольшие остановки. Спускаться было непросто. Слишком круто шёл склон. Оставалось чуть больше десятка метров. Он огляделся и вытер шапкой пот с мокрого лба, представив, как будет лезть обратно. «Ну и хитёр же этот дядюшка, – подумал Витька о брате. – Знает, где наступить, а где подстелить. Всё предусмотрел. Караульщик коней!»

В это время на противоположном склоне слетели с дубков сороки и понесли по тайге чью-то дурную весть.

– Вас тут не хватало, – буркнул недовольно Витька и, поправив за спиной дробовик, подошёл к норе.

Уже на подходе мелькнула у него мысль о том, что нора-то вовсе не енотов и не барсучья. Он нагнулся и заглянул внутрь тёмного пятна, чётко разглядев пару глаз, внимательно смотревших на него из глубины.

– Вот чья это нора, – пролетело в его голове.

От этой мысли у него всё похолодело, а душа в один миг провалилась куда-то в валенки. В это же мгновение он услышал ворчание под снегом, глаза в темноте вдруг зашевелились, и Витька почувствовал, как его шапка приподнялась, а голове стало совсем жарко.

– Медведь! – прошептал Витька, на мгновение потеряв свой голос. Потом он судорожно вздохнул и что есть силы заорал, рванул от берлоги со всех ног, пытаясь на ходу стянуть с себя дробовик. Делая гигантские прыжки вниз, краем глаза он увидел, как огромный чёрный ком, рассыпая вокруг себя снежную пыль, вылетел из-под снега и, постепенно увеличиваясь, стал накатываться на него.

Работая ногами и руками изо всех сил, Витька ждал, что сейчас вот-вот прогремит выстрел. Ведь Андрей всё видел. Силы таяли с каждым прыжком, но брат почему-то всё не стрелял.

– Стреляй! – хрипя, как загнанное животное, заорал что есть силы Витька. Он уже слышал за спиной отвратительное шипение разъярённого зверя, переходящее на рёв. – Стреляй же!

На мгновение обернувшись, он успел разглядеть растерянную фигуру брата, возившегося с дробовиком, и всё понял. Из последних сил Витьке всё же удалось просунуть «чёртову» правую руку под ремень. Резким движением он сдёрнул дробовик с плеча, умудрившись на лету взвести оба курка. Его шапка слетела с головы и оказалась в объятиях разъярённого зверя. На доли секунды медведь обрушил свой гнев на шапку. Витька вскинул дробовик и, почти не целясь, с полуоборота пальнул из обоих стволов. Ноги его запнулись, он потерял равновесие и с лёта воткнулся головой в слежавшийся снег. Краем глаза он всё же успел заметить, как зверь судорожно подпрыгнул в каком-то метре от него и комком покатился вниз по склону.

Зная повадки медведя, Витька резко вскочил и сразу же попытался перезарядить ружьё, но руки судорожно тряслись, отказываясь слушаться, сердце, отбивая бешеный ритм, готово было выскочить из тесного полушубка. Хватая воздух, словно рыба, он рванул пуговицы и упал на колени. Ему вдруг стало безразлично, бросится зверь на него или станет убегать.

Подлетел брат и с ходу набросился на Витьку.

– Что же ты заранее ружьё не снял?! Я же говорил! Тоже мне, охотник. Лень что ли было, ружьё скинуть? – затараторил он, не переставая ни на секунду.

Витька с удивлением посмотрел снизу, потом указал стволами в сторону мёртвого зверя:

– Иди, глянь, что там. Смотри осторожней. Может она претворяется, – морщась от боли в правом боку, произнёс Витька.

– Ты куда? – окликнул его Андрей, когда тот, пошатываясь, побрёл наверх.

– На кудыкину гору! Коней держать. А то уйдут же! Или ты собираешься на себе медведя вытаскивать? – бросил он, не оборачиваясь. В его глазах всё ещё прыгали тёмные круги. Он зачерпнул ладонью снега и приложил ко лбу. Ему вдруг стало весело оттого, что брат сдрейфил, оставшись один на один с медведицей.

…– Да ты не боись! Если что, добей. Охотник же.

Проходя мимо берлоги, Витька остановился и огляделся, разглядывая свои гигантские прыжки. До него вдруг дошло, что вся его охота длилась секунды, но им, как ему показалось, не было конца. Ещё он ощутил как день, в котором он только что находился, наполненный и бесконечный, вдруг опустел, словно кончился. Как опустело и внутри его самого. Он прислушался. Из норы всё ещё выходил тёплый и до ужаса вонючий медвежий дух. Вокруг всё было по-прежнему тихо и спокойно. «Повезло тебе паря, – сказал он сам себе, оглядываясь по сторонам». Представив то, что могло произойти с ним, по спине пробежала холодная дрожь. Он натянул полушубок и побрёл наверх. Поднявшись к коням, он присел на одно колено и закурил. Руки всё ещё дрожали. Краем глаза он видел, как внизу, выставив перед собой дробовик, подкрадывается к мёртвой туше брат. Не дойдя пяти метров, Андрей остановился и оглянулся.