скачать книгу бесплатно
«Да, я идиот, и не фиг не меня так смотреть! – хочется заорать на Стэна. – Сам бы и купил, раз ты такой умный!»
Мужик с понимающим видом кивает, исчезает со сцены, а через полминуты появляется снова со шнуром в руках.
– На, не психуй. После концерта только отдай, не забудь.
Вот тут-то у меня и прорывается истерика. Я начинаю беспорядочно благодарить, половину слов глотаю, потому что при этом вожусь со шнурами, снимая старый и подключая новый. Знаток апостола Матфея тактично возвращается в гримерку, сзади подбегает Роммель.
– Крыс, мы уже со Стэнчиком сами настроились.
– Слава Богу… Сколько у нас времени осталось?
– Двадцать одна минута… Давай какой-нибудь кусок прогоним для настройки, хотя бы без вокалов, и надо начинать.
– Давно уж надо…
Роммель командует: «Лазанью!», Троцкий дает клик, и мы судорожно выжимаем ее из себя – от вступления и до конца второго куплета. Звук плавает, басуху Стэна я не слышу вообще, но, похоже, это уже никого не парит. По-правильному надо бы сыграть еще какой-нибудь фрагмент с вокалами, потом отстроить баланс инструментов… но тогда времени на само выступление вообще не останется.
– Всем привет! – это вопит в микрофон Роммель. – Мы группа «Хальмер-Ю»! У нас были маленькие технические проблемки, извиняемся за задержку, но теперь все отлично! Наш концерт предлагаю считать открытым!
Публика, как ни странно, даже хлопает, причем яростнее всех – быдланы перед сценой, с которыми я чуть было не налетел на махач.
Стэн три раза показывает мне растопыренную пятерню, потом еще раз – три пальца. Я соображаю, что у нас из сорока минут осталось восемнадцать. Интересно, сколько песен мы успеем сыграть – четыре, пять?
Роммель поднимает руку, Троцкий палочками отсчитывает четыре клика, и мы стартуем – даже не верится! – с «Дуги Бримсона», которым планировалось «дать всем прикурить». Вступление пролетаем лихо, и я выскакиваю из-за синта к микрофону, чтобы читать речитатив:
Сегодня день рождения у президента Никсона!
В честь этого весь город стал похож на Дуги Бримсона.
В кафе официантка улыбается безжизненно
Все тем же самым фирменным оскалом Дуги Бримсона.
С картин слепых художников – непризнанных и признанных
– Глядят кривые лица точных копий Дуги Бримсона.
Поднимешься на палубу сверкающего глиссера —
Конечно, капитан неотличим от Дуги Бримсона.
Роммель звучно вступает на припеве:
Тот, кто скажет, что это абсурд,
Прямиком из зала пойдет под суд!
Тот, кто вопит, что это шиза,
Пусть срывает глотку, мы только за!
Успеваю глянуть в зал и вижу, как Светик старательно подпевает ему – не обманула! Впрочем, разглядывать публику некогда – во втором куплете я начитываю в совсем уже бешеном темпе:
Я корчу рожи в зеркало, язык до носа высунув, —
Никак мне не избавиться от сходства с Дуги Бримсоном!
И даже в старых книгах, кем бы ни были написаны,
Герои – как парад молочных братьев Дуги Бримсона.
Уже буквально вечером идея будет слизана,
Весь мир залихорадит в карнавале Дуги Бримсона,
Все коротко подстрижены и в пухлых масках скалятся…
Делаем резкую паузу, остается только клик барабанов:
А утром праздник кончится, из памяти изгладится…
И снова мощный припев! Интересно, в зале хоть какие-то слова разобрать можно?
Все, первую пролетели!
Зал (во главе с быдлом, которое выглядит уже совсем как десант любящих дедушек на свадьбе внучка) довольно бодро аплодирует.
– Спасибо! – орет в микрофон Роммель. – Следующая песня называется «Лазанья».
Он что, решил все на ходу поменять?! Сейчас ведь должно быть «Удушье»!
Перехватываю удивленные взгляды Стэна и Троцкого, но потом догоняю, что его распечатка с порядком песен осталась у быдланов, и посмотреть нашему фронтмену просто некуда.
Впрочем, «Лазанья» – так «Лазанья», и мы начинаем первый за сегодня медляк. Я играю несложную аранжировку – здесь мне читать не надо, все поет Роммель:
Задуши меня, но только пусть никто не знает,
Как я брел ослепший до метро.
Подожги меня – и ты увидишь, как растает
Моя гордость, словно злобный тролль.
Я бы еще долго мог обсасывать обиду
И жалеть себя, бедняжечку,
Если бы не знал, что мы с тобою будем квиты —
Души склеивать клочок к клочку…
Тут я чувствую неладное – с каждой строчкой мне все меньше нравится то, как мы звучим! Сначала это просто стремные ощущения, но к концу куплета музыка превращается в какую-то кашу, и тут до меня доходит: Троцкий все сильнее и сильнее ускоряет темп! А ускоряет, потому что нас не слышит! Правильно, нормальной настройки-то не было…
А Роммель, как глухарь, – когда поет, ничего вокруг себя не замечает:
Драма – опять холодная лазанья,
Мама, за что мне это наказанье?
Стали страшней огня, опасней стали
Касанья глазами…
Смотрю через плечо и по глазам Стэна вижу, что он в панике. Я хочу помахать ему, что все в порядке, но руки-то снять с клавиш не могу!
И тут происходит самое паршивое, что только можно придумать, – Стэн просто перестает играть и поднимает ладонь вверх.
Троцкий стучит еще несколько тактов и тоже останавливается. Причем всем в зале, от звукаря до бармена, понятно, что это не тонкая аранжировочная задумка, а явная лажа.
Секунд десять – тишина, только один из усилителей издает мерзкое гудение. Потом из зала кто-то свистит. Получается пронзительно, мерзко и в тон усилку.
– Снова! Три-четыре, – командует Роммель.
В каком-то ступоре выдавливаем из себя совсем протухшую «Лазанью».
– Ребята, еще две песни – и все! – раздается в колонках голос звукорежиссера.
Ага, когда он нужен, тогда его нет, а когда не нужен…
Не выходя из ступора и избегая смотреть в зал, механически штампуем «Удушье» и «Прямой эфир». Роммель вяло произносит какие-то дежурные слова в микрофон, и мы, подхватив инструменты, поднимаемся в гримерку. Там я натыкаюсь на мужика-«евангелиста» и молча возвращаю ему шнур. Их группа (все примерно такого же возраста, как и он) неторопливо спускается на сцену, и мы остаемся вчетвером, злобно переглядываясь.
– Ну и на фига ты играть бросил? – с места в карьер накидывается на Троцкого Стэн. Рискованная затея, между прочим.
– Ты больной, что ли? Кто перестал на басу втыкать?
– Ну, ясен пень, я паузу сделал! Не поймешь, в каком темпе ты гонишь!
– Какой еще темп? Я вообще никого из вас не слышал!
– Вообще-то барабанщик никого не должен слушать, – ввязывается Роммель, – а играть, ориентируясь на свое чувство ритма. Или на клик, если у него с ритмом проблемы. Но то, что вас ни фига не слышно было, – это факт.
– Еще бы, – мстительно подхватывает Стэн, – чтобы было слышно, надо настраиваться по-человечески. Но кое-кому сто раз говорили поменять единственный убитый шнур, а толку?
– Чья бы корова мычала, – ярюсь на Стэна и Роммеля. – Кто с расстроенными гитарами на сцену полез?
– Стоп-стоп, брейк, мальчишки! – это Светик снова появляется в гримерке. – Вы что, отношения выясняете?
Мы молчим.
– Да ладно вам! Я фотки отличные сделала, вы там все в таких звездных позах… Пошли вниз, там все наши вас ждут.
– В жизни на такое позорище не выйду, – еще больше мрачнеет Роммель. Хотя, казалось бы, и так был пасмурнее некуда.
Поупиравшись и пошипев друг на друга еще пару минут, мы все-таки спускаемся. Выслушав от друзей массу успокаивающих реплик типа «да не парьтесь, были у вас концерты и дерьмовее», мы оседаем неподалеку от бара, в самом дальнем уголке. Полный провал, яснее ясного.
Тут я замечаю, что сквозь толпу протискивается незнакомый джентльмен в красной бейсболке козырьком назад. Пока я размышляю, зачем она сдалась ему в клубе, он принимается бешеной мимикой демонстрировать, что продирается именно к нам.
– Это что еще за… лоховской клоун? – осведомляется Троцкий.
Теперь его, стало быть, заметили уже все.
Чудо добирается-таки до нас и начинает жать руки и орать в уши – каждому по очереди:
– Парни, отлично выступили! Просто красавчики! Взорвали тут всех! Только хардкор!
Половину слов мы не слышим из-за того, что началась настройка следующей группы (наших спонсоров по шнурам), и джентльмен делает нам знаки, чтобы мы вышли с ним в коридор.
Не знаю зачем, но мы дисциплинированно следуем за ним.
Как четыре медведя Балу за спятившим бандерлогом.
– Я – Самвел! – представляется он. По-моему, это армянское имя: недавно по работе прослушивал разговор с клиентом-армянином, и у него как раз было отчество Самвелович. Да и на вид этот тип в красной бейсболке явно не скандинав.
– Крыс, – жму ему руку я.
– Рома!
– Стэн.
– Вадя…
– Ну, господа, концерт на пять баллов! Сразу видно, пацаны знают дело! Гитарки качают, просто жара!
Мы переглядываемся – минуту назад мы друг друга люто ненавидели за «выступление века». Может, он не наше выступление слушал, а чье-то еще? И чего ему надо – вот это вопрос на миллион.
– Ну, спасибо, спасибо, – говорит Роммель. – Может, пойдем накатим?
– Отлично! Я вам ставлю выпивку! – бурно жестикулирует Самвел и тащит нас в направлении барной стойки. Точнее, вцепляется мертвой хваткой в Роммеля и Троцкого, а мы со Стэном, оказавшись у них за спинами, переглядываемся. – Это что еще за меценат на нашу голову?
– Не знаю… Ну пусть проставится, раз так рвется.
– Да уж, кроме него нам сегодня точно никто наливать не будет…Как там Троцкий сказал? Лоховской клоун?
– Ага!
Троцкий и Роммель уже подхватывают со стойки кружки с пивасом. Самвел тем временем воздевает руки к небу (точнее, к потолку клуба) и призывает нас со Стэном не тормозить.
– Рассказывайте! Что чувствует группа, только что отыгравшая выдающийся концерт?!
