скачать книгу бесплатно
Я же принес констеблю последние вести с полей: что Предгорные княжества разграблены и теперь там мародерствуют респы в обнимку с некнягами; что в Моро?ве стало не продохнуть от проповедей лактани?тов, а в Стоцке, напротив, жить можно. Шлюхи симпатичные, и папиросы потрясные. С красной полоской на бумаге.
Констебль похвалился, что год уж не курит – и внуков стращает: мол, как только возьмут в рот самокрутку, так за ними и придет Бехровское Лихо. Лих, очнувшийся от дремы на слове «лихо», снова задрых на лавке, по-детски раскрыв рот.
Так пролетали остановки масел-троса. Констебль обычно просил дать ему «секундочку», разбирался с новыми пассажирами и их проездными – и возвращался снова.
Одна за одной остались позади «Главный вокзал», «Канал князя Дирка», «Рыбов ряд» и прочие, прочие станционные вышки… Когда Лих наконец продрал глаза, мы с констеблем уже обсудили сорта виски, бурбона и плавно переходили к чистому спирту.
– Срань Двуединая! – воскликнул парень, напугав стайку кудахтавших в вагоне пассажирок. – Какая сейчас станция?!
– «Приют Святого Лаццо», – как по команде отчитался констебль, словно в мозгу у него был нарисован маршрут масел-троса. – Неужели выходите?
– Выходим! – громче положенного ответил Лих, и пассажирки зашушукались бойче. – Фух, чуть не проехали…
– Ну, такбыть, на том прощаемся, – констебль протянул мне ладонь, улыбнувшись усами и морщинками век. – Вы уж не обессудьте, господин цеховик, что болтал не представившись. Зовите меня Отто.
– Не боись. Дружище. Бруг не из тех, кто обессы… обессу… обессуживает, – я пожал Отто руку. – Это я Бруг, кстати.
«Уважаемые пассажиры, масел-трос прибыл на станцию…» – подгоняла масел-богиня, ревнуя меня к Отто.
– Ваша станция, – с едва уловимой грустью объявил констебль. – Такбыть, пойдемте. Всё одно мне мостик опускать.
***
Приют Святого Лаццо скучен. Всего-навсего богадельня, только с красивым названием.
К счастью, нам не туда.
Мы с Лихом свернули на шумный, обсаженный елями бульвар, и запетляли меж торговых прилавков – на любой вкус и цвет. Один торгаш зазывал попробовать «лучшие шашлычки в городе», другой, в забавной шапке – приобрести волшебные игральные кости, «не знающие поражений». Позади звонко окликали мальчишки-газетчики, слева и справа горланили лоточники, а спереди – тоскливую мелодию тянула колесная лира, выпрашивая монетку для уличного музыканта, что крутил ее рукоять.
И совсем рядышком, только сверни с бульвара и перейди дорогу – алела вывеска публичного дома. Рисунок на вывеске – классика жанра. Плохо одетая девица, в кружевном белье да в единственном чулке, кокетливо подмигивала намалеванным глазом. Изящество тонких линий, натуральный телесный оттенок… Художество вышло отменное, Бругу нравится. Даже захотелось зайти и осмотреться на предмет, кхем, иных произведений искусства.
К несчастью, нам не туда.
Нам – в невзрачную каменную караулку с глухой дверью. Караулка отыскалась неподалеку от борделя, в подворотне. Притаилась между домов, точь-в-точь как продавец запрещенки. Кажется, вот-вот распахнется дверь, а стены изнутри увешаны поддельными документами, нательными ножами, ядами и с ног сшибающими препаратами со всего Запада.
Но нет. Когда Лих расправился с замком караулки, за ней оказался лишь черный провал колодца. И винтовая лестница, тающая в темноте.
– Давай ты скажешь, что мы просто отлить сюда зашли? – бросил я Лиху.
– Эм, ну… – затянул парень.
– Ясно, – выдохнул я. – И что это за дырка? Воняет страшно.
– А как из коллектора пахнуть должно, дядя? – Лих, привстав на носки, снял с потолка караулки масел-фонарь, брякнувший стеклом о железо. – Розами, что ли?
– А день начинался так славно… – сморщился я. – Не думал, что работа вашего цеха – копаться в нужниках. Раз надо, Бруг покопается, черт с тобой! Но вниз ты чур первый.
– Ага, щас, – масел-фонарь зашипел, высветил, разгораясь, лицо Лиха, от недовольства заострившееся еще сильнее. – Чтоб ты меня пинком под зад скинул?
– Какого же ты мнения о своем новобранце! – усмехнулся я, будто такая мысль не приходила, пусть и на секунду, мне в голову. – Своим недоверием ты портишь весь командный дух, наставник!
– Доверяй, но проверяй, – парень пихнул мне в руки масел-фонарь, подталкивая к лестнице. – Так Табита говорит.
– А может, к черту это дельце? – попытался я. – Найдем кабак поукромнее, закажем пива. Никто ж не проверит, если…
– Спускайся давай, дядя, – Лих вдруг необычно строго насупил брови. Ладонь его легла на эфес шпаги. – Или типа… Сираль тебя спустит.
– Полегче, парень! – шагнул к ступеням я, немного оторопев. Не думал, что пацан способен прижать меня к стенке, но дальше проверять не хотелось. По крайней мере, пока Нечистый не придет в себя. – Чуешь этот душок, дружище? В воздухе повеяло знакомым сволочизмом. Как от твоей сестренки.
– Полезай, говорю, – процедил Лих. – Не заставляй наставника ждать.
– Ладно тебе, наставничек, не сердись. Это же шутка-прибаутка Бруга! – я шагнул в темноту, и фонарь лизнул сырые камни колодца. Дна было не видать.
– То-то же, – надменно хмыкнул Лих, совсем по-надзирательски нависнув надо мной. – Будешь знать, как задирать цеховика.
– Уж буду знать, – согласился я. А шепотом добавил, зло обнажив зубы. – Пижон хренов.
***
Запах сырости, плесени и тухлой воды. Добавь к нему капанье с потолка, писк потревоженной крысы – и вот тебе бехровский отстойник. Почти бесконечный туннель, куда с поверхности стекает мерзость городских улиц. Здесь чертовски темно – даже для меня – и остается только гадать, что за зловонная жижа хлюпает под ногами. Но оно и к лучшему, что не видно деталей… Даже Лих, кажется, специально держит масел-фонарь повыше: дрожащий свет скользит по лоснящимся стенам, гладит поросли чего-то противного, прикипевшего к потолку клубками мокрых ниток… Но под ноги – ни-ни! Рассмотришь вдруг, в чем вязнут башмаки; разглядишь, что наступил вовсе не на мертвую крысу – и прощайте утренние миксины, так уютно осевшие в желудке!
Сейчас я сам чувствую себя миксиной. Вымокшей, выпачкавшейся, одуревшей от вони. Черт знает, чем они живут и в каких каналах водятся, но отстойник – самое подходящее место для такого рыбочервяка.
На липких стенах коллектора поблескивают слизни, кишащие меж кирпичей. Жирные, неопределенного цвета, они сползаются в целые желейные стада вокруг полукруглых прогалин – туннелей поменьше. Туннели перекрыты решетками, старыми и ребристыми от ржавчины, и сквозь рыжие прутья течение приносит сточные воды. Не жидкие, но и не вязкие, они хлещут натужными толчками: как будто туннели простужены и прокляты вечно сморкаться.
Хлам, помои и дикая вонь – вот она вся, изнанка бехровского лоска.
Нога вдруг путается в чем-то, и я, чтобы не упасть, шлепаю подошвой по жиже. Брызги летят в стороны – и Лих грязно ругается.
– Можно поаккуратнее?! – шипит он, осматривая свои модные бриджи. Чуть ниже колена, на темно-синей ткани, кажущейся почти черной в сумраке подземелья, мокро блестит. Парня передергивает, и масел-фонарь скрипит в его ладони.
– А чем ты думал, дружище, одеваясь как на свиданку? – огрызаюсь я, ощущая, как что-то холодное и липкое затекает в башмак.
– А как еще-то? – Лих пытается оттереть пятно, но только сильнее размазывает, марая пальцы. Поднеся их к носу, он сдавленно кашляет – совсем как кот, наглотавшийся шерсти. – Что мне, в комбезе идти? Типа по городу?!
– Как будто комбез будет хуже твоих обшварканных шмоток, – я оставляю его позади, стараясь не замечать, как хлюпает в башмаке. – Или обратно ты не через город собираешься?
– Ой, да иди ты! – бросает Лих мне вслед. И это вместо справедливого «извини, Бруг, ты мудрец, а я просто не подумал, потому что тупой».
Коллектор не меняется. Он совершенно тот же, что одну, что две сотни шагов назад. И готов поклясться, впереди нас ждет всё та же однообразная клоака. Пока Лих гремит позади фонарем, переживая за свои дурацкие обновки, я тщетно всматриваюсь в темноту. Даже прикусываю губу – как надо, до соли на языке. Но лучше не становится: уж слишком мало времени прошло с тех пор, как я обращался в последний раз. Нечистый жутко ленив, когда напитается. И вдобавок, он та еще сволочь, чтобы помогать мне без повода. А повод у него один – вдоволь наиграться с мягкими человеческими телами.
Даже нюх – и тот почти оставил меня. Чтобы выделить хоть один запах из смрадного воздуха, мне приходится стоять недвижно. Застыть, превратиться в огромный собачий нос, вдохнуть поглубже всю эту вонь, от которой хочется расчихаться до крови…
И ничего. Когда ты просто человек, помойка всегда пахнет помойкой, сколько ее ни нюхай. А эта помойка была однообразной до сверби в ноздрях.
Однообразие всегда меня раздражало. Здесь, в подвале кирхи, да даже в Глушоте… Однообразие превращает тебя в самозванца, который живет твою жизнь за тебя. И делает это невообразимо скучно.
– Эй, дружище, – окрикиваю я Лиха, чтобы как-то отвлечься. – А на кой черт тебе это всё?
– В смысле, дядя? – масел-фонарь высвечивает его недовольно насупленные брови. – Можешь даже не уговаривать меня свалить, я тебе…
– Да я не об этом, – отмахиваюсь я. – Как тебя в цех занесло?
– А… – лицо парня расслабилось, и он откинул со лба вьющуюся прядь – чтобы снова сморщиться от запаха пальцев, поднесенных опрометчиво близко. – Ну, мы типа выросли при цехе. С Вилкой то есть. Дед нас еще в пеленках сюда приволок, – Лих мнется, опустив глаза, – с мусорной кучи.
– Ты Бруга этим не разжалобишь, – отворачиваюсь я, чтобы он не заметил, как дернулось веко. – Не вы одни без мамки росли: ползапада таких. И подчас безотцовщина, скажу я тебе, бывает лучше некоторых батек.
– У тебя, выходит, такой батька был? – Лих шлепает следом.
– Не важно. Ни тебе, ни мне до него дела нет, – сплевываю вбок, отправляя вслед за слюной и дурные воспоминания. Там-то, в дерьме и соре, самое им место. – Лучше скажи старине Бругу, почему ты еще здесь. Вырос при цехе – и ладно. А дальше? Что, не можешь от Табитиной юбки оторваться?
– Во-первых, у Табиты штаны, – доносится сзади обиженно. – А во-вторых, ты сука.
– Так всё-таки почему? – усмехаюсь я, чуть повеселев. – Тебе бы девок клеить и воробьев стрелять, а не в помоях по пупок лазать. Подался бы в Хаззкую лигу, там каждая вторая – чья-то богатая дочь. Они-то любят смазливых мальчиков.
– Может, это типа мое призвание! – заносчиво выпаливает Лих, зачастив ногами, чтоб поравняться со мной. – Ну, я не про девушек… Не только про них! В Бехровии быть охотником на нечисть почетно, если ты не знал.
– Ну-ну, здесь-то всё прямо вымазано этим твоим почетом.
– А вот посмотрим скоро! – кривится Лих, потрясая ножнами Сираля. – Не тот герой, кто через постель стал важной шишкой, а тот, кто сам, клинком пробился. А я пробьюсь, дядя! Из низов, да в самые верхи!
– Что, подвинешь Табиту, чтобы напиваться вискарем из ее мастерского бокала? – фыркаю я. – Это-то предел твоих мечтаний?
– Тебе не понять, – задирает он подбородок. – Когда-нить я стану таким цеховиком, что Белое братство мне кланяться будет. И все те, кто предал нас за монету, станут обратно проситься. Типа «пустите-примите, господин-мастер Лих»! «Хотим под вами на дело ходить, мастер Лих!»
– Величия не будет, когда не готов идти по головам, – возражаю я. – Вот стервосестра твоя похожа на такую. Замешкаешься – прирежет. А ты… Наивный еще.
– Думаешь, дядя, я не такой? Не решительный? Слабый типа? – Лих вдруг замирает, широко расставив ноги, и шпага его скользит из ножен. В отблесках масел-фонаря длинный клинок кажется лентой из желтого света. – Ты сейчас не с Кибельпоттом разговариваешь, и не с уличным рваньем. Я – Лих из цеха Хрема! И Лиха в Бехровии знают.
– Как самовлюбленного мальчишку, что любит вытаскивать шпагу при любом удобном случае? – я напрягаюсь, встав в ту же стойку, что и он. – Убери свою зубочистку и не смеши меня больше.
– Как дуэлянта, идиот, – Лих цедит сквозь зубы. В глазах его, сощуренных и злых, мечутся дьявольские огоньки – от масел-фонаря и уязвленной гордости. – С тобой я был добрым, наставником сделался, но тебе же всё равно! А я таких сразу на дуэль вызываю. И режу до смерти.
– И кого же ты резал? – скалюсь я, не очень-то веря бравурной речи. – Цыпленка на обеде?
– Вот кого, – правой рукой, не выпуская рукояти шпаги, Лих отдергивает винный плащ. На нем внизу, с изнанки мерцают разноцветные кругляшки, продырявленные посередине и подшитые леской к намокшей ткани. Одни зеленеют бронзовой патиной, другие отливают свежей медью, третьи серебрятся… Иные вообще – радуют золотом.
Монеты. Гроши и шелеги, кроны и лиры, марки и злотые. Разной ценности, разного размера, вшитые в полы плаща в три ряда, они напоминают драгоценную мозаику. На удивление аккуратную и столь же кощунственную. Сколько денег было легкомысленно испорчено сверлом, чтобы посадить их на плащ? И главное, зачем?
– Когда мне проигрывают, я не шмонаю карманы. Я выше этого. Всего-то беру одну монету, – Лих криво улыбается половиной рта. – И жизнь! Плащ тяжелеет, зато я помню всех.
Монет много. Плащ идёт складками на сквозняке, и я сбиваюсь со счета на втором десятке. Это меньше трети – и только там, где удается разглядеть. Конечно, мальчишка мог просто брать монеты из собственного кошелька или красть… Или нырять в фонтаны за мелочью. Но эта его почти лихорадочная усмешка сбивает с меня спесь. Будь он хоть вполовину так умел, как рассказывает, шпага из его руки никуда не делась. А у меня из оружия – только чертовское обаяние на пару с ошейником-убийцей.
Да и последний играет против меня…
– И что теперь, дружище? – облизываю пересохшие губы. – Вызовешь на дуэль безоружного Бруга?
– Слишком просто, дядя, – пацан отпускает плащ, и тот грузно опадает, звякая монетами друг о дружку. – Это не для меня. Да и карманы у тебя пустые. Вот заработаешь хоть грошик, тогда посмотрим. А оружие я тебе достану. Ну, тебе же поровну, с чем в руках помирать?
– Договорились, – хмурюсь я. – Жаль только, что не доживешь до звания мастера.
– Еще как доживу, – азартно взмахивает клинком Лих. Кажется, теперь мои слова не задевают его, а наоборот – только раззадоривают. – И буду всем подряд показывать твой жалкий грош. Грош дядьки, который во мне сомневался! А пока… – Сираль снова возвращается в ножны. – Пойдем-ка дело делать. Тебе ж заработать надо.
***
Склизкий туннель коллектора приводит нас к распутью. Здесь, в подтопленной зале он разветвляется на две одинаковые кишки.
– И куда теперь, наставничек? – раздраженно спрашиваю я.
– А мне почем знать? – Лих поднимает масел-фонарь над головой, словно над входами должно быть начертано некое указание, куда нам идти. Но стены остаются пусты, если забыть про вереницы слизней. – Ну, проверим типа оба по очереди.
– Было бы легче разобраться, скажи ты мне, что мы вообще ищем, – упираю руки в бока.
– Засор, – отвечает Лих, подсвечивая сначала одну арку, а потом подходя ко второй. – Сказано было, где-то здесь стоки засорены. Вот мы и ищем.
– Серьезно, пса крев? – я теряю терпение. – Так мы трубочистами заделались?!
– Не, – Лих почесывает в кудрях, явно не представляя, какой из туннелей всё-таки засорен. – Сначала сюда леперов заслали, но те не вернулись. Заблудились, наверное. Ну, или утонули…
– Каких, к черту, леперов?!
– Ну-у-у, – протянул парень, – это типа тоже цеховики, но другие. Они как бы все больные чем-то, вот и не боятся запачкаться. Вот их и шлют на простые задания, где грязно и пованивает.
– Вроде этого, да?
– Ну типа. Они же Шфельгину поклоняются, вот и не боятся грязи. Ну, или подхватить заразу какую-нить…
Шфельгин, один из Пятерки. Бог хворей, голода и неизлечимо больных. Его почитают по всему Западу. Не только прокаженные, чахоточники и прочие обреченные на смерть, но также врачеватели, могильщики и – больше всего – рабы. Формально в Республике вера едина: в Лактана, будь он проклят, – но культы Шфельгина даже налогом не облагают. Бога хворей считают безобидным, ведь будучи еще божеством жизненного цикла и возрождения, он, мягко говоря… Отрешен от мирского.
Не то чтобы другие боги Пятерки сильно помогали людям, но от них хотя бы случались чудеса. Так, бог войны Дрид, ходят легенды, сокрушил стены Тсарлемской твердыни после года безуспешной осады. Бог знаний Глодо, молвят, открыл колдунам Аргалии секрет зеркал… Эрата вон, богиня любви, вообще спускалась на шабаши Сумеречных ведьм, наделяя их истовой страстью. Да уж, хотел бы посмотреть…
Шфельгин же, самое большее, отсрочивал неизбежное. Дарил страдающим годик-другой или облегчал их муки, да и то из-за кулис, тихо и как бы тайком. Наверное, его участие даже важнее других божественных чудес – но масштаб не тот. Не так эффектно.
– Сдается, плохо твои леперы Шфельгину молились, раз не вернулись, – пожимаю я плечами. – Если только не пошли пить пиво вместо шатания по этой дыре. Будь оно так, я их не виню.
– Не, на них не похоже, – Лих задумчиво постучал по колпаку масел-фонаря. – Бойцы из них никакие, но дел они не бросают… Ладно, сейчас всё решим, дядя.
Я обрадовался было, что у Лиха есть какая-то карта, о которой он забыл. Пометки какие-нибудь или, на крайний случай, волшебное цеховское чутье. Но нет.
Пацан просто берет и зачитывает… детскую считалочку:
К нам явился Двуединый,
Притащил сундук старинный…
Одарил без лишних слов
И детишек, и богов.
