Сиделка

Я пожала плечами, даже не потрудившись напомнить, что именно по ее вине мы и оказались в самом хвосте очереди, что если бы Трейси не потратила столько времени, чтобы принарядиться и собраться, то мы оказались бы куда ближе к первым рядам. По правде сказать, я была полна решимости ждать сколько понадобится, даже если для этого пришлось бы простоять в очереди всю ночь. Я надела любимую розовую шелковую блузку и даже сходила в салон красоты ради прически и профессионального макияжа.

– Что это ты так расфуфырилась? – буркнула Трейси, увидев меня. – Ты же не думаешь, что он обратит на тебя внимание? – И она перекинула длинные светлые волосы с одного плеча на другое, словно бросая мне вызов.

– О боже, глазам своим не верю! – причитала теперь она. – Он разрешает людям фотографироваться с ним! Мы тут застряли навечно.

– Тебе не обязательно ждать, – ответила я.

– Да, верно. Но я покупала книгу не для того, чтобы уйти без автографа.

– Тогда перестань жаловаться.

– Я даже не то чтобы в восторге от нее. Сама посуди: он на десяти страницах расписывает, как пользоваться стиральной машиной. Господи… Руководство прочитать я и сама могу.

– Это метафора.

– Да брось. А куда подевался сюжет?

– В книге есть сюжет.

– До которого автор добирается целую вечность, – буркнула она, переминаясь с ноги на ногу. – Прямо как эта очередь.

– Тебе не обязательно оставаться, – повторила я, изо всех сил надеясь, что Трейси уйдет.

Я с нетерпением ждала этого вечера несколько недель с тех самых пор, как прочитала в газете объявление, что наша новая звезда литературы, уроженец Торонто Харрисон Бишоп планирует выступить с лекцией в самом большом книжном магазине города, а потом проведет автограф-сессию, и мне совсем не хотелось портить впечатление от события. Я прочитала «Идет сновидец» трижды, и мне хотелось задать автору множество, как я надеялась, умных вопросов. Но к тому времени, когда модератор заметил мою поднятую руку, большая часть этих вопросов уже была задана и получила ответ, а поскольку вечер и так затянулся, я только пробормотала, как благодарна писателю за то, что он поделился своим талантом со всеми нами.

– Боже, ну и банальщина, – прошипела сестра, когда я села на место.

Пока мы строились в очередь за автографами, нам велели написать свои имена на небольших клочках бумаги, чтобы мистеру Бишопу не пришлось тратить время, переспрашивая, как именно пишется имя, и попросили проявить терпение, пообещав, что он не уйдет, пока не подпишет все книги.

– Я не хочу, чтобы он писал мое имя, – заявила Трейси, пока я обдумывала, заменить ли точку над «i» в своем имени на сердечко. – Я где-то прочитала, что книги стоят дороже, если в них стоит просто подпись с датой. А если они подписаны на твое имя, то уже не будут стоить таких денег, если ты решишь их продать.

– Я свою не собираюсь продавать, – возразила я, добавив сердечко, а потом, внезапно, и номер телефона. «Какого черта? – подумала я. – Что я теряю?»

Наша очередь подошла почти через час.

Харрисон сидел за длинным деревянным столом и был именно настолько красив и лохмат, как демонстрировала фотография на обороте его книги. Пряди темных волос нависали над голубыми глазами. Рядом с ним сидела сентиментальная и явно очарованная представительница издательства, а за ними на почтительном расстоянии маячил директор магазина.

– Только автограф, – заявила сестра, когда мы подошли, и протянула ему свой экземпляр книги. – И фотографию, – вдруг добавила она, сунув мне в руки свой мобильник, и поспешила обойти стол, чтобы присесть рядом с Харрисоном.

Положив руку ему на плечо, она изобразила ослепительную улыбку.

– Еще один кадр, – распорядилась сестра. – На всякий случай.

Я послушно щелкнула еще три раза, борясь с желанием запустить телефоном ей в голову.

– Вы очень здорово пишете, – сказала она Харрисону, когда он вернул ей книгу.

– Спасибо, – ответил он, улыбнувшись мне.

– Дай сюда, – потребовала Трейси, выхватывая телефон из моих рук, когда я пододвинула бумажку со своим именем и номером к нему.

Если я и надеялась, что Трейси собирается сфотографировать меня вместе с Харрисоном, то быстро лишилась подобных иллюзий. Вместо этого сестра поспешила отойти в сторону, чтобы проверить кадры, которые я только что сделала.

– Ваша подруга? – спросил Харрисон.

– Сестра.

– А… – понимающе кивнул он в ответ.

– У вас есть сестра? – набралась смелости я.

– Нет. Я один.

– Ой…

– Но у меня есть мама.

– Ой… – повторила я, вспомнив далеко не лестное изображение матери в «Идет сновидец».

– К счастью, она несколько лет назад переехала в Ванкувер и мне больше не приходится с ней общаться.

– Моей маме недавно диагностировали болезнь Паркинсона, – к собственному удивлению, сообщила я.

Услышав не слишком деликатное «кхм!», я обернулась к Трейси. Она демонстративно подняла руку, чтобы посмотреть на часы.

– Какой тонкий намек, – заметил Харрисон.

– Как всегда.

– Восхищаюсь вашим терпением, – сказал он. – И это касается не только ожидания в очереди. Для Джоди, – произнес он, надписывая мое имя на книге. – С сердечком.

Я улыбнулась. Он одной рукой протянул мне книгу, другой убирая в карман пиджака бумажку с моим телефоном.

– Если не возражаете, это я оставлю себе, – сказал он.

У меня перехватило дыхание.

– О чем вы там так долго болтали? – спросила Трейси, когда мы вышли из магазина.

Я пожала плечами и подумала: «Я выйду за него замуж».

Глава 11

– Очаровательная история, – сказала Элиз, отрезая мне еще кусочек шоколадного пирога, который испекла с утра.

Мы сидели за столом на кухне моих родителей, глядя во двор, где отец с мамой расположились у бассейна. Мама, укутанная в одеяла, скрючилась в инвалидном кресле, ставшем практически частью ее тела. Отец в шортах и рубашке с расстегнутым воротом читал маме вслух воскресный выпуск «Нью-Йорк таймс», сидя рядом на стуле.

Я заехала ненадолго в перерыве между показами домов и уже собиралась уходить, когда Элиз предложила мне второй кусочек вкуснейшего пирога. Я понимала, что нужно ехать домой, что Харрисон наверняка будет ворчать, поскольку ему пришлось бо́льшую часть дня сидеть с детьми, но впереди у меня была очередная рабочая встреча, и я наслаждалась этими несколькими минутами «своего» времени.

Выходные всегда получались немного суматошными, потому что у большинства потенциальных покупателей появлялось свободное время искать себе дом. Многие из таких визитов были повторными: если раньше на неделе дом уже понравился жене, требовалось заручиться согласием мужа.

«Когда же это прекратится? – думала я. – Когда уже наконец женщины перестанут судить о себе глазами мужчин?»

– Вы в самом деле прямо тогда и поняли, что выйдете за него замуж? – осторожно спросила Элиз.

– Да, – пожала плечами я, задумавшись о том, когда же успела сама утратить уверенность.

– Наверное, это у вас семейное, – заявила сиделка. – Ваш отец говорил практически то же самое о вашей маме.

– В самом деле?

– По его словам, в ту же минуту, как увидел ее на сцене, он понял, что Одри станет его женой.

– А что еще он рассказывал?

– Что она отказала нескольким престижным балетным труппам, чтобы заниматься современным танцем, хотя за это платили гроши. Что она волшебно танцевала, но решила отказаться от выступлений после вашего рождения.

– Это было не совсем ее решение, – уточнила я.

– В каком смысле?

– Я оказалась не самым простым ребенком, – пояснила я, ощутив знакомый укол вины.

В отличие от Трейси, которая, если верить рассказам, появилась на свет в мгновение ока, я застряла в неправильном предлежании, и пришлось делать кесарево сечение, которое серьезно подкосило мамины планы быстро возобновить карьеру. Потом у меня часто случались колики, и я могла месяцами спать не больше пары часов подряд – опять-таки в отличие от Трейси, которая, если верить семейным преданиям, уже в три года спокойно спала всю ночь и приучилась к горшку еще до первого дня рождения.

Память вдруг наполнилась образами из детства: мама у станка в зале, ее руки изящно порхают над головой, а гибкое тело принимает положения, кажущиеся невозможными, которые Трейси, стоящая в паре метров позади нее, повторяет без труда, а я никак не могу ничего сделать правильно.

– Смотри на Трейси, – поучала мама.

– Смотри на меня, – поддакивала сестра, и эту мантру она не забывала повторять и став взрослой.

«Смотри на меня. Смотри на меня. Смотри на меня».

И я смотрела, но так и не смогла воспроизвести ее непринужденную легкость в овладении искусством танца. Ирония судьбы: у меня было желание, но не хватало таланта, тогда как у Трейси был талант, но отсутствовало желание.

И так получалось почти везде. Казалось, Трейси по силам что угодно. Она была полна прирожденных талантов; все давалось ей с такой поразительной легкостью, что позже, когда наступало время засучить рукава и заняться тяжелым трудом, необходимым для настоящего успеха, она просто сдавалась и находила себе новое увлечение. А потом следующее. И так далее.

Так же было и с мужчинами. Возникала проблема – мужчина исчезал.

Друзья тоже появлялись и пропадали. Трейси жаждала восхищения, а не верности. Когда она переставала ощущать себя особенной, то шла дальше, находила новых приятелей, которых могла поражать.

– Еще кофе? – предложила Элиз, не подозревая, какие мысли кипят у меня в голове.

Я посмотрела на часы. Через тридцать минут у меня был назначен показ, но дом находился совсем рядом.

– Конечно. Почему бы и нет?

Элиз налила мне вторую чашку, потом села в кресло рядом со мной.

– Пожалуйста, расскажите дальше. Когда он вам позвонил?

Я не сразу сообразила, что она говорит о Харрисоне и об истории нашего знакомства. Сейчас, мысленно возвращаясь в прошлое, я не могу вспомнить, с чего вдруг решила довериться сиделке. Подозреваю, дело в том, что она сама задала вопрос. Никто не проявлял интереса к моим словам уже так давно, что меня неудержимо тянуло поделиться своей историей, особенно с сочувственным и восприимчивым слушателем.

– Он позвонил около полуночи, – сообщила я, радуясь этому воспоминанию.

– В тот же вечер?!

Я почувствовала, как румянец с шеи перетекает на щеки.

– Он сказал, что понимает, время позднее, но он немного переволновался и не смог уснуть, а потом спросил, не хочу ли я немного погулять, а я согласилась. Так он появился в моей квартире и практически больше не уходил.

– Вы занялись любовью в первый же вечер?

Я пожала плечами, радуясь ее очевидному одобрению.

– Чудесная история любви, – восхитилась Элиз.

– Да. Была.

– Была?

– То есть и сейчас остается, – задумчиво ответила я. – Просто… ну, понимаете, теперь все по-другому.

– По-другому?

– Мы ведь женаты уже почти десять лет, – натужно рассмеялась я. – Жизнь меняется. У нас двое детей… К тому же у Харрисона небольшие проблемы с началом второй книги…

– Но он же такой хороший писатель!

– Да.

– Наверное, это его очень огорчает. Он же гений! Хотя… Как говорится, жизнь с гением – сплошное мучение.

– С ним – не мучение, – улыбнулась я. – Во всяком случае, не сплошное.

Она рассмеялась, и я ощутила почти неприличную признательность.

– Понимаете, он ведь искренне пытается работать. Просто, как вы и сказали, неудачи его очень огорчают.

– Наверное, и вас тоже.

Уже не впервые мне захотелось ее обнять.

– Ему очень повезло, что вы способны обеспечивать семью, – продолжала Элиз.

– Не уверена, что он так считает.

– Неужели?

– Я понимаю, что он признателен мне за деньги и все прочее, но…

– …Вам кажется, что он обижен на вас за ваши успехи?

– Нет, не то чтобы, – смутилась я. – Хотя возможно.

– Уверена, Харрисон очень гордится вашими достижениями.

– Я тоже в этом уверена, – согласилась я.

– Просто было бы здорово услышать похвалу от него самого, – заметила Элиз.

У меня навернулись слезы.

– Ох, милая моя! Пожалуйста, не плачьте… – В руках сиделки волшебным образом возникла салфетка, которой она, привстав с кресла, промокнула у меня под глазами. – Вы же не хотите, чтобы тушь потекла.

– Простите. Не знаю, что на меня нашло. Я уж точно не хотела, чтобы у вас создалось превратное впечатление. – Я проглотила остатки слез. – Обычно муж меня поддерживает. И у нас все хорошо. По-настоящему хорошо. В каждом браке бывают свои сложные периоды. Ну… Уверена, вы это знаете.

– Конечно. В обоих моих браках случались моменты, когда я была бы не прочь увидеть мужа под колесами автобуса.

Мои губы изогнулись в улыбке.

– Летом, когда Харрисон начинает преподавать, всегда немного сложнее. Новые ученицы смотрят на него как на бога. – Как смотрела и я сама, и как сейчас смотрит на него Рен. – А потом приходится возвращаться к реальности.

– Реальность – та еще сука, – вздохнула Элиз.

– Кто сука? – спросил из дверей отец.

Я вздрогнула. Увлекшись разговором, я даже не заметила, как папа вошел. Посмотрев в сад, я увидела, что мама по-прежнему, ссутулившись, сидит в инвалидном кресле у бассейна.

– Второй кусок? – нахмурился отец, заметив мою полную крошек тарелку. – Думаешь, это хорошая идея?

– Ради бога, Вик, – вступилась тут за меня Элиз, – о чем вы говорите? Джоди стройна как тростинка.

– А маме там хорошо одной? – спросила я, стараясь скрыть раздражение.

– Да все нормально, – бросил отец и посмотрел на кофеварку. – Мне осталось?

– Я сделаю свежий, – тут же вскочила на ноги Элиз.

– А вдруг мама упадет? – продолжала настаивать я.

– Не упадет. – Отец отодвинул стул, собираясь сесть.

– Ваша дочь права, – возразила ему Элиз. – Зачем рисковать? Возвращайтесь в сад, а я принесу кофе, когда сварится.

Я ожидала, что папа рявкнет на нее, скажет, чтобы занималась своим делом и держала свое мнение при себе.

– Хорошо, – вместо этого ответил отец и придвинул стул обратно к столу.

– Как вам это удалось? – спросила я у сиделки, когда папа вышел.

– О, с вашим отцом не так трудно поладить.

– В самом деле? Мне не особенно удается.

Элиз посмотрела на меня с полуулыбкой.

– Нужно просто знать, как им управлять.

Глава 12

Не нужно быть гением, чтобы понять психологию происходящего, глубинную внутрисемейную динамику, которая свела меня с Элиз, подсознательные причины того, почему я не обращала внимания на многочисленные красные флажки, маячившие сначала вдалеке, а потом и прямо перед глазами.

В отличие от Трейси, у меня не было широкого круга приятелей. Сестра любила компанию и была уверена в себе, я же стеснялась и вечно сомневалась в себе. Она безусловная красавица, а я, по словам отца, «миленькая». Трейси досталась балетная фигура нашей мамы, я же, опять по словам отца, выглядела «крепышкой». Сестра ярко сияла, а я еле мерцала.

Трейси была любимицей родителей, что я никогда не подвергала сомнению и даже не злилась. Ни в том, ни в другом не было смысла. Когда сестру хвалили за посредственные оценки в школе, хотя мои отличные отметки еле удостаивались признания, это лишь подталкивало меня усерднее стремиться к успеху. Я была «рабочей лошадкой» – еще одно из любимых выражений отца. Трейси считалась «человеком искусства». Ее баловали, меня лишь терпели.

Какое-то время я подозревала, что меня удочерили. Я не только почти не походила на родителей или сестру (у меня были отцовские карие глаза, но этим сходство и ограничивалось) – я была их полной противоположностью и по темпераменту. Если мои родичи стремились на авансцену, то меня устраивала и роль второго плана. Они предпочитали сольные партии, а меня устраивало и место в хоре.

Разумеется, чтобы раз и навсегда доказать мне, что я не приемная, маме достаточно было показать шрам от кесарева сечения. Так что другой семьи – настоящей, которая готова принять меня со всеми недостатками и считать достойной, несмотря на любые ошибки, – у меня не было.

Однажды, когда я была примерно в том же возрасте, в каком сейчас мой сын, мама предъявила мне доказательство, приподняв рубашку и приспустив брюки на бедрах.

– Видишь? – спросила она. – Это ты натворила.

Я тут же разрыдалась и весь оставшийся день извинялась перед матерью.

И с тех пор только и делала, что пыталась загладить вину.

Я всегда была послушной дочерью и ежедневно звонила маме, чтобы просто поздороваться и спросить, как прошел день, хотя она редко интересовалась, как прошел мой. После того как маме поставили диагноз, положение только усугубилось. Именно я получала лекарства по рецептам, каждую неделю закупала продукты, регулярно навещала маму, звонила утром и вечером, чтобы узнать, как она себя чувствует.

Лиши ребенка родительского одобрения, и он потратит всю оставшуюся жизнь, чтобы его добиться. И печальный, но неоспоримый факт заключается в том, что бо́льшую часть периода становления собственной личности я провела в попытках добиться от родителей хотя бы внимания, не говоря уже об одобрении. И чем больше мне отказывали, тем настойчивее становились мои попытки добиться признания. Было очевидно, что я никогда не стану танцовщицей, как мама, поэтому я стала риелтором, как отец. Я устроилась в его агентство и стремилась стать одним из самых успешных сотрудников, чтобы завоевать папино уважение. Доказать ему, что я – не просто «миленькая рабочая лошадка».

Что я стройный и прекрасный скакун.

Разумеется, что бы я ни делала, этого всегда было недостаточно.

Так стоит ли удивляться, что я так легко и просто поддалась чарам Элиз?

Она была дружелюбной, заботливой, тактичной, даже проявляла заботу о моих чувствах. Она задавала мне вопросы, интересовалась моим мнением, становилась на мою сторону, осыпала похвалами.

Короче говоря, Элиз стала той любящей матерью, которую я искала всю свою жизнь.

Как я уже сказала, не нужно быть гением, чтобы это понять.

Объяснить реакцию отца на сиделку было немного сложнее.

Он столь решительно выступал против любого вторжения на его территорию, что, казалось, пройдут месяцы, пока он привыкнет к присутствию посторонней женщины. Я опасалась, что врожденное стремление контролировать всех и вся не позволит ему пойти на компромисс, и мне очень повезет, если Элиз не бросится с воплями к ближайшему выходу еще до конца первой рабочей недели. Поэтому меня поразило, когда изначальное сопротивление отца не только ослабело с поразительной скоростью, но вскоре и вовсе улетучилось.

Правда, время от времени папа пытался втянуть ее в ссору, как успешно проделывал с мамой, но Элиз просто не обращала внимания на наживку. Она игнорировала или вышучивала отцовские попытки втянуть ее в словесную перепалку. «Ой, Вик, вы такой смешной», – говорила она. В сочетании с приятной внешностью и умением делать свое дело этого было более чем достаточно, чтобы покорить отца.

И поначалу я не могла не благодарить Элиз. За спокойствие родителей.

За саму себя.

– Просто поразительно, – сказала я Харрисону как-то вечером, ложась в кровать. – Она просто непрошибаема. Пришла всего три месяца назад, а все уже налажено, как хорошо смазанная машина.

Харрисон ничего не ответил. Он сидел на нашей двуспальной кровати в окружении выполненных заданий своих учеников. Листы бумаги лежали перед ним веером прямо поверх стеганого белого одеяла.

– Мама выглядит лучше, чем когда-либо за последние годы, – продолжала я, пытаясь проскользнуть под одеяло, не потревожив мужнину работу.

– Осторожно, – предупредил Харрисон, не поднимая головы.

– А отец! – продолжала я. – Как будто дикий лев превратился в безобидного домашнего котика. Невероятно. Говорю тебе: эта женщина – волшебница! Харрисон? – окликнула я его, не услышав ответа.

– Да?

– Ты слышал, что я сказала?

– Твой отец – котик, Элиз – волшебница, – без особого энтузиазма повторил он.

– Удивительно же, разве не так?

– Удивительно, – согласился он, наконец оторвавшись от бумаг. – Послушай. Знаю, я уже говорил это раньше, но мне казалось, что весь смысл найма сиделки для твоих родителей заключался в том, чтобы ты меньше тревожилась о них и больше беспокоилась о своей семье.

– Смысл найма сиделки заключался в том, чтобы помочь отцу ухаживать за мамой, – поправила я. – И когда это я уделяла нашей семье недостаточно внимания?

– Ты серьезно, Джоди? Хочешь выяснить этот вопрос прямо сейчас? Мне нужно до утра проверить все задания.

Я услышала отдаленное эхо громких ссор родителей, летящее к спальням моих детей. Представила себе, как Сэм и Дафни прячутся под одеяло, закрывают уши ладонями, чтобы не слышать злых слов.

– Прости, – сказала я, подавив разочарование и плюхнувшись на подушку с чуть большей силой, чем собиралась.

– Ладно, – сказал Харрисон, собирая бумаги, – убедила. Пойду вниз.

– Я не пыталась тебя ни в чем убеждать… – начала я.

Но он уже встал и вышел, и только его шаги доносились с лестницы.

Я лежала без сна, вспоминая теорию, что на подсознательном уровне мужчины женятся на своих матерях, а женщины выходят замуж за отцов. Что мы стремимся повторить схемы, знакомые с детства, выбирая привычное, каким бы неприятным оно ни было, в надежде переписать историю в поисках неуловимого хеппи-энда.

Неужели я поступила точно так же?

Как и мой отец, Харрисон мог быть невыносимым, поглощенным собой, но то же самое, несомненно, можно сказать о большинстве успешных мужчин. Я убедила себя, что муж неким образом имеет право на эти черты. Быть невыносимым и поглощенным собой – это неотъемлемая часть креативности.

Как и отец, Харрисон мог быть снисходительным и высокомерным, нередко пользуясь как оружием способностью легко владеть языком. Конечно, в этом отчасти и заключался его гений. И да, как и моему отцу, Харрисону нравилось, когда за ним ухаживают, восхищаются им и оставляют за ним последнее слово.

Впрочем, кому это не нравится?

Мне неоткуда было знать, похожа ли я на мать Харрисона, поскольку он терпеть не мог говорить о ней. Я лишь знала, что она бросила семью после развода с его отцом и уехала на другой конец страны ради карьеры и что Харрисон отвергал все последующие попытки наладить контакт и примириться.

«Обращай внимание, как мужчина обращается со своей матерью, – прошептал голосок в голове, когда я выключила верхний свет и закрыла глаза. – Точно так же он будет обращаться и со своей женой».

Еще один звоночек, на который я предпочла не обращать внимания.

Глава 13

Тут на сцену выходит Роджер Макадамс.

Красивый, успешный, очаровательный Роджер Макадамс. Чуть за сорок. Недавно развелся, только что приехал в город и подыскивает себе жилье. Он ворвался в мою жизнь мягким теплым бризом.

Стоп.

Пока рано.

Сначала – о Рен.

– А где Харрисон? – спросила Трейси, когда мы ужинали – разумеется, семгой – как-то вечером.

Дети уже поели и перед сном играли в видеоигры наверху. Была середина августа. До окончания курса Харрисона оставалось еще две недели.

Я налила сестре бокал белого вина.

– У них совещание на факультете.

– Что-то поздновато. – Трейси посмотрела на часы.

Я тоже взглянула на часы. Сестра была права. Уже минуло восемь. Налив себе еще бокал приятного шардоне, я сделала глоток, чувствуя, как охлажденный напиток обволакивает горло, словно целебный бальзам.

– Он предупреждал, что совещание может затянуться.

Трейси пожала плечами.

– Понимаешь, я его сегодня видела.

– В самом деле? Он не говорил, что видел тебя. – Я недавно разговаривала с Харрисоном, когда он позвонил сообщить о неожиданном совещании.

– Наверное, потому что не видел.

– Да? – удивилась я, почти испугавшись говорить что-то еще, хоть и сама не понимала почему.

Трейси ходила на занятия в то же здание в студенческом городке, где находился факультет Харрисона. Неудивительно, что время от времени они могли сталкиваться.

– В баре «Меркурий», – продолжала Трейси.

Это было популярное местечко на Блор-стрит неподалеку от университета.

– Мы с группой зашли туда пообедать, а он сидел снаружи на веранде. Там было много народу, и мы устроились внутри. Наверное, поэтому он меня и не заметил.

– Нужно было подойти и поздороваться.

– Нет. Я не хотела ему мешать.

– Уверена, он не стал бы возражать.

– Не знаю. На вид Харрисон был сильно занят.

– Я так понимаю, он был не один, – произнесла я и тут же пожалела об этом.

– Ага, – подтвердила Трейси. – С какой-то девушкой. Они были очень увлечены беседой.

– Возможно, одна из его учениц.

– Возможно.