История Греции. Том 5

Из двух мостов тот, что ближе к Понту, был предназначен для войска, другой – для слуг, обоза и вьючных животных. Десять тысяч персов, называемых Бессмертными, все с венками на головах, первыми перешли, [стр. 31] а за ними последовали сам Ксеркс и остальное войско, хотя и в несколько ином порядке, чем при выступлении из Сард. Монарх, достигнув европейского берега, наблюдал, как его солдаты переходят мосты «под ударами кнута». Но, несмотря на использование этого резкого стимула для ускорения, столь огромны были численность его войска, что оно заняло не менее семи дней и семи ночей непрерывной переправы – факт, который следует помнить, когда мы перейдем к обсуждению подсчетов Геродота. [47]

Так, очистив пролив, Ксеркс направил свой марш вдоль Фракийского Херсонеса к перешейку, соединяющему его с Фракией, между городом Кардия слева и гробницей Эллы справа – эпонимной героини пролива. Пройдя этот перешеек, он повернул на запад вдоль побережья Мелийского залива и Эгейского моря, переправившись через реку, от которой залив получил своё название, и даже, по словам Геродота, выпив её воды вместе со своими воинами и животными. Пройдя мимо эолийского города Энос и гавани Стенторис, он достиг побережья и равнины, называемой Дориск, покрывающей богатую дельту у устья Гебра: там был построен форт, оставленный с гарнизоном ещё Дарием. Просторная равнина, носившая это же название, тянулась далеко вдоль берега до мыса Серрей и включала города Сале и Зона – владения самосских греков, основанные на земле, некогда принадлежавшей фракийским киконам на материке. Здесь к нему присоединился флот, обогнувший [48] самую южную оконечность Фракийского Херсонеса, и он счёл это место удобным для общего смотра и пересчёта как сухопутных, так и морских сил.

Вероятно, никогда ещё в истории человечества не собиралось в одном месте столь многочисленное войско из столь отдалённых и разнородных земель, объединённое одной целью и одним командованием, как то, что теперь стояло во Фракии у устья Гебра. О точной численности мы не можем составить определённого представления, но в разнообразии контингентов сомневаться не приходится. «Какой азиатский народ (спрашивает Геродот, [49] чьи представления об этом походе, кажется, превосходят его способности к описанию) не привёл Ксеркс против Греции?» И это были не только азиатские народы, населявшие земли между Оксом, Индом, Персидским заливом, Красным морем, Левантом, Эгейским и Понтом Эвксинским: к ним нужно добавить ещё египтян, эфиопов с Нила к югу от Египта и ливийцев из пустыни близ Кирены. Ни один из походов, мифических или исторических, о которых Геродот когда-либо слышал, не казался ему сопоставимым с походом Ксеркса – ни по общей численности, ни, тем более, по разнообразию составляющих его элементов. Сорок шесть разных народов, [50] каждый в своём национальном одеянии, со своим оружием и местными предводителями, составляли сухопутное войско; восемь других народов поставляли корабли для флота, на которых персы, мидийцы и саки служили вооружёнными солдатами или морскими пехотинцами; а настоящими командирами всей армии и всех её подразделений были [стр. 33] знатные персы, распределявшие различные туземные контингенты по отрядам в тысячи, сотни и десятки. Сорок шесть народов, составлявших сухопутное войско, были следующие: персы, мидийцы, киссии, гирканцы, ассирийцы, бактрийцы, саки, индийцы, арии, парфяне, хорасмии, согдийцы, гандарии, дадики, каспии, саранги, пактии, утии, мики, парикании, арабы, азиатские эфиопы и эфиопы к югу от Египта, ливийцы, пафлагонцы, лигии, матиены, мариандины, сирийцы, фригийцы, армяне, лидийцы, мисийцы, фракийцы, кабелии, мары, колхи, алародии, саспейры, сагартии. Восемь народов, поставлявших флот, были: финикийцы – 300 военных кораблей; египтяне – 200; киприоты – 150; киликийцы – 100; памфилийцы – 30; ликийцы – 50; карийцы – 70; ионийские греки – 100; дорийские греки – 30; эолийские греки – 60; геллеспонтские греки – 100; греки с островов Эгейского моря – 17; всего – 1207 трирем, или военных кораблей с тремя рядами вёсел. Описания одежды и вооружения у Геродота любопытны и разнообразны; но важно отметить, что ни один народ, кроме лидийцев, памфилийцев, киприотов и карийцев (отчасти также египетских морских пехотинцев на кораблях), не имел оружия, схожего с греческим (то есть пригодного для устойчивого боя и решительной атаки, [51] – для рукопашного боя в строю, а также для защиты, – но слишком тяжёлого как для преследования, так и для бегства); тогда как остальные народы были вооружены метательным оружием – лёгкими щитами из прутьев или кожи, а то и вовсе без щитов, – тюрбанами или кожаными шапками вместо шлемов, – мечами и серпами. Они не были должным образом экипированы ни для боя в правильном строю, ни для противостояния линии копий и щитов, которую греческие гоплиты обрушивали на них; их тела также были гораздо хуже защищены от ран, чем у греков; некоторые из них, например, мисийцы и ливийцы, даже не носили копий, а только дубины с обожжёнными концами. [52] Кочевое племя персов, называемое сагартии, в количестве восьми тысяч всадников, было вооружено только кинжалом и верёвкой, известной в Южной Америке как лассо, которую они бросали в [стр. 34] бою, чтобы опутать противника. Эфиопы с верховьев Нила были раскрашены наполовину в красный, наполовину в белый цвет, носили шкуры львов и пантер и, помимо дротиков, имели длинные луки с тростниковыми стрелами, наконечники которых были сделаны из заострённого камня.

В Дориске впервые было проведено подсчет всего сухопутного войска. Геродот прямо сообщает, что до этого отдельные контингенты никогда не пересчитывались, и признает, что сам не знает численности каждого из них. Способ подсчета был примечательным. Сначала отсчитали десять тысяч воинов [53], построив их как можно плотнее, затем очертили линию и возвели ограду вокруг занятого ими пространства. После этого все войско поочередно вводилось внутрь огороженной территории, и таким образом определялось общее количество отрядов по десять тысяч человек в каждом.

По словам информаторов Геродота, таким способом было отсчитано сто семьдесят таких отрядов, что в сумме давало один миллион семьсот тысяч пехотинцев, не считая восьмидесяти тысяч всадников, множества боевых колесниц из Ливии и верблюдов из Аравии, а также предположительно двадцати тысяч дополнительных воинов [54]. Такова была огромная сухопутная армия персидского царя.

Морские силы были столь же внушительными: 1207 триер [55] (боевых кораблей с тремя рядами весел) и три тысячи более мелких судов, включая транспортные. Экипаж каждой триеры состоял из двухсот гребцов и тридцати воинов (персов или саков), а на каждом вспомогательном судне, по приблизительной оценке Геродота, находилось в среднем восемьдесят человек.

Если сложить все эти цифры, то общая численность войск, приведенных Ксерксом из Азии на равнину Дориска, достигала ошеломляющей величины в [стр. 35] два миллиона триста семнадцать тысяч человек. Но и это не всё.

Во время дальнейшего похода от Дориска до Фермопил Ксеркс принудительно включил в свою армию воинов и корабли всех народов, чьи земли он пересекал. Это дало ему подкрепление в сто двадцать триер с экипажами общей численностью двадцать четыре тысячи человек, а также триста тысяч новых сухопутных воинов. Таким образом, к моменту его появления у Фермопил общая численность армии составляла два миллиона шестьсот сорок тысяч человек.

К этому, по предположению Геродота, следует добавить не меньшее количество обслуги – рабов, маркитантов, экипажей провиантских и грузовых судов и т. д. В итоге, когда персидский царь достиг первого пункта сопротивления греков, с ним находилось пять миллионов двести восемьдесят три тысячи двести двадцать мужчин!

Таково грандиозное исчисление этой армии, собравшей в себе всю мощь Востока, – в четких и явных цифрах Геродота [56]. Сам историк, впрочем, полагал, что реальное число было ещё больше, поскольку количество «нестроевых» он считал не просто равным, но значительно превосходящим число боевых воинов.

Кроме того, следует учитывать евнухов, наложниц и женщин-поваров, чью численность Геродот даже не пытался угадать, а также скот, вьючных животных и индийских собак в неопределённом количестве, увеличивавших потребление провианта регулярной армией.

Признать это огромное число или что-либо близкое к нему, очевидно, невозможно; однако критические замечания, которые оно навлекло на Геродота, совершенно несправедливы. [57] Он тщательно отделяет то, что ему сообщили информаторы, от того, что он сам предполагал. Его описание смотра в Дориске настолько детализировано, что явно основано на беседах с очевидцами, от которых он узнал отдельные итоги, объявленные переписчиками, – пехоту, конницу и военные корабли, большие и малые. Что касается числа трирем, [стр. 36] его данные кажутся заниженными, если судить по современному свидетельству Эсхила, который в «Персах» называет точное число – тысяча двести семь персидских кораблей, участвовавших в битве при Саламине: но между Дориском и Саламином Геродот [58] сам упоминает о потере шестисот сорока семи кораблей и только о добавлении ста двадцати. Таким образом, в этих цифрах трудно заподозрить преувеличение, что дало бы около двухсот семидесяти шести тысяч человек экипажей, хотя здесь есть путаница или пропуск в повествовании, которые мы не можем объяснить. Однако общее число в три тысячи меньших судов и, тем более, в один миллион семьсот тысяч пехотинцев вызывает гораздо больше сомнений. У переписчиков не было никакого стимула к точности, зато были все основания для преувеличений – огромная номинальная численность радовала бы армию не меньше, чем самого монарха. Поэтому военный итог сухопутных сил и экипажей, который Геродот определяет в два миллиона шестьсот сорок одну тысячу человек по прибытии к Фермопилам, следует отвергнуть как необоснованный и неправдоподобный. А его расчет невоенных участников похода, равных или даже превосходящих по численности военных, основан на совершенно неприемлемых допущениях: хотя в хорошо организованном греческом войске было принято считать по одному легковооруженному воину или слуге на каждого гоплита, такая оценка неприменима к персидскому войску. Лишь немногие знатные военачальники могли иметь множество слуг разного рода, тогда как основная масса армии [стр. 37] обходилась без них вовсе.

Более того, единственный способ согласовать огромную численность войска (которая в любом случае должна была быть очень велика) с условиями его снабжения – это предположить сравнительное отсутствие обслуги и учесть малые потребности и привычную выносливость восточных народов во все времена. Даже сегодня азиатский солдат может вести кампанию на скудном пайке и переносить лишения, которые были бы невыносимы для европейца. [59] И если мы таким образом уменьшаем вероятный объем потребления, то должны также учесть, что никогда ранее в древней истории не прилагалось столько усилий для заблаговременного накопления запасов вдоль пути следования армии. Кроме того, города Фракии были обязаны поставлять такое количество провизии при прохождении войска, что это едва не разорило их. Сам Геродот удивляется, как можно было обеспечить пропитанием столь огромное множество людей, и если принять его оценку буквально, трудность превратится в невозможность.

Тщательно взвешивая обстоятельства и учитывая, что это войско было результатом предельного напряжения сил всей огромной империи, что главным требованием была именно численность, что просьбы об освобождении от службы Великий царь рассматривал как тяжкое преступление и что провиант заготавливался вдоль маршрута в течение трех лет, [стр. 38] мы вполне можем поверить, что численность войска Ксеркса превзошла все когда-либо собиравшиеся в древности, а возможно, и во всей известной истории. Но было бы опрометчиво пытаться назвать точную цифру при полном отсутствии достоверных данных. И если Фукидид признавал невозможность установить точное число даже небольших греческих армий, сражавшихся при Мантинее, [60] нам не стоит стыдиться своего неумения подсчитать азиатские толпы в Дориске.

Впрочем, можно отметить, что, несмотря на подкрепления, полученные позже во Фракии, Македонии и Фессалии, вряд ли общая численность войска продолжала расти: Геродот не учитывает дезертирство, которое должно было быть весьма значительным в таком неорганизованном, разнородном войске, не заинтересованном в походе, где численность каждого отдельного контингента оставалась неизвестной.

Ктесий определяет общую численность войска в восемьсот тысяч человек и тысячу триер, не считая боевых колесниц. Если он учитывает экипажи триер отдельно от восьмисот тысяч, что кажется вероятным, то общее число значительно превысит миллион. Элиан называет совокупную численность в семьсот тысяч человек [стр. 39]. Диодор [61], по-видимому, частично следует Геродоту, а частично другим источникам. Ни один из этих свидетельств не позволяет нам исправить Геродота в вопросе, где мы вынуждены ему не верить. Он, в некотором роде, первоисточник, поскольку явно беседовал с людьми, присутствовавшими на смотре в Дориске, передавая как их представления о численности, так и официальные подсчеты, верные или ложные, распространявшиеся среди них властями. Кроме того, современный ему Эсхил, полностью соглашаясь с ним в количестве триер, не приводит конкретных цифр относительно сухопутных сил, но в «Персах» передает общее впечатление огромного числа, которое может казаться соответствующим самым большим цифрам Геродота: Персидская империя опустошена от мужчин, женщины Сузы остались без мужей и братьев, даже старики не остались в Бактрии [62]. Устрашающий эффект [стр. 40] этой массы людей был, вероятно, столь же велик, как если бы её численность действительно соответствовала представлениям Геродота.

После завершения пересчёта Ксеркс проехал в колеснице мимо каждого из отрядов, осмотрел их снаряжение и задавал вопросы, ответы на которые записывали царские писцы. Затем он поднялся на борт сидонской триеры, уже оборудованной позолоченным шатром, и проплыл вдоль носов своего огромного флота, стоявшего на якоре в линию примерно в четырёхстах футах от берега, причём каждый корабль был полностью укомплектован для боя. Такое зрелище не могло не вызвать чувства надменной уверенности, и именно в таком настроении он немедленно послал за Демаратом, изгнанным царём Спарты, находившимся среди его союзников, – чтобы спросить, можно ли вообще представить сопротивление греков такой силе. Их разговор, драматично переданный Геродотом, является одним из самых впечатляющих проявлений духа в греческой литературе [63]. Демарат уверяет его, что спартанцы [стр. 41] несомненно, а дорийцы Пелопоннеса, вероятно, будут сопротивляться до смерти, каким бы ни было численное превосходство. Ксеркс встречает это заявление насмешкой, но не проявляет недовольства: достойный контраст с обращением с Харидемом полтора века спустя при последнем персидском монархе [64].

После завершения смотра Ксеркс с армией двинулся на запад тремя отрядами по трём разным дорогам через земли семи различных фракийских племён, среди которых были рассеяны греческие прибрежные колонии. Всё ещё находясь в пределах своей империи, он пополнял войска за счёт каждого пройденного региона. Только фракийские сатры избежали этой повинности благодаря своим неприступным поселениям среди лесов и снегов Родоп. Острова Самофракия и Фасос с их подчинёнными городами на материке, а также греческие колонии Дикея [65], Маронея и Абдера были поочерёдно обложены данью в виде кораблей или людей; но что было ещё разорительнее, их заставили обеспечивать дневное пропитание для огромного войска во время его прохождения: в день его визита Великий Царь был их гостем. Задолго до этого были разосланы соответствующие приказы, и многие месяцы граждане усердно собирали провизию для армии, а также деликатесы для монарха – мололи пшеничную и ячменную муку, откармливали скот, выращивали птицу, а также готовили золотую и серебряную посуду для царского обеда. Для Ксеркса и его ближайшего окружения воздвигался роскошный шатёр, в то время как войско получало пайки в открытой местности вокруг. На следующее утро, при возобновлении марша, шатёр со всем его богатым содержимым разграблялся, и ничего не возвращалось тем, кто его предоставил. Разумеется, столь огромное войско, которое пересекало двойной Геллеспонтский мост семь дней и семь ночей, должно было также многие дни идти через территорию каждого города, оставаясь на его содержании, так что расходы доводили их до грани разорения, а в некоторых случаях даже вынуждали покидать дома. Затраты города Фасоса на эти цели, связанные с их владениями на материке, составили не менее четырёхсот талантов [66] (эквивалентно девяноста двум тысячам восьмистам фунтам). В Абдере остроумный Мегакреон посоветовал своим согражданам всем народом отправиться в храмы и возблагодарить богов за то, что Ксеркс удовольствовался одним обедом в день. Если бы царь потребовал ещё и завтрак, абдеритам пришлось бы выбирать между изгнанием и полным разорением [67]. Река Лисс, не отличавшаяся, по-видимому, значительными размерами, была, как говорят, выпита войском, как и довольно большое озеро близ Пистира [68].

По территории эдонских фракийцев и пьерийцев, между Пангейскими горами и морем, Ксеркс со своим войском достиг реки Стримон у важного пункта, называемого Эннея Годой, или Девять Дорог, впоследствии известного благодаря основанию Амфиполя. Через реку уже были переброшены мосты, которым маги-жрецы воздали торжественные почести, принеся в жертву белых лошадей и бросив их в реку. Но религиозные чувства царя не были удовлетворены без более ценных жертвоприношений, к которым персы часто прибегали: здесь он заживо похоронил девять местных юношей и девять девушек в честь Девяти Дорог, названия этого места: [69] кроме того, он оставил на попечение пеонийцев из Сириса священную колесницу Зевса, привезенную из столицы империи, но, несомненно, оказавшуюся неудобной в походе. От Стримона он двинулся вдоль Стримонского залива, пройдя через земли бисалтов, мимо греческих колоний Аргил и Стагир, пока не достиг греческого города Аканф, расположенного у перешейка Афона, недавно прорытого. Свирепый царь бисалтов [70] отказался подчиниться Ксерксу, бежал в Родопы ради безопасности и запретил своим шести сыновьям присоединяться к персидскому войску. К несчастью для них, они ослушались, и когда вернулись, он приказал ослепить всех.

Все греческие города, мимо которых прошел Ксеркс, подчинялись его приказам достаточно охотно, и, вероятно, немногие сомневались в конечном успехе столь грандиозного воинства. Но жители Аканфа особенно отличились усердием и усилиями при прорытии канала и, вероятно, извлекли немалую выгоду во время работ; Ксеркс теперь отблагодарил их усердие, [стр. 44] заключив с ними узы гостеприимства, сопровождая это похвалами и дарами, хотя, кажется, не освободил их от обязанности содержать армию, пока она находилась на их территории. Здесь он расстался со своим флотом, которому было приказано плыть через канал Афона, обогнуть два юго-западных мыса Халкидикского полуострова, войти в Термейский залив и ждать его прибытия в Термы. По пути флот пополнился войсками из греческих городов на полуостровах Ситония и Паллена, а также на восточной стороне Термейского залива, в области, называемой Крусида, или Кроссэя, на материковой стороне перешейка Паллены. Эти греческие города были многочисленны, но каждый по отдельности не имел большого значения. У Терм (Салоники) в Мигдонии, в глубине залива и к востоку от устья Аксия, флот ожидал прибытия Ксеркса сухопутным путем из Аканфа. Похоже, его марш был трудным, и он выбрал путь, уходящий далеко вглубь материка, через Пеонию и Крестонию – дикую, лесистую и нехоженую страну, где на его вьючных верблюдов нападали львы и где водились также дикие быки невероятных размеров и свирепости. Наконец он воссоединился со своим флотом в Термах и разместил армию по всей Мигдонии, древней Пьерии и Боттике вплоть до устья Галиакмона. [71]

Теперь Ксеркс достиг мест, откуда был виден Олимп – северная граница собственно Эллады; его поход проходил только по подчиненным территориям, с заранее заготовленными запасами для пропитания армии, с дополнительными контингентами, набранными по пути, и, вероятно, с фракийскими добровольцами, присоединившимися в надежде на добычу. Дорога, по которой он прошел, еще во времена Геродота [72] почиталась фракийцами с благоговением и была защищена как от вторжений, так и от обработки. Македонские цари, последние из его западных данников, на чьей территории он теперь оказался, – вместе с фессалийскими Алевадами – взялись провести его дальше. Пока задача не казалась сложной: какие меры предпринимали греки, чтобы противостоять ему, будет рассказано в следующей главе.

Глава XXXIX.

СОБЫТИЯ В ГРЕЦИИ ОТ МАРАФОНСКОЙ БИТВЫ ДО БИТВЫ ПРИ ФЕРМОПИЛАХ.

Наши сведения о делах Греции сразу после отражения персов при Марафоне крайне скудны.

Клеомен и Леотихид, два царя Спарты (первый принадлежал к старшей, или Еврисфенидской, а второй – к младшей, или Проклидской, ветви), вступили в сговор с целью свержения прежнего царя Проклидской линии Демарата. Клеомен даже зашел так далеко, что подкупил дельфийскую жрицу ради этой цели. Когда вскоре его махинации раскрылись, он настолько испугался гнева спартанцев, что бежал в Фессалию, а оттуда – в Аркадию, где использовал всё влияние своего царского статуса и героического происхождения, чтобы настроить аркадский народ против своей родины. Спартанцы, в свою очередь встревоженные, добровольно предложили ему вернуться, пообещав амнистию. Однако его возвращение к власти было недолгим: его обычная вспыльчивость переросла в явное безумие – он начал бить палкой всех, кто попадался на пути, и родственникам пришлось заковать его в цепи под надзором илота. Однажды угрозами он вынудил стражника отдать ему меч, после чего ужасно изуродовал себя и погиб.

Такая ужасная смерть неизбежно получила религиозное толкование, но какой именно из его грехов навлек на него божественный гнев, было трудно определить. Большинство греков приписывали это его преступлению – подкупу пифийской жрицы [73]. Однако афиняне и аргосцы выдвинули собственные версии: первые считали, что боги покарали спартанского царя за вырубку деревьев в священной роще Элевсина, а вторые видели в этом месть героя Аргоса, чью рощу Клеомен сжег [стр. 46] вместе с множеством воинов-молящих, искавших в ней убежища. Не выбирая между этими версиями, Геродот ограничивается мнением, что жалкая смерть Клеомена стала искуплением за его поступки по отношению к Демарату. Но больше всего удивляет то, что спартанцы, обычно более склонные, чем другие греки, объяснять необычные события божественным вмешательством, на этот раз увидели лишь обычную физическую причину: по их словам, Клеомен сошел с ума из-за привычки к пьянству, перенятой у скифских послов, прибывших в Спарту [74].

Смерть Клеомена и урон его репутации побудили эгинцев подать жалобу в Спарту по поводу десяти заложников, которых Клеомен и Леотихид забрали с острова незадолго до вторжения персов под командованием Датиса в Аттику и оставили в Афинах в качестве гарантии безопасности от нападения Эгины в тот критический момент. Леотихид, как оставшийся в живых соучастник Клеомена в этом деле, стал объектом жалобы эгинцев. Хотя эта мера несомненно была полезна для общего дела Греции [75], недовольство лакедемонян покойным царем и его действиями было столь велико, что Леотихида публично судили и приговорили к выдаче эгинцам в качестве искупительной жертвы. Когда те уже собирались увести пленника, знатный спартанец по имени Теасид указал им на опасность, которой они подвергаются, оскорбляя царскую особу: спартанцы, по его словам, вынесли приговор в порыве гнева, который мог смениться сочувствием, если бы они увидели его исполнение.

В итоге эгинцы отказались от исполнения приговора, ограничившись требованием, чтобы Леотихид отправился с ними в Афины и потребовал возвращения заложников. Однако афиняне отказались их выдать, несмотря на настойчивые заверения спартанского царя о священной обязанности возвращать вверенное имущество [стр. 47]. Они оправдывали отказ тем, что заложники были переданы двумя царями совместно и не могли быть возвращены одному из них. Но, вероятно, они помнили, что заложники были оставлены не столько как вклад, сколько как гарантия против враждебных действий Эгины – и от этой гарантии они не хотели отказываться.

Леотихид, вынужденный отступить без успеха, эгинеты решили принять меры возмездия самостоятельно: они дождались момента праздника, отмечаемого каждые пять лет на Сунии, во время которого специально оборудованный корабль с ведущими афинянами на борту в качестве Теоров, или священных послов, отплывал туда из Афин. Этот корабль они сумели захватить и взяли в плен всех, кто был на борту, доставив их на Эгину. Произошел ли обмен пленными или же пленники и заложники с обеих сторон были казнены, мы не знаем; но следствием их действий стала активная и решительная война между Афинами и Эгиной [77], начавшаяся, по-видимому, около 488 или 487 г. до н. э. и длившаяся до 481 г. до н. э., года, предшествовавшего вторжению Ксеркса.