скачать книгу бесплатно
– Выпусти, и я расскажу, – попросила она. – Открой сумку, и я спою тебе концовку.
Чон До взялся за молнию и закрыл ее. Он обратился к тому месту за черным нейлоном, где было ее лицо.
– Не закрывайте глаза, – предупредил он. – Я знаю, смотреть не на что, но, что бы ни случилось, не закрывайте глаза. Темнота и замкнутое пространство – вам не враги.
Он потащил сумку к воде. Море, пенистое и холодное, намочило его кроссовки, пока он искал в волнах лодку с офицером Со. Когда волны докатились до самого песка и дотянулись до сумки, она закричала – он никогда не слышал такого вопля. С дальнего конца берега на него упал луч света. Офицер Со услышал крик. Он подплыл ближе, и они вдвоем затащили сумку в лодку.
– Где Джил? – спросил офицер Со.
– Джил исчез, – ответил Чон До. – Он был рядом со мной, а потом испарился.
Они стояли по колено в воде, удерживая лодку. Огни города отражались в глазах офицера Со.
– Ты знаешь, что произошло с другими офицерами? – спросил он. – Нас было четверо. А остался я один. Остальные попали в Тюрьму номер девять – слышал о таком месте, человек из туннеля? Вся тюрьма – под землей. Это шахта, и тот, кто туда попадет, больше никогда не увидит солнца.
– Слушайте, можете пугать меня сколько хотите, но это ничего не изменит. Я не знаю, где он.
Офицер Со не унимался:
– Там железные ворота, ведущие в шахту. Как только ты пройдешь их, все кончено – внутри нет ни охранников, ни врачей, ни столовой, ни туалетов. Просто долбишь в темноте, а когда найдешь немного руды, тащишь ее на поверхность, чтобы обменять на еду, свечи и кирки. Даже тела оттуда не выносят.
– Он может быть где угодно, – ответил Чон До. – Он же говорит по-японски.
Из сумки донесся голос Румины.
– Я могу помочь, – сказала она. – Я знаю Ниигата, как свои пять пальцев. Выпустите меня, и, клянусь, я найду его.
Они не обратили на нее внимания.
– Кто он такой? – спросил Чон До.
– Избалованный сын какого-то министра, – ответил офицер Со. – Так мне сказали. Папаша отправил его сюда, чтобы сделать из него мужчину. Ну, знаешь – сын героя всегда размазня.
Чон До повернулся и взглянул на огни Ниигата.
Офицер Со положил руку ему на плечо.
– Ты солдат, – сказал он. – Когда приходит время кем-то жертвовать, ты первый попадаешь под раздачу.
Он снял ремешок с сумки и сделал петлю на одном конце.
– Джил затянул петлю на нашей шее. Теперь его очередь.
* * *
Чон До шел мимо складских помещений на удивление спокойный. Луна отражалась абсолютно одинаково в каждой луже; перед ним остановился автобус, водитель взглянул на него и не стал просить плату.
Автобус был пустой, если не считать двух старых корейцев в черном. Они все еще носили белые бумажные шляпы. Чон До заговорил с ними, но они покачали головами.
Без мотоцикла отыскать Джила в этом городе невозможно. Но тот, если хоть что-то соображал, давно уже должен был уехать на этом мотоцикле. Когда Чон До, наконец, повернул за угол и подошел к бару, где они пили виски, он заметил черный мотоцикл, блеснувший на обочине. Перекинув ногу через сиденье, он взялся за руль. Но ключа под бензобаком не было. Он обернулся к бару и через окно увидел Джила, болтающего с барменшей.
Чон До сел рядом с Джилом, который сосредоточенно что-то рисовал. Возле него лежала раскрытая коробочка акварельных красок. Джил окунал кисточку в стакан с водой фиолетово-зеленого цвета. Он рисовал пейзаж с бамбуковыми зарослями и тропинками, бегущими через каменистые поля. Джил взглянул на Чон До, затем окунул кисточку в воду и провел ею по желтой краске, чтобы выделить поярче бамбуковые стебли.
– Какой же ты тупой, – сказал ему Чон До.
– Это ты тупой, – ответил Джил. – Певица – у вас, зачем возвращаться за мной?
– А я вот вернулся, – сказал Чон До. – Давай ключи.
Ключи от мотоцикла лежали на барной стойке, и Джил бросил их ему.
Затем он покрутил пальцами в воздухе, чтобы ему налили еще. Подошла барменша. На ней было ожерелье Румины. Джил заговорил с ней, затем достал половину оставшихся денег и протянул их Чон До.
– Я сказал ей, что теперь платишь ты, – шепнул Джил.
Барменша налила три стакана виски, потом сказала что-то, что рассмешило Джила.
– Что она сказала? – спросил Чон До.
– Она сказала, что ты кажешься очень сильным, жаль, что трус.
Чон До посмотрел на Джила. Тот пожал плечами.
– Ну, может, я ей сказал, что мы с тобой подрались из-за девчонки. И я одолел бы тебя, если бы ты не выдрал мне волосы.
– Ты все еще можешь выпутаться из этого. Мы ничего не скажем. Клянусь. Мы просто вернемся, как будто ты никуда не сбегал, – проговорил Чон До.
– А что, похоже, что я куда-то бегу? – спросил Джил. – К тому же, я не могу бросить свою девушку.
Он протянул ей рисунок, и она повесила его на стену рядом с еще одним творением, сияя своим красно-белым ожерельем. Прищурившись, Чон До вдруг понял, что Джил нарисовал не пейзаж, а покрытую буйной растительностью карту минного поля.
– Значит – ты бывал на минном поле, – сказал он.
– Мать отправила меня в Мансудэ[8 - Мансудэ – творческое объединение в Пхеньяне. – Прим. пер.] изучать живопись, – сказал Джил. – Но отец решил, что минные поля сделают из меня мужчину, и нажал на кое-какие рычаги. – Джил усмехнулся при мысли о том, что надо пускать в ход связи, чтобы твоего сына отправили на верную смерть. – А я научился рисовать карты, вместо того чтобы отмечать на них мины.
Говоря об этом, он принялся за следующий рисунок – женщина с открытым ртом, освещенная снизу так, что ее глаза казались темными. Похожа на Румину, хотя невозможно было понять, поет она – страстно и напряженно или кричит перед смертью.
– Скажи ей, что ты выпьешь еще один, последний стакан, – сказал Чон До, протягивая барменше все иены.
– Мне очень жаль, – ответил Джил. – Действительно жаль. Но я никуда не пойду. Считай оперную певицу подарком и передавай ей привет.
– Это твой отец хотел заполучить ее, поэтому мы здесь?
Джил не ответил. Он стал рисовать портрет – себя с Чон До, и каждый держит большой палец вверх. На лицах – показные, фальшивые улыбки. Чон До не дал ему закончить.
– Пойдем, – приказал он. – Ты ведь не хочешь опоздать на караоке в Янгакдо или где вы там, избранные, развлекаетесь.
Джил не шелохнулся. Он вырисовывал мускулы на руках Чон До, делая их слишком выпуклыми, как у обезьяны.
– Действительно, – сказал Джил. – Я пробовал говядину, ел мясо страуса. Я видел «Титаник» и заходил в Интернет уже раз десять. Да, есть у нас и караоке. Каждую неделю там пустует стол, за которым собиралась одна семья, но ее больше нет, они исчезли бесследно, и песни, которые они пели, исчезли из автомата.
– Обещаю тебе, – сказал Чон До. – Вернись, и никто никогда не узнает.
– Вопрос не в том, пойду я с тобой или нет, – сказал Джил. – А в том, почему ты не идешь со мной.
Если бы Чон До хотел сбежать, он мог бы сделать это сотни раз. В конце туннеля достаточно только подняться по лестнице и потянуть дверь на пружине.
– Во всей этой мерзкой стране, – ответил Чон До, – единственное, что имело для меня какой-то смысл, – это корейские девушки, чистящие ноги японкам, стоя на коленях.
– Я могу отвезти тебя в посольство Южной Кореи завтра же. Туда поезд идет. Через шесть недель будешь в Сеуле. Ты им очень пригодишься, настоящая находка.
– Но твоя мать, твой отец, – сказал Чон До. – Их же отправят в лагерь.
– Неважно, как ты поешь караоке, все равно когда-нибудь выпадет твой номер. Это лишь вопрос времени.
– А как же офицер Со? Разве дорогой виски поможет тебе забыть, что он долбит руду в темноте, в Тюрьме 9?
– Из-за него и надо бежать оттуда, – возразил Джил, – чтобы не стать таким, как он.
– Что ж, он просил передать тебе привет, – сказал Чон До, накидывая нейлоновую петлю на шею Джилу и затягивая ее.
Джил опустил стакан с виски.
– Я всего лишь человек, – произнес он. – Просто никто, который хочет исчезнуть.
Барменша увидела ремень. Прикрыв рот рукой, она прошептала: «Хомо джанай».
– Думаю, это переводить не нужно, – сказал Джил.
Чон До дернул ремень, и они оба встали.
Джил захлопнул коробочку с красками и поклонился барменше.
– Соусенджин ни туресарареру йо, – сказал он ей.
Она сфотографировала их на свой телефон, а затем налила себе выпить и подняла стакан за Джила, прежде чем осушить его.
– Гребаные японцы, – сказал Джил. – Как их не любить! Я сказал, что меня похищают в Северную Корею, а ты посмотри на нее.
– Да, посмотри хорошенько, – сказал Чон До и взял ключ от мотоцикла с барной стойки.
* * *
Они пересекли берег и въехали прямо в волны, вздымаемые ветром, – черная лодка то поднималась, то стремительно опускалась, словно в пропасть. Все держались за спасательный трос, закрепленный по бортам, чтобы не свалиться в воду. Румина сидела на носу, руки связаны новым скотчем. Офицер Со накинул ей на плечи свою куртку – только это укрывало ее голое, посиневшее от холода тело.
Чон До и Джил сели на противоположные стороны лодки, но Джил не смотрел на него. Когда они вышли в открытое море, офицер Со приглушил мотор, чтобы услышать Чон До.
– Я дал ему слово, – сказал он офицеру Со. – Я обещал, что мы забудем, как он пытался бежать.
Румина сидела спиной к ветру, трепавшему ее волосы.
– Посадите его в сумку, – предложила она.
Офицер Со расхохотался.
– Наша оперная дива права, – заметил он. – Ты поймал дезертира, сынок. Он приставил ружье к нашей голове. Но не смог нас перехитрить. Скоро ты получишь свою награду, – сказала он. – Можешь уже предвкушать.
Мысль о награде, о том, чтобы отыскать мать и избавить ее от мучений в Пхеньяне, вызвала у него тошноту. В туннелях они иногда натыкались на газовую завесу. Ее невозможно обнаружить – просто начинается головная боль, и перед глазами мелькают красные точки. Он почувствовал это сейчас, под пристальным взглядом Румины. Ему вдруг показалось, что она имела в виду его, чтобы Чон До посадили в сумку. Но ведь не он избил ее и скрутил. И не его отец приказал похитить ее. Да и какой у него был выбор?
Не его вина, что он вырос в городке, где не хватало электричества, тепла и топлива, где фабрики стояли без дела, где трудоспособные мужчины либо находились в лагерях, либо умирали от голода, безразличные ко всему. Не его вина, что все мальчишки под его опекой умирали от голода, холода и одиночества, даже не надеясь, что когда-нибудь их возьмут тюремщиками или запишут в отряд самоубийц.
Петля все еще висела на шее Джила. Ради смеха офицер Со нагнулся и рванул ее изо всех сил, чтобы затянуть потуже.
– Я бы скинул тебя за борт, – сказал он. – Но тогда я не увижу, что они с тобой сделают.
Джил вздрогнул от боли.
– Чон До теперь знает, как это делается, – заметил он. – Этот парень займет ваше место, а вас отправят в лагерь, чтобы вы не болтали обо всем этом.
– Ты ничего не знаешь, – ответил офицер Со. – Ты изнежен и слаб. Я придумал эту игру, черт возьми. Я похитил личного суши-повара Ким Чен Ира. Я вырвал личного врача нашего Дорогого Вождя прямо из больницы в Осаке, среди бела дня, вот этими руками.
– Вы не понимаете, что такое Пхеньян, – настаивал Джил. – Как только другие министры увидят ее, им всем захочется иметь собственных оперных певиц.
Холодные белые брызги обдали их. Румина жадно вдохнула воздух, словно любая мелочь могла лишить ее жизни. Она обернулась к Чон До, сверкнув глазами, собираясь что-то сказать, слово вот-вот слетит с ее губ.
Чон До достал американские очки. Надев их, он увидел синяки у нее на шее, распухшие и побагровевшие запястья, стянутые скотчем. Он заметил обручальное кольцо и шрам от кесарева сечения. Она продолжала буравить его взглядом. Ее глаза – они видели решения, которые он принимал. Они видели, что именно Чон До выбирал, кто из сирот будет есть первым, а кому достанутся жалкие остатки. Они видели, что это он решал, кому спать рядом с печкой, а кому – в коридоре, где бродила чума. Он отбирал мальчишек на завод, где те ослепли от электропечи в плавильном цехе. Он отбирал мальчишек, которых отправили на химзавод, когда небо пожелтело. Он отправил Ха Шина, немого мальчика, не способного отказать, чистить цистерны на лакокрасочной фабрике. Именно Чон До вложил багор в руки Бо Сона.
– Разве у меня был выбор? – спросил он ее. Ему правда надо было это узнать, так же как судьбу тех юноши и девушки из ее арии.
Она подняла ногу – в кромешной тьме блеснул красный лак на ногтях. Произнеся какое-то слово, она ударила его ногой в лицо.
Кровь потекла по его рубашке – по рубашке того парня, которого они похитили с берега. Ноготь на большом пальце рассек ему десну, но это ничего – ему стало лучше, теперь он понял слово, которое замерло тогда у нее на губах. Не надо говорить по-японски, чтобы понять слово «смерть». Так заканчивалась и опера, он был уверен. Вот что случилось с юношей и девушкой в лодке. На самом деле их история не была печальной. Это была любовная история – юноша и девушка, по крайней мере, знали свою судьбу, и они никогда не будут одиноки.
Впереди их ждали новые похищения – год за годом. Была престарелая женщина, на которую они напали на берегу острова Нишино. Она закатала штаны и смотрела в фотоаппарат, установленный на трех деревянных ножках. У нее были седые, растрепанные волосы, и она пошла с ними, не сопротивляясь, – в обмен на портрет Чон До. Был японский климатолог, которого они отыскали на айсберге в проливе Цугару. Они забрали все его научное снаряжение и красный каяк. Был и фермер на рисовом поле, инженер, проектирующий дамбы, и женщина, которая призналась, что пришла на берег утопиться.
А потом похищения прекратились – так же неожиданно, как и начались. Чон До направили в языковую школу, где он должен был целый год учить английский. Он спросил дежурного офицера, считается ли новое назначение вознаграждением за то, что он не позволил сыну министра сбежать. Офицер взял старую военную форму Чон До, его книжку с карточкой на алкогольные напитки и купоном на проституток. Увидев, что книжка заполнена почти до конца, он улыбнулся. «Конечно», – сказал он.
Маджон-ни, в горах Онджин, оказался намного холоднее Чхонджина. Чон До радовался, что приходилось носить голубые наушники, потому что они заглушали бесконечный грохот танковых учений расположенной здесь Девятой механизированной роты. В школе никто не горел желанием учить Чон До английскому. Он просто транскрибировал, учил слова и грамматику по записям в наушниках, а затем печатал все это – буква за буквой – на пишущей машинке. «I would like to purchase a puppy», – говорил женский голос в наушниках, и Чон До печатал это. Под конец в школе появился настоящий учитель – печальный человек, склонный к депрессии, которого Пхеньян вызвал из Африки. Он не говорил по-корейски и постоянно задавал ученикам мудреные вопросы, на которые невозможно было ответить, что помогло им мастерски овладеть вопросительными предложениями.
Целый год Чон До удавалось избегать ядовитых змей, занятий по самокритике и столбняка, который поражал солдат почти каждую неделю. Начинался он вполне безобидно – поцарапаешься о колючую проволоку, порежешься о край жестяной банки, а потом поднимается температура, начинается дрожь и, наконец, происходит спазм мышц, после которого тело становится скрюченным и одеревеневшим настолько, что его невозможно положить в гроб. За такие достижения Чон Дон получил в награду пост радиста на борту рыболовного судна «Чонма», для прослушивания военных сообщений в Восточном море. Его разместили в кормовом трюме, в стальной комнате, где помещались только стол, стул, пишущая машинка и радиоприемники, выкраденные с затонувших во время войны американских самолетов. Трюм освещался только зеленоватым свечением прослушивающего оборудования, которое отражалось в сочившейся из-под двери воде, отчего пол всегда был скользким. Даже после трех месяцев пребывания на корабле Чон До не мог не представлять себе того, что находится по другую сторону этих металлических стен: помещения с плотно уложенной рыбой, жадно глотающей воздух в ледяном сумраке.
Они пробыли в международных водах семь дней, опустив северокорейский флаг, чтобы не нарваться на неприятности. Сначала гнались за глубоководной макрелью, затем за косяками пугливой скумбрии, которая поднималась на поверхность в редких лучах солнца. А теперь охотились на акул. Всю ночь «Чонма» преследовала акул, закинув ярус с сотнями крючков на краю морской впадины, а на рассвете Чон До услышал скрежет лебедки и шлепки – акул поднимали из воды и бросали на палубу.
От заката до рассвета Чон До прослушивал повседневные радиосообщения: в основном их передавали рыболовецкие суда, паром, шедший из Уичи во Владивосток, и даже две американки, которые совершали кругосветное плаванье, – одна гребла ночью, другая днем, опровергая предположения команды о том, что они направились в Восточное море, чтобы заняться друг с другом сексом.
В снастях «Чонма» скрывалась мощная решетчатая антенна, а над штурвалом – направленная антенна, вращающаяся на 360 градусов. США, Япония и Южная Корея – все они зашифровывали свои военные передачи, так что слышны были лишь обрывки слов и скрежет. Но сколько этого скрежета, откуда и когда – видимо, имело большое значение для Пхеньяна. Тщательно задокументировав это, Чон До мог слушать все, что хотел.
Команде корабля не нравилось его присутствие на борту. У него приютское имя, и всю ночь он стучит на своей пишущей машинке в кромешной тьме. Словно из-за человека, чья задача – распознавать и фиксировать любые признаки опасности, вся команда – молодые парни из порта Кинджи – тоже чувствовали в воздухе опасность. Да еще и капитан. У него были свои причины опасаться, и каждый раз, когда Чон До заставлял его менять курс, чтобы отследить необычные сигналы, ему приходилось сдерживать раздражение по поводу такого невезения – прослушки на борту. Только когда Чон До стал рассказывать команде о приключениях двух американок, совершающих кругосветное плаванье, отношение к нему изменилось.
