скачать книгу бесплатно
– Тогда нет ничего удивительного, что он обернулся и смотрел на вас. Разве вы не заметили, что это литые шины?
Он протянул руку и проверил. Никогда раньше не приходилось ему слышать про автомобили на литых шинах.
– Лучше скорее уехать, – сказала она, открывая дверцу. – Это плохое начало.
– Полиция, наверное, ничего еще не знает.
– Нет, но когда узнает, то полисмен вспомнит про нас.
Кинлоха удивила ее уверенность.
– И! – пожал он плечами. – Дело, может быть, нашумит немного в Илинге, а потом…
Странный звук прервал его, Кинлох не верил ушам. Она смеялась. Но ей не было весело. Это он ясно почувствовал. Смех оборвался внезапно.
– Чего вы смеетесь? – спросил он резко. – Смеяться нечему.
– Я не смеялась.
Кинлох почувствовал подозрение.
– Ведь, это было в Илинге?
– Да.
– Ну?
– Если бы… если бы шум поднялся только в Илинге! – вздохнула она.
Кинлох помолчал и сказал:
– Уезжайте… Вы, как будто, не плохая женщина, а мое общество слишком опасно.
– Нет. Я не могу оставить вас здесь.
Голос звучал решительно. Но Кинлох подумал, что она говорит так из женской слабости, не отдавая отчета в опасности.
– Милая, взгляните на меня, а затем посмотрите на себя. Ну, разве мы пара… чтобы вместе сидеть в автомобиле? Всякий обратит на это внимание. Разница слишком бросается в глаза.
– Тогда нужно как-нибудь разницу сгладить. Во всяком случае, оставить вас здесь я не смею. Вас поймает полиция.
Кинлох стоял, сознавая, что боль в голове мешает ему обдумывать положение. Пока он размышлял нерешительно, женщина крикнула:
– Боже мой, этот полисмен возвращается сюда. Я так и думала. Садитесь скорее!
Кинлох влез в машину и ощупью нашел место. Машина рванулась и полетела стрелой.
В течение получаса они молча носились по дорогам. Кинлох боялся, что от неосторожного слова нервы женщины опять разыграются. По ухабам и особенностям дороги он понял, что они давно съехали с шоссе. Наконец, она начала дышать спокойнее и слегка замедлила ход. Кинлох недоумевал, чем все это кончится. События развивались с необыкновенной быстротой.
– Куда вы меня везете?
Она ответила твердо:
– Туда, где я сама собираюсь остановиться на некоторое время… маленькая глухая деревня на вершине этого холма. Усадьба, окружена большим парком и чугунной решеткой. От нее до деревни около мили. Нас никто не заметит.
– А потом?
– Там есть дом… моих знакомых, которые проводят там лето. Старуха-соседка хранит ключ. Она знает меня и пустит. Вам придется пожить там несколько дней, пока вы поправитесь, и мы узнаем, что случилось, и напала ли полиция на какой-нибудь след… О том, что вы там будете жить, никому знать не нужно.
– Как называется деревня?
Она промолчала в нерешительности.
– Не хотите говорить?
Так как она продолжала молчать, то он прибавил с усмешкой:
– Ладно! Я знаю, что это недалеко от Чичестера.
Слова слепого поразили ее и испугали.
– Почему вы так думаете?
– По колокольне, часы на которой пробили шесть, и по времени, которое прошло с тех пор. Кроме того, мы все время поднимаемся с холма на холм, а может это быть только в Суссексе.
Помолчав, она сказала:
– На вашем месте я не пыталась все это разузнать.
Было ясно, что она решила сообщать ему как можно меньше информации. Хорошо, пусть так и будет. После слез и волнения, она, очевидно, пришла в себя. Принимая меры предосторожности, она учитывала теперь слепоту пассажира.
Близ деревни она высадила его на опушке рощи и уехала разговаривать со старухой. Задача, видно, была нелегкая, потому что отсутствовала она около двух часов. Вернувшись, она принесла еду. Старуха, тем временем, приводила дом в порядок. Неожиданный визит не удивил ее. Городская публика вообще ведет себя странно, даже когда не вполне сходит с ума. Все это она рассказала, пока Кинлох с аппетитом уплетал бутерброд с холодным мясом. Но говорила она так, что при всем желании догадаться о том, куда она привезла его, он не мог.
– Как называется деревня? – спросил он, забыв, что раз уже не получил отказ.
– Я называю ее Минни.
По ее тону он понял, что так деревню никто, кроме нее, не называет.
Он обратил внимание еще на одну вещь: говорила она быстро и много, но временами слова обрывались. Видно, она напряженно о чем-то думала. Мысли были нервные, тревожные и спутанные. Во время пауз из глубины рощи доносился топор дровосека.
Пройти в дом, разумеется, Кинлох не мог до наступления темноты. Стало быть, придется в роще ждать сумерек. Когда женщина ушла, ничто не мешало предаться размышлениям. Мысль вернулась к событиям в Илинге. С какой целью человек в меховой шубе шантажировал другого? Бомон – вряд ли это было его настоящее имя – писец попрошайка с Раутон-стрит, рассказывал множество историй на эту тему. Нет, сам Бомон шантажом не занимался. Он признавался, что кишка у него «слишком тонка». Но по нынешним временам, это самое прибыльное дело. Хотя опасное. Бомон говорил еще одну вещь: почти во всех случаях шантажа бывает замешана женщина. Женщина из высшего света, готовая выложить большие деньги, чтобы спасти свою репутацию. Мысль Кинлоха обратилась на ту, которая только что оставила его. Не из-за нее ли и вышла вся история? Она, очевидно, знала, для чего мужчины встретились ночью. Но вмешалась слишком поздно. Туман задержал, вероятно. Человек, несомненно, явился с намерением убить. Человек, способный убить одним ударом, – а Кинлох слишком часто слышал предсмертные вздохи, чтобы не сомневаться, что хозяин испустил дух от первого же удара – берет нож только тогда, когда идет заведомо на мокрое дело.
Кинлох с содроганием вспомнил, что его рука попала в лужу крови через секунду после удара.
При этой мысли он выронил трубку изо рта и сел под деревом. Не оставил ли он там следов? Человек, сознательно предпочитавший бесшумный нож громкому револьверу, сумел, разумеется, скрыться бесследно. А Кинлоху было не до того… Со страхом он вспомнил, что на месте преступления осталась трость.
Да, конечно, безопаснее переждать где-нибудь несколько дней. Какая ни была бы глухая деревня, а газеты все-таки приходят. Тут в безопасности можно будет следить за развитием следствия. Никто не видел, как они приехали сюда, и никто не будет знать об его присутствии в усадьбе. Так, по крайней мере, она сама сказала. Это хорошо, потому что так он, может быть, узнает подробнее о деле. О деле и о ней самой. Любопытство разбирало Кинлоха. Первое чувство антипатии прошло. Женщина была не такой, как он думал вначале. Во всяком случае, разобраться ближе не мешает.
Холодно и неуютно лежать на траве под деревом. Но в жизни Кинлоха бывало и хуже.
Утешала мысль, что, пусть январские дни прохладные, но зато короткие.
Глава IV
Очнулся он от шороха шагов в траве и понял, что задремал. Легкая рука тронула его плечо.
– Идем, – тихо сказал женский голос, – теперь можно.
– Темно? – удивился он.
– Да… уже ночь.
С трудом поднялся он и размял руки и ноги, затекшие от холода и долгого лежания. Рана на голове заныла. Взяв Кинлоха под руку, женщина уверенно повела его сначала по полю, потом по дороге.
Шагая рядом, он слышал, как взволнованно билось ее сердце. Она боялась новых опасностей или вспоминала о событии в Илинге? Через несколько минут они вошли в ворота усадьбы.
– Теперь быстрее, – шепнула она, – тут открытое место, и нас могут увидеть.
Рука ее сжалась крепче на плече Кинлоха. Быстро увлекая его вперед, женщина оглядывалась с испугом. Вокруг стояла тихая, неподвижная ночь. Жители деревни Минни, наверное, уже легли спать. Не зная, куда его ведут, и что ждет его в неизвестном доме, Кинлох испытывал неприятное, тошнотворное чувство. Прежде, чем он успел разобраться в этом, он очутился на крыльце.
Впустив его в дом и закрыв дверь на цепь и чугунные засовы, женщина вздохнула с облегчением. Обессилев от волнения и страха, она упала в кресло. Предоставленный самому себе, Кинлох ощупью нашел стул. Мебели в комнате было мало. В камине горел огонь. Кинлох с наслаждением впитывал в себя тепло от пылавших поленьев. Согретая кровь начинала циркулировать. Головная боль утихла. Кинлох возвращался в нормальное состояние.
Первой заботой женщины после того, как она передохнула, было перевязать его раненую голову. Она сняла бинты, состригла ножницами волосы вокруг раны, тщательно промыла и снова наложила повязку. Действовала она, как опытная медсестра. Вероятно, работала где-нибудь сестрой милосердия во время войны. Затем по звукам Кинлох догадался, что она приступила к приготовлению ужина.
Несколько минут спустя, когда он грел руки возле камина, она подошла и опустилась на колени около пламени.
– Как вы себя чувствуете?
– Подобно баранине, размораживаемой на огне.
Этим он хотел сказать, что ему все еще было холодно. Но она больше обратила внимание на первое слово и заметила:
– Вы не должны винить себя за то, что случилось.
Голос ее звучал моложе, чем раньше.
Винить себя! Вот уж действительно! Хотел бы он, чтобы человек, ударивший его, пришел сюда. Он поговорил бы с ним насчет вины. Рано или поздно он, все равно, сведет с ним счеты… Он задаст ему такую взбучку, что тот будет помнить! Но о своих намерениях слепой молчал.
– Именно, как баран, – сказал он. – Отвратительная роль…
Она поправила поленья в камине. По ее механическим движениям было понятно, что она серьезно размышляла. О чем?.. Поднявшись с колен, она молча оставила его.
Кинлох напряженно прислушивался, пытаясь узнать, нет ли еще кого-нибудь в доме. Первым чувством, вернувшимся к нему после того, как он пришел в нормальное состояние, было любопытство. Его интриговала эта женщина. То, что она с головой замешана в это истории, было ясно. Ясно было так же, что она увезла его для того, чтобы облегчить положение убийцы. Стало быть, она была, если не преступницей, то соучастницей. Интересно, кто она такая и как выглядит. Об этом он сейчас думал больше, чем о ее роли в илингской трагедии. У людей, потерявших зрения, прочие чувства приобретают необыкновенную остроту. Слух улавливает звуки, недоступные нормальному человеческому уху, осязание обладает силой ясновидения. К этому нужно прибавить острое воображение и память. Люди, считающие слепых беспомощными существами, ошибаются. Они правы, поскольку речь идет об одном из пяти чувств: зато в отношении четырех других слепые имеют преимущество.
Можно было подумать, что Кинлох, стараясь представить себе образ этой женщины, ставил невозможную задачу. Он не разделял такого мнения. Наоборот, многое уже было ясно. Сидя около камина, он спокойно и методически искал ответы на разные вопросы. Никакого чувства признательности он не испытывал. Если она вытащила его из трудного и опасного положении, то сделала это не ради него, а в своих собственных интересах. Она боялась оставить в Илинге неудобного свидетеля. Полиция, арестовав Кинлоха, могла бы поверить его рассказу. Тогда положение ее друга и ее собственное могло стать чересчур опасным.
Женщина, по-видимому, много думала и никак не могла успокоиться. Почему она привезла его в деревню Минни? Потому, вероятно, что с этим домом связаны воспоминания о счастливом прошлом, и тут легче, и спокойнее думать о настоящем. Ответить на этот вопрос Кинлох, впрочем, не мог. Женщина была не расположена к откровенности. Наоборот, было ясно, что она старалась говорить, как можно меньше. Видно, она не переставала наблюдать за невольным гостем, потому что после ужина, когда он хотел вернуться к камину, она решительно взяла его под руку и вывела из комнаты.
– Пора спать, – сказала она. – А дальнейшие планы можно обсудить завтра.
Утром Кинлох убедился, что даже в этой одинокой усадьбе нельзя считать себя в безопасности. Очень рано его разбудил громкий стук в дверь. Пора завтракать. Голос женщины звучал решительно и нетерпеливо: она привыкла командовать. Но ему не хотелось так рано вставать. Давно он не нежился в такой мягкой, теплой постели. А когда он встал и потрогал рукой щетину на подбородке, всякая охота выходить из комнаты пропала. Он рад был, что не мог видеть в зеркале, на что стал похож.
За завтраком она сказала, что скоро придет старуха, делать уборку. Ему придется просидеть часа два взаперти в пустой комнате. Так, как старухе известно, что комната пуста, убирать ее она не будет. Посидеть взаперти, разумеется, не трудно, но все-таки… Положение, оказывается, не было так просто. Не успели они покончить с завтраком, как старуха уже стучалась на крыльце. От желания угодить, она пришла раньше времени. Кинлоха поспешно втолкнули в тесный чулан где-то в конце коридора. Дверь за ним захлопнулась, в замке повернулся ключ. Кинлох слышал через дверь, как вошла старуха.
– Доброе утро, мадам. Я пришла пораньше, потому что думала, не случилось ли чего после первой ночи.
– Вы очень милы миссис Спеддинг. Но что могло случиться? Вы думали, что я могла сжечь ветчину или пролить молоко?
Миссис Спеддинг усмехнулась.
– Нет, барышня, я не думала… Но я не знаю, умеете ли вы готовить. Я думала, что, может быть, вам страшно было спать одной в доме, особенно после всех этих историй с ворами и грабителями, о которых пишут в газетах.
Молодая женщина рассмеялась. Кинлох знал, что она стояла, прислонившись спиной к двери чулана, и боялась явившуюся уборщицу больше, чем миссис Спеддинг могла предполагать. Боялась она так же и того, что могла нечаянно выболтать словоохотливая старуха.
– Ну, видите, а мне не было ни капельки страшно, – ответила она храбро.
Но по сорвавшемуся голосу Кинлох понял, что она дрожала от ужаса. Старуха, однако, ничего не замечала.
– Нет, барышня… простите, барыня… все-таки, цвет лица у вас другой. Бледная вы какая-то. Вчера я думала, что это с дороги, а сегодня вижу, что вообще пропал ваш румянец. Уж не больны ли вы?
Голос старухи вдруг оборвался. Наступила жуткая пауза. Раздался робкий, испуганный вопрос:
– Что, с вами, миссис Спеддинг?
– Я думала, вы одни приехали.
Что увидела старуха, Кинлох не мог понять. Ясно было, что игра провалилась.
– Почему вы думаете, что я не одна?
– Стол накрыт на двоих… две чашки от кофе!..
После новой паузы старуха рассмеялась.
– Ага, я понимаю… Вы вчера пили кофе и не убрали. Вот это вчерашняя чашка, а вот это сегодняшняя…
– Я вчера очень устала, миссис Спеддинг.
Старуха зазвенела посудой, приступив к уборке. Кинлох напряженно прислушивался, ожидая нового замечания. Старуха должна была видеть, что обе чашки не успели остыть.
– Тут вы, даст Бог, быстро поправитесь, – болтала миссис Спеддинг. – Помните, как вы гуляли, когда были девочкой?
Она вздохнула и продолжала растроганным голосом:
– Мы не забыли вас, мисс Стелла. Господи, что тут было в деревне, когда увидели в газетах вашу фотографию по случаю свадьбы! Толпат – вы помните Толпата, который служит на почте? – читал газету и даже не понял, что это вы. Разве у мужчин есть глаза? Как только миссис Пребль увидела фотографию, она сразу сказала: «Да это наша мисс Стелла!» Она сразу же вырезала снимок и потом всем показывала. Очень хорошая фотография, помните? Вы выходите из церкви в подвенечном платье, а перед вами стоят офицеры и держат над головой обнаженные шпаги. И лицо у вас было такое счастливое, такое счастливое! По одной улыбке нельзя было не узнать вас. Я как увидела улыбку, так сейчас же сказала: «Господи Боже, да это…»
Дверь чулана, в котором сидел Кинлох, слегка треснула от тяжести прислонившегося тела. Слух его поймал звук, похожий на вздох или глухое рыдание. Миссис Спеддинг, занятая уборкой и собственной болтовней, ничего не слышала.
