скачать книгу бесплатно
Священик вынул из ведерка служки палочку с набалдашником и потряс над гробом. Потом зашёл с другого края и снова потряс. Затем вернулся и положил её обратно в ведерко. Чтоб не просыхала, как и ты, пока не откинулся. Всё предначертано: иным он не мог быть.
– Et ne nos inducas in tentationem.
Служка голосил ответы в терцию. Я часто думал, что лучше б фальцетом, нанимать служками мальчиков. Лет до пятнадцати. Потом уж, конечно…
Это, наверное, святая вода. Набрызгивал сон ею. Ему, должно быть, уже в печёнках сидит, тряси этой штукой над всеми трупами, что сюда натащат. Хорошо ещё хоть не видно над чем он её трясет. Каждый Божий день свежая партия: мужчины средних лет, старухи, дети, женщины умершие при родах, бородатые бедняки, лысые бизнесмены, чахоточные девицы с воробьиными грудками. Год напролёт бормочет над каждым эту молитву и побрызгивает сверху водицей: баюшки-бай. Теперь вот и на Дигнама.
– In paradisum.
Сказал, что он отправится в рай, или уже там. Нудная работёнка. Но что-то ж надо говорить.
Священик закрыл свою книгу и отошёл, сопровождаемый служкой. Корни Келехер отворил боковую дверь и вошли могильщики, снова подняли гроб и погрузили на свою повозку. Корни Келехер дал один венок мальчику, а другой шурину. Все потянулись через боковую дверь на тёплый серый воздух. М-р Цвейт вышел последним, укладывая свою газету обратно в карман. Он сумрачно уставился в землю, пока гробовозка не отъехала влево. Металлические колеса с резким хрустящим скрипом давили гравий и стадо тупоносых ботинков потянулись за тележкой вдоль улочки из надгробий.
Ты ри ты ра ты ри ты ра ты ру. Господи, что это я: тут петь не положено.
– Надгробье О'Коннела,– признес м-р Дедалус негромко.
Мягкие глаза м-ра Повера поднялись к верхушке высокого конуса.
– Покоится,– отозвался он,–среди своего народа, старина О'Кон. Но сердце его похоронено в Риме. Сколько разбитых сердец лежит тут, Саймон!
– Вон там её могила, Джек,– сказал м-р Дедалус.– Cкоро и я вытянусь рядом с ней. Пусть Он приберёт меня, когда Ему будет угодно.
Он тихо сломленно завсхлипывал, чуть спотыкаясь на ходу. М-р Повер взял его под руку.
– Ей лучше там, где она теперь,– сказал он доброжелательно.
– Наверно, так оно и есть,– ответил м-р Дедалус со слабым охом.– Она, конечно же, на небесах, если только они есть, небеса эти.
Корни Келехер ступил в сторону из своего ряда, пропуская провожающих топать мимо.
– Печальный случай,– начал м-р Кернан вежливо.
М-р Цвейт прикрыл глаза и дважды скорбно склонил голову.
– Все уже одевают шляпы,– сказал м-р Кернан.– Полагаю, нам тоже можно. Мы замыкающие. Кладбище коварное место.
Они покрыли головы.
– Их преподобный сударь отбарабанил службу как-то слишком наспех, вам не кажется?– сказал м-р Кернан с упреком.
М-р Цвейт отважно кивнул, глядя в проворные кровянистые глаза. Тайные глаза, тайные соглядотайные глаза. Масон, наверно: хотя кто знает. Опять с ним рядом. Мы замыкающие. В одной лодке. Наверно, ещё что-нибудь скажет.
М-р Кернан добавил.
– Служба ирландской церкви, как она ведётся в Монт-Жероме, проще и более впечатляюща, надо признать.
Для поддержания разговора, М-р Цвейт отметил различие языков.
М-р Кернан торжественно провозгласил:
– Я есмь воскресение и жизнь! Такое затрагивает человека до глубочайших уголков сердца.
– Безусловно,– сказал м-р Цвейт.
Твоё-то, может, и затронет, но что за дело малому в яме два с половиной на полтора метра пятками вниз от незабудок? Ему уже не затронет. Средоточие любовных чувств. Разбитое сердце. Насос, если уж на то пошло, перекачивает тысячи галлонов крови каждый день. В один прекрасный день – хрясь! тут тебе и крышка. Много их тут понавалено: сердец, печёнок, лёгких. Старые ржавые насосы: и больше ничего. Воскресение и жизнь. Раз уж ты умер, то умер. А эта идея насчёт Судного Дня. Вытряхивать их всех из могил. Гряди, Лазарь! А он вышел только пятым и потерял работу. Подъём! Последний день! И каждый малый шарит вокруг за своей печёнкой и гляделками и прочим снаряжением. В то утро собрал всю свою хренотень. В черепе сикель пыли. Сто семнадцать грамм – сикель. Этрусская мера.
Корни Келехер подстроился к их шагу.
– Всё прошло по первому классу А,– сказал он.– Верно?
Он глянул на них своими тягучими глазами. Полицейские плечи. С твоим туралум туралум.
– Как положено,– ответил м-р Кернан.
– Правда ж? А?– сказал м-р Келехер.
М-р Кернан заверил его.
– Кто это там сзади с Томом Кернаном?– спросил Джон Генри Ментон.
Нед Ламберт оглянулся.
– Цвейт,– сказал он.– Мадам Марион Твиди, если знали, то есть знаете, сопрано. Она его жена.
– Как же, как же,– сказал Джон Генри Ментон.– Давненько её не видал. Красивая была женщина. Я танцевал с ней, погодите-ка, пятнадцать, не то семнадцать лет назад у Мэта Диллона. Было за что подержаться.
Он посмотрел назад через остальных.
– И что же он такое?– спросил он.– Чем занимается? Кажется, что-то писчебумажное? Однажды на вечеринке я, помнится, продул ему в шары.
Нед Ламберт улыбнулся.
– Да, занимался,– сказал он.–У Виздома Хелиса. Коммивояжером промакательной бумаги.
– Ради Бога,– сказал Джон Генри Ментон,– и что её дернуло выйти за такую мелкую сошку? Она тогда была резвушкой.
– Такой и осталась,– сказал Нед Ламберт.– А он занимается рекламными объявлениями.
Крупные глаза Джона Генри Ментона уставились вперёд.
Тележка свернула в боковую аллею. Дородный мужчина, в засаде средь трав, приподнял свою шляпу, воздать честь. Могильщики коснулись своих кепок.
– Джон О'Коннел,– сказал м-р Повер довольно.– Уж он-то друзей не забывает.
М-р О'Коннел пожал всем руки в молчании. М-р Дедалус сказал:
– Опять я к вам с визитом.
– Саймон, дорогой мой,– ответил смотритель приглушённым голосом.– Как бы мне хотелось, чтоб вы никогда не нуждались в моих услугах.
Салютнув Неду Ламберту и Джону Генри Ментону, он тоже влился в процессию рядом с Мартином Канинхемом, поигрывая парой ключей за спиной.
– Вы уже слыхали свежий,–спросил он их,– про Малхая из Кумби?
– Я – нет,– ответил Мартин Канинхем.
Они сообщнически сблизили шёлковые цилиндры и Гайнс тоже насторожил своё ухо. Смотритель кладбища закрючил оба больших пальца на золотую цепочку своих часов и приличным тоном заговорил к их отсутствующим улыбкам.
– Рассказывают,– повёл онак два пьянчуги явились сюда туманным вечером, проведать могилу приятеля. Спросили Малхая из Кумби, им сказали где похоронен. Поплутали в тумане, но могилу-таки нашли. Один из них читает имя: Теренс Малхай. Второй стоит и моргает глазами на статую Спасителя нашего, что там поставили по заказу вдовы.
Похоронщик мигнул на одно из надгробий, мимо которого они проходили.
– И, наморгавшись на святой образ, заявляет: ни хрена похожего на Малхая. Тоже мне, скульптор называется.
Вознагражденный их улыбками, он приотстал и заговорил с Корни Келехером, принимая от него квитанции, поворачивая и просматривая их на ходу.
– Это он специально,– объяснил Мартин Канинхем у.
– Понимаю,– ответил Гайнс,– вполне понимаю.
– Чтоб приободрить,– продолжил пояснение Мартин Канинхем.– Душевная поддержка: добряк до чёртиков.
М-р Цвейт любовался цветущим торсом похоронщика. Все стараются поддерживать хорошие отношения. Порядочный малый, Джон О'Коннел, неподдельно первый сорт без примесей. Ключи: как в рекламе Ключчи: и никаких опасений что кто-то смоется, не надо сторожить на выходе. Habeat corpus. Отыщу ту рекламу после похорон. Я не в Болзбридж адресовал конверт с письмом к Марте, когда она подошла? Надеюсь, не застрянет в отделе мёртвых писем. Если б ещё побрился. Седоватая щетина. Это первый знак: появляется седина в щетине и портится характер. Серебристые нити в сером. Каково его жене. Удивляюсь, как он вообще надумал сделать предложение какой-то девушке. Выйти и жить на кладбище. Пыжился перед ней. Сперва, должно быть её возбуждало. Ухаживанье смерти… Ночные тени, что колышутся тут, и все эти штабеля мертвецов. Мгла готовых могил, а Дэниел О'Коннел, наверное из той же ветви, кто это мне говорил, будто он нагуляный, тем не менее, великий католик, как титан во мгле. Сумасброд. Газ могил. Приходится её забавлять, чтоб не шарахалась. Женщины особо чувствительны. Расскажи ей историю с привидениями в постели чтоб слаще спалось. Тебе встречались привидения. Ну, было. Ночь непроглядная. Часы вот-вот пробьют двенадцать. Но целуются как надо, если толком подзавесть. Проститутки на турецких кладбищах. Выучиваются чему угодно, если брать молодыми. Тут можно подцепить молодую вдову. Так устроены люди. Любовь среди надгробий. Ромео. Приправа к наслаждению. Буйство жизни в царстве смерти. Встреча двух крайностей. Будоражить бедных мертвецов. Запах шашлыка для голодающего, что изгрыз уж собственные потроха. Охота дразнить людей. Молли хотелось заняться этим перед окном. Как бы там ни было, а восьмерых детей он настругал.
Вот кто навидался как их тут зарывают, делянку за делянкой. Священные поля. Больше влезет, если хоронить их стоя. Сидя или на коленях не получится. Стоя? В один прекрасный день почва проседает и на поверхности торчит голова покойника вместе с указующей рукой. Тут вся земля, должно быть, как пчелиные соты, в продолговатых таких ячейках. Но порядок держит, всё чин чином, трава подстрижена, дорожки. Майор Гэмбл свой сад называет "мой Монт-Жером". Так оно и получается. Должно быть цветы сна. Из гигантских маков, что растут на китайских кладбищах, получают самый лучший опиум, мне Мастиански говорил. И Ботанический Сад тут совсем рядом. Это кровь впитываясь в землю даёт новую жизнь. Та же идея, что в росказнях про евреев убивших юного христианина. Каждого по своей цене. Хорошо сохранившийся упитанный труп джентельмена-эпикурейца клад для фруктового сада. Торги. За останки Вильяма Вилкинса, счетовода-бухгалтера, недавно скончавшегося, три фунта тринадцать и шесть. Спасибочки.
Почва точно станет лучше на трупном удобрении, кости, плоть, ногти, склепы. Жуть. Зеленеет, розовеет, разлагаясь. В сырой земле гниёт быстрее. Сухощавое старичьё не так сразу. Потом, типа, жирные сорта сыра. Начинают чернеть, сочиться жижей. И усыхают. Смертомоль. Конечно клетки, или как там их, продолжают жить. Меняются. Практически живут вечно. Нечем питаться, питаются собой.
Но на них, должно быть, разводиться пропасть личинок. И почва тут, небось, аж кишит ими. Сразу голову закружат. Вмиг утратишь ум и толк. Эти девушки на пляже. Как он по-хозяйски озирается. Даёт ему ощущение власти, видеть как остальные отправляются под землю раньше. Интересно, как он вообще смотрит на жизнь. Его кладбищенские шуточки: чтобы взбодриться. Хотя бы та, про обмен сообщениями. Спуржен отправлен на небеса сегодня в 4 утра. В 11 вечера закрываемся. Ещё не прибыл. Петр. Сами-то мертвецы, во всяком случае мужчины, не прочь услыхать шутку-другую, да и женщины – узнать что нынче в моде. Сочная груша, или дамский пунш: горячий, крепкий, сладкий. Прогнать сырость. Надо ж когда-то и посмеяться, хотя бы так. Могильщики в ГАМЛЕТЕ. Доказательство глубочайшего знания людского сердца. Не смеют шутить о мёртвых на протяжении хотя бы пары лет. De mortuis nil nisi prius. Сперва пусть кончится траур. Трудно представить его личные похороны. Смахивает на шутку. Говорят, если прочтёшь некролог о себе, потом долго жить будешь. Придаёт второе дыхание. Новое издание жизни.
– Сколько у вас на завтра?– спросил смотритель.
– Двое,– сказал Корни Келехер.– На полдесятого и в одиннадцать.
Смотритель положил бумаги в карман. Тележка замерла. Провожающие разделились и, осторожно обходя могилы, обступили яму по краям. Могильщики поднесли гроб и поставили рядом, завести под него верёвки.
Хоронят его. Пришли мы Цезаря похоронить. Его мартовские иды, или июньские. Не знает кто тут собрался, да ему и без разницы.
А это что ещё за дылда там в макинтоше? Это ещё кто, хотел бы я знать. Чего-нибудь, таки, не пожалел бы, узнать кто он. Всегда вынырнет кто-то, что ты ни сном, ни духом. Человек в состоянии прожить всю жизнь в одиночку. Да, мог бы. Однако, требуется ещё кто-то кто закопает после смерти, хотя могилу мог бы и сам себе вырыть. Чем мы и занимаемся. Только у людей заведено хоронить. Нет, муравьи тоже. Что сразу же поражает любого. Хоронить мертвецов. Скажем, Робинзон Крузо взаправду был. Ну, значит Пятница его схоронил. Каждый Пятница могильщик Четверга, если вдуматься.
О, бедный Робинзон Крузо,
да как же тебя угораздило?
Бедняга Дигнам, его последнее возлежание на земле в этом ящике. Если вдуматься, страшная трата древесины. Вся в труху. Могли бы изобрести элегантные носилки с перекидной панелью, опускать их туда. Ещё чего, сразу пойдут возражения, а вдруг уложат рядом с кем-то не тем. Они ж такие переборчивые. Положите меня в родимой земле. Горсть праха со святой земли. Только мать и мертворождёного ребенка всегда хоронят в одном гробу. Смысл понятен. Понимаю. Оберегать его до крайней возможности, даже в земле. Дом ирландца его гроб. Бальзамирование в катакомбах. Мумии. Та же идея.
М-р Цвейт стоял поодаль сзади, держа шляпу в руке, считая непокрытые головы. Двенадцать. Я тринадцатый. Нет. Тот малый в макинтоше тринадцатый. Номер смерти. Когда, чёрт возьми, он примазался? В часовне его не было, могу поклясться. Глупый предрассудок, насчёт тринадцати.
Отличный мягкий твид на этом костюме у Неда Ламберта. С оттенком лилового. И у меня был такой же, когда мы жили на Ломбард-Стрит. В своё время он был любитель пощеголять. Менял по три костюма на дню. Надо бы отнести тот мой серый костюм Месиасу, чтоб перелицевал. Что такое? Так и есть: он его перекрашивал. Его жене, хотя, я забыл – у него нет жены, или, там, экономке надо повыдергивать вон те ниточки.
Гроб погрузился, опускаемый мужчинами, что стояли враскорячку по краям. Вытащилии верёвки и все обнажили головы. Двадцать.
Пауза.
Если б все мы вдруг стали кем-то другими.
Вдали проревел осёл. К дождю. Ослы совсем даже не. Говорят их не видали издыхающими. Стыд смерти. Прячутся. И бедный папа тоже.
Тихий нежный ветерок обвевал обнажённые головы, нашёптывая. Шептанье. Мальчик в изголовьи могилы держал венок обеими руками, смирно взирая на чёрный провал. М-р Цвейт шевельнулся за спиной дебелого добряка смотрителя. Хорошо сшит пиджак, прикидывает, наверно, кто из присутствующих пойдет следующим. Что ж это просто долгий отдых. Ничего не чувствовать. Ощущается лишь сам момент. Должно быть чертовски неприятно. Сперва не можешь поверить. Наверно, ошибка вышла: не того. Загляни в дом напротив. Погоди, я же хотел. Я ещё не. Потом сумеречная камера смерти. Света им хочется. Шепчутся вокруг тебя. Может позвать священика? Затем мысли идут вразброд. В бреду выбалтывает всё, с чем таился всю свою жизнь. Предсмертная борьба. Какой-то сон у него неестественный. Оттяни-ка нижнее веко. Проверяют: нос заострился, челюсть отошла, пожелтели подошвы ступней. Выдерни подушку и прикончи на полу, всё равно обречён. Дьявол на той картине про смерть грешника показывает ему женщину. А тому до смерти охота облапить её. Последний акт ЛЮЧИИ. Ужель не свижусь я с тобою? Бац! испустил дух. Кончился наконец. Люди малость о тебе посудачат: забудут. Не забывайте молиться о нём. Поминайте в своих молитвах. Даже и с Парнелом. День плюща отмирает. Потом и их туда же: валятся в яму, один за другим.
Помолимся теперь за упокой его души. В упованьи, что лучше ей стало и в ад не попала. Приятная перемена климата. Со сковородки жизни в огонь чистилища. Он когда-нибудь задумывается, что и его ждёт яма? Говорят, напоминание, когда на солнцепёке вдруг дрожь проймет. Кто-то на неё наступил. Уведомление через посыльного. Где-то рядом с тобой. Моя там, к Фингласу, участок, что я купил. Мама, бедная мама и маленький Руди.
Могильщики взялись за лопаты, сбрасывать тяжёлые комья глины на гроб. М-р Цвейт отвернул лицо. А если он был жив всё это время? Ффу! Чтоб тебе, это было б ужасно. Нет, нет: мёртв, конечно. Конечно, он мёртв. Умер в понедельник. Надо б им завести какой-то закон, прокалывать сердце, чтоб наверняка, или электроударом, или телефон в гроб и какую-нибудь воздуховодную трубку. Флаг скорби. Три дня. Довольно долго их маринуют по летнему времени. Куда вернее избавляться сразу же, как убедишься что уже готов.
Глина ссыпалась мягче. Начало забвения. С глаз долой, из сердца вон.
Смотритель отодвинулся на пару шагов и одел шляпу. Хватит с него. Провожающие набрались храбрости покрыться, неприметно, один за другим. М-р Цвейт одел свою шляпу и увидел, что дебелая фигура проворно движется в лабиринте могил. Спокойный, уверенный в своём пути, пересекал он поля скорби.
Гайнс что-то чиркал в своём блокноте. А, имена. Ну, моё-то он знает. Нет: направился ко мне.
– Я записываю имена,– сказал Гайнс приглушенно. Какое у вас христианское имя. Точно не помню.
– Л,– сказал Цвейт.– Леопольд. И вписали б вы ещё М'Коя. Он меня просил.
– Чарли,– сказал Гайнс, записывая.– Знаю. Он одно время был в НЕЗАВИСИМОМ.
Да был, пока не получил работёнку в морге у Луи Бирна. Отличная идея лекарей, призводить вскрытия. Доколупаться до всего, на что хватит соображения. Он скончался от Вторника. Смылся. Слинял с наличностью за пару объявлений. Чарли-душка. Потому-то через меня. Ну, ладно, вреда не будет. Я позаботился, М'Кой. Благодарю, старина: весьма обязан. Оставим его обязанным: не в убыток.
– И скажите вот ещё что,– сказал Гайнс,– энаком вам этот в, тот что был тут в…
– Да, я видел, тот что напялил макинтош,– сказал м-р Цвейт.– Куда он подевался?
– М'Интош,– проговорил Гайнс записывая.– Не знаю его. А как по имени?
Он отошёл, посматривая по сторонам.
– Нет,– начал м-р Цвейт, оборачиваясь, и осёкся.– Эй, Гайнс!
Не слышит. Что? А тот-то куда пропал? Бесследно. Ну, знаете, такого я ещё. Хоть кто-нибудь тут видел? К-е-два-эл. Стал невидимкой. Господи-Боже, куда он провалился?
Седьмой могильщик подошёл к м-ру Цвейту забрать бездельную лопату.
– О, извините.
Он поспешно отшагнул.
Глина, коричневая, влажная, завиднелась в яме. Подымалась. Почти готово. Горбок влажных комьев поднялся, подрос ещё, и могильщики упокоили свои лопаты. Все снова сняли на пару секунд. Мальчик прислонил свой венок на углу: шурин свой на кучу. Могильщики одели кепки и понесли свои изземлённые лопаты к тележке. Там постукали штыками о дёрн: чисто. Один наклонился выдернуть забившийся к черенку пучок длинной травы. Другой, покинув напарников, медленно зашагал, вскинутое на плечо орудие сизо поблескивало штыком. Молча, в могилоизголовьи, ещё один сматывал подгробную верёвку. Его пуповина. Шурин, отвернувшись, что-то вложил в его свободную руку. Безмолвная благодарность. Сочувствую, сэр: жалко. Кивок. Такое дело. Это вам.
