скачать книгу бесплатно
Встретиться в воскресенье после мессы. Исполни эту мою просьбу. Появится под вуалью и с черной сумочкой. В сумерках и против света.[266 - В арии судьи из оперы У. Гилберта и А. Салливана «Суд присяжных» (1876) поется, что безобразная женщина может показаться пригожей, если ее увидеть «в сумерках и против света».] Могла бы быть тут, с ленточкой на шее, и все равно тайком проделывать такие делишки. Они способны. Тот гусь, что выдал непобедимых[267 - Непобедимые – члены «Общества непобедимых», террористической группы фениев, образовавшейся в конце 1881 г. 6 мая 1882 г. в дублинском Феникс-парке члены общества совершили убийство Главного секретаря по Ирландии лорда Кавендиша и ирл. чиновника Т. Берка, активного деятеля проводившейся властями политики подавления. Участники акта были арестованы. На процессе в феврале 1883 г. главную роль сыграли показания Джеймса (а не Дэниса) Кэри, одного из лидеров террористов, перешедшего на сторону обвинения. Кэри был городским советником и видным лицом в Дублине, имел семерых детей и слыл весьма набожным. По приговору суда ряд членов группы был повешен, а Кэри освобожден; в июле 1883 г. он с семьей отплыл под чужим именем на пароходе в Южную Африку, но на борту был опознан и убит одним из «непобедимых». Питером звали его брата, также замешанного в убийствах 6 мая. Убийство было крупным политическим и историческим событием, и «Улисс» не раз возвращается к нему.], он каждое утро ходил, Кэри его звали, к причастию. Вот в эту самую церковь. Питер Кэри. Нет, это у меня Петр Клавер в голове. Дэнис Кэри. Представить только себе. Дома жена и шестеро детей. И все время готовил это убийство. Эти святоши, вот самое подходящее для них слово, в них всегда что-то скользкое. И в делах тоже они виляют. Да нет, ее нет здесь – цветок – нет, нет. А кстати, конверт-то я разорвал? Да-да, под мостом.
Священник ополоснул потир, потом залпом ловко опрокинул остатки.[268 - Согласно канону евхаристии, причастная чаша в заключение ополаскивается вином и содержимое выпивается иереем.] Вино.[269 - В католическом обряде причастники получают только причастный хлеб, причастное же вино предназначается лишь иерею. Поэтому Блум уподобляет причастное вино древнееврейским «хлебам предложения» (см. выше), что также предназначались для священника.] Так аристократичней чем если бы он пил что уж они там пьют портер Гиннесса или что-нибудь безалкогольное дублинское горькое Уитли или имбирный эль (ароматизированный) Кантрелла и Кокрейна. Им не дает: вино предложения: только то, другое. Скупятся. Святые мошенники; но правильно делают: иначе бы все пьянчужки сбегались клянчить. Странная атмосфера в этих. Правильно делают. Совершенно правы.
Мистер Блум оглянулся на хоры. Музыки никакой не будет. Жаль. Кто у них органист? Старый Глинн, вот тот умел заставить инструмент говорить, вибрато: по слухам, пятьдесят фунтов в год ему платили на Гардинер-стрит. В тот день Молли была очень в голосе, «Stabat mater»[70 - «Мать стояла» (лат.).][270 - «Stabat mater» – знаменитый католический гимн XIII в., многократно положенный на музыку. Д. Россини (1792–1868) написал свою музыку в 1842 г., в апреле 1904 г. гимн с этой музыкой исполнялся в Дублине. Кто тот человек – начало третьей строфы гимна.] Россини. Сначала проповедь отца Бернарда Вохена[271 - Проповедь отца Бернарда Вохена. – Б. Вохен (1847–1922) – знаменитый иезуитский проповедник, прототип отца Пэрдена в рассказе «Милость божия». Джойс писал брату 18 окт. 1906 г.: «Отец Бернард Вохен сейчас самая занимательная фигура в Англии. Каждый раз, видя его имя, ждешь какой-нибудь несуразности» (ср. эп. 10).]. Христос или Пилат? Да Христос, только не томи нас всю ночь. Вот музыку они хотели. Шарканье прекратилось. Булавка упадет – слышно. Я ей посоветовал направлять голос в тот угол. Волнение так и чувствовалось в воздухе, на пределе, все даже головы подняли:
Quis est homo![71 - Кто тот человек (лат.).]
В этой старой церковной музыке есть чудесные вещи. Меркаданте: семь последних слов[272 - «Семь последних слов Нашего Спасителя на кресте» – оратория ит. композитора Саверио Меркаданте (1795–1870).]. Двенадцатая месса Моцарта, а из нее – «Gloria».[273 - Двенадцатая месса Моцарта. «Gloria». – Под именем «Двенадцатой мессы», а также «Глории» в XIX в. было известно и популярно сочинение, принадлежность которого Моцарту была затем отвергнута. Имеется истинная Двенадцатая месса, но Блум, вероятно, имеет в виду первую.] Папы в старину знали толк и в музыке и в искусстве, во всяческих статуях, картинах. Или Палестрина, к примеру. Пока так было, в добрые старые времена, славная была жизнь. И для здоровья полезно, пение, правильный режим, потом варили ликеры. Бенедиктин. Зеленый шартрез. Но все-таки держать в хоре кастратов – это уж что-то слишком. А какие это голоса? Наверно, интересно было слушать после их собственных густых басов. Знатоки. Должно быть, они после этого ничего не чувствуют. Некая безмятежность. Не о чем беспокоиться. Жиреют, что им еще? Высокие длинноногие обжоры. Кто знает? Кастрат. Тоже выход из положения.
Он увидел, как священник нагнулся и поцеловал алтарь, потом, повернувшись к собравшимся, благословил их. Все перекрестились и встали. Мистер Блум оглянулся по сторонам и тоже встал, глядя поверх поднявшихся шляп. Встают – это, конечно, для Евангелия. Потом все опять стали на колени, а он спокойно уселся на скамью. Священник сошел с алтарного возвышения, держа перед собой предмет, и они с прислужником стали друг другу отвечать по-латыни. Потом священник стал на колени и начал читать по бумажке:
– Господь наше прибежище и сила наша…
Мистер Блум подался вперед, чтобы уловить слова. Английский. Бросить им кость. Еще что-то помню. Когда был у мессы последний раз? Преславная и непорочная дева. Супруг ее Иосиф. Петр и Павел. Так интересней, когда понимаешь, о чем все это. Блестящая организация, это факт, работает как часы. Исповедь. Все стремятся. Тогда я скажу тебе все. Раскаяние. Прошу вас, накажите меня. Сильнейшее оружие в их руках. Сильней, чем у доктора или адвоката. Женщины просто с ума сходят. А я шушушушушу-шу. А вы бубубубубубу? Зачем же это вы? Разглядывает свое кольцо, ищет оправдание. Шепчущая галерея, у стен есть уши. Муж, к своему изумлению, узнает. Господь слегка подшутил. Потом она выходит. Раскаяние на пять минут. Мило пристыжена. Молитва у алтаря. Аве Мария да святая Мария. Цветы, ладан, оплывающие свечи. Прячет румянец. Армия спасения – жалкая подделка. Перед нашим собранием выступит раскаявшаяся блудница. Как я обрела Господа. В Риме, должно быть, головастые парни: это они ведь заправляют всей лавочкой. И денежки хорошие загребают. Завещания: приходскому священнику в его полное распоряжение. Служить мессы за упокой моей души всенародно при открытых дверях. Монастыри мужские и женские. В деле о завещании Ферманы священник в числе свидетелей. Этого не собьешь. Ответ заранее на все готов. Свобода и возвышение нашей святой матери церкви. Учители церкви, они на это придумали целое богословие.
Священник молился:
– Блаженный архангеле Михаиле[274 - Блаженный архангеле Михаиле… – вторая из заключительных молитв в конце мессы, читаемых не по-латыни.], огради нас в час бедствий. Сохрани нас от злобы и козней диавола (смиренно молим, да укротит его Господь); и властию Божией, о княже воинства небесного, низрини его, сатану, во ад, и с ним купно прочих злых бесов, кои рыщут по свету погибели ради душ наших.
Священник с прислужником встали и пошли прочь. Кончено. Женщины еще остались: благодарение.
Пора убираться. Брат Обирало. Вдруг пойдет с блюдом. Вноси свою лепту.
Он поднялся. Эге. Это что же, две пуговицы на жилете так и были расстегнуты. Женщины в таких случаях в восторге. Досадуют, если ты не. Что же ты раньше не сказал? Никогда не скажут тебе. А уж мы-то. Простите, мисс, тут у вас (гмм!) крохотная (гмм!) пушинка. Или крючок расстегнется сзади на юбке. Проблеск луны.[275 - Проблеск луны – «Гамлет», 1, 4.] Любят, когда у тебя слегка растрепанный вид. Хорошо еще тут, а не дальше к югу. Он прошел меж скамей, незаметно застегиваясь на ходу, и главною дверью вышел на свет. Зажмурясь, он остановился на миг возле холодной черной мраморной чаши, покуда сзади и спереди от него две богомолки окунали робкие руки в мелководье святой воды. Трамваи – фургон из красильни Прескотта – вдовица в трауре. Замечаю, потому что сам в трауре. Он надел шляпу. Сколько там набежало? Четверть? Хватает времени. Стоит сейчас заказать лосьон. Где это? Ах да, в прошлый раз. Свени на Линкольн-плейс. Аптекари редко переезжают. Эти бутыли их зеленые, золотые, не очень сдвинешь. Аптека Гамильтона Лонга основана в год наводнения. Недалеко от гугенотского кладбища. Зайти как-нибудь.
Он двинулся в южном направлении по Уэстленд-роу. А ведь рецепт-то в тех брюках. Ох, да и ключ там же. Морока с этими похоронами. Ну ладно, он, бедный, не виноват. Когда я заказывал это дело в последний раз? Постой-ка. Еще, помню, разменял соверен. Должно быть, первого числа или второго. По книге заказов можно найти.
Аптекарь перелистывал страницу за страницей назад. От него будто пахнет чем-то песочным, ссохшимся. Сморщенный череп. Старик. Ищут философский камень. Алхимия. Наркотики дают возбуждение, а потом старят. Потом летаргия. А почему? Реакция. Целая жизнь за одну ночь. Характер постепенно меняется. Живешь постоянно среди трав, мазей, лекарств. Все эти алебастровые горшочки. Ступка и пестик. Aq. Dist. Fol. Laur. Те Virid[72 - Фармацевтические сокращения: дистиллированная вода, лавровый лист, зеленый чай (лат.).]. Уже один запах почти вылечивает, как позвонить в дверь к зубному. Доктор Коновал. Ему бы самому подлечиться. Лечебная кашка или эмульсия. Кто первый решился нарвать травы и лечиться ею, это был храбрый малый. Целебные травы. Нужна осторожность. Тут хватит всего вокруг, чтобы тебя хлороформировать. Проверка: синяя лакмусовая бумажка краснеет. Хлороформ. Чрезмерная доза опия. Снотворное. Приворотные зелья. Парегорик, маковый сироп, вреден при кашле. Закупоривает поры или мокроту. Яды, вот единственные лекарства. Исцеление там, где не ожидаешь. Мудрость природы.
– Примерно две недели назад, сэр?
– Да, – ответил мистер Блум.
Он ждал у конторки, вдыхая едкую вонь лекарств, сухой пыльный запах губок и люффы. Долгая история выкладывать про свои болячки.
– Миндальное масло и бензойная настойка, – сказал мистер Блум, – и потом померанцевая вода…
От этого лосьона кожа у нее делается нежная и белая, точно воск.
– И еще воск, – добавил он.
Подчеркивает темный цвет глаз. Смотрела на меня, натянув простыню до этих самых глаз, испанских, нюхала себя, пока я продевал запонки. Домашние средства часто самые лучшие: клубника для зубов, крапива и дождевая вода, а еще, говорят, толокно с пахтаньем. Питает кожу. Один из сыновей старой королевы, герцог Олбани кажется, у него была всего одна кожа. Да, у Леопольда.[276 - Младший из сыновей королевы Виктории, Леопольд, герцог Олбани (1853–1884), страдал гемофилией; хрупкость его здоровья и редкая странная болезнь вызывали толки.] А у всех нас по три. В придачу угри, мозоли и бородавки. Но тебе еще нужно и духи. Какими духами твоя? Peau d’Espagne[73 - Испанская кожа (фр.).]. Тот флердоранж. Чистое ядровое мыло. Вода очень освежает. Приятный у этого мыла запах. Еще успеваю в баню, тут за углом. Хаммам. Турецкая. Массаж. Грязь скапливается в пупке. Приятней, если бы хорошенькая девушка это делала. Да я думаю и я. Да, я. В ванне этим заняться. Странное желание я. Вода к воде. Полезное с приятным. Жалко, нет времени на массаж. Потом весь день чувство свежести. Похороны мраку нагонят.
– Вот, сэр, – отыскал аптекарь. – Это стоило два и девять. А склянка у вас найдется с собой?
– Нет, – сказал мистер Блум. – Вы приготовьте, пожалуйста, а я зайду попоздней сегодня. И я возьму еще мыло, какое-нибудь из этих. Они почем?
– Четыре пенса, сэр.
Мистер Блум поднес кусок к носу. Сладковато-лимонный воск.
– Вот это я возьму, – решил он. – Итого будет три и пенни.
– Да, сэр, – сказал аптекарь. – Вы можете заплатить за все сразу, когда придете.
– Хорошо, – сказал мистер Блум.
Он вышел из аптеки, не торопясь, держа под мышкой трубку газеты и в левой руке мыло в прохладной обертке.
У самой подмышки голос и рука Бэнтама Лайонса сказали:
– Приветствую, Блум, что новенького? Это сегодняшняя? Вы не покажете на минутку?
Фу-ты, опять усы сбрил. Длинная, холодная верхняя губа. Чтобы выглядеть помоложе. А выглядит по-дурацки. Он моложе меня.
Пальцы Бэнтама Лайонса, желтые, с чернотой под ногтями, развернули газету. Ему бы тоже помыться. Содрать корку грязи. Доброе утро, вы не забыли воспользоваться мылом Пирса? По плечам перхоть. Череп бы смазывал.
– Хочу взглянуть насчет французской лошадки, что сегодня бежит, – сказал Бэнтам Лайонс. – Черт, да где тут она?
Он шелестел мятыми страницами, ерзая подбородком туда-сюда по тугому воротничку. Зуд после бритья. От такого воротничка волосы будут лезть. Оставить ему газету, чтоб отвязался.
– Можете взять себе, – сказал мистер Блум.
– Аскот. Золотой кубок. Постойте, – бормотал Бэнтам Лайонс. – Один мо. Максим Второй.
– Я здесь только рекламу смотрел, – добавил мистер Блум.
Внезапно Бэнтам Лайонс поднял на него глаза, в которых мелькнуло хитрое выражение.
– Как-как вы сказали? – переспросил он отрывисто.
– Я говорю: можете взять себе, – повторил мистер Блум. – Я все равно хотел выбросить, только посмотрел рекламу.
Бэнтам Лайонс с тем же выражением в глазах поколебался минуту – потом сунул раскрытые листы обратно мистеру Блуму.
– Ладно, рискну, – проговорил он. – Держите, спасибо.
Едва не бегом он двинулся в сторону Конвея. Прыть как у зайца.
Мистер Блум, усмехнувшись, снова сложил листы аккуратным прямоугольником и поместил между ними мыло. Дурацкие стали губы. Играет на скачках. Последнее время просто повальная зараза. Мальчишки-посыльные воруют, чтобы поставить шесть пенсов. Разыгрывается в лотерею отборная нежная индейка. Рождественский ужин за три пенса. Джек Флеминг играл на казенные деньги, а после сбежал в Америку. Теперь владелец отеля. Назад никогда не возвращаются. Котлы с мясом в земле египетской.
Бодрой походкой он приблизился к мечети турецких бань. Напоминает мечеть, красные кирпичи, минареты. Я вижу, сегодня университетские велогонки. Он рассматривал афишу в форме подковы над воротами Колледж-парка: велосипедист, согнувшийся в три погибели. Бездарная афишка. Сделали бы круглую, как колесо. Внутри спицы: гонки – гонки – гонки; а по ободу: университетские. Вот это бы бросалось в глаза.
Вон и Хорнблоуэр у ворот. С ним стоит поддерживать: мог бы туда пропускать за так. Как поживаете, мистер Хорнблоуэр? Как поживаете, сэр?
Погодка прямо райская. Если бы в жизни всегда так. Погода для крикета. Рассядутся под навесами. Удар за ударом. Промах. Здесь для крикета тесновато. Подряд шесть воротцев. Капитан Буллер пробил по левому краю и вышиб окно в клубе на Килдер-стрит. Таким игрокам место на ярмарке в Доннибруке. Эх, башки мы им открутим[277 - Эх, башки мы им открутим… – вариация строки из ирл. песни «Эннискорти» Роберта Мартина.], как на поле выйдет Джек. Волна тепла. Не слишком надолго. Вечно бегущий поток жизни: ищет в потоке жизни наш взгляд,[278 - Ищет в потоке жизни наш взгляд… – вариация строки из арии Дона Хозе во втором акте оперы «Маритана» (1845) ирл. композитора Вильяма В. Уоллеса (1813–1865).] что нам до-ро-о-оже всего.
А теперь насладимся баней: чистая ванна с водой, прохладная эмаль, теплый, ласкающий поток. Сие есть тело мое.[279 - Сие есть тело мое – Лк. 22, 19.]
Он видел заранее свое бледное тело, целиком погруженное туда, нагое в лоне тепла, умащенное душистым тающим мылом, мягко омываемое. Он видел свое туловище и члены, покрытые струйной рябью, невесомо зависшие, слегка увлекаемые вверх, лимонно-желтые; свой пуп, завязь плоти; и видел, как струятся темные спутанные пряди поросли и струятся пряди потока вокруг поникшего отца тысяч, вяло колышущегося цветка.[280 - «Отец тысяч». – Выражение построено, исходя из «матери тысяч», названия известного в Ирландии стелющегося цветочного растения.]
6. Аид
[281 - Сюжетный план. 11 часов утра. В Сэндимаунте, юго-восточном пригороде Дублина, от дома Падди Дигнама, скончавшегося школьного товарища Блума, отправляется траурный кортеж, следующий на католическое кладбище Проспект в Гласневине, за северной окраиной города. Первая половина эпизода – дорожные беседы. Затем следуют заупокойная месса и похороны. Блум покидает кладбище в одиночестве, у самого выхода столкнувшись с давним знакомым, Ментоном, и встретив у него весьма недружелюбный прием.Реальный план. В последний свой период на родине Джойс присутствовал на похоронах в Гласневине трижды, на похоронах брата (март 1902 г.), матери (август 1903 г.) и Мэтью Кейна (13 июля 1904 г.). Больше всего в «Аиде» отразилось последнее событие: «Структура и ядро эпизода определяются похоронами Мэтью Кейна» (Р. М. Адамс). На этих похоронах было множество персонажей «Улисса», как названные в «Аиде», так и другие (в частности, Альфред Хантер, первый прототип Блума). Под собственными именами в эпизоде действуют хулимый ростовщик Рувим Дж., отпевающий священник Коффи (в переводе – Гробби), смотритель кладбища Джон О’Коннелл, Джон Генри Ментон, бегло упоминаются многие другие – Крофтон, Дэн Доусон, Джеймс Макканн (отличный от кредитора Стивена в «Несторе»), Сеймур Буш, Луис Берн, Майор Гэмбл, олдермен Хупер. Еще ряд персонажей имеют прототипов: Мартин Каннингем (в его лице Мэтью Кейн едет на собственные похороны), Джек Пауэр, Саймон Дедал (Джон Джойс, отец писателя), Том Кернан. И, как всегда, реальна и очень точна топография.Гомеров план. Эпизоду соответствует Песнь XI: Одиссей нисходит в Аид, чтобы выслушать пророчества Тиресия. Но соответствие довольно поверхностно; банальная параллель: посещение кладбища – снисхождение в Аид, – мало достигает углубления. В существе своем Блумово нисхождение не напоминает Одиссеева, а Джойсов загробный мир мало имеет общего с Гомеровым. Но сущностная чуждость прикрыта большим числом внешних сближений. Автор указывает для эпизода обширный набор Гомеровых прообразов. Дигнам – Эльпенор (новопреставленный соратник Улисса, первым встречаемый им в Аиде), Мартин Каннингем – Сизиф, отец Гробби – Цербер, смотритель кладбища – Аид, Дэниэл О’Коннелл – Геркулес, Парнелл – Агамемнон, Ментон – Аякс (враждебный Улиссу, не отвечающий на его «миротворное слово»); другая схема добавляет еще сюда, без привязки к персонажам: Эрифилу («злодейку жену, гнусно предавшую мужа», XI, 326–7), Ориона, «Лаэрта и т. д.», Прометея, Тиресия, Прозерпину, Телемака, Антиноя. Приложив воображение, можно и их вместить в эпизод: скажем, если смотритель – Аид, то его жена, мелькающая в мыслях Блума, – Прозерпина, Орион – погонщик скота, встречаемый процессией по пути; Прометей – один из тех, что «шныряют, разыскивая свои печенки»… Но в целом связь всех прообразов с романом довольно условна: чаще всего соответствие прообраза с персонажем заключается в какой-то одной черте и заведомо не охватывает всего контекста, всех отношений. Имеется также топографическое соответствие, четыре реки Аида, что минует корабль Улисса (X, 513–4), – это река Доддер, Большой и Королевский каналы и Лиффи, которые минует траурная процессия. Там и сям рассеяны небольшие отсылы: «танталовы кружки» у Мэта Диллона, «пирожки, собачья радость», продаваемые у входа на кладбище и явно изображающие «сладкую лепешку с травою снотворной» (Энеида, VI, 417), бросаемую Церберу. Как видно из последнего, вся эта система античных соответствий не ограничена Песнью XI и даже вообще Гомером. На стадии корректур Джойс добавил в описание пути кортежа, как тени великих усопших, статуи: Филипа Крэмптона (1777–1858), знаменитого хирурга, революционера Вильяма Смита О’Брайена (1803–1864), Дэниэла О’Коннелла, деятеля национального движения Джона Грея (1816–1875) и адмирала Нельсона. За этим – вариация на общую тему эпизода: весь Дублин тоже можно видеть как большое кладбище, и, по Блуму, «дом ирландца – его гроб».Тематический план. Разумеется, центральная тема – смерть. Тема раскрывается сильно и необычно (хотя отчасти читатель подготовлен: в эп. 4, 5 уже видны были трезвая приземленность Блума и тяга Джойса к телесному, физиологическому). Аид Гомера – мир душ усопших; Аид Джойса – мир их тел: трупов. Вся духовная сторона темы, вся мистика и метафизика смерти отсечены; но удел тел развернут с редкою яркостью. На поверку это не так далеко от католической традиции: жуткий облик телесной смерти – классическая средневековая тема плясок смерти, danse macabre, – только в традиции, конечно, тема дополнена и духовною стороною. Отрицание последней – активная позиция и Джойса, и Блума. Загробный мир, «тот свет» в романе – предмет насмешливой пародии: он фигурирует тут как обыгрываемая Блумом опечатка в письме Марты (эп. 5). Минорности главной темы отвечает и то направление, в котором развивается образ Блума в «Аиде». Здесь довершается богатый список его внутренних проблем, ущербностей и ущемлений: неверность Молли и как бы вытеснение его с места хозяина и главы дома (общий с ситуацией Стивена мотив захвата, узурпации), смерть Руди и лишенность сына (эп. 4), самоубийство отца (эп. 5) и, наконец, теперь – тема собственной смерти, национальная ущемленность как еврея, влекущая положение маргинала, аутсайдера в обществе (в карете все называют друг друга по именам, но его – по фамилии!) и, в заключение, презрительный прием от Ментона. Все это Блум встречает с безгневною отрешенностью, почти жертвенностью – и так намечается второе важнейшее соответствие его образа. Как со Стивеном, помимо античного, прочно соединен еще и второй прообраз, Гамлет, так и для Блума, кроме Улисса, автор имеет в виду еще и другую параллель – Христа.Дополнительные планы. По схемам Джойса, орган, отвечающий эпизоду, – сердце («Удар. Сердце» – смерть Дигнама и Парнелла, род смерти, что все время в уме у Блума), искусство – религия, символ – смотритель кладбища, цвета – белый и черный.Первый зародыш «Аида» в прозе Джойса – описание похорон Изабеллы, сестры героя и автора, в «Герое Стивене». Эпизод был написан в Цюрихе, завершен в мае 1918 г. и впервые опубликован в сентябре 1918 г. в «Литл ривью». В 1919 г. он был также опубликован в «Эгоисте». При книжной публикации автор в 1921 г. расширил текст приблизительно на четверть.]
Мартин Каннингем, первый, просунул оцилиндренную голову внутрь скрипучей кареты и, ловко войдя, уселся. За ним шагнул мистер Пауэр, пригибаясь из-за своего роста.
– Садитесь, Саймон.
– После вас, – сказал мистер Блум.
Мистер Дедал надел живо шляпу и поднялся в карету, проговорив:
– Да-да.
– Все уже здесь? – спросил Мартин Каннингем. – Забирайтесь, Блум.
Мистер Блум вошел и сел на свободное место. Потом взялся за дверцу и плотно притянул ее, пока она не закрылась плотно. Продел руку в петлю и с серьезным видом посмотрел через открытое окошко кареты на спущенные шторы соседских окон. Одна отдернута: старуха глазеет. Приплюснула нос к стеклу: побелел. Благодарит небо, что не ее черед. Поразительно, какой у них интерес к трупам. Рады нас проводить на тот свет так тяжко родить на этот. Занятие в самый раз по ним. Шушуканье по углам. Шмыгают неслышно в шлепанцах боятся еще проснется. Потом прибрать его. Положить на стол. Молли и миссис Флеминг стелют ложе.[282 - Молли и мисс Флеминг стелют ложе. – Блум вспоминает смерть Руди. Миссис Флеминг, служанке Блумов (см. также эп. 18), дана фамилия служанки Джойсов в Дублине.] Подтяните слегка к себе. Наш саван. Не узнаешь кто тебя мертвого будет трогать. Обмыть тело, голову. Ногти и волосы, кажется, подрезают. Часть на память в конвертик. Потом все равно отрастают. Нечистое занятие.
Все ждали, не говоря ни слова. Наверно, венки выносят. На что-то твердое сел. А, это мыло в заднем кармане. Лучше убрать оттуда. Подожди случая.
Все ждали. Потом спереди донеслись звуки колес – ближе – потом стук копыт. Тряхнуло. Карета тронулась, скрипя и покачиваясь. Послышались другие копыта и скрипучие колеса, сзади. Проплыли соседские окна и номер девятый с открытой дверью, с крепом на дверном молотке. Шагом.
Они еще выжидали, с подпрыгивающими коленями, покуда не повернули и не поехали вдоль трамвайной линии. Трайтонвилл-роуд. Быстрей. Колеса застучали по булыжной мостовой, и расшатанные стекла запрыгали, стуча, в рамах.
– По какой это он дороге? – спросил мистер Пауэр в оба окошка.
– Айриштаун, – ответил Мартин Каннингем. Рингсенд. Брансвик-стрит.
Мистер Дедал, поглядев наружу, кивнул.
– Хороший старый обычай[283 - Хороший старый обычай – следование похоронной процессии через центр города, как бы последнее прощание усопшего с ним.], – сказал он. – Отрадно, что еще не забыт.
С минуту все смотрели в окна на фуражки и шляпы, приподнимаемые прохожими. Дань уважения. Карета, миновав Уотери-лейн, свернула с рельсов на более гладкую дорогу. Взгляд мистера Блума заметил стройного юношу в трауре и широкополой шляпе.
– Тут мимо один ваш друг, Дедал, – сказал он.
– Кто это?
– Ваш сын и наследник.
– Где он там? – спросил мистер Дедал, перегибаясь к окну напротив.
Карета, миновав улицу с доходными домами и развороченной, в канавах и ямах, мостовой, свернула, накренившись, за угол и снова покатила вдоль рельсов, громко стуча колесами. Мистер Дедал откинулся назад и спросил:
– А этот прохвост Маллиган тоже с ним? Его fidus Achates?[74 - Верный Ахат (лат.).][284 - Верный Ахат – спутник и друг Энея (Энеида, 1, 188; в р. п. 187).]
– Да нет, он один, – ответил мистер Блум.
– От тетушки Салли, надо думать, – сказал мистер Дедал. – Эта шайка Гулдингов, пьяненький счетоводишка и Крисси, папочкина вошка-сикушка[285 - Вошка-сикушка – принадлежащая Джону Джойсу вариация «крошки-резвушки» (эп. 3), как называл Вилли Мерри свою маленькую дочку.], то мудрое дитя, что узнает отца[286 - То мудрое дитя, что узнает отца – популярное выражение, известное во многих вариациях, напр. в «Венецианском купце»: «Тот мудр отец, что узнает свое дитя» (II, 2); в «Одиссее» Телемак говорит: «Ведать о том, кто отец наш, наверное, нам невозможно» (I, 215).].
Мистер Блум бесстрастно усмехнулся, глядя на Рингсенд-роуд. Братья Уоллес, производство бутылок. Мост Доддер.
Ричи Гулдинг с портфелем стряпчего. Гулдинг, Коллис и Уорд, так он всем называет фирму. Его шуточки уже сильно с бородой. А был хоть куда. Воскресным утром танцевал на улице вальс с Игнатием Галлахером[287 - Игнатий Галлахер – персонаж рассказа «Облачко», имевший своим прототипом дублинского журналиста Фреда Галлахера; см. также эп. 7.], на Стеймер-стрит, напялив две хозяйкины шляпы на голову. Ночи напролет куролесил. Теперь начинает расплачиваться: боюсь, что эта его боль в пояснице. Жена утюжит спину. Думает вылечиться пилюльками. А в них один хлеб. Процентов шестьсот чистой прибыли.
– Связался со всяким сбродом, – продолжал сварливо мистер Дедал. – Этот Маллиган, вам любой скажет, это отпетый бандит, насквозь испорченный тип. От одного его имени воняет по всему Дублину. Но с помощью Божией и Пресвятой Девы, я им особо займусь, я напишу его матери, или тетке, или кто она там ему такое письмо, что у нее глаза полезут на лоб. Я тыл ему коленом почешу[288 - Я тыл ему коленом почешу – «Генрих IV», часть II, II, I.], могу вас заверить.
Он силился перекричать громыханье колес:
– Я не позволю, чтобы этот ублюдок, ее племянничек, губил бы моего сына. Отродье зазывалы из лавки. Шнурки продает у моего родича, Питера Пола Максвайни[289 - Питер Пол Максвайни – родственник Джойсов, богатый купец, в галантерейной торговле которого работал некоторое время отец Оливера Гогарти.]. Не выйдет.
Он смолк. Мистер Блум перевел взгляд с его сердитых усов на кроткое лицо мистера Пауэра, потом на глаза и бороду Мартина Каннингема, которые солидно покачивались. Шумливый человек, своевольный. Носится со своим сыном. И правильно. Что-то после себя оставить. Если бы Руди, малютка, остался жить. Видеть, как он растет. Слышать голосок в доме. Как идет рядом с Молли в итонской курточке[290 - Итонская курточка – детский костюм по образцу формы учеников знаменитой аристократической школы в Итоне.]. Мой сын. Я в его глазах. Странное было бы ощущение. От меня. Слепой случай. Это видно тем утром на Реймонд-террас она из окна глядела как две собаки случаются под стеной не содейте зла[291 - Не содейте зла – так называли Ричмондскую тюрьму в Дублине, по надписи над ее входом.]. И сержант ухмылялся. Она была в том палевом халате с прорехой, так и не собралась зашить. Польди, давай мы. Ох, я так хочу, умираю. Так начинается жизнь.
Потом в положении. Пришлось отменить концерт в Грейстоуне. Мой сын в ней. Я мог бы его поставить на ноги. Мог бы. Сделать самостоятельным. Немецкому научить.
– Мы не опаздываем? – спросил мистер Пауэр.
– На десять минут, – сказал Мартин Каннингем, посмотрев на часы.
Молли. Милли. То же самое, но пожиже. Ругается как мальчишка. Катись колбаской! Чертики с рожками! Нет, она милая девчушка. Станет уж скоро женщиной. Маллингар. Дражайший папулька. Студент. Да, да: тоже женщина. Жизнь. Жизнь.
Карету качнуло взад-вперед и с ней четыре их тулова.
– Корни мог бы нам дать какую-нибудь колымагу поудобней, – заметил мистер Пауэр.
– Мог бы, – сказал мистер Дедал, – если бы он так не косил. Вы меня понимаете?
Он прищурил левый глаз. Мартин Каннингем начал смахивать хлебные крошки со своего сиденья.
– Что это еще, Боже милостивый? – проговорил он. – Крошки?
– Похоже, что кто-то тут устраивал недавно пикник, – сказал мистер Пауэр.
Все привстали, недовольно оглядывая прелую, с оборванными пуговицами, кожу сидений. Мистер Дедал покрутил носом, глядя вниз, поморщился и сказал:
– Или я сильно ошибаюсь… Как вам кажется, Мартин?
– Я и сам поразился, – сказал Мартин Каннингем.
Мистер Блум опустился на сиденье. Удачно, что зашел в баню. Ноги чувствуешь совершенно чистыми. Вот только бы еще миссис Флеминг заштопала эти носки получше.
Мистер Дедал, отрешенно вздохнув, сказал:
– В конце концов, это самая естественная вещь на свете.
– А Том Кернан появился? – спросил Мартин Каннингем, слегка теребя кончик бороды.
– Да, – ответил мистер Блум. – Он едет за нами с Хайнсом[292 - Джо Хайнс – персонаж рассказа «В день плюща»; см. также эп. 7, 12. Его фамилия, от ирл. eidhean, плющ, – в соответствии с образом: в рассказе, как и в романе, он – пылкий патриот и почитатель Парнелла.] и с Недом Лэмбертом.
