Адские колокола

Через полчаса такси свернуло с Мэр-стрит, и водитель высадил меня в переулке, который, по его словам, вел к аркам у железной дороги. В переулке, темном и пустынном, меня снова охватило чувство опасности – совсем не в таком месте я чаяла оказаться после встречи с Борщевиком. Зачем ему понадобилось так меня пугать, я ума не могла приложить. Более того, с чего он взял, что я пожелаю с ним разговаривать после того, как он напугал меня до полусмерти? Впрочем, он всегда вел себя необычно и еще в бытность студентом постоянно меня озадачивал. И не меня одну, практически все знавшие его люди разделяли мое отношение. Только вот с тех пор он еще и стал сильнее, намного сильнее.

Атлас отца безнадежно устарел: ни одной из улиц, по которым я шла, в нем не значилось, и я бродила наугад, совершенно потерявшись в пространстве. Наконец я вышла к аркам, но вход в саму галерею был настолько неочевидным, что я три раза прошла мимо и обнаружила его только потому, что туда вошли какие-то люди. Я последовала за ними сквозь металлическую дверь по темному коридору, зацепившись взглядом за нарисованный по трафарету на кирпичной стене шприц – я дошла до места.

Вынырнув из коридора, я оказалась в огромном помещении и одновременно словно перенеслась на двести лет назад. Запрокинув голову, замерла, представляя викторианские технологии, убогие леса, ручные инструменты и людей, которые создали столь изощренный арочный потолок ценой увечий и даже смертей. Когда я опустила голову и уперлась взглядом в толпу современников, мне пришлось проморгаться, чтобы вернуться в реальность.

В центре помещения сидел мужчина и играл на аккордеоне – в гулком пространстве звук, эхом носившийся среди арок, выходил почти зловещим. На стенах висели многочисленные картины разных размеров без рамок.

Я подошла к ближайшей, изображавшей юного Паскаля и какую-то женщину, они стояли посреди сада, такого зеленого и пышного, каких не найдешь в нашей стране: я узнала бугенвиллею, кактусы, мандевиллу (точно такая же обвивала перила в моем садике на крыше). Паскалю на вид было лет пять, он прижимался к женщине, обхватив ее за ногу. Женщина стояла, скрестив ноги, сложив руки на груди, огромные солнечные очки скрывали половину ее лица. Я снова перевела взгляд на Паскаля – он смотрел с холста с отсутствующим выражением, и в целом картина навевала бы скуку, если бы не пронзительные, неестественно зеленые глаза нарисованного мальчика.

Следующее полотно изображало двух детей на пляже, они сидели на корточках и рыли какую-то яму в песке. Паскаль снова смотрел на зрителя теми же глазами, от которых становилось не по себе. Здесь он был постарше, лет девяти-десяти. Второму персонажу – девочке лет тринадцати – слишком длинные, узловатые и неуклюжие руки и ноги придавали сходство с журавлем. Ее волосы были заплетены в длинную косу, перекинутую через плечо. Пустынный белый пляж убегал вдаль, а небо и море сливались на горизонте воедино.

Я смотрела на детей, сосредоточенных на бессмысленном занятии, и вспоминала собственные одинокие игры в саду в Оксфорде. По большей части я сидела на качелях под могучим дубом, откинувшись на спинку, и качалась часами напролет, глядя на лиственный полог.

На следующей картине персонаж оказался только один – постаревшая женщина с первого холста. Солнце высушило и натянуло ее кожу, в волосах появились седые прядки. Она смотрела перед собой прямо и пристально все теми же зелеными глазами и, судя по несомненному портретному сходству, не могла быть никем, кроме как матерью Паскаля. А девочка явно приходилась ему сестрой.

Я повернулась, ища Паскаля глазами, и обнаружила его в самом центре галереи, окруженного тесной толпой. Он возвышался над всеми собравшимися, одетый в белый костюм, с длинными распущенными волосами. При виде подобной откровенной аллюзии на мессию я громко фыркнула, и, словно услышав меня, Паскаль медленно повернул голову, встретился со мной взглядом и так же неторопливо кивнул. Я шагнула к следующей картине, но услышала за спиной:

– Здравствуйте. Мы так рады видеть вас. Хотите взять каталог?

Рядом с собой я обнаружила молодую женщину, которая улыбалась мне, как хорошей знакомой. В руке она держала какой-то лист.

– Здесь указаны цены и краткое описание каждой картины.

Я кинула взгляд вниз, на цифры £30,000, £50,000, £75,000.

– Нет, спасибо.

– Не желаете краткую лекцию о творчестве автора?

– Нет, – повторила, но потом мне в голову пришла идея: – Расскажите мне о его подписи.

Женщина улыбнулась.

– Ага, вы заметили маленькие шприцы на каждом из полотен? Это символ освобождения, воплощение сброшенных оков.

– Освобождения от чего? – уточнила я.

– Простите?

– Вы сказали, что шприцы – это символ освобождения. Но от чего?

– О… я…

В глазах женщины мелькнула паника, она огляделась в поисках Паскаля, словно взывая к нему о помощи.

– Честно говоря… мне просто дали список фраз. А помимо них я… ничего особо и не знаю.

Она была похожа на студента, который выучил только половину билета, и мне сразу стало ее жалко.

– Так вы говорите, шприц есть на каждой картине?

– На всех до единой, – облегченно подтвердила она.

Я вернулась к детям на пляже и внимательно осмотрела холст сверху донизу.

– Нашли?

– Нет.

– Хотите подсказку?

Похоже, со мной затеяли какую-то игру, и я явно проигрывала.

– Нет, спасибо.

Я переместилась к следующей картине. На ней повзрослевшая девочка с пляжа, одетая в джинсовые шорты и топ, сидела на деревянном ящике, вытянув вперед одну ногу и согнув другую. Локтем она опиралась на колено, а щекой – на сжатый кулак. Лицо ее хранило все то же безучастное выражение, а жуткие зеленые глаза заставляли волосы на руках вставать дыбом. Дальше на полотнах были изображены юноши и девушки – все в пирсинге и татуировках, все потрясающе красивые и все с одинаковыми пустыми зелеными глазами. Я вяло попробовала разыскать шприц на каждой картине, но душа у меня не лежала к поискам. Взгляд этих глаз леденил кровь. Я никак не могла понять, зачем бы Паскалю уродовать каждый холст подобной ужасной деталью. Я окинула галерею взглядом, но больше не видела картин – одни только словно светящиеся глаза, пронизывающие насквозь. Я поежилась, оттянула край воротничка и заставила себя идти дальше, потому что хоть мне и не хотелось здесь больше находиться, уйти я себя заставить не могла.

На следующем портрете какой-то мужчина сидел в профиль на фоне окна, и падающий оттуда свет оставлял видимыми только силуэт и зеленые глаза. Однако что-то в линии скулы, в наклоне плеча показалось мне знакомым. Я сделала шаг вперед, чтобы разглядеть изображение получше, когда сзади внезапно раздалось негромкое:

– Люблю эту картину. Одна из самых моих удачных. – Я вздрогнула, обернулась и заглянула прямо в голубые глаза Паскаля. – А вам нравится?

– Мне кажется нет.

Он кивнул.

– А почему?

– Мне не по себе от этих глаз.

– В этом суть живописи и искусства – лишать покоя.

Интересная мысль.

– Они символизируют зависть? Все эти люди вам завидуют?

Он тихонько фыркнул.

– Ну вот опять вы с вашими банальностями. Я-то думал профессорам полагается быть умными.

– Ум проявляется очень по-разному, – отрезала я. – Мне сказали, что на каждой картине спрятано изображение шприца. А здесь он где?

– Если вы будете смотреть, распахнув разум, то увидите. Вот, взгляните на последнюю картину. – Он указал рукой в противоположный конец галереи. – Это теперь тоже одна из моих любимых.

Я взглянула в указанном направлении, дошла до последнего полотна в экспозиции и, потрясенная, уставилась на собственное изображение. Вот они, опущенные уголки моего поджатого рта, легкая морщинка на лбу, костюм отца, гладко зачесанные назад и разделенные на аккуратный пробор волосы. Невероятно, как Паскаль уловил и воспроизвел все характерные мои черты, вплоть до шрамов на руке. Единственным явным отступлением от оригинала были ярко-зеленые глаза за стеклами очков в стальной оправе. Неудивительно, что девушка с каталогом обратилась ко мне, словно знала меня, – я была частью выставки. Я принялась рассматривать изящный узор из листьев монстеры на заднем плане, вернее, их остовов, словно обгрызенных жадными насекомыми, и поняла, о какой картине Паскаль говорил, когда попросил меня уйти, – он хотел добавить на выставку мой портрет.

Видимо, мне полагалось чувствовать себя польщенной, но ничего подобного. Мне было весьма не по себе. Погрузившись в мысли, я не сразу поняла, что рядом кто-то стоит. Скосив взгляд, я увидела пожилую женщину с длинными белыми волосами, которая всматривалась в картину так же пристально, как и я. Она медленно повернулась, и я заглянула прямо в ее глаза – темно-карие, пытливые, – и меня захлестнула волна непонятных эмоций, от которых перехватило дух.

– Прекрасное пленяет навсегда.

Я моргнула. Голос женщины был мягок, как пух одуванчика.

– К нему не остываешь. НикогдаНе впасть ему в ничтожество. Все сноваНас будет влечь к испытанному кровуС готовым ложем и здоровым сном.

Он когда-нибудь читал тебе Китса?

– Кто читал мне Китса?

– Старик. Вы изучали «Эндимиона»? Это была одна из его любимых поэм.

Я понятия не имела, о чем она говорит, но не хотела, чтобы она умолкала.

– Старик? – переспросила я снова.

– Профессор, вот уж не думал вас здесь встретить, – прервал нас знакомый раскатистый голос, и, обернувшись, я увидела приближающегося инспектора Робертса. Я тут же повернулась обратно к собеседнице и услышала: «Нам надо поговорить, Юстасия, это важно», снова повернулась к инспектору Робертсу, который уже подошел вплотную, снова к женщине, впервые заметив, что у нее в руке трость. Та протянула руку, коснулась моего плеча, сказала: «Найди меня», – и исчезла в толпе. Я попыталась высмотреть ее, но уловила только вспышку белых волос на фоне коридора, который вел к выходу.

– С вами все в порядке? Вы чего-то раскраснелись, – заметил инспектор Робертс.

– Да, все хорошо. Вроде бы. А что вы тут делаете?

– Детектив Чемберс установила слежку за этим художником, она считает, что имеет какое-то отношение к отравлению в Сохо. Я решил прийти сам и разведать обстановку. Думал, что и она здесь будет, но вместо нее наткнулся на вас. – Он замолчал, сунул руки в карманы и слегка откинулся назад, разглядывая картину. – Сверхъестественное сходство, не так ли? Не считая этих жутких глаз. Вы знакомы с художником?

Вероятность того, что детектив Чемберс рассказала начальству о моем визите к Паскалю, была весьма высока, и вообще-то она даже могла подать на меня жалобу, так что мне не стоило лгать.

– Мы немного поговорили.

– А вы полны сюрпризов, профессор.

– Но он мог нарисовать меня с фотографии. На самом деле этот портрет очень похож на фото из моего университетского досье.

Инспектор Робертс что-то прогудел себе под нос, но не стал развивать тему. Вместо этого он повернул голову и оглядел галерею.

– Господи боже, никогда не видел столько хипстеров в одном месте. Вы только посмотрите на усы того парня – вылитый боксер столетней давности.

Я проследила за его взглядом, но никаких хипстеров не увидела, потому что, стоит признать честно, я понятия не имела, как они выглядят.

– Что вы скажете об этих картинах? – снова повернулся ко мне инспектор Робертс.

– Уверена, что они отличные, но такой стиль не для меня. Они слишком… тревожные.

– Тревожные, точно. А от этого аккордеона у меня и вовсе мурашки. – Он преувеличенно передернул плечами. – Симпатичная юная леди сообщила мне, что на каждой картине спрятан шприц, но вы, наверное, и так уже об этом знали, раз вы приятели с художником.

Я бросила на него взгляд искоса.

– Я пока еще ни одного не нашла.

– Да ладно? Мне казалось, они хорошо заметны.

– И вы нашли шприц на картине с детьми на пляже?

– Конечно, проще простого – он был в волосах девочки. Но вот на вашем портрете пока не удается. Впрочем… а, вот он.

Он ткнул пальцем, и я увидела шприц, вплетенный в узор листьев монстеры. Его игла почти утыкалась мне в шею.

Инспектор Робертс прикрыл рот рукой, чтобы звук не уходил в сторону, и произнес:

– Интересненькое получается дело.

Глава 8

На следующее утро телефон завибрировал, уведомляя о полученном сообщении. Папоротник просил приехать в его офис. Полицейское управление района Кентиш Таун не значилось в списке моих любимых мест: с ним было связано слишком много дурных воспоминаний. Даже учитывая, что сейчас я выступала консультантом в расследовании, переступая порог этого здания, не могла стряхнуть ощущение, что виновна в каком-то преступлении. Последний раз я была тут почти десять месяцев назад, и с тех пор в обстановке мало что изменилось: в дежурном помещении все так же толпились десятки рассерженных, чего-то требующих посетителей, и все тот же многострадальный дежурный офицер пытался поддерживать порядок. Коридоры все так же отчаянно нуждались в ремонте, а в кабинете инспектора Робертса, когда я переступила порог, по-прежнему воняло так же ужасно, как и в его машине.

Сам инспектор Робертс поглощал обед, который, по моему мнению, решительно не подходил под понятие здоровой пищи. Когда я вошла, он привстал, промычал приветствие, жуя жареную картошку, и жестом предложил мне присаживаться в офисное кресло по другую сторону его рабочего стола. Залив картошку огромным глотком чая из автомата, он утер рот тыльной стороной ладони.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Инспектора Робертса зовут Ричард, сокращенно Дик (Dick). Dicky (Cystopteris dickieana) – разновидность папоротника, растущего на Британских островах.