Потерянный горизонт

Похолодало, поднялся ветер. Он швырял машину из стороны в сторону, и это была новая неприятность, отразившаяся на настроении пассажиров. Они как-то не рассчитывали на продолжение полета в темноте и теперь последнюю свою надежду связывали с тем, что запас топлива небесконечен.

Бензина и впрямь, должно быть, осталось немного. Мэлинсон пустился в рассуждения на эту тему, и Конвэй, вопреки собственному нежеланию вести разговор о том, чего он толком не знал, высказал мнение, что топлива могло хватить самое большее на тысячу миль или около того, а они, по его оценке, уже почти полностью покрыли близкое к этому расстояние.

– Ну и куда же тогда нас занесло? – несчастным голосом спросил Мэлинсон.

– Трудно сказать, но, может быть, куда-то в Тибет. Если это Каракорум, то за ним Тибет. Одна из вершин, между прочим, должно быть, К-2, которую считают вторым высочайшим пиком мира.

– В списке гор идет сразу после Эвереста, – отозвался Барнард. – Есть на что поглядеть, черт возьми!

– А с точки зрения скалолаза, куда как пожестче, чем Эверест. Герцог Абруцци махнул на нее рукой ввиду полной недоступности.

– Боже мой! – раздраженно пробормотал Мэлинсон.

Но Барнард продолжал веселиться:

– Вы знаете, Конвэй, вас следовало бы определить на должность гида в этом путешествии. А будь у меня с собой фляжка французского коньяка, мне, не скрою, было бы наплевать, что там внизу – Тибет или Теннесси.

– Но что мы собираемся делать? – опять завел свое Мэлинсон. – С какой стати мы здесь? В чем смысл? Не понимаю, как вы можете развлекаться шутками.

– Ну, молодой человек, тут можно с одинаковым успехом и шутить, и скандалить. Кроме того, если наш пилот, как вы предполагаете, чокнулся, просто бесполезно заниматься поисками смысла.

– Он наверняка безумец. Я другого объяснения не вижу. А вы, Конвэй?

Конвэй кивнул. Мисс Бринклоу обернулась к ним. Именно так она могла бы обернуться в театре по окончании действия пьесы.

– Поскольку вы не спрашивали моего мнения, вероятно, мне не следовало бы с ним выступать, – начала она с подчеркнутой скромностью. – Но хотела бы сказать, что я согласна с мистером Мэлинсоном. Я уверена, бедняга несколько потерял голову. Наш пилот, я имею в виду, конечно. Во всяком случае, ничто его не может извинить, разве только если он сошел с ума. – И потом, перекрывая шум, она прокричала тоном доверительного признания: – Представьте, это мой первый в жизни полет! Первый, единственный! Никакие силы не могли меня подвигнуть на подобное прежде, хотя одна подруга самыми разными способами уговаривала слетать самолетом из Лондона в Париж.

– А сейчас вместо этого вы летите из Индии в Тибет, – сказал Барнард. – Вот ведь как бывает в жизни.

Она продолжала:

– У меня был знакомый миссионер, побывавший в Тибете. Он говорил, что его обитатели странные люди. Они считают, мы произошли от обезьян.

– До чего догадливы.

– Ах, нет, Боже, нет! Это не в современном смысле. Они так думали столетиями, это одно из их суеверий. Конечно, я лично ничего этого не принимаю и считаю, что Дарвин гораздо хуже тибетцев. Мои убеждения – в Библии.

– Я так понимаю, вы фундаменталистка?

Но мисс Бринклоу вроде бы не поняла смысла этого слова.

– Я когда-то была членом ЛМО, – прокричала она, – но разошлась с ними по вопросу о крещении младенцев.

Конвэй не сразу сообразил, что ЛМО означает Лондонское миссионерское общество, а когда догадался, все еще продолжал ощущать комизм этого обмена репликами. И он еще прикидывал, насколько удобно было бы вести теологические диспуты, скажем, в толчее лондонского вокзала Юстон, а тем временем подсознательно отмечал некое легкое очарование, исходившее от мисс Бринклоу. Он даже стал подумывать, не предложить ли ей на ночь что-нибудь теплое из своего гардероба, но пришел к заключению, что при ее худобе вряд ли его вещи придутся ей впору. И он устроился поуютнее, закрыл глаза и сразу же спокойно заснул.

А полет продолжался.

Все они пробудились от внезапного крена самолета. Конвэй ударился головой об иллюминатор, на миг потерял ориентировку, а после обратного крена машины оказался на полу в проходе между креслами. Стало намного холоднее. Первое, что он сделал, машинально, – взглянул на часы. Они показывали половину второго. Значит, он спал довольно долго. Он слышал какие-то громкие хлопки, но принял их за обман слуха, пока не сообразил, что мотор молчит, а самолет планирует, несясь навстречу порывам штормового ветра. Потом он посмотрел в окно и увидел совсем близко пустынную, серую, быстро убегавшую назад землю.

– Он идет на посадку! – вскричал Мэлинсон.

А Барнард, тоже выброшенный из кресла, ехидно добавил:

– Если повезет.

Мисс Бринклоу, как бы наименее затронутая всеобщей суматохой, была занята тем, что поправляла шляпку, и делала это так спокойно, будто они приближались к гавани Дувра.

Вскоре самолет коснулся земли. Но на этот раз садились они с трудом.

– Ах, Бог мой! Как плохо! Как дьявольски плохо! – стонал Мэлинсон, впиваясь пальцами в подлокотник своего кресла в течение десяти секунд подскоков и вибрации. Что-то в машине задрожало и хрустнуло; слышно было, как разорвалась покрышка на одном из колес шасси. – Все, конец, – заключил Мэлинсон с горестной безнадежностью. – Сломался хвостовой костыль. Теперь нам отсюда не выбраться.

Конвэй, совсем не склонный разглагольствовать в минуты испытаний, разминал затекшие ноги и ощупывал ушибленное место на голове. Пустяк, царапина. Его долг был как-то помочь этим людям. Но когда самолет остановился, он последним из четверых поднялся со своего кресла.

– Осторожно, – сказал он Мэлинсону, когда тот распахнул дверь, готовый спрыгнуть на землю. В ответ воцарившуюся относительную тишину прорезал полный ужаса голос молодого человека:

– Здесь нет нужды осторожничать. Это конец света. Во всяком случае, вокруг ни души.

Вскоре все они, содрогаясь от холода, убедились, что так оно и есть. Шум яростных порывов ветра и хруст их собственных шагов – вот и все звуки, которые они услышали, и, внимая им, ощутили себя во власти угрюмой и печальной дикости, разлитой по земле и в воздухе. Луна и звезды, проглядывавшие сквозь редкие облака, высвечивали грандиозную дышавшую ветром пустоту. Не надо было ни знать, ни думать, чтобы догадаться: этот мрачный мир располагается высоко в горах, а те горы, что поднимались вокруг, сами стояли на горах. Цепь вершин белела на далеком горизонте как бы собачьим оскалом.

Мэлинсон быстро направился к кабине.

– На земле, – кричал он, – я не боюсь этого молодца, кем бы он ни был! Сейчас я с ним разберусь…

Другие, словно завороженные его энергией, с тревогой наблюдали, что будет. Конвэй бросился вслед, но слишком поздно. Мэлинсон успел забраться в кабину пилота. Прошло, однако, несколько секунд, и молодой человек опять спрыгнул на землю. Он что-то держал в руке и бормотал сдавленным, хриплым голосом:

– Слушайте, Конвэй, странное дело. Этот парень то ли болен, то ли мертв, то ли… не пойму. Не смог выдавить из него ни слова. Пойдите поглядите сами… Револьвер я у него по крайней мере забрал.

– Лучше дай-ка его мне, – сказал Конвэй, и, все еще испытывая некоторую неуверенность в движениях после недавнего ушиба головы, он взял себя в руки и приготовился действовать. У него было такое ощущение, будто все мыслимые неприятности собрались именно в это время, в этом месте, в этих условиях. Он привстал на цыпочки и замер в положении, позволявшем ему видеть – не очень хорошо, – что творится в закрытой кабине. Сильно пахло бензином, поэтому он не решился зажечь спичку. Он сумел только различить согнувшуюся фигуру пилота. Голова его лежала на пульте. Конвэй потряс его, развязал тесемки его шлема, расстегнул ворот. Потом он обернулся и сообщил:

– Да, что-то с ним стряслось. Надо извлечь его отсюда. – Но сторонний наблюдатель заметил бы, как и с самим Конвэем что-то стряслось. В голосе его послышалось больше резкости, больше настоятельности. Он теперь не звучал так, будто вот-вот смолкнет под напором сомнений. Время, место, холод, усталость – все это теперь потеряло значение. Было дело, которое нужно выполнить, и более земное, общепонятное появилось в натуре Конвэя.

Втроем, вместе с Барнардом и Мэлинсоном, они извлекли пилота из кресла и положили на землю. Он был без сознания, но жив. Особыми медицинскими знаниями Конвэй не обладал, но, как и большинство из тех, кому случилось пожить в далеких, заброшенных местах, он был знаком с симптомами основных болезней.

– Вероятно, сердечный приступ, вызванный пребыванием на большой высоте, – поставил он диагноз, склонившись над летчиком. – Мы мало что можем для него сделать. Никак не скроешься от этого адского ветра. Давайте-ка переправим его в кабину, да и сами заберемся туда же. У нас нет ни малейшего понятия, где мы находимся, и до рассвета бесполезно что-либо предпринимать.

И заключение, и программа действий были приняты без возражений. Даже Мэлинсон согласился. Они перенесли пилота в кабину и пристроили в проходе между креслами, так что он мог лежать, вытянувшись в полный рост. Внутри не было теплее, чем снаружи, но тут их не доставал разбушевавшийся ветер. Вскоре именно ветер стал их главной заботой, важнейшим испытанием в ту печальную ночь. Необычный это был ветер. Не просто сильный или холодный. Это было некое разгулявшееся сумасшествие. Хозяин, шагающий по своим владениям. Он раскачивал тяжелую машину, злобно сотрясал ее, а когда Конвэй выглядывал в окно, ему казалось, будто ветер выдувает искры света из звезд.

Летчик лежал без движения, а Конвэй в темноте и тесноте, чиркая спичками, пытался как мог обследовать его. Немногого он добился.

– Сердце у него сдает, – сказал он в конце концов, и тогда мисс Бринклоу, порывшись у себя в сумочке, удивила всех.

– Не знаю, поможет ли это бедняге, – снисходительно предложила она. – Сама я и капли в рот не возьму, но всегда ношу это с собой – вдруг будет несчастный случай. А ведь сейчас как раз такой случай, не так ли?

– Я бы сказал: не сейчас, а уже позади, – хмуро отозвался Конвэй. Он раскупорил бутылку, понюхал и влил немного бренди в рот летчику. – То, что ему требуется. Спасибо.

Через некоторое время едва заметно дрогнули ресницы летчика. И тут вдруг Мэлинсон впал в истерику.

– Нет, это невозможно! – кричал он, сотрясаясь в диком хохоте. – Мы просто куча законченных идиотов, зажигающих спички над трупом… А он к тому же совсем не красавец. Глядите. Китаёза, я думаю, если вообще хоть кто-нибудь.

– Возможно, – сказал Конвэй ровным и несколько суровым тоном. – Но он еще не труп. Если повезет, мы сможем привести его в чувство.

– Повезет? Тогда это ему повезет, а не нам.

– Не загадывай. И во всяком случае, пока что помолчи.

В Мэлинсоне еще достаточно оставалось от школьника, чтобы послушаться строгого приказания старшего, хотя он, судя по всему, плохо владел собой. Конвэй жалел его, но гораздо больше заботило его состояние пилота, единственного здесь человека, способного как-то объяснить постигшую их судьбу. Конвэй не имел желания продолжать умозрительные рассуждения на эту тему; хватало уже того, что было высказано во время полета. В мысли его, кроме привычной любознательности, вкралось теперь неуютное сознание, что их положение изменилось, и вместо щекочущего чувства опасности надвигалась угроза действительно тяжкого испытания с катастрофическим исходом.

Всю эту бессонную штормовую ночь он старался осознать истинное положение вещей – для себя, а не для того, чтобы подать его в нужном виде своим спутникам. Он догадывался, что залетели они гораздо дальше западных отрогов Гималаев, куда-то в сторону менее известных вершин Куньлуня. Значит, сейчас они должны находиться в пустынной и самой негостеприимной части земной поверхности, на Тибетском плато, в обширной, необитаемой и в основном неведомой науке высокогорной местности с продуваемыми ветрами долинами, из которых ближайшая к уровню моря лежит на высоте двух миль. Да, они были в этой заброшенной стране, приговоренные ко всем тяготам безлюдья, в условиях худших, чем на большинстве необитаемых островов.

И вдруг, словно в угоду его любознательности и пытаясь еще больше поразить ее, картина вокруг стала меняться, и эти перемены были довольно тревожными. Луна, которая, как он считал, пряталась за облаком, показалась из-за края мрачной громады и еще до того, как выкатилась полностью, осветила лежавшее впереди пространство. Конвэй смог разглядеть очертания растянувшейся вдаль долины с низкими, пологими, грустного вида холмами по обе стороны. Угольно-черными волнами они бежали по синему ночному небу. Но взгляд его невольно устремился вперед, туда, где залитая лунным светом, в великолепном сиянии как бы парила над невидимой бездной гора, которую он сразу посчитал самой красивой горой в мире. Это был почти совершенный снежный конус, очерченный простыми, будто детской рукой нарисованными линиями, не позволявшими оценить ни высоту горы, ни расстояние до нее. Она так сверкала и выглядела настолько совершенной, что на какое-то мгновение он усомнился, не привиделась ли она ему. Но на его глазах видение обрело жизнь: крошечный вихрь взметнулся на краю пирамиды и тут же последовал едва слышный шорох скользнувшей вниз лавины.

Он чуть было не поддался желанию разбудить других, чтобы и они могли полюбоваться красотами пейзажа, но, поразмыслив, решил, что успокоительного действия это иметь не будет. Здравый смысл подсказывал, что самый вид этой девственной роскоши мог обострить ощущение одиночества и опасности.

С большой вероятностью можно было предполагать, что от ближайшего поселения их отделяли сотни миль. И у них не было ни еды, ни оружия, кроме единственного револьвера. Самолет поврежден, а баки его почти пусты, кроме того, никто из них все равно не знал, как поднять его в воздух. У них не оказалось никакой одежды, способной защитить от страшного холода и жестокого ветра; тут не помогли бы ни шоферская куртка Мэлинсона, ни его собственное долгополое пальто, и даже мисс Бринклоу, закутанная и утепленная, словно она собралась в полярную экспедицию («Вот потеха-то!» – подумал он, увидев ее впервые), даже она оказалась бы в трудном положении. На всех, кроме него, действовало также пребывание на высоте. Барнард тоже впал в уныние. Мэлинсон бурчал что-то себе под нос; ясно было, что с ним произойдет, если эти тяготы затянутся надолго.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Темплхоф – аэропорт Берлина. – Здесь и далее примеч. пер.

2

Баскул – одна из географических выдумок Хилтона; «подделка» под топонимику северо-западной Индии (ныне Пакистана) и Афганистана (ср. Кабул).

3

Филипп Сидней (1554–1586) – писатель, воин, царедворец. Традиционно почитается как олицетворение рыцарства, элегантности, обаяния.

4

Синьян – город к северу от Ханькоу (современное название – Ухань); у Хилтона название выдуманного города, произвольно образованное «на китайский лад», нечаянно совпало с именем городка, действительно существующего и расположенного очень далеко от места, где могли бы происходить описываемые события.

5

Холихед – порт на острове у западного побережья Уэльса. Кингстон – название многих, в том числе портовых городов мира. Возможно, имеется в виду административный центр Ямайки.

6

Тертуллиан – христианский богослов и философ (II–III века н. э.), видевший смысл веры именно в том, что она не может быть обоснована разумом.

7

Мюррен – швейцарский зимний курорт, расположенный у подножия горы Юнгфрау.

8

Считается, что прообразом Конвэя послужил Хилтону английский альпинист Джордж Ли Мэллори, погибший в 1924 г. при восхождении на Эверест.