Новое утро

– По вашей вине.

– Да, конечно. – Еще одна пауза. – Я знаю, что этого очень мало…

– Нет, это не так. Это лишь то немногое, что у меня могло остаться. И этого довольно много для меня.

Эйвери разрыдалась, и Вивьен почувствовала, как все напряжение многих недель, предшествовавших постановке, – вся эта работа, и все впустую – рассеивается перед лицом ее прошлого.

– Я все думала, что время поможет, – сказала молодая женщина между всхлипами.

– Как что-то может помочь? – Вивьен положила руку на живот, чувствуя, как у нее перехватывает дыхание от горькой правды.

– Папа много лет проработал в военном министерстве, пытаясь узнать больше.

– Полагаю, я должна быть благодарна за это.

Еще одна неловкая пауза.

– Вы можете простить нас?

– О, Эйвери, если вы еще что-нибудь помните обо мне…

После звонка Вивьен осталась в постели. Телефон молчал – женщины из магазина знали, что после такой публичной порки Вивьен нужно оставить в покое. Она продолжала размышлять о том, как кстати пришлись слова Пегги, сказанные прошлой ночью: «В Италию едут не для того, чтобы убежать от прошлого, а чтобы обрести его». Какая горькая ирония – думать о том, что сам Дэвид был там, живой, и ждал, когда она – да и кто угодно – найдет его.

Вивьен редко плакала, что было благословением при ее тяжелой профессии, но, к ее удивлению, долго сдерживаемые слезы теперь лились рекой. Сент-Винсенты, возможно, и подвели ее как семья, но она подвела себя вдвойне: она не отвергла официальное, а теперь безосновательное объяснение смерти Дэвида во время войны и не искала правды, и с тех пор по-настоящему не изменилась сама. Молодец, что еще скажешь. Вместо этого правда настигла ее, сделав прошлое еще более болезненным, – до сих пор Вивьен и представить себе не могла, что такое возможно. Она бы поступила совсем по-другому, если бы только знала.

После войны прошло десятилетие, и все, кто мог двигаться дальше, сделали это – гораздо успешнее, чем Вивьен. Все остальные сотрудницы книжного магазина целенаправленно шли вперед после вдовства, замужества и развода. К тому же на подходе были новые дети, к чему Вивьен относилась неоднозначно. Почему бы не принять настоящее, если нельзя исправить прошлое?

Конечно, Вивьен не сделала ни того ни другого, оставив свою жизнь в лучшем случае наполовину размеренной. Вместо этого она продолжала писать в атмосфере жестокости лондонского театрального мира, полного неписаных правил, свинцового неба и салата с ветчиной к чаю. Она оберегала свое сердце от многочисленных поклонников. Она держалась подальше от возможной боли. Но все это не отдавало должного памяти Дэвида. У него не было шанса избежать боли: ему не дали шанса снова окунуться в жизнь.

Вивьен, возможно, никогда не узнает, что случилось с Дэвидом, но одно она знала наверняка: он бы боролся за нее до самого конца. После стольких потерянных лет неожиданная новость от Эйвери давала ей шанс сделать то же самое для него.

В жизни никогда не знаешь, когда могут нагрянуть неожиданности, но даже писатель внутри Вивьен не мог себе такого представить.

Глава 2

Рим, Италия1 февраля 1955 года

Когда Вивьен вышла из самолета в аэропорту Чампино на окраине Рима, она сразу почувствовала, что одета чересчур нарядно, и не только из-за весенней погоды. Пегги Гуггенхайм позвонила из Венеции и предложила костюмы для поездки Вивьен в Рим, но одежда для Пегги была формой художественного самовыражения: яркие узоры, причудливые украшения и свободный, удобный крой, замаскированный эффектными линиями. А Вивьен, окруженная на работе мужчинами, использовала моду, чтобы почувствовать себя более уверенной. Судя по переполненному терминалу аэропорта, самообладание было далеко не так важно для молодых и модных итальянок. Повсюду мелькали голые плечи и ноги, и первое, что Вивьен поклялась себе купить в Риме, – это облегающую футболку в американском стиле и платье на бретелях.

Выйдя на послеполуденное солнце, Вивьен заметила старый военный джип, который ей было велено отыскать. Водитель, приветливый мужчина со смуглой средиземноморской внешностью, улыбнулся очень по-американски и, выпрыгивая из машины, весело помахал рукой:

– Привет, Вивьен, верно?

Она кивнула и с радостью позволила ему забрать у нее два тяжелых чемодана, набитых ее любимыми книгами.

– Я Леви Бассано. Запрыгивайте.

Запустив двигатель, Леви кивнул на сумку-холодильник на заднем сиденье:

– Хотите кока-колы?

Вивьен улыбнулась:

– От старых привычек трудно избавиться?

Он улыбнулся в ответ:

– Особенно таким твердолобым американцам, как я.

Вивьен почувствовала облегчение, услышав его живую речь: в конце концов, он должен был стать ее партнером по написанию текстов. Леви также не проявлял никакой внешней бравады, с которой она часто сталкивалась в общении с мужчинами и которая оказывалась впоследствии чистым притворством. Во время своего пребывания в Италии Вивьен намеревалась решительно исправить свою личную жизнь, а также сценарий Дугласа Кертиса, но в случае с Леви она сразу поняла – как всегда можно понять обратное – романтики не будет.

– Вас зовут Бассано – это итальянское имя?

– И еврейское. Мои родители родились здесь.

– Значит, вы можете мне переводить.

– Что-то подсказывает мне, что вы быстро освоитесь. Говорят, что мой итальянский così così[9]. Вы впервые в Италии? – спросил он, не выпуская сигарету изо рта.

– Да, вообще я впервые уехала из Англии. А вы давно здесь?

– С войны.

– В самом деле? Вы выглядите таким молодым.

Он ухмыльнулся:

– Я соврал, чтобы попасть на фронт. Я встретил Кертиса на крейсере, направлявшемся в Салерно, – это был мой первый выезд из дома. Он был командиром нашего полевого фотоотряда. Мы снимали кадры для новостных роликов и прочего, двигаясь позади войск, – ну, большую часть времени. С тех пор Кертис присматривал за мной. – Он бросил на нее быстрый взгляд. – Вот так я и получил эту работу. Ведущего сценариста вызвала в суд КРНД – Комиссия по расследованию неамериканской деятельности, и Кертис каким-то образом узнал, что я следующий. Смешно сказать, но здесь я в большей безопасности.

– А я жалела себя, потому что моя пьеса провалилась.

– Кертису понравилось то, что он прочитал. «Эмпиреи». Он говорит, что вы мастер по части диалогов и концовок, и мы отчаянно ищем что-то подобное.

– Вы давно готовитесь к съемкам?

– С начала года. Мы с Кертисом прилетели вместе. Начнем только в апреле, хотя наша звезда, мисс Клаудия Джонс, уже здесь, на других съемках. Она будет рада увидеть женское лицо. На студии их не хватает, за исключением, как ни странно, монтажниц.

– Монтажеров?

– Угу. К тому же теперь вы должны знать, что все мы родственники друг другу.

– Одна большая счастливая семья.

Он рассмеялся:

– Я бы так не сказал.

Киностудия «Чинечитта» была построена в 1930-х годах бывшим фашистским правителем Бенито Муссолини под лозунгом «Кино – самое мощное оружие». Семьдесят три здания – павильоны, рестораны, офисы, бассейны – возвышались над лесом огромных пиний в нескольких минутах езды к югу от центра Рима.

Вивьен удивилась, увидев похожие на казарменные ворота, когда джипу помахали, чтобы он проезжал. На самом деле, вся окружающая архитектура была внушительно квадратной («Они называют ее рационалистической – забавное слово для кинобизнеса», – объяснил Леви), что, по мнению Вивьен, подходило для студийного комплекса, основанного Муссолини в пропагандистских целях. На первоначально розовых оштукатуренных стенах, которые со временем выцвели до неузнаваемого цвета, все еще виднелись отверстия от пуль, выпущенных сначала немцами, а затем союзниками. За десятилетие, прошедшее с окончания войны, Италия стала вторым по величине производителем фильмов в мире. «Чинечитта», со своими девятью павильонами и девяносто девятью акрами открытых площадок, выпускала в год более сотни фильмов и была центром этого киномира.

Леви заметил выражение лица Вивьен.

– Я знаю, это не очень роскошно. Они берегут все это для декораций Древнего Рима. – Затем он взглянул на ее туфли на высоком каблуке. – Нам еще далеко. Джип я взял напрокат, может быть, мы сможем найти вам велосипед?

– С удовольствием.

Он повел джип по узкой улочке, по обеим сторонам которой возвышались здания ржавого цвета.

– Это teatros, павильоны. Наш – пятый. Кертис встретил бы вас сам, но его жена приехала на день раньше.

– Надеюсь, я никому не помешала?

Леви снова ухмыльнулся:

– Не беспокойтесь об этом.

Дуглас Кертис ждал их в конце длинного коридора, держа в одной руке сценарий, а в другой – нераскуренную сигару. У него было приятное морщинистое лицо с обвисшими щеками, коротко подстриженные седые волосы и легкая щетина. Недавно Кертис заключил соглашение о совместном финансировании двух картин с крупнейшей продюсерской компанией Италии «Минотавр», которое предоставило ему значительные налоговые льготы, а также доступ к знаменитой киностудии «Чинечитта».

Пегги объяснила Вивьен, что Дуглас – редкий зверь в Голливуде: режиссер, владеющий собственной продюсерской компанией. После войны он многое оставил, кроме своей набожной жены-католички, которая отказывалась его отпускать. Сам Кертис не мог инициировать бракоразводный процесс в Калифорнии, если у него не было на то оснований, которых благочестивая Мэри Кейт также никогда бы ему не дала. Это сделало Кертиса еще большей аномалией в Голливуде: влиятельный человек, который не может развестись.

– Он доставил вас сюда целой и невредимой. – Кертис тепло улыбнулся, пожимая Вивьен руку.

– Это только начало, – ответила она с улыбкой. Сквозь длинное стеклянное окно кабинета она увидела женщину лет пятидесяти пяти, одиноко сидевшую за центральным столом с четками на шее.

– Познакомьтесь с Мэри Кейт. – Кертис жестом пригласил Вивьен пройти вперед, но ей было неловко так скоро знакомиться с семьей своего нового босса. Когда Кертис представил ее, женщина осталась сидеть, оценивая Вивьен опытным взглядом собственницы.

– Вчера поздно вечером Баумгартнера вызвали в суд. – Кертис бросил сценарий на массивный стол из красного дерева и раскурил сигару. – Мы вытащили тебя как раз вовремя, малыш.

Леви вздохнул:

– Это, должно быть, какая-то невероятная удача – соврать о своем возрасте, чтобы записаться в армию и все равно считаться предателем.

– Или записаться в армию на следующий день после Перл-Харбора, имея четверых маленьких детей. – Кертис постучал пальцем по тексту рядом с собой. – Бросить кого-то за решетку за то, что он был самим собой, – разве не против этого была затеяна вся эта чертова война?

Во время их поездки на джипе Леви был необычайно откровенен с Вивьен о своих политических переживаниях. В КРНД на него обратили внимание, когда узнали, что в детстве он бывал в «Киндерленде», летнем лагере для евреев, входящем в Международный орден трудящихся[10]. Правительство США только что закрыло и ликвидировало МОТ из-за обвинений в коммунизме; тем временем расследование комитета Палаты представителей по делам «детей в красных подгузниках»[11] распространилось на отдыхающих в лагере «Киндерленд» с родителями, придерживавшимися левых взглядов, среди которых были мистер и миссис Бассано. Переезд в Италию был попыткой Кертиса обезопасить их сына-сценариста.

Кертис попросил Леви отвезти Мэри Кейт на исповедь в собор Святого Петра, а сам решил показать Вивьен студию. Они вместе прогулялись по импровизированным улицам, которые казались невыносимо узкими из-за сорокафутовой[12] высоты павильона и толп людей, собравшихся на каждом углу. В театре Вивьен привыкла видеть, как актеры в перерывах между выступлениями густо накладывают грим, но здесь люди целый день ходили в костюмах, ожидая своего звездного часа на экране. Вид гладиаторов, ковбоев и клоунов, болтающих с танцовщицами, монахинями и рабынями, вызывал диссонанс, как и само расположение студии в пустынном пригороде. Проезжая через парадные ворота, Леви указал Вивьен на длинную очередь статистов, из которых итальянскую актрису Софи Лорен отобрали на неуказанную в титрах роль в фильме «Камо грядеши?». На заднем плане Кертис показал Вивьен декорации, оставшиеся от того блокбастера, а также гигантского троянского коня, которого собирают для нового фильма о Елене Прекрасной.

– Дебора Керр, Хамфри Богарт, Грегори Пек, Одри Хепберн, Ава Гарднер, Монтгомери Клифт, – все они снимались здесь в последнее время. Это самая большая студия в Европе.

– Леви предложил покататься здесь на велосипеде.

Кертис кивнул.

– Я уверен, что мы сможем раздобыть что-нибудь из реквизита. Итак, давайте дадим вам несколько дней, чтобы освоиться, и увидимся в понедельник бодрыми и с утра пораньше. Где-то в десять, – добавил он. – Нам особенно нужна помощь со сценами в полицейском участке. Мне нравится, как вы изображаете людей, ссорящихся на работе. Очень реалистично – как будто вы сами это пережили, – сказал он, подмигнув. – Я попрошу ассистентку принести вам копию сегодня попозже – сценарий меняется каждый час.

– Леви говорит, что у Кинга Видора те же проблемы с «Войной и миром».

Кертис вздохнул.

– Наш фильм – не «Война и мир».

– Вы задаете вопрос, который не так прост.

Вивьен пристально посмотрела на пожилого итальянца, сидевшего за столом. В подставке стоял национальный флажок, а под пресс-папье из муранского стекла было очень мало бумаг. Она записалась на прием к министру здравоохранения месяцем ранее, на той самой неделе, когда получила запоздалое известие о том, что Дэвид был депортирован из Северной Африки в Италию в качестве военнопленного.

– Я ценю вашу любезность. И конечно, я ценю ваше время. Но, конечно, вы понимаете мое желание узнать как можно больше о судьбе жениха и его пребывании здесь.

– Мы предоставили вашему правительству все, что у нас есть.

– Это было много лет назад. С тех пор все могло измениться.

– Вы не являетесь близкой родственницей.

– Мы должны были пожениться. Итальянцы с большим трепетом относятся к обрученным.

Чиновник улыбнулся ее настойчивости.

– Мы чтим статус брака, sì[13], но ваш случай не совсем такой, это не… – Он беспомощно развел руками: жест, который Вивьен уже не раз видела в первые дни своего пребывания в Риме. – Вы говорите, что он был схвачен в Африке…

– В Ливии, недалеко от порта Тобрук.

– Вместе с тридцатью тысячами других людей.

– Семье сказали, что он был депортирован на грузовом судне, направлявшемся в Италию.

Он пожал плечами.

– Как вы знаете, британцы разбомбили и эти корабли тоже.

Тогда Вивьен поняла – возможно, он все еще ненавидел ее страну, несмотря ни на что. Это было неуловимо, но многое объясняло. Когда в Риме они начали разговор о войне, Леви предупредил ее, что никогда нельзя сказать, кто был фашистом, кто помогал нацистам, а кто сопротивлялся и тем и другим.

– Во время войны мы поделились нашими данными с вашим отделом по делам жертв, – продолжил служащий. – Семьдесят пять тысяч военнопленных, половина из которых сбежала.

– И еще пять тысяч до сих пор числятся пропавшими без вести.

Он поднял ладони вверх, как будто физически отгораживаясь от ее просьбы. Вивьен не понимала его безразличия – она скорее думала, основываясь на опыте, что мужчины здесь сразу обратят на нее внимание.

– Мы все перевернули. Пятьдесят тысяч человек были отправлены в Германию. Попытайте счастья там.

– Я не понимаю. – Но она на самом деле понимала. Он хотел, чтобы о войне больше никогда не упоминали, что было странно, учитывая его звание и должность в архивах итальянской армии. Она могла только гадать о том, что он, возможно, пережил во время войны или позволил другим пережить, но это был самый большой урок, который он, по-видимому, извлек.

Глава 3

Мартовские иды 1955 годаРим, Италия

Все в жизни зависит от темпа.

Ласситер уже пару раз замечал эту женщину, или ему казалось, что он ее заметил (может, он ее придумал?). Первый раз это было теплым февральским днем, когда он тайком уходил с закрытой встречи в «Чинечитта». Она выехала из-за угла студии на ярко-синем велосипеде, в плетеной корзине на руле лежала стопка бумаги, придавленная парой модных туфель на высоких каблуках. Ноги у нее были босые, и он сразу предположил, что это одна из сценаристок. Или – еще лучше – актриса, с волнистыми волосами цвета воронова крыла и изысканными манерами.

Второй раз это случилось на костюмированной вечеринке Пегги Гуггенхайм на Марди Гра несколько недель назад. Они оба были в костюмах, и это, должно быть, запутало его – в любом случае, к тому времени, как он хоть в чем-то разобрался, она уже ушла.

С тех пор он не видел ее в студии. Он, конечно, не ожидал встретить ее здесь, когда она в одиночестве бродила по Виа Сакра. Ему нравилось срезать путь через Форум, когда он возвращался домой от Аниты задолго до того, как начинали работать фотографы. На рассвете по всему дому хозяйничали кошки, и это заставляло его чувствовать себя совершенно диким. В свои пятьдесят с небольшим он все еще демонстрировал американский атлетизм своей ушедшей юности, прогуливаясь по sampietrini[14] послевоенных улиц Рима с проворством человека вдвое моложе себя.

Когда он увидел, что она стоит там в белой мужской рубашке, завязанной узлом, и яркой длинной юбке, меланхолично откусывая кусочек maritozzi[15], завернутой в пергаментную бумагу, он задумался, не пора ли что-нибудь сказать. В кино это был бы идеальный момент: девятнадцатая минута из девяноста и третья встреча главных героев.

Затем, как это часто бывает в кино, произошло следующее: она повернулась к синему велосипеду, прислоненному к двухтысячелетней треснувшей колонне, наконец заметила его и прошла мимо. Если она и узнала его, то не подала виду.

– Mi scusi…[16]

Услышав его слова, она резко обернулась, вытерла размазавшийся крем с уголков губ и изобразила улыбку, граничащую с ухмылкой.

– Не напрягайтесь. Я тоже иностранка.

От ее слов, произнесенных с безупречным британским акцентом, у него заломило затылок. Он прожил в Италии почти десять лет.

– Вообще-то я живу здесь.

– Я тоже.

– Я имею в виду, что живу много лет.

– Не думаю, что это делает кого-то итальянцем, не так ли?

Он понял, что она шутит над ним в своеобразной британской манере, которая всегда казалась ему утомительной, даже в такой красивой женщине, как она. Он также понял, что пощады от нее ждать не стоит.

– По-моему, мы оба были на вечеринке у Пегги.

Она бросила пустую обертку от булочки в корзину на руле велосипеда.

– Я не помню, чтобы мы были представлены друг другу.

Он протянул руку.

– Джон. Джон Ласситер. «Артемис Продакшнз».

Солнце медленно поднималось за его спиной, и она прикрыла глаза правой рукой, чтобы получше разглядеть его.

– Богиня-воительница, – вот и все, что она ответила.

– Среди прочего. – Он обогнал ее, затем жестом предложил идти, а сам по-джентльменски покатил велосипед. Заметив сценарий в корзинке рядом со скомканной оберткой от булочки, он попробовал еще раз: – Вы ведь из студии Teatro 5, верно? Снимаетесь в…

– Не «в». – Похоже, ее позабавила его реакция. – Я дорабатываю сценарий «Когда ничего не останется».

– Я слышал, что он сырой и неровный.

– Он такой же сырой, как и обертка от моей булочки со сливками. – Она криво усмехнулась. – По крайней мере, я ценю вашу прямоту.

Слова «по крайней мере» не ускользнули от него. Ему оставалось пройти всего несколько метров по Виа Сакра.

– Вы часто здесь гуляете?

Она покачала головой.

– Только для вдохновения и, конечно, чтобы почувствовать историю. Как вы знаете, сегодня мартовские иды.

Он не знал. Несмотря на все утренние прогулки, Ласситер не подозревал, что они стоят на том самом месте, где умер Юлий Цезарь, заколотый собственными сенаторами. У продюсера были огромные пробелы в образовании, которые он всю жизнь скрывал практически любыми способами, за исключением книг.

– Точно, – вот и все, что он сказал.

Когда они повернули на проспект Виа-дей-Фори-Империали, запруженный визжащими машинами, она потянулась к ручкам велосипеда. Он задел ее крепкой загорелой рукой и был рад, что она не отстранилась так быстро, как могла бы.

– Что ж, увидимся в студии, мистер Артемис.

– Ласситер. – Ему было неловко поправлять ее. Но она только улыбнулась, и он понял, что она снова дразнит его. – А как зовут вас?

– Лоури. Вивьен. – Она села на велосипед и умчалась, но он заметил, что она оглянулась на повороте. В конце концов, у него все получилось.

– Вивьен, per l’amor, ради бога, мы не можем начинать сцену в спальне.

Вивьен бросила карандаш и отодвинула стул от стола в знак протеста. Съемочная группа проводила экстренное совещание из-за плачевного состояния сценария новой постановки Дугласа Кертиса «Когда ничего не останется». Это была мелодрама в стиле Дугласа Сирка, фильм об итальянском полицейском, который влюбляется в знаменитую американскую певицу, находящуюся под его защитой во время гастролей.

Обычно они встречались в «Чинечитта», но Кертис часто работал в своем отеле. Поэтому сейчас двенадцать человек – «враждующие апостолы», как он в шутку их окрестил, – спорили, рассевшись за большим столом, покрытым белой скатертью, в обеденном зале гранд-отеля «Флора».

Отель располагался на Виа Витторио-Венето, главной артерии римской жизни, которая пульсировала двадцать четыре часа в сутки, а ее левый и правый «берега» были расцвечены кафе, ресторанами и кабаре. В древности на этой улице располагались увеселительные виллы Цезаря и Катулла, а во время войны – оккупационный штаб немецких войск. Сегодня этот район мог бы стать гостеприимным местом для любителей кино, но не так давно режиссера Лукино Висконти по прозвищу Красный граф посадили в тюрьму и избивали по три раза в день. Распродавая семейные реликвии для финансирования деятельности Сопротивления, он чудом избежал казни, благодаря высадке союзников, которые затем поручили Висконти снять на видео казнь того самого человека, который сам отдавал приказы о пытках и смерти.

Рим представлял своего рода замкнутый круг истории, повторяющийся снова и снова. Богатство переходит в нищету и снова в богатство. Все, что могло случиться, уже случилось здесь. Так почему бы тогда не забыть обо всем этом и не сосредоточиться на dolce vita?[17]

Отказавшись от вина санджовезе, которое в изобилии разливалось мужчинами, Вивьен пила свой второй кофе за день. Это никак не улучшало ее настроения. Здесь было так много творческих ограничений, к которым она не привыкла и о которых ее не предупреждали. Вивьен всегда ценила, когда ее предупреждают.

– И, – продолжил Дуглас Кертис, – наших главных героев совершенно определенно нельзя показывать вместе в постели, даже полностью одетыми.

– Кого это может оскорбить?

– Богобоязненную американскую публику.

– Но прошлой весной «Три монеты в фонтане» были выпущены с точно таким же кадром, – настаивала Вивьен.

– Кадр обрывается, перед тем, как что-то происходит, – напомнил ей Кертис.

– Очень похоже на вашу личную жизнь, – заметил один из ассистентов режиссера.

Всегда отличавшийся веселым нравом, Кертис состроил игривую гримасу, когда мужчины вокруг него рассмеялись, а затем повернулся к Вивьен:

– Виви, ты не хуже меня знаешь, что это никогда не пройдет мимо церкви.

Теперь настала очередь Вивьен состроить гримасу:

– Тогда зачем я здесь? Пусть церковь переписывает это. – Она оттолкнула сценарий, словно испытывая отвращение.

– Вивьен, милая, я серьезно. – Кертис начал барабанить указательным пальцем правой руки по своему экземпляру сценария. – Кардинал Маркетти грозится посетить съемки.

Мужчины на студии часто упоминали кардинала так, словно он был могущественен, как Бог. Вивьен это не испугало, но заинтриговало. Ассистентки дали Маркетти прозвище bestiaccia, что означает «монстр». Ватикан прислал кардинала, когда узнал от своих шпионов о каких-то сомнительных материалах. Это была неформальная сеть людей на всех уровнях студии, которые упорно сохраняли свои рабочие места после падения фашизма.

Вивьен узнала, что итальянские мужчины упрямы во многих отношениях. Они показали себя особенно непреклонными, если отвергать их знаки внимания. В Англии простое язвительное замечание могло навсегда поставить мужчину на место. В Италии все было не так. Здесь мужчины практически наслаждались отказом.

– Так пусть кардинал приходит.

Кертис раздраженно развел руками и всех отпустил. Когда Вивьен вышла из обеденного зала, Леви Бассано бросился к ней. Вместе они прошли мимо бара, где Федерико Феллини проводил столько встреч, что персонал отеля называл его ufficio[18], затем пересекли вестибюль, который был почти пуст, так как вся страна спала.