скачать книгу бесплатно
– Следопыт, тебя это не оскорбляет? – спросил он.
– Оскорбляет? Я даже не удивляюсь.
– Я и не думал, что ты способен удивляться. Однако это наш добрый друг Леопард, а не ты, кто все еще не знает, что нет в человеке черного, одни оттенки, и оттенки серого. Моя мать не была доброй женщиной и добродетельной тоже не была. Только сказала она мне: Амаду, богам моленья шли, а двери на запоре держи. Ребенок пропал три года назад.
– Леопард, подумай. Глупо ему было бы доверить это всего двум искателям.
Работорговец хлопнул в ладоши, и трое поспешили вновь войти, чтобы заняться тем же самым: тереть ему ноги, подавать ему финики и глазеть на меня, будто я тоже обращусь в леопарда.
– Даю вам четыре ночи на решение. Путешествие это не будет легким. Есть силы, Следопыт. Есть силы, Леопард. Они приходят с ветром утром или порой, когда солнце в самую высь поднялось, в час слепящего света ведьм. Так же, как я хочу, чтоб мальчика нашли, наверняка есть и такие, кто желает держать его в скрытости. Никто еще слова не сказал про выкуп, и все ж я знаю, что ребенок жив, и знал еще до того, как шаман обращался к старшим богам и те поведали ему, что это так. Но, слушайте вы оба, есть силы. В жаркое время года губительный ветер прокатывается по городам и уносит все, что им иметь не надлежит. Дневной ли грабитель, ночной ли вор – не могу сказать, с чем вы столкнетесь. Однако мы слишком много говорим. Даю вам четыре ночи. Коль «да» станет вашим ответом, встретимся у Рухнувшей Башни в конце улицы Бандитов. Место известно?
– Да.
– Ждите меня там после захода солнца, и это будет вашим согласием.
Барышник повернулся к нам спиной. Наше дело с ним пока было сделано. И тут опять вспомнились мне женщина, какую он убил, и мужчина, кого он сделал евнухом.
– Глупый Следопыт, ты же наверняка знаешь, как евнухами делают? Мужчина этот, верняк, умрет.
Я попросил владелицу устроить Леопарда в комнате, что, как я знал, пустовала. Когда я говорил с ней, на мне не было одежды, так что она сказала, мол, да, разумеется, только теперь плата удваивается. «Не то, вернувшись как-нибудь из своих странствий, вы у себя в комнате ничего не найдете». – «Так у меня и нет ничего», – сказал я.
Леопард согласился на комнату после того, как я сказал ему, что, коль скоро он найдет себе дерево, чтоб спать на нем в обличье зверя, так сразу окажется идеальной мишенью для выстрела из лука и стрела пронзит ему ребра. А все животные в городе принадлежат либо тому, либо другому жителю, так что бродить по улицам и охотиться на них нельзя. И даже если ты убьешь чьего-нибудь козла или курицу, то ни за что не приноси ее к себе в комнату. И если даже ты и принесешь добычу к себе в комнату, не оброни ни единой капли крови. Леопарда слова мои разозлили, но он понял их разумность. Я понимал, что станет он метаться по комнате из угла в угол, зная, что рычать ему нельзя. Попытается спать на окне, но поймет, что нельзя, да еще и чуя, как разгоняется кровь в телах дичи в загонах для животных под окном. Так что он привел в комнату малого. На третий день он поднялся ко мне в комнату, ухмыляясь и поглаживая живот.
– У тебя вид, будто ты целую антилопу к себе затащил.
– Все шито-крыто. В последнее время я б запросто мог обжорой стать.
– Аппетит твой всему постоялому двору известен.
– Тебе б быть единственной монашкой в борделе. Причудливые звери, причудливые порывы, Следопыт. Ты куда сегодня? Я пойду твой город осмотрю.
– Город ты уже видел.
– Хочу твоими глазами взглянуть или, скорее, твоим носом нюхнуть. Знаю, что в этом городе что-то поджидает нас.
Я глянул ему прямо в глаза:
– Иди, почеши яйца, котяра, в свое свободное время.
– Следопыт, кто скажет, что нам нельзя и то, и другое?
– Как хочешь. Мне надо наведаться к нескольким людям. Людям, что ставки делают, но дальше платить не желают. Один человек, кто зло учинил из нашей добродетельности. Иди умойся.
Он выпустил язык, длинный, как молоденькая змейка, и облизал обе свои лапы.
– Готово, – ухмыльнулся. – К кому идем? К человеку, кто тебе денег должен, кому мы ноги вырвем? Каждому по ноге!
Утверждают, что Малакал – город, построенный ворами. Малакал – это горы, а горы – это Малакал. Единственное место, что никогда не подвергалось захвату, потому как это был единственный город, на какой никто даже не осмеливался посягнуть. Одно только карабканье в горы обессилило б и людей, и лошадей. Почти каждый мужчина тут прирожденный воин, и большинство женщин – тоже. Это был последний оплот Короля против ваших южных племен массыкин, и именно отсюда мы вновь повели войну и расколошматили ваших южан как сучье племя. Замиренье было вашей идеей, а не нашей. Почти каждый большой город разрастается вширь, а Малакал вместо этого устремляется в небо: дом над домом, башня над башней, некоторые башни до того узки и высоки, что люди забыли про ступени и предоставляют вам взбираться вверх по веревке. Окна над еще одним рядом окон, дома высотой в десять человеческих ростов. Сами башни стоят так тесно, что кажется, будто они повалились друг на друга, а на севере есть одна, какая и привалилась, но ею до сих пор пользуются. И все ж еще у?же были там дороги и проходы между башнями. Четыре стены опоясывали город, поставленные одна внутри другой, четыре кольца встроены в горы, что возвышались одно над другим пиками легких домов. Подойди напрямую, и Малакал предстает подобием четырех крепостей, каждая из которых вырастает из той, что под нею, а башни высятся поверх башен. Но взгляни с птичьего полета, и увидишь большие дороги, ползущие, как по спирали, до самой вершины, а оттуда обратно вниз, с дозорными укреплениями для воинов, с бойницами для лучников, жилье и постоялые дворы, мастерские и торговые дома, богадельни и темные вереницы колдунов, воров и ищущих удовольствия мужчин. Из наших окон видны Колдовские горы, где живут многие сангомы, но находились они слишком далеко. Жители рано познали мудрость использования пространства для птичьих дворов, где куры нагуливали вес, и заборов, за какие не было хода псам и горным зверям. Вниз с гор – кратчайшие пути в долину для невольничьих караванов и к морю для караванов с золотом и солью. В Малакале не производится ничего, кроме золота, и идет торговля всем, что может быть ввергнуто в рабство, за что можно взять пошлину со всех проезжающих, ведь если вы с севера, то мы единственный ваш выход к морю.
Само собой, я речь веду о делах девятилетней давности. Нынешний Малакал ничуть не похож на тот.
– Затрудняюсь сказать, в удачное или неудачное время мы попали в этот город из-за прибытия сюда Короля, – сказал я Леопарду, когда мы выходили.
Караван Короля уже видели в двух днях пути, и весь Малакал ожидал празднования десятилетнего юбилея Кваша Дара, Северного Короля, сына Кваша Нету, великого покорителя Увакадишу и Калиндара. Само собой, празднует он в городе, что внес самый большой вклад в спасение королевской задницы, с тем чтобы его королевское дерьмо по-прежнему подтиралось его подданными. Однако гриоты уже пели хвалы Королю за спасение горного города. Мужчины Малакала даже не служили в его армии, они были наемниками, но стали бы сражаться даже за Массыкин, приди оттуда кто с хорошей деньгой первыми. Но обделайся все боги, если город не собирался заранее позаботиться об устройстве торжества. Черно-золотые флаги Кваша Дара висели повсюду. Даже детишки раскрашивали себе мордочки золотым и черным, будто были они ку или гангатомами. Женщины предоставили золоту левую грудь, а черному – правую, на обеих стоял знак носорога. Ткачи ткали материю, мужчины обряжались, а женщины создавали на головах громадные украшения из цветов – и все это в черно-золотом.
– Твой город прихорашивается, – заметил Леопард.
– Один старейшина шепнул мне, что мир – это слух, мол, и года не пройдет, как мы опять пойдем войной на юг.
– Тебе-то что до этого? Война ли, мир ли, жены все равно желают вызнать, кто спит с их мужьями.
– Вот это одна из самых дельных твоих мыслей, Леопард.
Я жил близ центра города, что было новым для меня. Я всю дорогу был человеком с окраины, всегда на побережье, всегда на рубеже. Так никто никогда не знает, только ли что я пришел или собираюсь уйти. При себе я держал лишь столько, сколько мог уместить в мешок и убраться скорее, чем утечет песок в часах. А вот в месте вроде этого, где люди все время приходят и уходят, ты можешь оставаться в самом центре, никуда не двигаясь, и все же исчезнуть. Что удобно для человека, кого мужики ненавидят. Моя гостиница находилась в центре, за третьей стеной.
Людей, живших в границах третьей стены, другие считали богачами, но это неправда. Большинство народа жило за второй стеной, а воины, солдаты и торговцы на ночь устраивались за первой, что опоясывала весь город, готовый отразить врага. Я рассказываю тебе это потому, как ты никогда не бывал там и, судя по тому, что ты за человек, никогда не побываешь. Ты прав, нынче нам выпало самое долгое замирение, какое только было. Его можно было б даже миром назвать. Я повел Леопарда по улицам, что взбирались вверх и скатывались вниз, извиваясь и сворачивая, петляя до самой последней башни на пике горного хребта. Оглядевшись, я обернулся и увидел, что он смотрит на меня. Потом заговорил:
– Он за нами не идет.
– Кто, твой маленький любовник?
– Зови его как угодно, только не этим.
– Он будет следовать за тобой с края склона.
– Он из дому не выйдет ни сегодня, ни завтра, пока вздутие не перестанет опухать.
– Опухать?
– Прошлой ночью попытался живот мне почесать. Етить всех богов, я поверить не мог. Кто стал бы чесать кошке пузо?
– Он, должно быть, тебя с собакой перепутал.
– Я что, лаю? Или яйца у мужиков обнюхиваю?
– Ну…
– Сейчас лучше умолкни.
Больше я смех сдерживать не мог. Ну да, знал я, что кошки бесятся, когда их пузик трогают, потому как все кошачьи, большие или маленькие, считают животы свои чересчур мягкими, чересчур уязвимыми для нападения. Леопард насупился, потом рассмеялся и огляделся вокруг, когда мы подошли к месту, где дорога шла под уклон. Вокруг, считай, никого не было, если кто и выходил, то тут же, едва завидев нас, бросался обратно под защиту дверей. Я бы подумал, что они боятся нас, только в Малакале никто не боялся. Понимали, что что-то грядет, и не желали в том участвовать.
– На этой улице быстро темнеет, – сказал Леопард.
Мы подошли к двери человека, что задолжал мне деньги, а рассчитаться пытался россказнями. Он впустил нас, предложил сливового сока и пальмовой водки, но я отказался, Леопард согласился, пришлось сказать, не обращая внимания на то, как он на меня вытаращился, что на самом деле и он отказывается. Хозяин дома стал разматывать еще одну историю – про то, как деньги были на пути из какого-то города близ Темноземья, но, видать, бандиты попались, хотя нес деньги собственный его брат: деньги и еще сладости, что его мама напекла, – сладостей этих он мне даст, сколько душа моя примет. В этой истории одни только мамины сладости были чем-то новым.
– То ли я, то ли проторенные пути стали нынче не так безопасны, как были в войну?
Он говорил мне. А я прикидывал, с какого пальца ломать начать. В тот последний раз я пригрозил ему сломать палец, и не сделать этого значило бы для меня предстать человеком, кто не держит своих обещаний и кто скор на слова, какими в городах просто так не бросаются. А он смотрел на меня, и глаза у него на лоб лезли, да так, что я засомневался, уж не думал ли я вслух. Хозяин побежал в свою комнату и вернулся, таща кошель, тяжелый от серебра. Я, положим, золото предпочитаю, о чем уведомляю всех своих клиентов, прежде чем отправиться на поиски, только этот кошель был вдвое тяжелее, чем его хозяин был мне должен. А может, стоил и того больше.
– Возьми все, – выдохнул он.
– Ты переплачиваешь, я уверен.
– Возьми это все.
– Твой братец что, только что через заднюю дверь вошел?
– Мой дом – не твоего ума дело. Бери и уходи.
– Если тебе этого мало, я…
– Больше чем достаточно. Уходите, чтобы жена моя не прознала, что два грязных оборванца заявлялись к ней в дом.
Я взял деньги и ушел: человек этот меня озадачивал. Леопард же тем временем не в силах был смех унять.
– Ты какой-то шуткой с богами обменялся или намерен поделиться ею?
– Должник твой. Твой человек. Обосрался в другой комнате, точно тебе говорю.
– Как-то странно. Я собирался ему палец сломать, как и обещал. А он смотрел на меня, будто самого бога мщения увидел.
– Он не на тебя смотрел. – Вопрос еще с моих губ не сорвался, как ответ уже сидел в голове.
– Ты…
– Стал обращаться прямо за твоей спиной. Он себе весь перед обоссал, ты разве не унюхал?
– Может, он территорию помечал.
– И это вместо благодарности человеку, кто только что туго кошель тебе набил.
– Принимай мои благодарности.
– Произнеси это поласковей и приятней.
– Терпенье мое испытываешь, котяра.
Он пошел со мной к женщине, что хотела отправить весточку своей дочери в потусторонний мир. Я сообщил ей, что нашел пропавшую, только она не пропала. Еще один желал, чтоб я нашел, где умер один человек, что был ему другом, но его же и обокрал, мол, где бы ни лежал труп, под ним будут мешки и мешки золота. «Следопыт, – сказал он, – я дам тебе десять золотых из первого же мешка». – «Ты отдаешь мне первые два мешка, – ответил я, – и я позволю тебе взять оставшееся». – «А ну как там всего три мешка окажется?» – заволновался он. «Тебе следовало бы сказать об этом, – заметил я, – до того, как ты дал мне понюхать пот, мочу и сперму с его ночных рубах».
Леопард, насмеявшись, признал, что со мной ему забавнее, чем на представлении двух скоморохов из Кампары[28 - Kampara – деревня, деревенский (эсперанто).], изображающих деревянными членами, как они имеют друг друга. Я и не заметил, как солнце уже ушло, пока он, обогнав меня на несколько шагов, не исчез в темноте. Глаза его зелеными огнями горели в темноте.
– А в твоем городе совсем нечем позабавиться? – спросил Леопард.
– Ты уж как-то слишком долго к этому подбирался. Предупреждаю: в этом городе бабы для утех давно перестали изображать из себя мальчиков. Там нет ничего, кроме рубцов евнуха.
– Угу, евнухи. Лучше уж абука, дитя силы, без дыр, без глаз, безо рта, чем евнух. Я считал, что им становятся, чтоб заречься от похоти, так, богов проклятие, вот они, как болезнь, расползлись по всем борделям, будоража кровь всякому мужику, просто захотевшему для разнообразия поваляться на спине другого. Впрочем, я ведь не о такого рода забаве думал. Хотелось бы прямо сейчас мальца найти. Того, что три года как пропал.
– Знаю, кого мы могли бы прямо сейчас отыскать.
– Что? Кого?
– Барышника.
– Он отправился на побережье продавать своих новых рабов.
– Он меньше чем в четырех сотнях шагов отсюда, и сопровождает его всего один из его людей.
– Етить всех богов. Ну, верно ж говорили, что есть у тебя…
– Не произноси этого.
Мы углубились в переулок, освещенный двумя небольшими факелами, и взяли их. Это тебе не Джуба, тут не было громадных факелов по углам каждой улицы, что освещали всю дорогу. То был Макалал, и без темноты как бы блудящим облапошивать, а облапошивающим блудить? Мы прошли мимо башни о семи этажах и под тростниковой крышей, мимо трехэтажной, а потом еще одной, в четыре этажа. Миновали небольшую избушку, где жила ведьма, потому никто не хотел жить ни над, ни под ведьмой, три дома, расписанных в сетчатые узоры богачей, и еще одно строение, не понять, для чего предназначенное. Двинулись на запад до самого края первой, самой наружной, стены, мерцающее и желтое пламя высвечивало всего шагов на двадцать впереди. Я походил на дикого пса саванны, чуявшего слишком много мяса – и живого, и мертвого, и молнией сожженного.
– Пришли.
Мы остановились у дома в четыре этажа, здания повыше бросали на него тень от луны. Спереди не было никакой двери, а самое низкое окно проглядывало на высоте в три человеческих роста. Одно окно, на самом верху и посередине, было темным, с чем-то похожим на мерцающий свет в глубине. Я указал на дом, потом на окно:
– Он там.
– Следопыт, не повезло тебе. Как ты собираешься попасть туда? Или ты теперь ворон под стать моему леопарду?
– Изо всех птиц в десяти и еще двух королевствах ты меня лишь в ворона обратил?
– Замечательно, голубь, ястреб, а как тебе сова? Лучше тебе летать быстро, потому как двери тут нету.
– Дверь есть.
Леопард пристально глянул на меня, потом, насколько смог, обошел дом.
– Нет, никакой двери нет.
– Нет, это у тебя глаз нет.
– Ха, это у тебя глаз нет. Слушаю тебя и порой слышу ее.
– Кого?
– Сангому. У тебя те же слова вылетают, что и у нее. Ты еще и думаешь, как она, что умный. Ее колдовство все еще оберегает тебя.
– Будь это колдовство, оно б меня не оберегало. Она навела на меня что-то такое, что не дает развернуться коварству, мне об этом рассказал один ведьмак, что пытался убить меня чем-то металлическим. Не то чтобы это чувствуется кожей или костяком. Что-то, что остается даже после ее смерти, что опять-таки делает это не колдовством, ведь все колдовские чары умерли вместе с нею.
Я подошел вплотную к стене, будто целовать ее собирался, потом шепнул заклинание – так тихо, чтоб даже Леопард со своим звериным слухом не слышал.
– Будь то колдовство, – сказал я.
Я отпрянул и отступил назад. В таких случаях у меня всегда возникает то же ощущение, что и после того, как попью сока из кофейных зерен: вроде у меня под кожей колючки наружу пробиваются, силы ночи выходят схватить меня. Я пошептал в стену: у этого дома есть дверь, и я, с волчьим глазом, ее открою. Я отступил, и безо всякого факела по стене побежал огонь. Белое пламя промчалось по четырем углам, обозначив дверь, протрещало, прогорело и само собой погасло, оставив простую деревянную дверь безо всяких следов огня.
– Кто тут ни есть, а он связан с наукой, – сказал я.
