скачать книгу бесплатно
– Все сгорели? Перун великий!
– Многие сгорели, – подтвердил Ингер. – Я не видел, чтобы кто-то еще из пролива вышел живым. Только те, что со мной. Может, в полоне иные…
– Надобно послов снарядить в греки, может, удастся выкупить кого! – воскликнул Станимир.
– Чтобы выкупить кого, докончание надобно иметь! – с досадой возразил ему Доброст. – А у нас нет! Для того и ополчились! Думали, побьем греков, как Ельг побивал, и будет нам докончание – и паволоки, и узорочья! А они, выходит, нас побили! И не мы челядь будем возить на продажу, а сами сыны и внуки наши челядью у греков стали!
– Видно, чтобы греков бить, Ельг был нужен! – добавил Хотинег. – Не так-то греки просты, не всякому даются.
Ингер отвел глаза; он старался сохранять невозмутимость, но ноздри его раздувались от возмущения, а губы подрагивали от стыда. Он хотел бы возразить, напомнить, что не годится так дерзить князю, но не находил слов.
Ельга-Поляница сидела, сложив руки на коленях, на ее умном лице отражалось огорчение. Позади стоял Свенгельд, возвышаясь над ней, словно волот, и держал руку на рукояти своего любимого меча, без которого нигде не показывался. Воевода тоже силился утаить свои чувства, но они были совершенно не теми, что у Ингера. Его продолговатое лицо с довольно грубыми чертами и короткой русой бородкой сияло скрытым торжеством. Неудача и позор князя ему доставляли неизъяснимое удовольствие. Он наслаждался происходящим в гриднице. Сколько ни пытался он это скрыть, но ликование прорывалось в складке ярких губ, наполняло светом серые глаза.
Вовсе не из дружбы он первым взял у Ингера чару. Он считал соперника почти поверженным и мог соблюсти приличия, выразив ему уважение – это не спасало Ингера и не вредило Свену. В мыслях он видел княжий стол вновь пустым. И теперь между Свеном и столом его отца не оставалось больше никого.
– Это ты верно сказал: греки – противник сильный! – сурово произнес Ивор. – Да и мы не слабы. Взяли бы мы их, кабы не тот огонь неугасимый. Уж от него, как от молнии, спасения не было. Да только вы погодите русь хоронить, бояре! Мы себя еще покажем. Новое войско наберем. У других племен ратников возьмем, варягов заново наймем за морем. В другой раз умнее будем – по суше пойдем. Разорим царство греческое от болгарских рубежей, к олядиям[4 - Олядии (др. – рус.) – искаженное греческое «хеландии», крупные военные корабли. Именно хеландии использовались как огненосные суда в сражении в Босфоре 11 июня 941 года.] больше не сунемся – и что они нам сделают, греки? Пока им сарацины что ни лето досаждают, им против нас большого войска не собрать.
– Ратников опять вам! – со злобой выкрикнул Хотинег, и сразу зазвучали голоса ему в поддержку. – Мало нашей крови пролили? Снова людей наших на гибель поведете! Так мы и дали! Глупцов таких больше нет!
– Так что же вы делать хотите – утереться? – Ратислав, сестрич Ивора, в возмущении шагнул вперед. – Побили нас греки, и спасибо! Больше в море ни ногой? Пусть бабы причитают, а вы, если мужи, должны думать, как позор избыть!
– Позор избыть! – боярин Здоровец вскочил на ноги. – У меня три сына ушло с вами! Где они! Да что ни делай – вернешь мне сынов? Из моря их достанешь? Коли вернешь, тогда я…
Он не смог продолжать: голос дрогнул и оборвался, на глазах блеснули слезы. Со вчерашнего дня он только ужасался самой возможности, что три его сына могут оказаться убиты в Греческом царстве, но вот сам князь подтвердил, что больше никто не уцелел. Смерть из ожидания стала страшной явью.
Горе Здоровца разбило общую сдержанность: старейшины заговорили и закричали все разом, многие встали, желая быть услышанными, устремились к княжьему столу. Ингер дрогнул и хотел было встать; усилием воли удержался, но Ивор, Ратислав, холмгородские бояре Радила и Славон тоже подались к нему, заслоняя своего господина от гнева и горя киян. Началась толкотня, даже свалка; кто-то жаждал непременно прорваться к князю, будто тот все же мог вернуть родичей тем, кто особенно громко попросит; кто-то кого-то оттолкнул, кто-то схватил кого-то за руку со вздетым посохом. «Ты меня не трожь!», «Куда лезешь?», «Назад, назад!» – полетело над головами. «Вихо?рь тя возьми!». Кто-то кого-то ударил в сердцах, телохранители схватили драчуна за руки, пока не вышло большой свалки.
– Тише, кияне, тише! – Свен и Асмунд, его десятский, тоже подались вперед и стали теснить взволнованных старейшин прочь от престола.
Толпа откачнулась назад. Все знали, что со Свенгельдом шутки плохи. Только Хотинег, почти не уступавший ему ростом и шириной плеч, не хотел уходить и сбрасывал руки гридей, пытавшихся увести его.
– Что ты за князь? – кричал он Ингеру. – Сам ты баба, а не князь! С крапивой под тыном тебе палкой воевать! Людей тебе дали! Лучших людей! Сколько всего собрали – лодий, припасу, тканины, оружия! И где все? Цесарь слопал! А мы что теперь? Сколько добра пропало, людей сгинуло, а добычи шиш! Кто нам вернет…
– Ступай, ступай, Хотенко! – Наконец сам Вячемир взял его за локоть и потащил назад. – Уймись, тут тебе не на торгу кулаками махать!
– А вот тронь меня! Я не холоп! И род мой в земле Полянской не из последних! Мои деды с Киевых времен тут сидели, пока еще русским духом и не пахло тут! Жили без них – вот было полянам счастье! А как навалились на нас эти нечистики – одни беды от них! Не надо нам таких!
– Ступай! – Доброст развернул его спиной к престолу и похлопал по плечу. – Не ори, как баба! Жива земля Полянская, она и решит, как быть ныне…
– Расходись, бояре! – разнесся по гриднице, перекрывая шум, низкий, повелительный голос Свена. – Нынче дела не будет, остынем, павших помянем, тогда и решим, как дальше быть!
Провожаемые гридями, старейшин потянулись на выход. На дворе останавливались, начинали бурно обсуждать дела между собой, их снова подталкивали к воротам. Слыша шум внутри, люд снаружи опять качнулся ближе, напирая на створки; гриди отворили, выставили щиты и древки копий, не давая больше никому пройти внутрь.
– Побили полян! – кричали выходящие в толпу. – Полегла вся рать наша! Вся как есть полегла! От молний сгорела!
Толпа завыла, заревела; до того люди надеялись, что слухи лгут и войско идет следом за князем, но теперь надежды рухнули. У створок завязалась настоящая драка между гридями и киянами, напиравшими, чтобы прорваться во двор. К счастью, кияне не запаслись никаким оружием, и гриди, действую плоскостью щитов и древками копий, выпроводили самых рьяных и сомкнули створки. Не все бояре успели выйти, но открыть ворота больше было нельзя. Гриди, отдыхавшие в дружинных избах, высыпали во двор, на ходу опоясываясь, держа топоры и копья под мышкой. Снаружи не утихали крики толпы. Раздался звук удара: в воротную створку запустили не то поленом, не то камнем.
– Божечки! – Ельга-Поляница, стоявшая у дверей гридницы, подавила желание взять Свена за руку. – Как страшно! Они же нас всех сметут!
– Кто полезет – я разберусь! – успокоил ее Свен.
– И не уехать.
– Побудем покуда. Фарлов их разгонит, я ему велел наготове быть, если какое возмущение…
Ельга огляделась и заметила Нежигу, тиуна. Сделавшись здесь хозяином, Ингер поставил своего человека, из холмгородцев, следить за хозяйством, а Рагвида, прежнего Ельгова управителя, Свен забрал к себе, на свой новый двор.
– Поди передай госпоже, что хочу с ней повидаться, – велела Ельга и посмотрела на бывшую избу своего отца, где три года назад водворился новый киевский князь с женой. – Надо нам перемолвиться кое о чем.
* * *
Как ни мало Прекрасе хотелось сейчас видеть золовку, отказать ей она не могла. Войдя вслед за Ельгой, Свен сразу увидел Прекрасу – одетая в ярко-красное греческое платье, та сидела на ларе, гордо выпрямившись и чинно сложив руки, украшенные несколькими витыми золотыми браслетами. Это платье сама Ельга подарила ей, когда брат с женой только сюда приехали, браслеты были из Холм-города, из сокровищ Ингерова отца, Хрорика. Яркий праздничный наряд давал понять, что приезд мужа для нее радость и счастье, с чем бы тот ни прибыл. Но, вопреки тому, лицо Прекрасы было почти так же бледно, как белый шелк ее убруса. Следы слез и горя с него исчезли, и только отрешенность, показное безразличие давали знать, что на сердце у нее нелегко.
Ельга подошла поцеловать ее, и Прекрасе пришлось встать ей навстречу. Свенгельд вежливо поклонился, Прекраса ответила небольшим кивком. Она с самого начала невзлюбила сводного Ингерова брата, вполне справедливо видя в нем главную угрозу их благополучию в Киеве. Еще три года назад она пыталась избавиться от него совсем, но убедилась, что побочный сын старого Ельга не по зубам ее покровительницам из речных глубин. С тех пор она больше не посягала на его жизнь, но ее ненависть к Свенгельду только крепла. Перечень его вин в ее глазах был длинным. После столкновения с ним она лишилась их с Ингером первенца. Когда умер второй ребенок, княжеская чета осталась по сути опять бездетна, а у Свенгельда от его румяной жены-древлянки за три года родилось трое детей, один мальчик и две девочки, и все они оставались живы. Ельга-Поляница, почитаемая в Киеве почти как богиня, была гораздо ближе к Свенгельду, чем к Ингеру, тоже ее брату, и, как не сомневалась Прекраса, охотнее увидела бы на княжьем столе его.
Ингера гости заметили не сразу и даже было удивились, куда он делся – у них на глазах он направился из гридницы в избу. Потом Ельга обнаружила его: он сидел на дальнем краю скамьи, свесив голову. Ему было все равно, что брат-соперник видит его позор, не было сил беспокоиться еще и об этом.
– Сестра! – Ельга взяла Прекрасу за руку и пожала, но та осталась неподвижной и смотрела на нее без приязни. – Крепись, тоске не поддавайся. Сейчас всем нам тяжко и горько, но время пройдет, все уляжется. Боги не допустят нас до большей беды. Ингер живым воротился, и то счастье. Но сейчас не следует медлить и прятаться. Нужно устроить принесение жертв в благодарность за то, что князь вернулся живым, за то, что боги уберегли его от смерти в том огне. А потом – поминальный пир по всем погибшим. Мы за угощением не постоим, заколем скот, наварим меда и пива, Ворон и Братила будет петь славы всем павшим витязям. И кияне простят, когда князь поднимет с ними чару за их погибших братьев. Но важно ему сейчас показать, что он принимает… – она с сочувствием взглянула на Ингера, но он не повернулся к ней, русые кудри падали на его опущенное лицо. – Показать, что он поражение, брань и горе готов встретить, как врага в бою, с поднятой головой. Ведь ты же знаешь, – оставив Прекрасу, Ельга сделала несколько шагов к Ингеру, – благородный человек не склоняется под ударом, даже если судьба к нему недобра. И только к стойкому она когда-нибудь повернется лицом.
Ингер наконец поднял голову, запустил пальцы в волосы и встряхнул их, но на сестру не взглянул.
– Тебе легко говорить… о судьбе! – Прекраса пыталась произнести это с насмешкой, но в ее голосе прорывалось отчаяние. Кто знал о судьбе больше нее, кто лучше понимал цену сделок с суденицами! – Тебя судьба с колыбели бережет! Твой брат оставался дома, – она метнула в Свенгельда неприкрыто враждебный взгляд, – когда мой муж пошел под огонь неугасимый, под молнию с неба!
– Я дома оставался! – возмутился Свен и шагнул к ней, кладя руки на пояс. – Будто я хотел дома сидеть! Ингер сам так решил, скажешь, нет? Ты сказал, чтобы я древлян сторожил, стол твой берег, пока ты с войском за морем будешь! Я и сберег! Все, что мне оставлено было! А уж коли ты не хотел со мной добычей делиться, то и твой позор я делить не обязанный!
– Ты не получишь стол! – Прекраса тоже шагнула к нему, хотя перед рослым, сильным Свеном выглядела как птичка, вздумавшая напасть на быка. – Ты как был сыном рабыни, так и остался! Этого не изменить, даже если ты поставишь себе двор в десять раз больше и накопишь в десять раз больше всякого добра!
– Я сын рабыни? – Свенгельд стиснул зубы, ноздри его дергались от сдержанного бешенства. Он пришел сюда вовсе не ругаться с Ингером и тем более его женой, но Прекраса своими попреками выводила его из себя. – Да! И тем для вас хуже! Может, я и сын рабыни, но удачи у меня побольше, чем у иных каких! Когда я был в войске, мы в один день разбили древлян! Я за одну зиму их в покорность привел! А когда твой молодец пошел в поход сам, то оказалось, удача-то руси дома осталась!
– Прекратите… – Ингер с неохотой поднялся и шагнул к ним; этот спор лишь растравлял его душевные раны.
Но они его не услышали.
– Удача! И вы смеете об удаче говорить! – Прекраса глянула на Свенгельда, потом на Ельгу. – Свой стол Ельг оставил Ингеру! А его удача княжеская где? Ты украла ее! – она повернулась к Ельге, и голос ее дрогнул, на глазах блеснули слезы, одолев усилия их сдержать. – Ты отдала удачу твоего отца сыну рабыни!
У нее было смутное ощущение, что любовь Ельги-Поляницы, как живого воплощения земли Полянской, может наделить удачей, и она не могла простить золовке, что та из двоих своих братьев предпочитает наглого сына рабыни, а не Ингера, законного отпрыска благородного владыки.
Ельга шагнула назад. Сцепила руки, сглотнула, не зная, что сказать. Глубоко вдохнула.
– Перестань! – Ингер подошел к Прекрасе, обнял ее, отодвинул от тех двоих и заставил снова сесть на прежнее место. – Удачу не украсть, это же не курица. Боги за что-то в обиде на меня. Мы – Ельгов род, все четверо. Его удача с нами. Нам надо не вздорить между собой, а искать способ вернуть ее. Пробудить. Ты верно говоришь, сестра, – он взглянул на Ельгу, – мы должны принести жертвы и сделать поминальные столы, как можно скорее. Если кияне опять разделят со мной жертвенное мясо, они успокоятся и не будут кричать… это все.
Свенгельд взглянул на него с невольным уважением. Ингер сумел взять себя в руки и теперь спешил утвердить свои права перед киянами, близкими к мятежу. И он прав: совместное жертвоприношение подкрепит зашатавшийся союз между молодым князем-варягом и землей Полянской. Из обвинителей поляне вновь превратятся в его союзников и будут общими усилиями искать способ поправить дела.
Вот только Свен сомневался, что желает Ингеру удачи в этой затее.
– Если вы согласны, – голос Ельги слегка дрожал, но в своем решении она была тверда, – я нынче же призову киян на Святую гору.
– Спасибо, – кивнул ей Ингер. – Богатой добычи мы не привезли, но пара бычков для Перуна у нас еще найдется.
Прекраса не смотрела на родичей, когда они прощались, – сидела на ларе, отвернувшись, Ингер держал руку на ее плече. Его бедной жене горе попутало мысли, иначе она не обвинила бы Ельгову дочь, новую Деву Улыбу, в краже княжеской удачи. Дочь перевозчика порой еще прорывалась в Прекрасе, пусть она уже три года была женой князя. Но Ингер не осуждал ее. И на это ее толкала все та же причина – любовь к нему.
Свенгельд и Ельга-Поляница ушли, дверь за ними затворилась. В избе настала тишина, никто не решался первым заговорить. В глубине души Прекраса знала, что неправа. Не Ельга похитила удачу Ингера. Он лишился ее три года назад, когда повстречал на реке Великой водяницу в облике белой утки. Договором с Прядущими у Воды Прекраса спасла ему жизнь, но вытянуть потерянную удачу не сумела.
А это значит, она должна эту удачу ему заменить.
Когда Свен и Ельга вышли во двор, здесь уже все почти успокоилось. В ворота больше никто не ломился, и хотя кияне еще стояли кучками, на все лады толкуя о печальных новостях, выехать можно было свободно. Фарлов, сотский Свенгельдовой дружины, с тремя десятками отроков ждал своего господина. Кияне провожали Ельговых детей глазами, но не окликали.
Ельга придержала коня. Народ дрогнул и подался ближе к ней.
– Люди добрые! Передайте старейшинам вашим, что завтра в полдень я зову их на Святую гору. Будем говорить о поминальных жертвах.
Никто не ответил, и это был неплохой знак. Ельга поехала дальше, за ней следовал Свенгельд с телохранителями и Фарловов, потом шла его дружина. С тех пор как Прекраса бросила свое обвинение, Свен не произнес ни слова и был рад, что может помолчать.
Русалка, как они с Ельгой тайком прозвали Прекрасу, и сама не знала, насколько права. Три года назад, когда Свен впервые после смерти отца собирался в Дерева, Ельга вручила ему старый меч, который нашла на дне Ельгова ларя. Никто из них тогда не знал, что это за оружие, откуда взялось и почему они никогда не видели его у отца в руках. Свен узнал об этом от самого Одина, чья воля наделила Друга Воронов особой силой. Духи-пленники меча стали служить ему, и тогда он выяснил, как его отец приобрел славу вещего и способность добиваться успеха в любом деле. Еще бы, с такими-то помощниками! В Друге Воронов и жила его удача, вовсе не умершая вместе с ним. Не зная об этом, Ельга еще до приезда Ингера передала ее сводному брату. Не сделай она этого, Друг Воронов так и лежал бы в ларе, пока не перешел бы к Ингеру заодно с прочим наследством.
С тех пор любовь Свена к сестре была замешана на почтении и благодарности. Ельга устроила его судьбу и наделила удачей, стала его берегиней, норной, валькирией. Какая же это кража, думал он с обидой за нее, Ельга ведь не знала, что своим решение передает отцовскую удачу сводному брату, обделяя двоюродного. Она сделала это по неведению, а значит, на этот поступок ее толкнула воля высших сил.
Судьба сильнее даже богов. Но судьбу каждого, бога или смертного, определяет тот выбор, который он в переломный час делает сам. Свен выбрал идти вперед, не зная страха и не сдаваясь, еще пока был просто сыном северянской пленницы. Он завоевал свою награду, пренебрегая угрозой гибели, и никому не собирался ее отдавать.
Глава 2
– Первое дело, чтобы они пришли, – сказала Ельга, когда Свен провожал ее на Девичью гору. – Если бояре придут, то отказаться принести жертвы не смогут. Но если они не придут…
– Если не придут, значит, наш родич уже пошел к лешему, – буркнул Свен. – Я по нему плакать не стану. Сидит он у меня уже вот где, с бабой своей перевозчицей! Пусть валит на… на перевоз, ляд его бей!
– Наш отец выбрал его в наследники! – напомнила Ельга, строго глянув на брата.
– Эту бабу наш отец ему не выбирал! Он взял в жены простую девку и через нее удачи лишился! Он уронил себя и наш род! Не мог найти жену поприличнее? Умных людей бы попросил, уж высватали бы ему в хорошем роду!
– Он не первый, кто польстился на женскую красоту и пренебрег происхождением, – заметил Фарлов, ехавший с другой стороны от Ельги. – Такие браки погубили немало достойных мужей.
– Через десять лет от ее красоты ничего не останется, а вот его честь она загубила навеки! – горячо продолжал Свенгельд. – Вы видели: она до сих пор, как через двор идет, платье поднимает!
– Перестань! – попыталась унять его Ельга. Она понимала, почему брат так ополчился на невестку: кому же приятно, когда дочь перевозчика попрекает мужчину и воина происхождением от рабыни? – Не всем же так повезло, как тебе: взять красивую, здоровую, плодовитую женщину и к тому же хорошего рода!
– Надо знать, где искать… – проворчал Свенгельд, несколько умиротворенный.
Свою будущую супругу он присмотрел в то время, когда она была младшей женой малинского князя Боголюба, и не спешил опровергать лестное для него убеждение киян, будто Ружана при первом муже была «княгиней древлянской» и он добыл ее точно так, как удалой молодец из сказания добывает жену повергнутого кагана Аварского. После троекратных родов Ружана раздалась, стан ее округлился, и со двора она теперь выходила не в дерге, а в цветном греческом платье, голову украшала не цветами, а золотыми моравскими подвесками. Но по-прежнему яркий румянец заливал ее лицо от прилива любого чувства или от смеха; окруженная малыми детьми, она казалась воплощением живоносной силы земли. Несмотря на враждебное чувство, которое кияне питали к ее родному племени, именно она в последние годы начинала жатву в земле Полянской, и это тоже придавало веса ее мужу. Перед ней Прекраса, хоть и была чуть моложе, смотрелась холодной тенью.
– Но ладно бы он сам со своей лоскотухой[5 - Лоскотуха, навка, мавка – русалка.] тешился! – продолжал Свен, в возмущении потрясая плетью. – Но он нам ее в княгини навязывает! Он запятнал свою славу и тем оказал дурную услугу нашему роду, я скажу! Но он из-за нее лишился удачи, а хочет, чтобы вся земля Русская за ним по борозде пошла! Вот чего я не хочу!
– Если бы люди выбирали себе владыку по достоинству и роду жены, то я не сомневаюсь, кто из вас уже завтра сел бы на старую Ельгову подушку! – насмешливо заметил Фарлов.
– Люди поступили бы умнее, если бы так и сделали! – буркнул Свен. – Чем наш отец, который выбрал наследника, даже на него не взглянув!
Дальше они ехали молча: Ельге не нравилось, что ее брат осуждает решения отца, но она понимала: у него есть для этого основания.
– Не зря еще с каких пор люди говорят: русалка она, потому у нее и чада не живут, – добавил Свен чуть погодя. – Так и будет мертвых приносить! Не чад, а поленья, головешки, лягушек и жаб! После них опять наследников не останется.
– Есть твои дети, – сказала Ельга. – Они тоже внуки нашего отца, и их мать – не рабыня.
– Ты можешь намекнуть на это боярам, – предложил Фарлов. – Осторожно. Чтобы они о главном сами догадались.
– Нужно сделать так, чтобы все они завтра явились, – подхватила Ельга. – Я бы тебе посоветовала послать людей хотя бы к лучшим. К Вячемиру, Ворону, Добросту, Вуефасту, Витиславу, Станимиру… и к Хотену тоже.
– Я его чуть не прибил! – успокоившийся было Свен снова разъярился. – Хорошо, дед его увел, а то бы он у меня доорался!
– Отправь к нему Асмунда. Он человек вежливый, и когда глупец смотрит на него свысока, он в ответ смотрит на него… как на глупца, да и все, – Ельга улыбнулась. – Но пусть убедит его пожаловать на Святую гору. Лучше пусть он при нас свои мысли явит, чем будет ходить по дворам и мутить людей.
– Это ты, госпожа, очень верно заметила, – уважительно кивнул Фарлов. – Как жаль, что ты родилась женщиной! Из тебя вышел бы наилучший конунг!
Свен еще что-то ворчал себе под нос, но совету внял и отправил своих десятских к боярам: поговорить и убедить, как важно им всем собраться еще раз и обсудить способы вернуть земле Русской милость богов. Больше того: уже под вечер, чувствуя нарастающее волнение, решил съездить к Вячемиру сам. Старик был уважаем в Киеве за свои почтенные лета, происхождение от первых насельников киевских круч, за мудрость и добрый нрав. Старшим жрецом всегда выступает сам князь, но, поскольку Ингер был все же еще очень молод, ему помогали советом и делом более опытные мужи: Вячемир и Ворон. Имеющие внуков, они находились ближе к дедам и лучше слышали голоса богов. В различных спорах и тяжбах тот, кто заручился поддержкой старика Вячемира, мог считать свое дело выигранным. И сколь ни лестно было Свенгельду думать, что вождь сильной дружины всегда сумеет доказать свою правоту, три года, когда он держал в руках настоящую власть, убедили его, что веским словом добиться своего не менее почетно и куда более выгодно, чем острым железом.
Без меча он из дома почти не выходил – Друг Воронов казался ему не просто оружием, но чем-то вроде товарища, советчика и покровителя. Душа его уже приросла к этому клинку, зная, что по смерти там и найдет себе новое обиталище.
«Щит возьми», – шепнул голос Уббы в голове, когда Свен надевал перевязь.
– Что? – от неожиданности он задал свой вопрос вслух и замер.
«И шлем», – добавил другой голос, кажется, Бергера.
– Что вы меня морочите! – после целого дня споров и размышлений у Свена не осталось сил для общения с незримыми помощниками. – Что я, как дурак, по своему городу с щитом и в шлеме разъезжать буду? Может, еще кольчугу надеть? Чтоб всякий встречный со страху обделался?
«Да недурно бы», – хмыкнул юный Хольти.
– Отвяжитесь! – злобно бросил Свен. Иногда незримые помощники казались ему сворой лающих псов, которых хотелось пришибить, чтобы замолчали. – К деду старому еду, он на меня ратью не пойдет!
– С кем ты толкуешь? – Ружана, кормившая младшую дочку и всецело увлеченная ею, наконец расслышала голос мужа и уставилась на него, бранящегося с дверным косяком.
– С кем, с кем… с домовым! – буркнул Свен.
Хозяйка не знала, что в ее доме имеются десять жильцов, совершенно ей неведомых.
– Гляди, Радуша, батька шутит! – засмеялась Ружана. – Какому тут быть домовому, когда сам двор третий год стоит? Мои дедки разве, – она кивнула на свою скрыню[6 - Скрыня – сундук, ларь. То же – укладка.], привезенную из родного дома. – Да они не сердитые у меня!
По очень древнему обычаю, невесте в земле Деревской клали в скрыню с приданым еще и «дедов», чтобы они оберегали женщину на чужбине. Иной раз обиталищем «дедов» считался клубок пряденой шерсти, иногда тряпичная кукла, сшитая из одежды давно умершей бабки, иногда куриная косточка. Мать самого Свена, взятая как полонянка, никакой скрыни, конечно, в Киев не привезла. И ему нравилось, что у Ружаны скрыня есть – пусть та перед тем постояла несколько лет в доме старика Боголюба-Мала. Его дети растут под присмотром материнских «дедов», и когда дочерям придет пора идти замуж, Ружана сделает «дедов» и для них. «Дедов», выходит, порождают «деды» старших поколений, как от головни можно поджечь новое полено и передать огонь дальше…
К Свену подошел двухлетний сын, Лют, и вцепился в ноги. Если при его рождении кияне могли сомневаться, кто его отец – Свенгельд или Боголюб-Мал, то сомнения эти давно рассеялись: даже в годовалом возрасте Лют был настолько похож на Свена, насколько это возможно при такой разнице в возрасте. Одно лицо, только улыбался Лют чаще.
Мои дети будут лучше меня, думал Свен, подняв на руки своего первенца. Знатнее и богаче. Их никто ничем не посмеет попрекнуть.
Светловолосый Лют тыкал пальчиком в красивую литую пряжку ремня на его плече и что-то лепетал.
– Это меч, дитятко, – пояснил Свен. Он не мог дождаться, когда первенцу исполнится три года, ему подстригут волосы и посадят на коня, зачисляя в сословие воинов-всадников, после чего он сможет говорить о нем «мой сын», а не «чадо». – Через десять лет и тебе такой справим. Сам поедешь на рать, добывать чести и славы. Но и отец тебе подсобит.
Лют выслушал и деловито попытался укусить пряжку перевязи.
* * *