скачать книгу бесплатно
Египетский дом
Алла Дубровская
Русское зарубежье. Коллекция поэзии и прозы
Книгу избранной прозы Аллы Дубровской составили повести, рассказы и воспоминания, в разное время опубликованные в журналах и альманахах России и США. Это лирическая проза, погружающая читателя в жизнь Ленинграда начала 80-х годов, и в жизнь «города Яблока» начала XXI столетия. Независимо от среды бытования, герои Дубровской живут общими проблемами и поисками счастья. Это книга о радостях и печалях, о приобретениях и потерях, о надеждах и разочарованиях, «о скитаниях вечных и о земле». Книга будет интересна всем, кто ценит правду и подлинность жизни.
Алла Дубровская
Египетский дом
Повести
Египетский дом
– День начинается с говна. Отойди–ка! – Славик натянул промасленные брезентовые рукавицы и, взяв в руки ломик, не спеша откинул крышку люка, откуда потянуло парком и зловонием.
– Так это к деньгам, – с готовностью откликнулась Женечка, наморщив носик и отступив на пару шагов от люка.
В окнах первого этажа показались любопытные лица жильцов. Грязная марля колыхнулась и обвисла на поспешно захлопнутой форточке.
На расчищенном пятачке заваленного снегом ленинградского двора–колодца столпились люди в драных телогрейках. Неторопливо переговариваясь, они время от времени заглядывали в зловонный люк.
– У кого тросик–то, мужики? – Славик снял рукавицу и смачно высморкался, зажав нос двумя пальцами. Зеленая сопля, описав короткую дугу, повисла на заледенелом сугробе.
Женечку передернуло от отвращения, и она поскорее перевела взгляд на синицу, колупавшую клювом белый сверток в вывешенной кем–то за окно авоське. С утра подмораживало. Югославские сапоги на поролоновой прокладке не держали тепла. К тому же на левом разошелся шов внизу, у самого мизинца, угрожая промоканием при первой же оттепели. Пытаясь согреться, Женечка начала постукивать носком одной ноги о пятку другой.
– Ну че переминаешься, замерзла? – добродушное лицо Ваньки–Бояна розовело от морозца под потертой ушанкой, сдвинутой на затылок. – Тока–тока подморозило, а ты уже топчешься.
– Да холодно тут без толку стоять. Сапоги–то у меня импортные. На нашу погоду не рассчитанные.
– А ты валенки достань, – Ваньке явно хотелось потрепаться с молоденькой техником–смотрителем. – Или ноги газетой обертывай, шоб тепло не уходило.
Привыкшие к беззлобной болтовне Ваньки, прозванного Боя-ном за готовность трепаться по любому поводу, водопроводчики начали переглядываться и подмигивать друг другу. Почувствовав поддержку зала, тот перешел к описанию ужасов холодных зим в его уральской деревне.
– А че, мужики, хотите верьте, хотите нет, но у нас, бывало, утром по нужде пойдешь, ну и эта… в снег сплюнешь, дык плевок на лету замерзает. А тут чуть–чуть морозом прихватило – и девушки красивые сразу жаловаться начали, видать, никто их не греет. Иди сюда, техник, я тебя согрею, – Ванька попытался обнять Женечку полами распахнутого ватника. Та ловко увернулась.
– Иван, не дури, – строго сказал Славик и под одобрительный гогот мужиков добавил: – Вон твоя горячая женщина идет.
Из подворотни в расстегнутой на груди телогрейке, быстро перебирая короткими кривоватыми ногами в неизменных резиновых сапогах, выкатилась Марьяша. Пряди ее седых волос выбивались из–под синего теплого платка, завязанного под подбородком. Подол юбки неопределенного цвета прикрывал ярко–голубые рейтузы. Ни с кем не поздоровавшись, она деловито уставилась в открытый люк:
– Ну че, дворники, опять палок в канализацию накидали, а нам чистить?
– Палки знаешь куда кидают? – не стал развивать тему Славик. – Тросик–то чего не принесла?
– Дык, он у Немца еще с той недели, – виновато захлопала глазами Марьяша.
– Тю–ю–ю, – свистнул Ванька, – плакал наш тросик. Он его давно, небось, загнал и пропил. А где сам–то? Эй, смотритель, ты Госса сегодня не видала?
Где–то с год назад, таким же холодным декабрьским утром Женечка Игнатова вышла из станции метро «Чернышевская» и медленно направилась в сторону набережной. Медленно, потому что, в вечном страхе опоздать, всегда приезжала загодя, чтобы потом маяться, дожидаясь положенного часа встречи. В воздухе висела гарь вперемешку со странным запахом сладкой ванили, просачивающимся сквозь закрытые окна хлебопекарного завода.
Толпа обступала и влекла за собой неспешащую Женечку. Какие–то люди задевали ее на ходу и, не извинившись, торопливо удалялись. Она вдруг обратила внимание на то, как похожи были со спины эти стремительные фигуры с дипломатами в руках и в каких–то одинакового покроя темных пальто. Основной поток заворачивал на улицу Петра Лаврова и исчезал в промозглом воздухе. Ей нужна была улица Каляева, до которой оставалось пересечь Чайковского с пирожковой «Колобок» на углу и миновать длинную очередь за туалетной бумагой, выстроившуюся в магазин хозтоваров. Дойдя до следующего перекрестка, Женечка остановилась.
– Ну что я так волнуюсь? – говорила она себе, пытаясь успокоиться. – Меня взяли на работу. Может, дадут какую–никакую комнатку. И нечего тут стоять. Вот улица Каляева, вот тот самый дом. Иди.
И она пошла. Сначала через вонючую подворотню, тускло освещенную одинокой лампочкой, потом наискосок, через двор–колодец, к обитой железом двери с табличкой «Жилищно–эксплуатационная контора», потом – через прокуренный коридор в большую полуподвальную комнату, заполненную людьми.
Потоптавшись на месте, Женечка решила, что главная тут – разбитная бабенка, сидящая за письменным столом с телефоном.
– Вам, девушка, чего? – обратила на нее внимание та.
Но тут чье–то массивное тело в спецовке, перетянутой солдатским ремнем, оттеснило Женечку от стола:
– Я ваше п?хто забирать не буду. Так Ольге и скажи. Пусть три талона дает, – заскорузлая рука потерла в характерном жесте два грязных пальца.
– Коль, подожди, – быстро разобралась в ситуации разбитная бабенка. – Счас я ее позову. – Ольга Павловна! К вам насчет талонов пришли, – крикнула она куда–то в сторону.
Появившаяся блондинка торопливо увела мусорщика из комнаты.
– А меня к вам из треста направили. На работу, – осмелела наконец Женечка.
– Во! – то ли обрадовалась, то ли удивилась бабенка. – А кем же, если не секрет?
– Техником–смотрителем.
И, выдержав на себе короткий испытующий взгляд, добавила:
– А кто тут у вас начальник?
Мелькнувшая блондинка, оказавшаяся начальницей, не проявила особой радости, увидев нового работника.
– У вас, девушка, какое образование? – довольно жестко спросила она.
– Библиотечный техникум, – смутилась Женечка.
– А я просила прислать молодого специалиста со стро–и–тель–ным образованием. Разницу понимаете? Вы с людьми работать умеете? Наряды закрывать знаете как? У нас тут дворники, водопроводчики. Вот кадра видали? Я только что треху из своего кармана в его переложила. – Ольга Павловна для убедительности тряхнула связкой ключей в руке с ярким маникюром. – А иначе как? Он мусором Каляева завалит, а мне штрафы платить. Это вам не книжки читать. Вы где раньше работали–то?
– Я два года отработала в Петропавловской крепости, – вдруг решила постоять за себя Женечка. – Организовывала экскурсии. С людьми работала. Тоже, знаете, разные попадались.
Тут бабенка за столом с телефоном покатилась со смеху:
– Во! Так мы ее из крепостных девушек сразу на панель пошлем.
– Куда–куда пошлете???
– А вы как думали? – оценила шутку Ольга Павловна. – Получите свой участок. Будете каждый день обходить. Туда–сюда. Шоб поребрики были отбиты. Сосули огорожены. Мусор… Кольку–мусорщика вы видали. За дворниками следить надо, шоб приминали мусор в баках, выносили пищевые отходы. Потом по квартирам пойдете жильцов слушать, жалобы собирать. Скучать не дадим.
Инструктаж был прерван появлением в дверях тетки с гирляндой рулонов туалетной бумаги на шее.
– Девки, – зашлась она в радостном возбуждении, – глянь, че я в хозяйственном оторвала. Давали по десять в руки, а мне Зойка по блату еще десяток навернула. У вас, говорит, там жоп в конторе много, а у нас уборная засорилась. Ольга Павловна, пошли к ним мужиков, как с обеда придут. Пусть прочистят, а то неудобно перед хорошими людьми.
Рулоны туалетной бумаги тут же поделили на троих. Разбитная бабенка, назвавшаяся Лелей, протянула один Женечке:
– Только в уборной не оставляй.
– А куда же я его дену?
– Да хоть в письменный стол.
Так рулон туалетной бумаги оказался первым предметом на отведенном Женечке рабочем месте.
Скучать ей и вправду не пришлось. В тот же день ее посадили принимать заявки жильцов. Поток жалоб захлестывал жилищную контору. Картина всенародного бедствия предстала перед глазами неопытного техника–смотрителя. Страдали все: нижние этажи – от разливов фекалий, верхние – от прохудившейся кровли. Смывные бачки и батареи текли, а краны не закрывались независимо от расположения квартир на лестничной площадке. Еще были неосвещенные дворы и загаженные парадные. Кому–то было холодно, а кто–то не мог вынести жара раскаленных батарей. Дворники на Женечкином участке наотрез отказывались «рвать промежности» и утаптывать мусор в баках. Крысы шуровали в пищевых отходах. Хуже всего обстояло дело с водопроводчиками. Они явно игнорировали заявки, написанные в журнале ее крупным, отчетливым почерком. Голова Женечки раскалывалась от табачного дыма и мата, сопровождавшего любую попытку изъясниться на русском языке. В начале второй недели чаша ее терпения переполнилась:
– Безобразие! – вдруг крикнула она. Люди платят квартплату, отпрашиваются с работы и ждут, когда вы соизволите явиться и поменять прокладку в бачке. А вода, между прочим, течет, и денежки народные утекают.
Дальше голос ее сорвался:
– А вам, как я посмотрю, на все наплевать! И прекратите тут материться! Здесь сидят женщины. Научитесь нас уважать!
Такая бурная реакция Цыпочки, как прозвали ее между собой водопроводчики, вызвала кратковременное замешательство. От удивления бригадир Каляныч забыл прикурить беломор, прилипший к нижней губе:
– Хули ты пи
шь–то? – озадаченно спросил он. – Мы и не ругаемся вовсе.
Скорее всего, это был переломный момент в жизни Женечки Игнатовой. Она поняла, что надо говорить на языке того народа, с которым живешь.
Одно открытие следовало за другим. Через какое–то время Женечка обратила внимание на появление в день зарплаты оживленных дворников перед столом Лели. О чем–то пошептавшись, они поспешно удалялись в кабинет начальницы. Дворники ее участка, расписываясь в ведомости, недовольно бурчали и угрюмо расходились. Спросить, в чем дело, Женечка не решалась, но догадывалась, что речь идет о насущном, а значит, о деньгах. В библиотечном техникуме науке закрывания нарядов не обучали, а в ЖЭКе ей никто толком ничего не объяснял. Пришлось разбираться самой. Часами она вертела ручку арифмометра, умножая тарифы на квадратные метры и вписывая цифры в отведенные графы на зеленой бумаге. Наряды, подписанные Евгенией Игнатовой, всегда принимались бухгалтерией треста без исправлений и замечаний. Так в чем же дело? Постепенно подозрения перешли в уверенность. Она поняла, что и как можно вписывать в графы на зеленой бумаге и почему дворники бегают к начальнице. Ожесточившееся чувство справедливости не позволяло ей делать то же самое. Но вскоре ожесточение улеглось, освободив место удивлению. Удивление то отступало, то накатывало, как морской прилив, выбрасывая на берег тяжелые камни разочарования.
Поначалу ее удивляло отсутствие в работниках ЖЭКа отзывчивости к людским бедам.
– Да не принимай ты так все близко к сердцу, – с материнской заботой советовала ей Леля.
В ее устах это звучало как призыв не поддаваться на провокации. Но провокации валились на нового техника–смотрителя в виде бесконечных куч дерьма в парадных и подворотнях, протечек с верхних этажей на нижние и прочих коммунальных гадостей, в которых приходилось разбираться. Оказалось, что квартиросъемщики не такие уж и жертвы жилищно–коммунальной системы. Молодость и наивность не позволили Женечке продвинуться к более значительным обобщениям в своих грустных открытиях.
Удивлялась она и тому, как часто ошибалась в людях. Вот, к примеру, Ольга Павловна. Блондинка с роскошными волосами, раскиданными по плечам. Красивая. Особенно руки в золотых кольцах на пальцах с маникюром. Правда, немного полновата. Тонкие каблуки парадных туфель начальницы прогибались под ее весом. А у Женечки фигурка была слабенькая, без извилин, да и ногти она отучилась грызть только лет в пятнадцать. Проработав первую зиму в жилконторе, она уже без былого восхищения рассматривала обновки своей начальницы, зная, откуда берутся деньги на их приобретение. «И ведь такая молодая», – думала Женечка. Как будто возраст был преградой для всевозможных проявлений подлости.
Или вот Рудольф Госс, а проще Рудик по кличке Немец, ей поначалу не понравился. Сказалась ненависть к фашистам, воспетая отечественным кинематографом. Позднее выяснилось, что в безобидном алкоголике не было и следа враждебности к жидам и прочим национальным меньшинствам, презираемым работниками жилищного хозяйства. Рудик не отказывался от заявок жильцов, если был в состоянии. Состояние же это напрямую зависело от времени дня. Относительная работоспособность появлялась у него где–то после одиннадцати утра. К двум она заметно падала, а к четырем и вовсе сводилась на нет. Доступная близость ликерно–водочного магазина сыграла пагубную роль в его жизни.
Будить Рудика в девять утра было делом обреченным. И все–таки Женечка с большой готовностью кинулась к его мастерской не столько в надежде найти пропавший тросик, сколько из желания поскорее убраться с холода. Не успела она сделать и двух шагов, как прямо ей под ноги шлепнулся размоченный батон, выкинутый кем–то с верхнего этажа. Слетевшаяся с громким хлопаньем крыльев стая сизарей принялась расклевывать на снегу желтую жижу, которую Женечка старательно обошла.
– За кормление голубей буду штрафовать, – беззлобно и неубедительно крикнула она куда–то вверх. И услышав, как захлопнулось чье–то окно, с чувством некоторого удовлетворения от выполненного долга потопала в соседний двор.
Железная дверь в мастерскую Рудика Госса открылась только после того, как пришедшая на помощь Женечке электромонтер Обухович грохнула по ней пару раз молотком.
– Ну шо вы, бабы, ломитесь с утра? – без особой вежливости, но и не враждебно поинтересовался заросший седой щетиной Рудик, обдав женщин перегаром. – Не видите, трубы горят. Рупь есть?
Женечка отрицательно мотнула головой.
– А два? – не сдавался Рудик.
– Я тебе треху дам, если мужикам тросик отнесешь, а потом в контору придешь за заявками, – перевела разговор на деловые рельсы Женечка.
– А сколько счас у нас времени? – засуетился Рудик. Предложение явно показалось ему заманчивым. – А Обухович не добавит? – вдруг обнаглев, поинтересовался он.
– Ага, а потом догоню и еще добавлю.
Кира Обухович словами и рублями не разбрасывалась. Взвалив стремянку на плечо, она пошла прочь, и даже ее удаляющаяся спина выражала осуждение алкоголизму, поощрение которого только что произошло на ее глазах.
– Рудик, ну зачем ты так много пьешь? – почувствовала укол вины Женечка.
С порога захламленной мастерской ей была отчетливо видна картина распада человеческой жизни: топчан, покрытый какой–то вонючей ветошью, батарея пустых бутылок на верстаке, ведро, куда Рудик оправлялся, когда был не в силах дойти до унитаза за незакрывающейся дверью уборной. Да и сам он выглядел ужасающе в бессмысленном кружении по своей конуре в поисках тросика: выступающая из грязного свитера несуразно длинная шея с дергающимся кадыком, дрожащие руки, остатки волос, прилипших к макушке, и когда–то голубые глаза с жалким, собачьим выражением.
– Дура ты, техник, – сказал он. – Когда я пьян, я отлетаю.
– Куда отлетаю? – захотелось уточнить Женечке. – В мир иной?
– В мир иной я отойду, причем скоро, – вполне осознанно ответил Рудик, вытаскивая из–под верстака тросик. – Ну, шо стоим–то? По коням!
День, так неудачно начавшийся с говна, потихоньку набирал силу. С неба то сыпала, то переставала идти какая–то белая крупа. Остановка автобусов на Чайковского почти опустела. Дворники, закончив отбивку поребриков, всей гурьбой направились в пирожковую «Колобок». С половины одиннадцатого к дверям винного магазина на проспекте Чернышевского выстроилась очередь. Голова сантехника Госса на длинной шее торчала почти у входа. Было ясно, что к кассе он прорвется одним из первых.
– Вот бы сухонького завезли, – размечталась Леля.
В жилконторе хорошо знали, что толпа перед дверями магазина появляется только в случае завоза спиртного. Забежавшего за обещанной трешкой Рудика снабдили деньгами и указаниями. Про заявки от предвкушения скорого опохмела он забыл, хотя тросик мужикам отнес, как обещал Женечке.
– А я бы счас чего покрепче хватанула.
Техник–смотритель Таня Рогина только что пришла с выселения. На ее участке очищали комнату жильца, осужденного на большой срок. Родственников у него не было, более или менее ценные вещи растащили дворники, а оставшийся хлам просто выкинули из окна на тротуар. Не подпускать прохожих к опасной зоне пришлось Таньке. Холодный ветер с Невы пробрал ее до костей.
Женечка разложила на тарелке докторскую колбасу, нарезала черный хлеб, высыпала соевые батончики в пластмассовую миску и воткнула в сеть электрический чайник. Магазин открыли ровно в одиннадцать. Минут через двадцать в коридоре ЖЭКа раздался торопливый топоток. Возникший на пороге Рудик Госс, блаженно улыбаясь, распахнул полы ватника. Две бутылки портвейна симметрично оттягивали карманы его спецовки.
– Кавказ подо мною, – изрек он торжественно.
– А че, сухаря не было? – не оценила эрудицию водопроводчика Леля.
– Да–а–а ладно тебе, и крепленое сойдет. Давай бутылку, Рудик, – не поддержала ее Татьяна. – Счас мы дверь за тобой закроем, чтобы жильцы не ломились, а сами бухнем немного, пока Жази с планерки не вернулась.
Жази, как техники прозвали начальницу, появилась в конторе со следами легкого раздражения на лице после очередного нагоняя в тресте. К ее приходу от маленького пиршества не осталось и следа. Чашки помыли, колбасу съели. Пустую бутылку унесла практичная Марьяша, собиравшая стеклотару по всему району. И все же что–то насторожило Ольгу Павловну. Раскрасневшиеся щеки обычно бледной Игнатовой наводили на мысль о распитии спиртных напитков на рабочем месте.
– Евгения, – строго сказала Жази.– У нас с обеда работают кровельщики. Пойдут на твой участок сбивать сосули на Каляева.
– Бля–я–я–я! – расстроилась Женечка. – У меня сапоги холодные. Околею стоять.
К выражениям такой силы из уст Цыпочки в жилконторе не привыкли. Видимо, портвейн «Кавказ» добавил убедительности ее высказыванию. Отзывчивая Татьяна тут же предложила ей свои суконные ботики.
– Лелькины носки наденешь и час простоишь как миленькая. Главное, пальцами там шевели, восстанавливай кровообращение.
К советам Рогиной прислушивались все. Непонятно, какие силы занесли ее, медсестру с довольно большим стажем работы, в контору к Жази, трезвонившей на всех углах, что из треста ей присылают не специалистов, а бог знает кого. Тем не менее, Татьяна, обладавшая счастливым умением уживаться с людьми, отлично вписалась в коллектив работников жилищно–коммунальных услуг. С ней всегда было приятно и выпить, и поговорить.
Благодарная Женечка скинула югославские сапожки и стыдливо поджала ноги в заштопанных колготках.
