Новая надежда России

До меня начало доходить. Как же – в таком деле и без придворных интриг…

– Нет, простите, не расслышал вас, – пробормотал я, цапнув кнопку и пряча её в карман брюк.

– Ладно, неважно. Рад уже тем, что вы проявили разумную позицию и готовы к сотрудничеству. Тогда, если позволите… вот бланк отказа от претензий, а вот это, уж как водится – о неразглашении.

– Послушайте, вы там совсем охренели в своих высших эшелонах? Какое разглашение, если меня завтра угробят к псам свинячьим?!

– Ну, знаете… Это у вас, так сказать, завтра все проблемы закончатся. И то не факт. А нам, грешным, здесь оставаться жить дальше. Береженого бог бережет, а аппаратчика – правильная бумажка. Так что уж не обессудьте… Подписали? Мерси.

– Теперь всё? Больше вы от меня ничего, надеюсь, не хотите? – устало сказал я.

– Полагаю, на сегодня достаточно, Максим Анатольевич, – Игорь Иванович удовлетворённо откинулся на спинку стула. – Действительно, вам следует отдохнуть. Я прикажу, чтобы вас перевели в камеру. Но вас ожидают ещё посетители. Постарайтесь уделить им не меньше внимания, чем моей персоне, договорились?

– Какие еще посетители? – раздраженно буркнул я. – О чем тут ещё лясы точить?

– А вот сейчас сами и узнаете. До завтра!

Он легко поднялся и не оборачиваясь, порхающей походкой выскользнул за дверь. Что же, он уже мог начинать праздновать победу – при любом итоге событий он проходил в дамки. А мне оставалось лишь надеяться, что его игры не обернутся для меня очередной ловушкой – или, по крайней мере, что эти кошки-мышки продлятся достаточно долго для того, чтобы я нашел спасительный выход сам.

Дверь снова громыхнула. На этот раз на пороге стояли двое. Один, помоложе, был явный монголоид – сонно зажмуренные глаза, острые скулы, редкая щеточка усов на желтой коже, да ещё дурацкая остроконечная шляпа с бубенчиками на полях. Второй, много старше, был гораздо больше похож на европейца своими круглыми глазами, мясистым носом картошкой, а, в особенности, деловым покроем костюма. При этом, как ни странно, все эти атрибуты парадоксальным образом подчеркивали его восточную сущность, а не маскировали её.

– Здравствуйте, Максим, – звучным глубоким голосом произнес пожилой, усаживаясь на стул. Молодой остался стоять за его плечом. – Меня зовут Ымрын Лелекаевич, а это мой помощник Коля-на Манту. Мы чукчи.

– Я догадался, – хрипло ответил я. Как только я увидел их, меня начало потряхивать от ненависти к этим доисторическим маньякам. – Что, пришли сами посмотреть, подхожу ли я на роль второй жертвы?

– И это тоже, – легко согласился пожилой. – Но мне кажется, вы находитесь в некотором заблуждении относительно роли моего народа в происходящем. Я хотел бы поговорить с вами и убедить вас в нашей дружбе и благих намерениях.

– Вы что, издеваетесь? – задрал брови я. – Меня завтра убьют по вашему приказу, самого близкого мне человека тоже убьют, и всё лишь для того, чтобы потешить ваше идиотское национальное самолюбие. О какой доброжелательности вы вообще талдычите?

– О, Великий Анан, какой же чуши вам наплели, – скорбно поджал губы старик. – Простите, но ваши русские чиновники по большей части совершенно несносны: абсолютно не умеют брать на себя ответственность, норовят всю вину за некрасивые решения спихнуть на других. Поверьте: никто из луораветланов – так называют нас, обитателей этой суровой, но благословенной земли – не желает зла ни вам, ни вашей подруге. Мы с Колей-на, кстати, только что видели её, и должен сказать, она производит впечатление намного более счастливого человека, чем вы, Максим.

– Да что вы? Полагаю, её просто не предупредили о судьбе, на которую вы её обрекли. И поэтому завтра она умрет в радостном неведении, так?

– Еще раз официально заявляю: народ луораветланов не желает ничьей гибели и не требует ничьих жертв – ни людей, ни моржей, ни рыб, ни прочих живых существ. Нравственным базисом нашей нации является абсолютный нейтралитет по отношению ко злу. Мы не заинтересованы в смерти граждан России Максима Борщёва и Надежды Соловьёвой.

– Это всё, что вы мне хотите сказать? – саркастически заключил я.

– Именно это я хочу вам сказать. Или, если угодно, уполномочен сообщить. Мы заботимся об имидже своего народа. Вы не должны погибать, искренне считая это злодеяние делом рук чукчей. Тогда наше будущее будет светлее и радостней.

– Какое вам дело до того, что я думаю о вас? – удивился я. – Ненавижу я вас или люблю – всё это уйдет вместе со мной через несколько часов. А вот сучьи русские правители, которые засунули меня в эту яму, всё равно будут считать, что потакают исключительно вашему дикарскому людоедству. Вы бы лучше им объяснили, чем мне – глядишь, тогда бы и умирать не пришлось, а?

– Мы говорили с ними тысячу раз, – картинно всплеснул руками старый чукча, – но они находятся в плену собственной дремучей мифологии и не желают ничего слышать. Это они, а не мы, совершенно добровольно и с явным удовольствием последовательно уничтожают всё, что на самом деле кажется им ценным: своих возлюбленных по имени Надежда, куски своего государства со всем населением, какие-то ненужные никому камни, книги, и даже – однажды – несколько сотен тонн золотого запаса из западной зоны оккупации Германии. Представляете? Специально приволокли реактор для того, чтобы бессмысленно изгадить металл до невозможности… Им, видите ли, кажется, что, избавляясь от всего, что есть у них дорогого, они обретают свободу и неуязвимость. Если больше нечего терять, то нечего и бояться – так размышляют они… Разве вы, житель вашей страны, не видите признаков той же политики на уровне государственной стратегии?

– Так что же, вы хотите сказать, что вы тут ни при чём и желаете остаться в белом?

– Конечно! Поймите, народ чукчей очень стар – и в историческом смысле, и чисто в физиологическом. За десятки тысяч лет существования в этом северном краю, на первозданной границе тундры, гор и океана, мы научились жить долго, очень долго – но при этом полностью утратили некогда присущую нам воинственную пассионарность, в былые времена заставлявшую содрогаться весь обитаемый мир. Мы более не хотим ни на что влиять. Мы мирные наблюдатели, исследователи – антропологи, историки, этносоциологи, и амбиции правителей планеты интересуют нас только как психиатрический феномен. Максимум, что мы позволяем себе – это изредка подравнивать баланс, чтобы мир не пошел вразнос – как это было, например, с тем самым немецким золотом… Но, уверяю вас, все легенды о жертвоприношениях рождены в идеологических отделах соответствующих бюрократических ведомств – мы тут ни при чем. Сценарий завтрашних печальных событий полностью определяется маниакальными стремлениями лидера вашей страны. Что же, мы не одобряем такого поведения, однако не имеем возможности и желаний противодействовать ему – для нас это, в любом случае, всего лишь ценный экспериментальный опыт. И это тоже наша официальная позиция, которую я имею честь до вас довести.

– Благодарю вас, – сухо сказал я. – Я польщён тем, что буду убит не вашими руками, и особенно признателен за то, что вы не будете этому препятствовать. Теперь вы можете спать спокойно.

– Спасибо и вам за понимание, Максим! Редко, когда подобные переговоры заканчиваются столь гармоничным унисоном в мнениях сторон. Буду рад приветствовать вас завтра на ринге. Коля-на, в путь!..

30 марта

Я думал, что меня будут готовить к предстоящему испытанию каким-то особенным образом: накачивать стимуляторами, вживлять в голову, как мартышке, электроды, читать вслух и под роспись длинные параграфы с правами и обязанностями, водить под конвоем длинными коридорами, или хотя бы объяснят толком, что мне предстоит делать (именно так происходило в детских голливудских фильмах, обыгрывающих схожие моим обстоятельства). Но утро началось совершенно будничным образом, никому из сильных мира сего, очевидно, пока не было до меня дела.

Вчера Игорь Иванович исполнил свое обещание. После ухода ужасно гордых своим непоколебимым нейтралитетом чукчей, меня, измученного бесконечными разговорами, покормили на крохотной кухне, примыкавшей к следственному блоку, а затем вежливо препроводили в камеру. На удивление, она скорее напоминала обычный номер в заштатной, но не лишенной претензий гостинице: по крайней мере, тут имелся относительно чистый туалет с душем, стены единственной комнаты были оклеены весёленькими обоями с разноцветными Карлсонами, а вместо сетчатой тюремной кровати стояла нормальная – мягкая и полутороспальная. Здесь был даже маленький пузатый телевизор, правда, всего с двумя каналами: по одному без перерыва показывали старые советские комедии, а по второму – записи передачи «В мире животных». Очевидно, такая атмосфера должна была настроить меня на позитивный лад. Отчасти так и вышло: мной овладело безразличие и угрюмое спокойствие – может быть, дело было в усталости, но скорее – в таблетке, которую мне, не скрываясь, дали выпить за поздним обедом. Как бы то ни было, мне удалось довольно быстро заснуть, ускользнув из круговерти тревожных мыслей, а утром проснуться вполне отдохнувшим и даже бодрым.

Настольные часы в виде совы с цифрами вместо глаз показали восемь, когда раздался предупредительный стук, и в дверь вошла горничная-таджичка. Она молча принесла завтрак: овсяную кашу, оладьи со сгущенкой и стакан с какао. На подносе, в качестве дани уровню обслуживания, лежал свежий номер либеральной газеты «Новые времена», совершенно непостижимым образом попавший во враждебную среду милитаристских казематов. Что же, спасибо и за такое утреннее чтиво: потягивая сладкую бежевую жижу какао, я развернул газетный лист и прочитал первую попавшуюся заметку:

«Последнее программное выступление Президента (автор употребляет слово “последний” лишь с той неизбывной русской надеждой, которая удерживает его от неминуемого падения в пучину малодушного пессимизма) продемонстрировала бесповоротную импотенцию престарелого гаранта конституции, заставившую возглавляемую им вертикаль беспомощно свернуться поросячьим хвостиком. Придворных спичрайтеров, извергших на свет божий сей аморфный текст, остается только предать суду чрезвычайной тройки в специально сконструированных для этих целей лубянских подвалах ввиду несомненного саботажа своих обязанностей. Одинокая максима, которую позволено будет извлечь непритязательному уму из презентованных простодушной публике рассуждений, заключается в том незамысловатом факте, что единственным сохранившимся активом нашего государства является конденсированный негативный заряд отвращения к самым обыденным гражданским ценностям, накопленный на отечественной стороне цивилизационного изолятора. Подобно электрической разности потенциалов, этот заряд какое-то время сможет насыщать суету внутри страны энергией, но что случится тогда, когда все позитивные субъекты мысли – ученые, гуманитарии, писатели, да обыкновенные ЛГБТ-активисты с хипстерами, наконец – утекут через границу к притягивающему их полюсу нормальной человеческой жизни? Что будете делать вы, господин Президент, когда на вашей стороне останутся лишь послушно-патриотичные, но безынициативные и деструктивно настроенные носители отрицательного энтропийного поля? Печально предвидеть несомненное и ближайшее будущее России, выпавшей из контекста истории, разваливающейся на картофельные султанаты, населенные инфантильной, патерналистской, безвольно потребляющей медийный жмых массой, которая…»

Дальше я не вытерпел. Несмотря на мои собственные свободолюбивые взгляды и невеселые обстоятельства, позволившие мне самому непосредственно ознакомиться с жизнью российской власти изнутри, самовлюбленная истерика этих зловещих критиканских каркуш могла вызвать только издевательскую усмешку. Я посмотрел на подпись под колонкой – Евгения Клизман – и покачал головой. Да ты бы, сукина дочь, обоссалась, если бы тебя против президента поставили. Как меня…

Горничная дождалась, пока я закончу завтрак, и ушла, позволив мне принять душ. Когда я, мокрый и завернутый в полотенце, вернулся в комнату, там меня уже ждали: старый знакомец Игорь Иванович, на этот раз не в синем, а в черном костюме (что, очевидно, должно было подразумевать особую торжественность момента), а с ним – нагловатого вида качок с тоннелями в ушах и сизыми разводами татуировок на бритом затылке. Одет этот второй был в серый комбинезон с погонами, но без знаков различия. Еще один такой же невзрачный наряд валялся на кровати и, судя по всему, предназначался для меня.

– Утро в хату, Максим Анатольевич! – сочась жизнелюбием и оптимизмом, вскричал Игорь Иванович. – Хочу представить вам ещё одного вашего давнего приятеля – Сашу Пушкова. Это ваш оператор на сегодня.

– А, – приветливо, в тон Игорю Ивановичу, сказал я, – так это, значит, вы в нужный момент меня прихлопнете?

– А что вы от меня хотите? – тут же набычился лысый. – Я человек служивый, под присягой. И вообще, я за вас ответственности не несу, моё дело машина. А дальше всё на совести Владимира Владимировича, его рука владыка.

– Ну и чёрт с вами, – рассеяно успокоил я его, думая о другом. – Отвернитесь, господа, не хочу быть невежливым и трясти перед собранием голым задом.

Они послушно отвели взгляд, а я, воспользовавшись этим, переложил заветную кнопку из кармана брюк в новый комбинезон. Быстро оделся, зашнуровал высокие форменные ботинки и сообщил, что готов.

– Вот и чудно, – снова обрадовался Игорь Иванович. – Рад видеть в вас столько решимости, мой дорогой Максим. Нечасто встретишь такую самоотверженность в современных…

Всю дорогу – от комнаты, приютившей меня в последний раз, через опостылевшие нескончаемые коридоры и до ангара с техникой – он продолжал разглагольствовать и рассыпаться хвалебными эпитетами в мой адрес. Я не слушал. Очевидно, у нечистого на руку чиновника, замыслившего мятеж, было неспокойно на душе, и он пытался унять волнение нудной болтовней. В свою очередь, лысый Пушков, как истинный инженер, был молчалив, и в пути не проронил ни слова. Зато, оказавшись в своей стихии – в просторном захламленном зале, наполненном разнообразными механическими приспособлениями, он оживился и принялся всё показывать и рассказывать. На то, чтобы научиться пользоваться предназначенным мне роботом, отводилось не больше ближайших пятнадцати минут – время у организаторов категорически поджимало. Сама церемония, как я понял, уже началась, и происходила за огромными воротами, отделявшими ангар от той пока невидимой сцены, где мне предстояло выступить. Из-за створок доносилась приглушенная музыка, невнятный микрофонный бубнеж, и прочие звуки Большого Праздника. Веселые похороны, подумал я. А впрочем, это мы ещё посмотрим.

Вместе с оператором я подошел к своему снаряду. В угловатой и грубой конструкции, окрашенной в экономный зеленый цвет, было сложно поначалу различить человекоподобные черты. Но присмотревшись, я понял, что возносящиеся вверх многометровые сетчатые фермы с торчащими тут и там гидравлическими шлангами – это, должно быть, руки и ноги. В центральной части туловища, еле прикрытой металлическими листами и должной обозначать, по-видимому, грудь, виднелась капсула из радужного бронестекла. В ней, как объяснил Пушков, располагалось рабочее место механика-водителя – то есть меня. Целиком весь агрегат, хоть и был высотой метров двадцать, и чуть ли не упирался тем местом, где полагалось быть голове, в потолок, не производил впечатления угрожающей или хотя бы надежной машины. Он выглядел так, будто был сварен небрежным мастером из обрезков стального уголка и строительной арматуры, броня по большей части отсутствовала, отовсюду свисали голые провода и трубки самого уязвимого вида. Всё вместе это напоминало решетчатую мачту линии электропередач, завязанную в бараний рог прошедшим накануне торнадо; кроме того, нигде не было видно сколько-нибудь серьезного оружия. И тут подстава, вздохнул про себя я. Ну ни капельки не хотят играть по-честному, сукины дети.

– Что это он у вас такой кривой и косой? – спросил я своего наставника.

– А что вы хотели, – повторил тот свою мантру, – это макетный образец. Остался с приемки, не пропадать же добру. Да вы не пугайтесь, он крепкий… Пойдемте поближе, покажу, как рулить.

Но прежде, чем мы отправились дальше, неугомонный Игорь Иванович отвел меня в сторону для напутственного слова. Я ожидал от него потока очередной патетической тягомотины, но вместо этого он хулигански подмигнул мне, достал из кармана красный маркер и каллиграфически вывел на опоре робота слово «Игорёк».

– Так прозвали этот прототип на испытаниях, – стыдливо пояснил он. – Надеюсь, вы простите мне эту слабость. Для вас – пустяк, я мне польстит, если боевая машина, названная моим именем, будет противостоять целому президенту. Ну что ж, на этом наши пути расходятся. Прощайте!..

Он отошел в сторону, фальшиво промокая глаза галстуком, безвкусно расцвеченным разноцветными мишками. А меня вновь взял под свою опеку бритый наголо майор.

В кабину можно было попасть только по отдельной приставной лестнице – самостоятельного способа подъема и спуска в конструкции жалкого робота предусмотрено не было. Я залез внутрь, а Пушков остался на ступеньках, засунув голову через окошко со шпингалетом, и принялся объяснять. Впрочем, инструктаж был недолгим: управление машиной оказалось на удивление простым и понятным; более того, с таким способом водительского интерфейса, несмотря на свое техническое образование, мне раньше сталкиваться не приходилось.

– Тут ничего делать не надо, – гудел майор, – все эти ручки, кнопочки – это управление приводами конечностей. Тут вот джойстики на руки, как в экскаваторе, вот этими рычагами управляете ногами, а тут, снизу – педали поворота. Но вы всё это не запоминайте (я запомнил), это ручное управление, оно не понадобится. Только вот эта гашетка вам, наверное, пригодится, от пулемета. Во-он он, видите, приварен к левой руке? Вот, им пользуйтесь, если захотите. Ничего более тяжелого поставить нельзя, иначе весь бункер разнесете на пару с президентом, а там ведь приглашенные в зрителях, делегаты… Короче, требования техники безопасности. А вот здесь, над вашей макушкой – специальный передатчик, называется бесконтактный биосенсор. Читает всё что у вас в голове происходит, прямо с двигательной корочки. Поэтому, чтобы совершить, скажем, шаг, или поворот – просто представьте, как вы сами двигаетесь, и датчик поймет. Ну-ка, попробуйте рукой слегка шевельнуть, – он щелкнул тумблером где-то вверху, – всё, включил. Только меня не сшибите вместе с лесенкой…

Я напряг мышцы предплечья и мгновение спустя рука робота тяжело, нехотя качнулась.

– Получилось! – радостно объявил Пушков. – Поняли теперь, как надо? На сенсоре задержка – сто миллисекунд, меньше пока не получается сделать, поэтому вам покажется, что приводы реагируют на ваши приказы не сразу. Так что старайтесь двигаться, насколько можно, плавно и думайте заранее, какой маневр совершать будете. Плюс не забывайте про инерцию – масса у этого железного долдона ого-го. Представьте, что вы едете на очень тяжелой и высокой фуре – из тех, что поворачивать начинают после того, как десять раз руль провернешь. Ну вот здесь поведение примерно такое же. Что хорошо – о равновесии можете не думать вовсе: гироскопы работают автоматически. Теперь я спущусь, вы потренируйтесь пару минут – вон место в ангаре есть, и чего ждать – в путь-дорогу? Как ворота отворятся, выходите полегоньку наружу, а там разберетесь…

Был большой соблазн скинуть его с себя вместе с лестницей и навести тут шороху, но… Что дальше? У ворот такой вид, будто их не прошибешь и атомным взрывом. Лаз, по которому мы пришли сюда с Игорем Ивановичем, слишком узкий для робота, не пролезешь. Да и остались ещё вопросы к дорогому Владимиру Владимировичу, так что сбегать было рано.

Дождавшись, пока Пушков спустится на пол и откатит в сторону лестницу, я сделал несколько неуверенных шагов по тесному пространству ангара. Машина угрожающе кренилась и раскачивалась, но в целом её поведение оказалось довольно предсказуемым, и каждый следующий шаг давался легче предыдущего. Постепенно я перестал осознавать крохотную паузу между тем импульсом, который мысленно подавал, и движением робота, и вскоре мне уже казалось, что я управляю не скрипучим бездушным автоматом, а собственным телом – странно раздувшимся, растолстевшим и ставшим неуклюжим, но всё-таки оставшимся почти родным и послушным. Через несколько минут я даже сумел совершить несколько приседаний и невысоких прыжков, после чего почувствовал себя вполне уверенно. Решительно подойдя к воротам, я замер у них, демонстрируя решительность и готовность. Крохотный Игорь Иванович показал мне снизу большой палец и выскользнул в калитку, открывшуюся в воротах. Оттуда донёсся взрыв многоголосого шума, и гигантские створки в нескольких метрах от меня начали неторопливо раздвигаться. Концерт вошел в свою кульминационную фазу, и я, несомненно, был гвоздём программы.

Первое, что я увидел, перешагнув порог ворот – это расстилающийся передо мной бескрайний, как мне показалось, диск арены – с большую городскую площадь, залитый слепящим светом софитов. Он не был пустым: вдоль уходящих ввысь стен, образующих замкнутый цилиндр, выстроились ротные коробки войск – самых разнообразных, если судить по многоцветной гамме обмундирования и головных уборов. Именно солдаты производили шум, слышимый мной ранее: как и полагается на настоящем параде, они непрерывно кричали «Ура!» и «Здравия желаю…», сливавшиеся в неясный, но грозный гул.

Я смело дернулся навстречу этой толпе, но понял, что пока не могу пошевелиться – я мог сколько угодно напрягать свои руки и ноги, но робот оставался неподвижным. Напротив моего лица вспыхнула красная лампа наподобие запрещающего сигнала семафора, и я догадался, что проклятый Пушков чутко контролирует мои действия, не давая выходить за рамки неведомого мне сценария. Тем временем на сцене разворачивалось красочное представление: войска, четко и слаженно разворачивая ряды, маршировали по залу поротно и побатальонно. Минуя почетную трибуну с высокими лицами, они брали под козырёк и исчезали в широких дверях на противоположном конце арены, постепенно освобождая пространство для поединка.

Но огромный зал отнюдь не остался безлюдным. Изогнутые стены на высоте пятиэтажного дома были опоясаны длинными панорамными окнами, изготовленными из того же, судя по всему, толстого стекла, что и кабина моей машины. За окнами виднелись амфитеатры сидений, усыпанные зрителями и пополняемые всё вновь прибывавшими снизу людьми.

Проследив за перемещениями шеренг солдат, я, наконец, обнаружил своего основного оппонента. У кумачового помоста, на котором уже практически не осталось гостей, массивной тушей возвышался гигантский робот. По сравнению с ним мой собственный выглядел ржавой жестяной развалюхой – вроде измазанной в навозе садовой тачки, поставленной на тоненькие ножки. Машина противника имела вид завершённый и эстетически совершенный: своими стремительными, рубленными обводами она была больше похожа на вставший на хвост сверхзвуковой истребитель. Силуэт этого внушающего уважение механизма, больше моего раза в полтора, был гордо выкрашен в цвета российского флага. Из грозной, лаконичной металлической фигуры не торчало ничего лишнего, кроме пары заглушенных пушечных стволов за могучими плечами, да прозрачного пузыря кабины в животе. Особенно мне не понравилось то, что к одной из рук робота была приварена длинная заточенная полоса брони, несомненно призванная во время боя исполнять роль острого рубящего клинка.

Затем, впервые в своей жизни, я увидел того, о ком столько слышал с самого начала своего кафкианского приключения – Его, великого и ужасного, верховного главнокомандующего, гаранта конституции, отца демократии, спасителя Отечества, надёжу и опору России, ум, честь и совесть эпохи, вершителя народных судеб, национального героя, сияющую вершину вертикали власти, образцового в своей мягкости авторитарного правителя, душителя либеральных свобод, тирана и диктатора, кровавого палача, похитителя надежд и других маленьких девочек, единственного и несменяемого лидера многострадальной нации, солнцеликого Президента Российской Федерации Владимира Владимировича Всемогущего. Его лицо, хоть и далекое, отделенное от меня широким пространством круглого ринга, было прекрасно узнаваемым за мутноватым стеклом кокпита. На голове его был надет убор наподобие шлемофона, а за спиной угадывались смутные силуэты соратников. Экипаж противостоящей мне машины, по всей видимости, находился в сдержанном эмоциональном напряжении, скрываемом превосходной моральной и физической подготовкой: глаза президента, небрежно прищуренные, впились в меня пристальным – но спокойным и даже несколько ироничным взором; однако даже на таком расстоянии было видно, как на его скулах волнами возникают и тут же рассасываются нервные желваки.

Не буду лукавить, утверждая, что такой взгляд было просто выдержать. Спустя несколько секунд игры в гляделки (а я физически ощущал, что мой противник видит меня так же хорошо, как и я его), я позорно опустил глаза вниз и чуть не вскрикнул от изумления. Прямо у моей железной ступни, почти у самого пола, в воздухе висел – так мне показалось – стеклянный кокон, внутри которого было ясно различимо неподвижное тело девушки. Она была завернута в белую ткань, глаза на неподвижном лице закрыты, но она не была мертва, а просто находилась без сознания или под наркозом – об этом можно было судить по живому, розовому цвету кожи и еле заметному дыханию, слабо приподнимающему грудь. И это была Надя, моя Надя, без сомнения – та, за которой я гнался всё это время, и наконец-то она очутилась так близко ко мне – наклонись и бери рукой!