Закат над Квантуном

– Скоро у вас появится такая возможность, дорогой друг, – зловеще отозвался Гвоздевич. – Но поверьте, война это не то, что вы себе представляете. Это намного хуже.

– Не надо меня пугать, Жорж! Не на того напали! – обиженно выкрикнул лейтенант.

– Поверьте, господа, война – это не увеселительная прогулка за город. Это ремесло, не постигнув которое, вас, скорее всего, убьют, – трезво и удивительно проникновенно заговорил штабс-капитан. Унгеабуэр воспринял это за позёрство и распускание перьев перед красивой дамой, но Горский знал наверное, что это не так.

– Ты сомневаешься в моей выучке? Напомню тебе, что я лейтенант флота!

– Пассажирского флота, – уточнил Гвоздевич, чего можно было не делать.

– Да, но я действующий офицер! – вскипел Унгебауэр. – И в случае войны я буду незамедлительно мобилизован!

– Возможно, – спокойно согласился Георгий Сильвестрович. – Но вот тебе мой совет: если во время войны будет хоть малейшая законная возможность покинуть Квантун, уезжай. И вы тоже, господа, уезжайте. Напрасные жертвы ни к чему.

– Позволь, Жорж, но это уже оскорбление! – процедил сквозь зубы Унгебауэр. – Ты призываешь меня к малодушию, сомневаясь в моей храбрости и моей боевой пригодности!

– Да, Демьян, я действительно сомневаюсь в твоей боевой пригодности, при этом нисколько не сомневаясь в твоей храбрости. И лишь даю тебе совет, который ты вправе оставить без внимания.

– Придержи свои советы для глупых фендриков!

– Господа, прекратите сейчас же! – возмутилась Зизи. – Не люблю военные разговоры, но в данном случае вы, Жорж, неправы. Истинная отвага и боевое искусство проявляются только на войне. Я полагаю, что долг каждого мужчины защищать свою страну и служить своему императору.

– Вы заблуждаетесь, сударыня. Служить должны только те, у кого есть к этому призвание и необходимые навыки.

– Но как же Демьян раскроет свое призвание, если он не попадет на войну? – резонно заметила мадам Ардан. – Вы говорите о навыках, но как их можно получить в мирных условиях?

Гвоздевич раздраженно отвернулся.

– Господа, давайте выпьем! – предложил Ланфельд. – За мир и благополучие!

Хорошо, что Фридрих догадался разрядить обстановку, потому что беседа обещала плохо кончиться. Горский ждал, что теперь Зизи обратит внимание на него, но она вдруг сказала:

– С вами хорошо, господа, но я вынуждена вас покинуть.

– Ах, не покидайте нас! Прошу вас, побудьте с нами еще пару минут! – взмолился истерзанный стрелами купидона Демьян Константинович.

– Ну, хорошо… Я побуду с вами еще немного, если вы закажете шампанского – наша бутылка пуста, – попросила дама и была тотчас услышана: Унгебауэр немедленно позвал официанта.

– Хочу конфект, – прибавила этуаль. – Они здесь прелесть как хороши.

– Это вы, Зизи, прелесть как хороши! – расплылся в улыбке лейтенант. – Официант, коробку конфет!

«Ох и много же он заплатит! – сосчитал в уме Горский, – Эта дама не так проста, как кажется».

К шампанскому этуаль едва притронулась, конфет съела всего две. Но кто, кроме Горского, будет обращать внимания на такие мелочи? Демьян Константинович волен делать то, что считает нужным.

Настал неизбежный момент расставания. Унгебауэр едва не пустил слезу, воспользовавшись последним мгновением сполна: добрые полминуты целовал Зизи руку. Будто птица, мадам Ардан упорхнула в дальний угол залы и присела к очередному столу-кормушке, где ее заждались. И всё повторялось по кругу.

Гробовая тишина воцарилась в компании лейтенанта флота. Выход на сцену очередных девиц в неглиже настроение господ не улучшил. Демьян Константинович попросил счет, а когда увидел итоговую сумму к оплате, чуть не упал в обморок.

Назад ехали также молча. На прощание Гвоздевич первым протянул Унгебауэру руку. Стало быть, помирились.

Ну и слава Богу.

3. Бал-маскарад

Ночью Антону Федоровичу приснился очень странный сон. Про Киев. Он откуда-то твердо знал, что это непременно Киев, но с трудом мог его идентифицировать. Судебный следователь стоял на какой-то гигантской площади, разрезанной большим проспектом. Позади него высилась высокая колонна, кажется, с ангелом, наподобие Александровской колонны на Дворцовой площади Санкт-Петербурга. Впереди него открывался простор, обрамленный полукругом серых мрачных зданий. Радиально расходившиеся узкие улицы что-то смутно напоминали. Слева блеснул купол Святой Софии.

«Неужели… это Думская площадь?» – пытался сообразить Горский, озираясь. Вокруг не было ни души, но отчего-то под ногами валялось много мусору. Антон Федорович явственно понимал, что площадь эта изменилась до неузнаваемости: пропали вывески со зданий, пропали сами здания, потому что вместо них стояли уродливые гипертрофированные эквиваленты, пропал чудесный скверик с фонтаном, возле которого так любили собираться обыватели, и пропало еще что-то. Он долго не мог понять, что̀ именно, но когда понял, мурашки побежали по его телу.

«А… где же Дума? Где здание Городской думы??»

Не успел он всё это прочувствовать и переварить, как вдруг всю площадь заполонили люди. Он не мог различить ни одежды, ни лиц, лишь тусклые абрисы и неразборчивые слова. Ему вдруг показалось, что это какой-то другой и даже чужой город. Безусловно, очень похожий на Киев, но всё же не Киев. Зародившееся сомнение требовало прояснений. С этой целью титулярный советник остановил первого попавшегося прохожего и надтреснутым голосом спросил: «Подскажите, пожалуйста, где я?..» Прохожий противно хохотнул и задорно ответил: «Теперь в Европе!»

«Теперь в Европе?.. – повторил про себя Антон Федорович, совершенно сбитый с толку непонятной фразой. – А раньше, что же, Киев был в Азии? Что за глупости?..»

Проснулся Горский с великим облегчением, как это и всегда бывает после дурного сна. Жаль только не успел выяснить, куда делась Дума.

«И как это мой мозг мог выдумать этакую чушь?» – еще долго задавался вопросом судебный следователь. Он где-то читал, что во сне человек видит то, что его больше всего волнует и то, что он сам бессознательно моделирует.

До обеда он провалялся на диване за чтением очередной книги. В два пополудни ему позвонили из тюрьмы – из Порт-Артура привезли мошенника Шлянкера. Горский тотчас собрался и попросил Кима отвезти его в арестный дом.

Допрос обвиняемого Антон Федорович провел прямо в тюремной камере. Выяснилось, что предприимчивый «благотворитель» Дунаев сумел собрать с доверчивых и милосердных дальнинцев в общей сложности более 500 рублей!

– И не стыдно вам было, Яков Лазаревич, прикрываться лицами, попавшими в нужду? – спросил в конце допроса Антон Федорович.

– Не стыдно, ваше благородие. Потому что я сам таковым и являюсь! – с чувством горькой обиды парировал не имеющий чина почтово-телеграфный чиновник VI разряда низшего оклада.

– А всё-таки, господин Шлянкер, бедность – не повод творить мерзости, – рассудительно и крайне сдержанно поспорил титулярный советник.

– Вот тут вы заблуждаетесь, ваше благородие! Когда жрать нечего, когда в кармане два гривенника, а до жалованья неделя, когда кишки к позвоночнику липнут… поглядел бы я на вас!

– И даже в этом случае я бы не пошел на преступление, – уверенно заявил Горский.

– Так разве ж то, что я с богатых господ по трешке-пятерке поимел, преступление? Ваш Сахаров и его свита миллионами воруют и ничего! Я, по крайней мере, никого не убивал и телесных увечий не наносил! Меня, поди, в Сибирь отправите, а эти паскуды будут продолжать кутить и на балы хаживать. Тьфу!..

Речь мошенника была дерзка и вызывающа, однако почему-то никакой злости внутри Антона Федоровича она не подняла. Вместо этого судебного следователя посетила грусть. Прав был Шлянкер насчет высших городских чиновников. И это расстраивало больше всего.

Горский искренно не понимал, как можно присвоить и фривольно распоряжаться средствами, которые тебе не принадлежат? Как можно бессовестно брать деньги у государства и пускать их на собственные нужды? Каким мерзавцем надо быть, чтобы беспардонно обирать свою страну?..

С паршивым настроением вернулся судебный следователь домой. По пути купил свежий номер «Нового Края».

Усевшись в гостиной перед растопленным камином, Горский принялся читать. В газете печатался текст ответа Государя на новогодние поздравления генерал-адъютанта Алексеева. Его Императорское Величество поблагодарил всех военных и гражданских чинов за теплые чувства и выразил надежду на благополучие. «…Да благословит Господь Россию миром и благоденствием в наступающем году» – такими словами заканчивалось Августейшее послание. Была телеграмма и от Ее Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны ровно о том же.

Международная хроника сводилась к одному: Россия приняла некие выдвинутые Японией условия, сделав, таким образом, шаг навстречу. Японии этого уже мало, она продолжает агрессивный милитаристский тон, требуя еще больших уступок. При этом неофициальные источники сообщают, что некоторые условия азиаты всё же приняли и что напряженность в русско-японских отношениях заметно снизилась. Все дипломатические каналы сходились во мнении, что достигнуты хорошие позиции для конструктивных переговоров. Повеяло мирными настроениями.

На следующий день Антона Федоровича ждал неприятный сюрприз, который, впрочем, вскоре таковым быть перестал. Судебный следователь не успел снять пальто, как на пороге его камеры появился полицейский надзиратель Дминский. Оказалось, что в эту ночь около 4-х часов утра в Административном городке произошло убийство неизвестного китайца. Энергичными мерами, принятыми надзирателем Дминским, убийцы были задержаны и оказались тремя русскими слесарями. Похвалив полицейского за расторопность и усердие, Горский выразил желание допросить душегубов в тюрьме.

Слесари признали свою вину. Причем каждый из них на личном допросе заявил, что это именно он убил «китая». Чувство локтя у этих мужиков вызывало уважение, чего не скажешь о мотиве. Несчастный азиат стал жертвой банального спонтанного жестокого грабежа.

– И много вы с этого китайца поимели? – спросил Горский у одного из задержанных.

– Восемь целковых… – опустив голову, признался бородатый убийца.

– И стоило из-за восьми рублей себе жизнь губить? – печально вздохнул титулярный советник.

– Чаво уж ныне баить, ваше благородие… Бес попутал ентого косоглазого отмордовать. Коли дурачьё, так там нам и место – в Сибири.

Мужиков Антону Федоровичу было искренно жаль, потому что в глазах каждого из них он увидел неподдельное раскаяние. Каторга их ждет неминуемая. Разве что Алексей Владимирович сбавит им срок, взяв во внимание их нужную рабочую профессию.

В камере мирового судьи шло предварительное слушание по делу Шлянкера. Присутствовали полдюжины потерпевших, двое конвоиров, адвокат и письмоводитель. Горский прошел к себе в каморку оформлять дело об убийстве китайца тремя русскими слесарями. Шлянкер не вызывал у него более интереса.

Год начался с убийства – еще одна нехорошая примета. Слишком много нехороших примет. Разве что в газетах сплошь воодушевление и чуть ли не объявление мира при том, что войны еще никакой не случилось…

Перед уходом Алексей Владимирович поинтересовался у Антона Федоровича, придет ли он на завтрашний крещенский базар и бал-маскарад. Горский ответил отрицательно, не утруждая себя объяснениями.

После присутствия он отправился к всенощной. В церкви собралось много народу, в том числе градоначальник со своими приближенными.

«Как можно лихоимствовать и одновременно поклоняться Богу? Вопиющее иезуитство!» – с негодованием думал судебный следователь, разглядывая одухотворенные лица высших городских чиновников.

Настроение поднял стройный хор, в котором, как и всегда, блистала баронесса фон Нолькен. Наталья Николаевна по привычке оглядывала прихожан. Завидев Горского, добро улыбнулась и продолжила спокойно петь. Антон Федорович придавал ей сил.

И всё бы хорошо, если бы молодой послушник не обронил стопку с елеем. Маслянистое пятно растеклось по плитке, напомнив своим очертанием Квантунскую область. Очередной знак?..

Дома Антон Федорович собирался немедленно завалиться спать, однако запечатанный конверт без подписей, полученный час назад от посыльного, заставил титулярного советника со сном повременить. Ким, разумеется, письмо не вскрывал.

– Как же ты понял, что оно для меня? – спросил у своего слуги Горский.

– Посыльный сообщил, что это письмо для господина судебного следователя.

– От кого?

– Увы, не сказали.

В письме было следующее:

«Уважаемый г-нъ Горскій! Пишу Вамъ въ надеждѣ на помощь, потому какъ никто, кромѣ Васъ, не въ силахъ мнѣ помочь. Мнѣ угрожаетъ опасность. За мной слѣдятъ. Заклинаю Васъ, ради всего святого, не откажите мнѣ во встрѣчѣ. Приходите завтра на балъ-маскарадъ въ Общественное собраніе.

Т. С.»

Сколько Антон Федорович не перечитывал это чрезвычайно странное послание, яснее от этого не становилось. Титулярному советнику предложили решить уравнение, в котором одни неизвестные. Кому-то угрожают, возможно, хотят убить. У него, Горского, просят защиты и содействия, но в чем оно заключается не понятно.

Вторым ключевым вопросом стала необходимость установить личность автора письма. Удивительно ровный почерк со средним наклоном характерен скорее для мужчин, однако текст послания составлен таким образом, что утверждать наверное о половой принадлежности загадочной персоны невозможно. Инициалы «Т. С.» Антону Федоровичу ничего не говорили, зато этот некто знал судебного следователя как минимум заочно.

Ехать на бал-маскарад титулярный советник не собирался, однако анонимное (или практически анонимное) письмо не оставляло ему выбора. Киму было поручено купить или смастерить для своего господина маску.

Вечером 6 января Горский входил в здание Общественного собрания для старших служащих. Он был во фраке и черной бархатной маске, закрывавшей верхнюю часть лица.

Рождественский базар уже завершился, поэтому на лотерею-аллегри судебный следователь не попал. Вместо этого он передал распорядителю три рубля в качестве благотворительного взноса. Ему попытались вручить какую-то безделицу, но титулярный советник вежливо отказался.

Бальный зал встречал богато украшенной зеленью, из которой смастерили симпатичные гирлянды. И снова судебный следователь задался вопросом, откуда всю эту растительность привезли? Более того, где-то раздобыли цветные электрические фонарики, которыми перепоясали периметр главной залы. Музыку играли сразу два оркестра: один от местной пожарной дружины, другой – от 14-го Восточно-Сибирского стрелкового полка. Всё смотрелось довольно празднично, весело и как-то удивительно оптимистично.

Начала прибывать публика. И, надо сказать, дальнинские дамы и господа удивили Горского весьма. Каждый старался выделиться экстравагантным костюмом. Помимо простых масок здесь присутствовали маски разных фасонов: с длинными уродливыми носами, со злыми хищными физиономиями, с милыми женскими и белыми нейтральными. Кроме того, часть бомонда облачилась в черные и серебристые плащи, часть – в костюмы московских бояр XVII века. Вероятно, прошлогодний августейший бал-маскарад бередил чьи-то умы. А возможно, это те самые счастливцы, которые в феврале 1903 года присутствовали в Зимнем дворце. Что примечательно, эти дамы и господа лиц не скрывали, тогда как большая часть гостей оставалась инкогнито.

Впрочем, часть из них Антон Федорович угадал, как-то: помощников Сахарова Тимма и Тренюхина, полицеймейстера Меньшова, доктора Надпорожского. Заведывающего дальнинской больницей Горский хорошо знал, а потому тотчас подошел поклониться. Иван Порфирьевич добродушно улыбнулся, но разговаривать со старым знакомым отчего-то не захотел. Вместо этого он быстро удалился в буфет, сославшись на то, что его ждут.

Горский несколько расстроился, потому как никого из своих друзей и даже знакомых он здесь не видел. У него вообще было мало знакомых, а друзей тем паче.

Стоя у стены с колоннами, Антон Федорович с потухшим взглядом наблюдал за вальсирующими парами. Развевающиеся плащи и нарядные маски придавали всему действию таинственное волшебство, загадочную красоту. Почему-то приглушили свет, нагнав зловещего мрака. Так и вовсе стало трудно кого-то опознать.

Судебный следователь вспомнил те времена, когда он пользовался невероятной популярностью у дам. Несколько танцев с Анной Лазаревой возвысили его в глазах местных барышень. На каждый танец его непременно ангажировали, не оставляя без внимания. Иное дело теперь…

Ах, Анна, Анна!.. И даже несмотря на то, что она уже не в Дальнем и уже не Лазарева, Горский не мог ее забыть. Он чувствовал, что между ними осталась определенная недосказанность. Зачем-то верил, что она вспоминает его не реже, чем он ее, втайне мечтал еще когда-нибудь ее увидеть…

Внезапно перед Антоном Федоровичем возникла фигура в черном плаще и маске венецианской дамы. Она появилась так неожиданно, что у титулярного советника едва не остановилось сердце. Дама неподвижно стояла, будто застывшая восковая фигура, и только ее бледно-зеленые глаза неотрывно глядели на судебного следователя. Горский не сразу догадался, что она таким образом просит его о танце.

– Позвольте пригласить вас на тур вальса, – опомнился титулярный советник, протянув ей руку в белоснежной перчатке.

Дама сразу приняла его приглашение: тонкая рука, обтянутая черным бархатом, легла ему на плечо. Амбре пряных духов окутал невидимой пеленой, будто вовлекая в кокон.

Они закружились в танце, но незнакомка по-прежнему молчала. Глядя в ее болотного цвета глаза, Горский размышлял над человеком, который прислал ему давеча странную записку. Сперва он подумал, что эта дама и есть автор письма, но, провальсировав в безмолвии две минуты, стало очевидно, что это не она.

Дама, вероятно, ждала от Антона Федоровича инициативы, однако титулярный советник не был расположен к разговору и тем более к флирту. С него хватит того, что он не по своей воле ее ангажировал.

Под самый конец вальса незнакомка вдруг шепнула несколько слов, сказанных с большим волнением: «Я буду ждать вас в аванзале».

Горский нахмурился. Большинство господ на его месте просияли бы от счастья, затряслись в предвкушении амурной интриги, но только не Антон Федорович. Этот ожидал встречи с автором странной записки, а потому лишь обозлился за столь бесцеремонное приглашение. Тем не менее, проигнорировать просьбу дамы и бросить ее одну титулярный советник не мог – поплелся в аванзал.

Дама стояла у высокого окна, за которым чернел холодный квантунский вечер. Почувствовав приближавшегося Горского, она тотчас обернулась и уже не сводила с него глаз.

– Простите, сударыня, не знаю вашего имени, однако я нынче чрезвычайно занят, – строго заговорил титулярный советник, тщательно подбирая слова, чтобы не обидеть незнакомку. – Я в ожидании важной встречи…

– Вы разве еще не поняли, что это я вам написала? – удивилась «венецианка». Ее выговор показался Антону Федоровичу до боли знакомым.

– Вы?.. – сконфузился Горский, не веря происходящему.

– Я, – быстро ответила дама. – Мне угрожает опасность. Именно поэтому я решила обратиться к вам, господин судебный следователь.

Только теперь до титулярного советника дошло, что перед ним этуаль кафешантана.

– Боже, это вы, мадам Ардан?..

– Пожалуйста, не называйте меня так. Нас могут услышать, – зашептала прима, оглядываясь на группу чиновников поодаль.

– Простите, но называть вас Зизи у меня язык не повернется.

– Вот и не нужно.

– Как же мне вас называть? – развел руками Горский.

– Называйте меня Терезой.

– Это ваше настоящее имя?

– Да. Меня зовут Тереза Страшкевич. Я родом из Буковины, из Черновиц, – нехотя призналась дама.

– Вы австро-венгерская подданная?

– Да, но при этом я украинка.

– Я догадался по вашему выговору. Он у вас восхитителен, – Антону Федоровичу захотелось сделать ей комплимент, чтобы снять лишнее напряжение и расположить к доверительному разговору.

– Благодарю вас, – она улыбнулась ему в ответ – это ощущалось даже через маску.

– Вы написали и сейчас повторили, что вам угрожает опасность. С чего вы взяли? – Горский стал задавать вопросы как судебный следователь.

– Потому что за мной следят.

Антон Федорович оглядел аванзалу, но никого подозрительно не обнаружил.

– Вы слишком популярны в Дальнем – неудивительно, что на вас порой заглядываются джентльмены.

– О, поверьте, это не простое внимание!..

– Вы можете описать человека, который за вами следит?

– Нет, потому что я его не видела.

– Тогда почему вы решили, что за вами следят? – сардонически заметил Горский.

– Вот поэтому! – в тон судебному следователю ответила мадам Ардан, или Тереза Страшкевич, протянув сложенный вчетверо листок.

На нем Горский прочел следующее:

«Милая Зизи, Вы были сегодня невѣроятно восхитительны! Но зачѣмъ же Вы поѣхали къ этому мерзавцу на проспектъ Витте? Если я еще разъ увижу Васъ въ его обществѣ, право, я Васъ задушу. Будьте впредь благоразумны».

– Кто принес записку? – осведомился судебный следователь, нахмурив брови.

– Никто. Мне ее подкинули под дверь, – Тереза внимательно глядела на Горского, будто ожидая от него какого-то чуда. И сочла нужным прибавить: – Я живу в «Империале».

– Вы случайно не захватили с собой остальные записки?

– Откуда вы знаете, что записок было несколько?.. – опешила этуаль. Глаза ее заблестели.

– Это логично. В записке, которую вы мне показали, не прослеживается мотив автора. Иными словами, неясно, что ему от вас нужно.

– Но ведь он же ясно пишет, чтобы я не ездила на проспект Витте к… гм… к одному господину, – запнулась мадам Ардан.

– Да, но выглядит это всего лишь как некая промежуточная просьба-угроза. Он определенно посылал вам еще как минимум одно письмо.

– Их было два, – созналась Тереза.

– Вы покажете их мне?

– Нет.

– Нет? И при этом хотите, чтобы я вам помог?

Этуаль кафешантана отвернулась и заговорила сквозь зубы, еле сдерживая эмоции:

– Послушайте, господин Горский, какая разница, что он мне там писал? Вот письмо, в котором он мне угрожает! Что вам еще нужно, чтобы понять, что я в опасности??

– Для начала я не могу расценивать данное послание как явную угрозу. Для этого мне недостает сведений, которые вы отчего-то не желаете мне сообщать.

– Господи, да что такого дадут вам те письма? – застонала мадам Ардан-Страшкевич. – Этот мерзавец признавался мне в любви, настаивал на свидании, но когда я манкировала, прислал грубое письмо, в котором упрекал меня в безнравственности, напомнил обо всех моих визитах за несколько дней и в ужасно вульгарной форме описал, как будет мною владеть… Вам это хочется почитать??

– Мне совершенно не интересны фантазии этого сумасшедшего, – быстро парировал Горский, – Равно как и ваша частная жизнь. Однако в этих письмах могут быть зацепки, которые позволят выйти на след маньяка.

– Вы подобрали очень подходящее слово: этот человек – маньяк.

– Вы сами сказали, что в первом письме он настаивал на свидании. Где и когда он желал с вами встретиться?

– Он звал меня… в «Юго-восточные номера».

– Вот как? Весьма прагматично. Теперь понимаю, почему вы оставили его послание без внимания.

– Не понимаете, господин Горский.

– Так объяните, – потребовал сбитый с толку судебный следователь.

– Если бы он позвал меня в свой дом, я бы, вероятнее всего, согласилась. Сперва бы, конечно, узнала его имя и материальное положение. Но ездить по гостиницам – портить свое реноме, – довольно туманно и уж как минимум спорно ответила Зизи Ардан.

«Ох, прав был Фридрих, когда называл всех актрис дамами полусвета».

– Хорошо. Тогда позвольте спросить, каким образом он рассчитывал получить от вас ответ? Вы говорили, что находили записки под дверью.

– Не знаю. Оба раза он настаивал на свидании в «Юго-восточных номерах».

– Да, но в последнем письме он про это не упоминал. Стало быть, ждите от него вскорости очередное письмо.

– Я этого не вынесу!.. – как-то чересчур наиграно воскликнула Тереза Страшкевич, пустив слезу. Горскому даже показалось, что роль беззащитной жертвы доставляет ей удовольствие.

– В какое время он назначал вам свидания?

– В семь вечера. Но едва ли это о чем-то говорит…

– В семь вечера уже темно – таким образом он хотел избежать огласки. Кроме того, ваш маньяк вероятнее всего служащий, раз назначает свидания в неприсутственный час.

– Мне от этого не легче, да и едва ли подобные умозаключения помогут вам его найти, – пренебрежительно усмехнулась Тереза, вернувшись в образ мадам Ардан. Столь несложным приемом она разожгла в Антоне Федоровиче необходимое рвение, уязвив его самолюбие.