Закат над Квантуном

– Антуан! – радостно воскликнул лейтенант флота. – Мы тебя заждались! Проходи скорее, присоединяйся! Фридрих, – обратился он австрийцу, разливавшему коньяк, – налей-ка штрафную нашему следователю!

– Кого сегодня изловили? – весело осведомился Гвоздевич.

– Денежного мошенника, Георгий Сильвестрович, – ответил Горский, здороваясь за руку с друзьями. – Правда, он пока еще на свободе, но, уверен, к понедельнику будет в Дальнем и предстанет перед судом.

– Много денег украл? – осторожно спросил англичанин Ливз, шотландец Эссельсен тотчас перевел.

– Точная сумма будет известна по его задержании, однако не думаю, что она превышает трехсот рублей.

– Какие пустяки, – покачал головой Ланфельд, протягивая Антону Федоровичу полную рюмку. – И стоило из-за трехсот рублей ломать себе жизнь?

– Пей штрафную, Антуан! – приказал Унгебауэр.

– Господа, вы же знаете, что я не любитель крепких напитков…

– Не принимается! – запротестовал хозяин особняка. – Нечего опаздывать!

Горский нехотя повиновался, но твердо заявил, что пить коньяк более не станет. Специально для него Демьян Константинович распорядился принести марсалы.

– И вправду ваш мошенник дурак, коли позарился на три сотни, – сказал Унгебауэр, наливая Антону Федоровичу крепленого вина из Сицилии.

– Знаете, Демьян, – вступился за преступника Эссельсен, – для вас, привыкшего жить в роскоши, триста рублей – копейки, а для человека, всю жизнь прожившего в нужде, эти триста рублей как для вас тридцать тысяч.

– What are you talking about? – нетерпеливо обратился мистер Ливз к драгоману, потому что тот не стал переводить свои слова. Мистер Ливз, к слову, так и не выучил ни одного русского слова за исключением «спасибо» и «на здоровье!». То ли старость давала о себе знать, то ли известная британская чопорность.

– I’ve just said that poverty is not a vice. It can explain even the worst crime, – серьезно ответил Эссельсен.

– It looks like you have become engrossed in reading Dickens, William, – саркастически прыснул Ливз.

– Most likely, William prefers Dostoevsky, – неожиданно для всех вставил Горский. Никто и не предполагал, что он знает английский. Друзья с удивление воззрились на судебного следователя.

– Actually, yes, – кивнул Эссельсен улыбнувшись.

– Amazing! Antony, when did you start learning English? – вдохновенно заискрился англичанин.

– A few months ago.

– Your English is perfect!

– В полку англоязычных квантунцев прибыло! – воскликнул Гвоздевич, загадачно глядя на Горского, будто что-то прикидывая.

– Молодцом, Антуан! – выразил одобрение Унгебауэр.

– Завидую вашему рвению, Антуан! – признался Ланфельд.

– И это говорите мне вы, Фридрих, который в совершенстве овладел сложнейшим русским языком? – дружески парировал следователь. – Я всего лишь начал изучение английского и еще весьма далек от идеала. Испытываю сложности в построении фраз и очевидно нуждаюсь в наставничестве…

– Я могу давать вам уроки, – с готовностью отозвался Эссельсен.

Горский вспыхнул, а мистер Ливз недовольно и ревниво поглядел на своего драгомана, с которым он имел, как все говорят, не только деловые связи.

– …но, к сожалению, не имею достаточно времени на его изучение, – закончил Антон Федорович. Брать уроки у Эссельсена ему не хотелось.

– Очень жаль. Со мной вы бы получили хорошую практику, – вздохнул шотландец.

– Don’t bother him, William! – процедил сквозь зубы мистер Ливз. Эссельсен лишь глупо улыбнулся.

– Скажите, Вильям, что вы с Эдуардом будете делать, если начнется война? – спросил вдруг Гвоздевич, высверливая взглядом британцев.

– Я тотчас уеду! – гордо заявил мистер Ливз. – Мне пока еще дорога моя жизнь.

– А я, пожалуй, останусь, – спокойно, но в то же время несколько дерзко ответил Эссельсен.

– Вот как? – искренно удивился штабс-капитан.

Мистер Ливз вопросительно и пренебрежительно поглядел на компатриота.

– А что? – пожал плечами переводчик. – К русским я уже привык, ваш язык знаю, знаю и китайский. На Квантуне таких единицы, поэтому именно здесь я как нигде чувствую свою значимость и свою необходимость.

– А вы, Фридрих?

– Я тоже останусь, – решительно бросил Ланфельд, осушив рюмку с коньяком. В последние дни Горский стал замечать появившуюся в химике уверенность. В австрийце просыпалось мужество, укрепилось железное терпение и выработался звенящий стальной баритон.

– А как же ваша супруга? Вы говорили, что она не желает жить в России, – вспомнил Гвоздевич.

– Вы правы, Жорж. Эмма действительно не желает жить в России. Однако она моя законная жена и будет делать то, что я ей скажу и подчиняться всем решениям, которые я приму.

Антон Федорович не мог поверить, что перед ним сидит тот самый герр Фридрих, которого он знал ранее. Из бывшего мягкотелого и любвеобильного подкаблучника, из этакого Пьера Безухова он превратился в эгоистичного мужчину, который знает себе цену и готов дать отпор любому, кто подденет его самолюбие.

– Браво, Фридрих! Ты делаешь успехи! – восхищенно прокряхтел Унгебауэр, едва опрокинув рюмку Мартеля.

Разговор на внешнеполитическую тему продолжился. Война, которую в те дни не обсуждал только ленивый, будировала практически всех обывателей, никого не оставляя равнодушным. В гостиной Унгебауэра некогда от этих обсуждений решили воздержаться, но повисшее в воздухе напряжение раз за разом возвращало беседы в милитаристское русло.

Вечер проходил спокойно, но удивительно скучно. Разговоры о войне Горскому изрядно надоели, поэтому Антон Федорович занимал себя тем, что старался понять каждое слово, сказанное мистером Ливзом до перевода Эссельсена. Овладеть английским языком титулярный советник решил еще прошлым летом, однако заниматься всерьез начал лишь с октября. Купленный в книжном магазине при «Новом Крае» самоучитель оказался вполне понятным и доступным, чего не скажешь о грамматике и в особенности глагольных временах наречия Туманного Альбиона.

Горский уже раздумывал поехать домой, как вдруг Унгебауэр объявил:

– Господа! Сегодня я приготовил вам сюрприз!

Все разом замолкли, вопросительно глядя на хозяина особняка. Довольный произведенным эффектом, лейтенант флота медленно обвел взглядом каждого из друзей, удовлетворенно причмокнул и только после этого продолжил:

– Неделю назад при гостинице «Империал» открылся замечательный кафешантан! Так вот, господа, я имел смелость зарезервировать нам столик! Едемте сейчас же! Сегодня там выступает Знойная Зизи!

Компания восприняла данное предложение восторженно-сдержано: у всех, кроме Ливза и Эссельсена, заблестели глаза. Даже у примерного семьянина Ланфельда, что уж очень необычно. Более того, если англичанин с шотландцем от поездки отказались, то Фридрих без раздумий согласился. Гвоздевич лишь молча кивнул и улыбнулся, подкрутив холеный ус. Горский же ехать в заведение с сомнительной моральной составляющей желанием не горел, однако и обижать Демьяна ему не хотелось.

Простившись с британцами, Унгебауэр приказал камердинеру запрягать экипаж. Спустя десять минут друзья сидели в холодной коляске и с нетерпением подгоняли кучера. С наступлением ночи город попал не только во власть тьмы, но и во власть мороза. Единственное, что согревало тела наших джентльменов, это выпитый Мартель и скорая встреча с загадочной артисткой. Кто такая Знойная Зизи никто не знал, а описывать ее Унгебауэр отказался.

– Сами услышите… и увидите, – пространно отвечал Демьян Константинович, кутаясь в шарф.

Несмотря на позднее время, гостиница «Империал» светилась огнями и подпиралась десятками экипажей. Возницы соорудили поблизости несколько костров, возле которых что-то громко обсуждали. Из гостиницы доносилась задорная музыка, электрические люстры холла манили своим мягким аристократическим светом.

Оставив верхнюю одежду в вестибюле, компания Унгебауэра проследовала в самый кафешантан. Внутри оказалось довольно темно и дымно, потому как буквально за каждым столиком курили сигары. Тесно сдвинутые столы выделялись белыми скатертями, несколько разбавляя и оттеняя мрачную залу с наглухо зашторенными окнами. Самым ярким пятном была, безусловно, полноценная сцена с рампой, где в лучах софитов выступали две худые акробатки в газовых одеждах на восточный манер. Барышни ловко тянули ноги, перекатывались друг дружке по спине, вставали на голову – зрители одобрительно хлопали, но без особого задору.

– Какие тощие!.. – поморщился Ланфельд.

– Зато какая пластика! – вступился за девушек Унгебауэр.

– И ради них мы притащились в этот табачный притон? Которая из них Знойная Зизи? – полушутя обратился к Демьяну Константиновичу Гвоздевич.

– Полноте, Жорж! Я ценю ваше чувство юмора, но, право, упомянутая вами дама определенно вас поразит.

– Едва ли меня еще что-то может в этой жизни поразить, – философски ответил штабс-капитан и посуровел.

К новоприбывшим подскочил тучный распорядитель с зализанной назад шевелюрой и глазами бывалого савраса.

– Простите великодушно, господа, вынужден вас огорчить: все столики нынче заняты, – притворно скорбным голосом объявил он вместо приветствия.

– Простите, любезный, не представился: лейтенант Унгебауэр.

– Ах, господин Унгебауэр? – медоточиво повторил распорядитель. – Вы из Морского пароходства? Очень рад знакомству!

Протянул мясистую руку лейтенанту. С остальными здороваться не стал. Верно, счел ниже своего достоинства. Стало быть, он же и антрепренер, сделал вывод Горский.

Друзей посадили за небольшой круглый, накрытый на шесть персон столик. Помимо кувертов и вазочки с цветами на столе стояла бутылка шампанского.

– Зря ты на шестерых заказывал, – пожурил лейтенанта Антон Федорович. – Можно было легко предугадать, что наши британцы откажутся.

– А если бы согласились? – парировал Унгебауэр и чуть тише прибавил, подмигнув: – Свободные стулья не пропадут, поверь!

Тотчас перед столиком появился официант с холодными закусками. Хлопок, и игристое вино приятно зашипело в фужерах. Чокнулись, выпили, закусили. Только после этого Горский позволил себе внимательно осмотреть залу.

Кругом сплошь мужчины, причем самого разного «фасона». Были тут и представительные господа в визитках, были франты в коротких пиджаках и шелковых галстуках с жемчужными булавками, было полдюжины офицеров, судя по юным лицам – субалтерны, чиновники в форме министерства путей сообщения, чиновники в форме МВД, чиновники в штатском, но всё рано по казенным лицам легко определяемые как государственные служащие, явные иностранцы и еще несколько хищных лиц, род занятий которых вызывал тревогу.

Вдоль стен высились высокие тропические растения в кадках. И где их только взяли в январе? На сцене, помимо наскучивших акробаток, на самом краю приютились тапер и скрипач, казалось тоже притомленные выступлением барышень.

Поблизости раздался грубый дамский смех. Оказалось, что через столик от компании Унгебауэра господа в визитках наслаждались обществом двух не лишенных привлекательности кокеток.

– Почему вы смотрите на них с таким презрением? – поймал взгляд Горского Гвоздевич.

– Если так пойдет дальше, скоро все артистки превратятся в дам полусвета, – сконфуженно отозвался Антон Федорович.

– Они всегда ими и были, – цинично заметил Ланфельд, будто само это осознание доставляло ему удовольствие.

«Он сильно изменился. И не в лучшую сторону…», – с сожалением отметил титулярный советник. Что же могло с ним произойти? Уж не прознал ли Фридрих об измене своей супруги Эммы с покойным Фуше или, упаси Боже, еще с кем?

Внезапно погасили свет. В тяжелой темноте слышались приглушенные голоса мужчин и вульгарные смешки вышеупомянутых дам. Тапер и скрипач заиграли медленную красивую музыку.

Дали свет. На сцене появился давешний полнокровный господин с зализанной назад шевелюрой и наглыми глазами.

– Дамы и господа! Благодарю вас за то, что решили провести этот прекрасный вечер в нашем кафешантане! – объявил распорядитель-конферансье, который оказался еще и антрепренером в одном лице, как Горский и полагал.

– Мы искренно рады видеть вас здесь и, надеюсь, этот замечательный зал станет вашим излюбленным местом отдыха! Уверен, сегодняшний вечер запомнится вам надолго!

– Где Зизи? Хотим Зизи! – нетерпеливо прокричали зрители с дальнего края.

Антрепренер расплылся в довольной улыбке.

– Наберитесь терпения, джентльмены! Совсем скоро вы ее увидите! А пока рекомендую вам выпить и закусить, потому как потом вам будет не до этого! Да! Дам вам один дружеский совет: запаситесь шампанским – наша этуаль, скажу вам по секрету, обожает «Veuve Clicquot».

Не успел он это договорить, как с разных концов зала донеслось: «Официант! Официант! Вдову Клико! И нам, и нам! Две Клико!! Официант!». Заказал «Veuve Clicquot» и Унгебауэр, поддавшийся общему порыву. Впрочем, он, эту Зизи уже видел, поэтому, скорее всего, опирался на собственное мнение.

Владелец-конферансье тем временем продолжил:

– Итак, дорогие друзья! Я приглашаю на эту сцену нашу бесценную, нашу несравненную, нашу обворожительную, нашу желанную и таинственную этуаль! Встречайте! Зизи Ардан!!!

Антрепренер скрылся за кулисами, оставив от себя тонкую полосу единственного софита. Ничего не происходило. В зале нарастало напряжение, все затаились в ожидании примы, подогреваемые тихой размеренной музыкой.

Вдруг свет погас полностью, а когда одинокий софит вырвал из темноты обещанную этуаль, зрители дружно ахнули.

Сквозь густой табачный дым Горский разглядел стройную фигуру брюнетки в светлом платье с декольтированными руками, шеей и плечами. Зажглись ярче софиты, и стало возможным отчетливо разглядеть даму, величаемую Зизи Ардан. Лет тридцати – тридцати пяти, идеального стана (не худого и не толстого), с выразительными, но грустными глазами, с чудесными волосами цвета вороного крыла, которые венчала цветочная тиара, с мраморной шеей, которую обрамляли волны жемчужного ожерелья, с выдающимся бюстом, ловко очерченным тугим корсетом – в эту женщину невозможно было не влюбиться и не воздать должное ее красоте.

Голодные до женских тел, все без исключения присутствовавшие джентльмены с животным упоением взирали на Зизи Ардан, в которой, казалось, воплотилось всё лучшее, что могло было быть в даме: лицо, фигура, грация. При этом было в ней и нечто особенное: ее перманентная улыбка. Улыбка эта, скорее вынужденная, нежели естественная, вызванная анатомическим строением вздернутых уголков рта, удивительно симпатично сочеталась с темными усталыми глазами, придавая лицу загадочное благородство.

«Она до ужаса хороша», – понял Горский, всеми силами заставляя себя не идти на поводу ее чар. «Только бы не влюбиться, только бы не влюбиться…»

Но когда Зизи Ардан запела, Антон Федорович понял, что бесповоротно пропал.

Забыты нежные лобзанья,

Уснула страсть, прошла любовь,

И радость нового свиданья

Уж не волнует больше кровь.

На сердце гнет немых страданий;

Счастливых дней не воротить,

Нет сладких грез, былых мечтаний,

Напрасно верить и любить.

Зрители с детским трепетом слушали ее чудесный сильный голос, наполненный глубочайшими чувствами, величайшей болью страданий. Вероятно, каждый из присутствовавших мужчин полагал, что понять эти пламенные эмоции способен лишь он один. Так думал и Горский.

«Не зря ее фамилия Ardent».

Так ветер всю красу наряда

С деревьев осенью сорвет

И по тропам унылым сада

Сухие листья разнесет.

Их далеко разгонит вьюга,

Кружа над мерзлою землей,

Навек разделит друг от друга,

Покрывши снежной пеленой.

– Она восхитительна!.. – нарушил тишину седобородый господин во фраке за соседним столиком.

– Богиня!.. – воскликнул кто-то в центре.

– Я бы за нее жизнь отдал!.. – отчаянно признался Унгебауэр. Никогда еще Горский не видел своего друга таким возбужденным. Глаза лейтенанта округлились, заблестели чистым светом, брови поползли вверх, рот мечтательно приоткрылся. Всё его существо прониклось любовью и страстью.

Антона Федоровича охватила обжигающая ревность. Все окружающие люди стали ему и друг другу соперниками, включая лейтенанта Унгебауэра. И даже примерный семьянин Ланфельд и стальной офицер Гвоздевич очевидно прониклись всеобщим восхищением к мадам Ардан.

Тем временем Знойная Зизи начала петь следующий романс, немного веселее предыдущего:

Скоро ли полночь настанет,

Скоро ль дождусь я тебя,

Спят все цветы, вся природа,

В тучи сокрылась луна…

– Ах, как славно поет! – не сдержал эмоции Ланфельд. – А что за глаза, что за глаза!

– Вы забыли про фигуру, Фридрих, – дружески улыбнулся Гвоздевич. В последнее время штабс-капитан стал чаще улыбаться.

Здесь нас никто не увидит,

Здесь встрепенется душа…

Скоро ль тебя я увижу?

Милый, я жду тебя!

Последняя фраза повергла зал в экстаз. Вальс-романс еще не кончился, а публика уже взорвалась громогласными аплодисментами. Крики «браво!», «манифик!» и «шарман!» раздавались каждую секунду. Вскоре Зизи стали наперебой приглашать к своему столу едва ли не все зрители. Как и предполагал Горский, мадам Ардан первой выбрала компанию из самых презентабельных господ в черных визитках, заказавших сразу аж четыре бутылки шампанского. На зависть остальным, просидела она с ними около получаса. Остальным гостям пришлось довольствоваться танцами полуголых баядерок, которые, конечно, лишь отчасти могли заменить великолепную и неповторимую приму. Некоторые джентльмены, отчаявшиеся ждать своей очереди, приглашали к себе других певиц и танцовщиц, угощая их безумно дорогой «Veuve Clicquot», предназначенной для Зизи.

Мадам Ардан, надо отдать ей должное, вела себя отнюдь не как ее менее именитые подруги: громко не хохотала, много не ела, еще меньше пила, на шею никому не вешалась и целоваться не лезла. Зато вполне позволяла себя обнимать и шептать на ухо шутки и признания. Самые гривуазные обжимания пресекала, но порой счастливчикам удавалось добиться своего.

Смотреть на всё это Горскому было чрезвычайно противно и больно. Но еще больнее ему было наблюдать за Демьяном Константиновичем, который буквально умирал от мучительных душевных страданий.

«Даже если предположить, что каким-то чудом Унгебауэру удастся сблизиться с ней, ничего хорошего из их союза не выйдет, – трезво размышлял судебный следователь, – А из моего союза с ней тем паче».

«В таких женщин нельзя влюбляться».

И если Антон Федорович эту простую истину для себя осознал и уяснил, то лейтенант флота постичь ее не мог априори. Более того, таковая мысль даже не приходила ему в голову. Демьян Константинович пребывал в тяжелейшем состоянии аффекта, которое только возможно было представить.

Наконец, спустя полтора часа этуаль оказалась за столом Унгебауэра, расположившись между лейтенантом флота и титулярным советником. Вблизи стали лучше видны морщины на ее лице. Но даже они не могли испортить тот волшебный флёр загадочной чувственности, пронизывавший всё ее существо.

– Позвольте вам представиться, мадам Ардан: помощник управляющего Морского пароходства общества К.В.ж.д. лейтенант флота Демьян Константинович Унгебауэр, – он гордо выгнул спину. – А это мои лучшие друзья: химик Управления постройкой порта Фридрих Ланфельд, штабс-капитан 12-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Георгий Сильвестрович Гвоздевич и судебный следователь титулярный советник Антон Федорович Горский.

Зизи впервые за вечер поглядела на Горского. Антону Федоровичу показалось, что между ними возникли невидимые флюиды, по крайней мере он сделал такой вывод из ее взгляда, который задержался на нем дольше, чем на остальных. Это не могло ему не льстить, но чем это может кончиться, титулярный советник себе ясно представлял. И если в случае с Анной Лазаревой он проявил очевидную слабость и даже, пожалуй, инфантильность, то с этой актрисой категорически нельзя давать волю сокровенным желаниям сердца.

«Второго удара я не выдержу».

– Рада познакомиться со столь очаровательными джентльменами! – вежливо и даже чересчур скромно сказала Зизи. Слух Горского тотчас уловил мягкий южный выговор, столь знакомый ему по Киеву.

– Вы из Малороссии? – решил удостовериться титулярный советник.

– И да, и нет, – загадочно ответила дама, одарив Антона Федоровича пронзающим взглядом.

Мужчины с великим интересом ждали, что она скажет, но этуаль молчала.

– Вечно ты ко всем пристаешь со своими расспросами! – в шутку, но при этом довольно сердито пробурчал Унгебауэр. – В Антуане живет следователь даже тогда, когда он отдыхает!

– А кто живет в вас, Демьян? – нежно спросила мадам Ардан, повернувшись к нему анфас. При этом она так ласково произнесла его имя и так грациозно к нему наклонилась, что у Горского от зависти разлилась желчь. Сердце титулярного советника выпрыгивало из груди.

– А… э… – задохнулся от восторга лейтенант флота, забыв напрочь все слова. Прошло некоторое время, прежде чем он ответил: – Во мне, дорогая Зизи, живет любовь к морю, к этим бескрайним синим просторам, к соленой воде и треску рангоутов.

– О, вы настоящий романтик! – как будто искренно воскликнула мадам Ардан.

Унгебауэр засиял счастьем. На этой волне он пошел ва-банк:

– Но во мне живет кое-что еще. Прекраснейшее из всех чувств, возвышенное и чистое, как горный ручей, непостижимое и глубокое, как морской жёлоб, наконец, бесконечное и беспощадное, как внезапное цунами. Это любовь, любовь к самой красивой даме, которую я когда-либо знал.

Демьян Константинович поцеловал ее тонкую руку, продлив елико возможно сладостный момент.

Актриса несколько смутилась, но в целом была готова к такому повороту событий. К признаниям в любви она, вероятно, привыкла.

– Налейте мне шампанского, Демьян! – мило попросила она.

Чокнулись, выпили за знакомство. При этом мадам Ардан, в отличие от джентльменов, едва пригубила спиртного. Унгебауэр продолжил что-то рассказывать, всецело завладев вниманием этуали. Горского и Ланфельда это порядочно задело, а вот Гвоздевичу, казалось, было все равно: он с невозмутимым видом глядел на влюбленного лейтенанта и его роковую пассию.

– Вы такие славные! Пожалуй, самые интересные господа во всём шантане, – кокетливо проворковала Зизи своим дивным выговором. Горскому отчего-то показалось, что это акцент.

– Вы явно лукавите, сударыня, – отозвался Ланфельд. – Вы положительно обделили нас троих своим вниманием.

Унгебауэр гневно покосился на химика. Австриец испытующе и нагло глядел на Зизи. Но та не дрогнула.

– Обещаю, Фридрих, что подарю вам целый вечер, если вы приготуете мне эликсир молодости! – достойно и очень удачно парировала выпад Ланфельда мадам Ардан. При этом она запомнила его имя и даже то, что он химик! Вот уж удивительная женщина! Одаренная от Бога красотой и чудесным голосом, она еще и обладала завидной выдержкой, недюжинным умом и искусством слова.

«”Приготуете” – так говорят малороссиянки», – утвердился в своей догадке Горский.

Фридрих тем временем потерялся и не нашел ничего лучшего, как ответить:

– Для вас, мадам, пожалуй, стоит попробовать.

– Как добьетесь успеха, дайте знать, – улыбнулась артистка и перевела взгляд на Гвоздевича.

– Почему вы такой хмурый, Жорж? – обратилась она к штабс-капитану.

«Это она еще не видела Гвоздевича раньше», – с сарказмом подумал Антон Федорович.

– Военные не склонны улыбаться, – пожал плечами Георгий Сильвестрович.

– Напротив, я знаю многих офицеров, которые веселы и жизнерадостны. Взять хотя бы вашего друга Демьяна! – имя лейтенанта она произносила с каким-то сакральным придыханием, будто имя Государя. Горского это ужасно коробило, как задевало и то, что к нему она потеряла всякий интерес и манкировала его вопрос.

Гвоздевич снисходительно поглядел на этуаль, а потом на Унгебауэра. В его взгляде читалось: «какой же это военный?» Демьян Константинович это четко уловил и решил сыграть на опережение:

– Понимаете, дорогая Зизи, Жорж у нас боевой офицер. Несколько лет назад он подавлял Боксерское восстание. Война всегда откладывает на человеке свой отпечаток.

– Очень точно сказано, – поддержал друга Георгий Сильвестрович.

– Получается, что вы, Демьян, в боях не участвовали? – провокационно спросила мадам Ардан, изобразив некоторое разочарование.

– Это так, сударыня, – сконфуженно опустил голову лейтенант флота, но тотчас поднял. – Однако я не теряю надежды поучаствовать в настоящем сражении! Я докажу всем, и вам в первую очередь, что Демьян Унгебауэр – это самый смелый из моряков Тихоокеанской эскадры!