Холодный путь к старости

– Что-то давно не звонишь, денег не просишь? – спросил по телефону Генерал примерно через месяц, надеясь, что любовница проявит покорность.

– Зачем просить, если поступаешь, как свинья? Зачем унижаться? Подам на алименты и никуда не денешься, – ответила Марина и опять зацепила.

– Подавай. Отсудить не получится. Адвокаты не помогут, – принял игру Генерал. – Я ж всех куплю.

– Дурак. Как думаешь, что о тебе дочка вспомнит? – ударила Марина, можно сказать, между ног.

– Против меня настраивать? – с угрозой в задрожавшем голосе спросил Генерал.

– Расскажу, как было, – ответила Марина.

Она услышала, как звонко упал телефон Генерала, следом торопливо завздыхали гудки. Марина оглядела полупустую комнату, взяла на руки ребенка и пошла на кухню, где мама Стелла жарила творожную запеканку. Запеканка шипела и скворчала. Мама Стелла сновала рядом, как недостаточно меткий шар возле лузы…

СУДЬЯ

«Выносить приговоры до того привычно, что за деньги даже весело и приятно»

Внешне красивое здание суда маленького нефтяного города вселяло в сердце безотчетное беспокойство, словно чащоба неизвестного леса, из которой в любой момент мог появиться озлобленный оголодавший хищник. Марина с мамой Стеллой пришли заранее, поднялись по ступеням, острые углы которых напоминали о гильотине, нашли кабинет своего судьи, присели напротив, на жесткую деревянную скамью, и замерли, боясь заговорить, страшась нарушить кладбищенскую тишину помещения, где решались судьбы людей, и тем самым навлечь на себя гнев. Мимо ходили сотрудницы суда, звонко стуча по полу каблучками, словно судейскими молоточками. Сквозь приоткрытую дверь из зала суда в коридор вылетали голоса:

– …Вам что милиция – мусорница какая-нибудь, чтобы устраиваться туда, если нигде не берут? – требовательно спросил звонкий голос.

– А куда, если образования не имею? Нефтяники не берут, бюджетники тоже, торговать не умею. А в ментовке зарплата неплохая… – оправдался хриплый пришибленный голос.

– Что же ты не ценил такую работу, где пригрели и кусок дали? Зачем напился, а потом на патрульной машине по улицам гонял при исполнении, да еще с оружием? – напористо продолжил терзать звонкий пришибленного.

– Все пили, а я чем хуже? – обиженно переспросил пришибленный.

– Зачем за руль сел?

– Выпил, не помню. Может, и наговор. Вы ж мужик, неужто не поймете? – ища сочувствия, спросил пришибленный.

– Какой наговор? С десяток свидетелей, и ты набрался наглости требовать понимания и восстановления? – укоризненно спросил звонкий.

– Так куда мне идти, если нигде не берут?…

– Ну, голубая роза…

Раздался ритмичный стук судейского молоточка, дверь из зала суда полностью открылась, и появилась секретарь, больше похожая на доярку разоренного колхоза, только одетая не в порванную телогрейку, а в фасонистое платье. Она неприязненно посмотрела на Марину и маму Стеллу, как обычно смотрят на тараканов и мышей, и захлопнула дверь. Ожидание потекло в тишине. Мимо, как сизые облака табачного дыма, проплывали мрачные просители. Вдоль коридора неслось пессимистичное неразличимое шептание, похожее на шелест листов примогильного леса. Вскоре дверь зала суда опять открылась и из нее вышел ссутулившийся молодой мужчина, похожий на собаку, идущую по следу. Следом выглянул худощавый, как высушенная вобла, совершенно пьяного вида на трезвую голову главный судья маленького нефтяного города Срокошвеев и, поблескивая линзами очков, спросил:

– Кто следующий?

– У нас назначено… – принялась было объяснять мама Стелла.

– У вас, милая, ничего не получится. Ваш ответчик не явился. Хотите – ждите…

Два часа Марина и мама Стелла вращали головами, реагируя на звук шагов и человеческие тени, возникавшие в коридоре, а Генерал в то же время сидел в своем кабинете и весело объяснял незатейливую картину общения с судом одному умному человеку, лицо которого в рамочке стояло на его столе и напоминало ему о нем самом, только годами десятью моложе:

– У судов денег не хватает на заказную корреспонденцию. Нищие. Смотрю, конверт лежит в почтовом ящике со штемпелем. Прочитал, узнал, в чем суть претензий моей мамаши, и с глаз долой – в мусорное ведро. Пусть потом доказывают, что я его получал. Нет подписи о получении – нет вызова. Ребятишки по подъездам шмыгают, может, сожгли. Пострелы! А она ждет меня возле двери суда. Пусть подождет, глядишь поумнеет. Хотя… может, письмецо Срокошвееву отправить?..

Генерал тут же сочинил историю про обманутого мужчину, заканчивающуюся фразой: «Прошу досточтимых судей защитить меня, доброго семьянина, от опасной женщины, безудержной в желании разбить мою семью. Я знаю, кто отец ребенка». В этот же день письмо ушло в суд.

***

Сбор доказательств отцовства Генерала, желанного золотого папаши, превратился в параноическую идею мамы Стеллы. Она денно и нощно составляла альбом, раскладывая фотографии Марины с Генералом в порядке наибольшей доказательности их тайной связи: Марина в квартире Генерала, Марина в халате Генерала или рядом с его вещами… Она располагала фотографии так, чтобы стала очевидной плотская связь, точнее то, что без этого не обошлось. Мама Стелла не хуже следователя допрашивала Марину, делала заметки в специально заведенной книге доказательств, ходила в суд к началу каждого заседания, систематически отменявшегося из-за отсутствия Генерала, и, наконец, уморенный судья произнес:

– Вы уж как родная, Стелла Степановна. Бог с вами, начнем без ответчика. Он человек занятой. У меня и заочное решение созрело: пусть Генерал сдаст кровь, а там экспертиза установит, отец ли. Закон един для всех. У кого больше денег и власти, тот и прав. Шучу! Но сами вслушайтесь – деньги! Даже звук приятен. Куда без них?

– Генерал сдаст кровь!? Как? Поможете? – растерянно вопросила мама Стелла не о том, не поняв намеков Скорошвеева.

– С папой надо договариваться самим, – с заметной долей иронии ответил Срокошвеев. – Мы не можем влиять на семейные отношения. Один раз поймали его, ребеночка сделали, теперь дальше ловите. Но только сами. Сами, лапочки. Сами.

***

Главного судью маленького нефтяного города друзья звали Колей. Тактичный и хитрый еврейчик все конфликтные ситуации улаживал полюбовно и с максимальной выгодой. Он носил приталенный черный костюм, который год от года будто и не изнашивался. На его худощавом слегка вытянутом лице поблескивали очки в такой тонкой оправе, что, казалось, стекла висели в воздухе, а ниже зачастую играла плотоядная улыбка, удивительно хищно раздвигавшая губы в углах рта. Вот и весь внешний портрет.

Как-то машину прокурора Коптилкина потрепали хулиганы: разбили боковое стекло. Хулиганов поймали. Судил Коля Срокошвеев. Практика в таких случаях простая: условный срок и пожурить мальцов, чтоб больше никогда, но пострадала-то машина прокурора, который позвонил и попросил:

– Слушай, Коля, если несложно, утешь мою мстительность. Дай сорванцам годика по три лишения свободы. Автомобильное стеклышко все ж денег стоит.

– Какие проблемы? Если своих защитить не может, чего мы стоим? – ответил Срокошвеев. – Сам знаешь: всеобщее равенство перед судом – это конституционная фикция, разбивающаяся о правосознание судей.

– Не крути мозги, и так в извилинах, – устало проговорил Коптилкин. – Таксу знаю, но денег нет.

– Свои люди – сочтемся, – ответил Срокошвеев, любивший со всеми налаживать хорошие отношения. – Может, мне что понадобится.

– Это по-нашему – по правовому, – согласился Коптилкин. – Бартером рассчитаемся. Надумаешь посадить кого – не стесняйся, обращайся.

Встречался со Срокошвеевым и Алик. В основном – по работе. Срокошвеев не отказывал в консультации: он вычитывал статьи Алика на правовые темы, высказывал замечания, с интересом наблюдал за его депутатской баталией и борьбой с налоговой полицией маленького нефтяного города. Наблюдал осторожно, поглядывая на монументальное здание местной власти, чем-то похожее на электрическую мясорубку, в кабинетах и коридорах которой исторгались нехорошие определения и предсказания для Алика и его близких. Слухи разносились по городу с прохожими, гонимыми стремительными ветрами, с телефонными разговорами, пролетавшими по кабелям, переброшенным с крыши на крышу и опутавшим весь маленький нефтяной город, как паучья сеть неудачную муху. Слышал Срокошвеев очень хорошо, а подергивания жизненной сети он ощущал всеми нервными окончаниями.

***

Весна пришла на Север вместе с низколетящими серо-синими тучами. Они скользили над землей, угрюмые, как мысли обитавших в маленьком нефтяном городке северян о далеком родительском доме, о низких заработках, не позволявших навсегда расстаться с Севером, об убогом северном жилье, о невозможности вернуть утерянное здоровье… Вместе с этими тучами в городе появился и давно позабытый всеми бывший редактор газеты маленького нефтяного города Бредятин. Он вернулся помудревший и заматеревший, научившийся компромиссно ладить с властями и готовый не только служить, как любой хороший чиновник за хорошую зарплату, а душой и сердцем преклоняться. В этом и других предвестниках Срокошвеев внутренним, интуитивным, чисто еврейским чутьем, натренированным столетиями преследований, распознал, что революционной деятельности Алика скоро придет конец.

Человеку, искренне желающему выслужиться, не надо указывать направление, он сам бросается в увлекающий эмоциональный поток. Бредятина взяли на работу в газету маленького нефтяного города простым корреспондентом, что его, бывшего редактора, возвращенца, обижало до несварения и изжоги, потому, осознав противостояние Алика всем городским властям, он отыгрался на нем живо и радостно. Повод нашелся сам.

***

Дети, как говорят, – цветы жизни, и скорее всего, розы. Ведь каждая роза красива и с шипами. Хватаясь за эти шипы, бывает, ругнешься, а то и хуже… О том говорили и письма, поступавшие в редакцию газеты маленького нефтяного города.

ТОЛЧОК

«За деньги все делается куда менее душевно, чем за идею»

Со мной в одном классе учился парень, звали его Серега. Он был из хорошей семьи, тихий, спокойный, нормально учился, занимался боксом. Как-то в коридоре он нечаянно столкнулся с Ромчиком из параллельного класса – сильным, высоким пацаном, постоянно одетым в черные джинсы и кожаную куртку, будто вросшим в них. В школе его знали как главаря одной из местных банд – никто с ним не связывался…

Банда Ромчика занималась школьным рэкетом: отбирала у малолеток деньги, которые им давали родители для покупок в столовой. Била банда Ромчика и старшеклассников. Сначала придирались по какому-нибудь поводу или вообще без повода, затем назначали встречу, чтобы выяснить отношения, а там присуждали долг и ставили «на счетчик», то есть требовали проценты за несвоевременную уплату – совсем как в банке. На встрече обычно присутствовали азербайджанцы, прикрывавшие Ромчика, и если жертва не отдавала деньги, то ее избивали до полусмерти…

– Куда прешь, козел?! – грубо спросил Ромчик.

– Сам козел! – беззлобно ответил Серега.

– Что ты сказал, чмо? – рыкнул Ромчик. – Проблем хочешь, урод? Да ты знаешь, кто за меня идет? Чтоб завтра штуку принес. Ясно?

Штуку, то есть тысячу рублей, школьнику взять неоткуда, кроме как из кошелька родителей. Себе – понятно, а отдавать… Серега, уверенный, что тренировочные спарринги на ринге он проводит не зря, со всего маху, без предупреждения направил кулак Ромчику в солнечное сплетение. Ромчик молча согнулся пополам, хватая ртом воздух. После того как его голова зависла удобно и близко, Серега со знанием дела ударил в нее. Ромчик встал на колени и пополз по полу. На этом все могло и закончиться…

После последнего урока Ромчик уже поджидал Серегу у выхода из школы, но не один, а со всей своей бандой. Серега вышел на крыльцо, в свете фонарей заметил неприятеля и понял, что ждут именно его и не для дружеских объятий. Он вернулся в школу, присел на лавочку, стоявшую вдоль коридора напротив раздевалки и задумался, глядя на пустеющие вешалки, потом резко встал и пошел к служебному выходу, выводившему на хозяйственный двор, откинул мощный засов, вышел…

– Вали его! – крикнул кто-то.

Серега не успел встать в защитную стойку, как пропустил несколько крепких ударов. Он сумел удержаться на ногах, но почувствовал: из носа потекло, а тут и Ромчик подоспел. Угрожающе блеснул кастет. Железо разорвало губы, сломало несколько зубов, рот заполнился кровью.

– Это тебе, козел, чтобы не выпендривался, – объяснил Ромчик. – Слушай внимательно. Теперь ты должен мне не одну штуку, а шестнадцать. Через неделю не отдашь, калекой сделаю! И не вздумай идти в милицию – убьем…

Бандиты Ромчика удалились сгустками мрака. Серега подождал, пока они не скроются из вида, и утерся зеркальной крошкой чистого северного снега, сразу потемневшего от крови. Он наклонился и сцедил изо рта кровь, сохранив под языком кусочки зубов, затем сплюнул их на ладонь и долго рассматривал. Выбросил без сожаления, приложил снег к носу и, периодически сплевывая кровяную слюну, пошел домой.

Зимой на Севере день краток, как добрые мысли в течение суток. Холод и темнота, отсутствие развлечений и теплые обжитые квартиры, словно нутро пылесоса, живо всасывали людей в свои пропыленные коробки. Компактные микрорайоны, наполненные кирпичами пятиэтажек с множеством светящихся окон, напоминали зависшие в бескрайнем космосе вселенные. Изредка возникал свет автомобильных фар, рыскающий в ночи, как сумасшедший прожектор. Он выхватывал из тьмы то силуэт прохожего, то тушку собаки, то стены домов, но чаще замерзшие ветки и стволы деревьев и дорожный лед. Откуда-то сверху падали колючки редкого снегопада…

Из узкой щели между косяком и дверью торчал заметный издалека белый клочок тетрадного листа с текстом: «Сергей, ужин на плите. Нас не жди. Придем поздно. Ложись спать».

Замок тихо щелкнул под напором ключа, Серега зашел в квартиру, разделся и бросил испачканные кровью вещи в небольшой бак для белья, стоявший рядом со стиральной машиной, которые вместе с темнеющей желтой эмалью ванной и белой раковиной оставляли в ванной комнате совсем небольшое свободное пространство. Его едва хватало, чтобы развернуться. Речи не могло быть, чтобы в этой ванной комнате наклониться вниз, например, надевая штаны, потому что голова при этом непременно упиралась в дверь.

Кушать не хотелось. Серега умылся, в аптечке нашел пузырек с йодом, смазал им раны на лице, кое-где приложил вату, закрепил ее лейкопластырем и лег в постель. Сон не приходил, прогоняемый болью. Сложно сказать, сколько времени прошло до того момента, когда входная дверь коридоре заскрипела, послышались шаги и приглушенные разговоры родителей.

Серега выглянул из своей комнаты и спросил:

– Мама, у тебя нет ничего против боли?

Мама, увидев коричневое от йода, убеленное лейкопластырем лицо сына, разом протрезвела и беспокойно спросила:

– Сереженька, что с тобой?

– Кто тебя так разукрасил? – удивленно спросил папа.

Серега рассказал родителям и про стычку в школе, и про драку на улице, и про то, как его поставили «на счетчик».

– Я этого так просто не оставлю. Завтра же пойду к директору, – сказала мама. – А Сергея надо в другую школу перевести.

– Нет, другая школа не пойдет, – отмахнулся отец. – Сейчас февраль. До конца учебного года осталось несколько месяцев. Надо доучиться, а там посмотрим.

– Да что тут смотреть?! – возмутилась мама. – Смотри, как избили. Надо немедленно переводить его в другую школу.

– Давай будем разумными, – призвал к рассудку отец. – Во-первых, другая школа далеко. Во-вторых, я считаю, нельзя бояться этих мерзавцев. Милиции у нас мало? Достаточно. Пусть и займутся этим делом. Сейчас и напишем заявление…

– Заявление писать не буду, – отказался Серега. – В школе идти к ментам и доносить считается последним делом. Меня же презирать будут. Кличку дадут, что вовек не отмоешься. Кроме того, они убить грозили, если кому скажу…

– Вот падлы! – возмутился отец. – Отморозки! Кучей на одного. Ладно, давай лечись, вместе помозгуем потом, что и как…

Несколько дней Серега лежал в постели, мать взяла больничный и ухаживала за ним, а по вечерам, когда приходил отец, он с сыном закрывался в комнате, и они, двое мужчин, искали способ, как решить проблему с Ромчиком. План возник, словно яркая вспышка молнии над сгибаемой ветром неприветливой тайгой, а еще точнее – как нежданный радостный шелковый шарф северного сияния морозной ночью…

День, когда Серега выздоровел, наступил быстро. Молодость широко открыта животворным сокам небес. Он пошел в школу, имея в душе твердое указание отца не отзываться на провокации, не обращать внимания на насмешки, не связываться с бандитами Ромчика, притвориться сломленным и готовым отдать требуемые деньги с любыми процентами, но постараться как можно быстрее выяснить всю информацию о Ромчике: где живет, когда приходит домой…

На того, кто ищет, знания падают, как спелые яблоки на барана, бодающего яблоню. И как-то темной, не отпускающей от постели ночью, Серега проснулся, словно по сигналу тревоги, одновременно с отцом, причем без всякого напоминания будильника, стрелки которого под мерное и тихое постукивание механизма показывали полпервого.

– Проснулся? – услышал Серега вопрос отца, стоявшего рядом с его кроватью.

– Да, – ответил Серега и, откинув одеяло, вскочил с постели.

– Не передумал? – спросил отец.

– Нет, – ответил Серега.

– Может, ты и прав. Пожалуй, это единственный вариант, – согласился отец. – Тогда быстрее одевайся и тихо. Мать думает, что меня на работу вызвали.

Мужчины оделись во все старое. Отец взял с собой дубинку, изготовленную по собственным представлениям о средневековой анестезии, когда при отсутствии соответствующих лекарств хирургического пациента попросту оглушали деревянным молотком. Отец и Серега вышли за дверь, аккуратно прикрыли ее, отец завел машину, стоявшую в ряду других, и они устремились к дому Ромчика, который по всем расчетам должен был в эту ночь явиться домой примерно в начале второго.

Они ехали, перебрасываясь на ходу короткими фразами.

– Ты свой сотовый не забыл? – спросил отец.

– Нет. В кармане, – ответил Серега и достал сверкающий светящимися кнопками и дисплеем небольшой телефончик.

– Сергей, давай я все сделаю, а ты постоишь, посмотришь, – попросил отец.

– Нет, папа, это мое дело. Я вообще не хотел бы, чтобы ты ходил. Но раз мы напарники, так ты посмотри, – ответил Серега.

– Ладно, я подстрахую. Будь спокоен, не нервничай, делай все по плану, – напомнил отец.

– Папа, хватит нотаций, – попросил Серега…

Подъезд, где жил Ромчик, ничем не отличался от других, такой же темный, засиженный котами и пацанами. Серега встал сразу за второй входной дверью около едва теплой батареи. Отец остался в машине, потушил фары и принялся внимательно наблюдать за всеми подходами к подъезду. Ромчик появился внезапно, он вышел из спортивной иномарки, подъехавшей к подъезду. Отец сразу его узнал. Это было несложно, тем более что Ромчик, несмотря на морозы Крайнего Севера, как многие школьники, одевался легко. Его голову вместо обычной в это время года пушистой шапки-ушанки из меха енота хранила от холода кожаная кепка. Из иномарки вышли одетые, под стать Ромчику, его друзья.

– Сергей, возможно сегодня не получится, будь готов спрятаться где-нибудь. Он не один, – тревожно сказал отец, дождавшись ответа по телефону.

– Хорошо, – ответил Серега.

– Не отключайся. Будем держать постоянную связь, – сказал отец. – Я слежу за ними. Пока разговаривают у машины. Если пойдут в подъезд всем гуртом, скажу «отбой». Ты сразу поднимайся по лестнице выше этажа, где живет Ромчик, и делай это тихо. Если Ромчик пойдет в подъезд один, я скажу: «порядок»…

Сердце Сереги крепко и быстро стучало, как перед сдачей серьезного экзамена. До него доносились обрывки пьяного разговора. Дубинка успокаивающе тяжелила ладонь. «Даже если все сразу пойдут, всем надаю, пусть потом разбираются», – раздумывал он, прижимая телефон к уху. Усилившийся к ночи мороз не затянул ожидание.

– Порядок, – прозвучал голос отца.

Серега принял стойку. Заскрипела, открываясь, первая дверь подъезда, громко возник звук шагов, не успела захлопнуться первая дверь, как открылась вторая, и в полутьме подъезда возник Ромчик. Привыкшие глаза Сереги четко различили голову противника, он нанес сильный удар как раз по кожаной кепке. Ромчик не успел ни поблагодарить, ни высказать очередную угрозу, он, как мешок с картошкой, упал на плиточный пол подъезда. Спустя мгновенье в подъезд забежал отец.

– Как? – коротко спросил и, увидев лежащее перед ним тело, все понял. Присел, нащупал горло Ромчика, затем его голову…

– Жив, – коротко сказал, сняв напряжение. – Теперь давай по плану.

Серега достал из кармана заранее приготовленную записку и засунул ее в рот Ромчику. Записка была следующего содержания:

«Привет от конкурирующей группировки! Нам надоело дышать воздухом, который вдыхаешь ты и твои придурки. Это наш город, и все должны платить нам, а не вам. Мы объявляем вам войну. Если через неделю ты не отдашь шестьдесят тысяч, то мы тебя и всех твоих убьем и закопаем».

– Все, пошли, – скомандовал отец, и они вышли из подъезда, сели в машину и поехали домой…

Последующие события развивались быстро. До Сереги доносились только пересказы одноклассников, судя по которым произошло нижеследующее.

По словам Ромчика в подъезде его подкараулило не меньше десятка бандитов из противоборствующей группировки. Он всех уложил, пропустив всего один удар в голову. После этого две банды маленького нефтяного города выясняли отношения на территории заброшенного предприятия. Потасовка получилась такая, что редкий из дерущихся избежал больничной койки, пострадал и Ромчик, потеряв в той схватке половину зубов.

Серега слушал и в душе весело смеялся над своими обидчиками. Ему казалось, что само небо стало гораздо чище, светлее и прозрачнее после того, как он отомстил за себя и за тех ребят, которые были избиты или повесились, избегая «счетчика» и расправы, про которых учителя потом говорили, что они ушли из жизни из-за несчастной любви или переходного подросткового возраста. Учительская ложь во имя личного спокойствия была привычной и не ранила душу. Он тоже не замечал бандитов, пока они не заметили его. Разговоры о побоище на промышленной зоне маленького нефтяного города длились примерно неделю, а потом постепенно прекратились, после того как бандиты стали выходить из больницы. Милиция никогда не вмешивалась в такие дела, ведь в маленьком нефтяном городе почти все друг друга знали, а дети милиционеров тоже иной раз шли по уголовной дорожке.

РЕАКЦИЯ

«Когда смотришь в микроскоп на одного микроба, то не замечаешь эпидемию»

Письмо попало в руки Бредятина. Он понимал, что в журналистском смысле материал, безусловно, актуальный, но в житейском смысле мог привести к проблемам с теми же бандитами. Опять же по редакционному плану требовался материал о защите прав детей. А тут как благодарность высокого начальства (не земного – бери выше или, наоборот, ниже) редакции газеты маленького нефтяного города достигла информация, что в детском саду Алик, известный нам журналист, поддал хулиганистому пацану, пинавшему девочку. Конечно, такие информации не попадают в редакцию сами собой. В школах и детских садах травмируется столько детей, что если бы учителя вздумали предать огласке все случаи, то прощай хорошая отчетность, но данный случай потребовал особого подхода. Заведующая детским садом, названным «Солнышко», словно в насмешку над суровой природой Крайнего Севера, знала, что Алик ненавистен всему начальству маленького нефтяного города и что ей будут благодарны за донос. Возможно, она начала свою речь так:

– Считаю своим долгом доложить…

Возможно, так:

– Не поймите меня неправильно, но…

Или так:

– Извините, но не могу молчать…

Начальство везде нуждается в доносах. Не была исключением и стайка руководителей маленького нефтяного города. Даже Матушка не стеснялась подставлять уши шептунам сплетен. Собственно она не только не стеснялась, но и культивировала сеть доносчиков во всех учреждениях города. В общем, то, что Алик совершил неблаговидный поступок, с точки зрения общественной морали, стало торговой информацией среди его врагов, множившихся, как клопы в старом диване.

Бредятин не любил Алика с тех времен, когда редакторствовал в газете маленького нефтяного городка. Обида за уход с этого поста рвала сердце, и наконец появился повод отомстить. Месть, вылежавшаяся долгие годы, набирает крепость, вкус и аромат не хуже хорошего вина, а то и коньяка. Бредятин нашел родителей пострадавшего мальчонки, поговорил, выведал, в суд рекомендовал обратиться и заметку написал про распоясавшегося депутата.