Холодный путь к старости

– Девчонки, хватай его, воспитывать будем! – крикнул Братовняк. – Не дайте уйти.

В это время Мухан мирно и бесполезно боролся с выпитым. Голова его лежала уже в тарелке прямо на остатках икры. Он больше не пел, а громко вздыхал и повторял только одну фразу:

– Ох, перебрал.

Мухана никто не слушал. Дойкина с Телкиной вскочили со стульев и, воинственно покручивая дамскими сумочками, как боевыми дубинками, отсекли путь на кухню. Братовняк, сделав зверскую рожу и растопырив руки, надвигался на официанта.

Черно-белый, склонившись, бегал между столами, словно солдат по неглубоким окопам. Братовняк не петлял. Он шел напрямик, переворачивая мешавшие столы и стулья, бросая в метавшегося официанта чем придется, но чаще всего – салфетницами и перечницами. Из кухни на сцену разрушения и разбоя поглядывали перепуганные розовощекие поварихи, со стороны входа – гробовщицкого вида гардеробщица. Они знали и не такое.

– Ох, перебрал! – уже голосил Мухан.

– На кухню только через нас! – задорно кричали Дойкина с Телкиной.

– Неси выпивку и обслуживай, падла! Не петляй, как заяц! – покрикивал Братовняк. – Я в детстве в бегущих котов камнями попадал с двух десятков метров. Ты ближе и крупнее. Ща солонкой в лоб! Научу уважать налоговую полицию…

Он тяжеловесно шел за увертывающимся от летящей посуды официантом и, как фанатичный китаец времен даманского конфликта, размахивал зажатым в левой руке удостоверением…

***

Утром следующего дня шокированный происшедшим Семеныч отчитывал Братовняка, как добрый отец шаловливого дитятку:

– Ты же полицейский, здоровый полицейский, а ведешь себя как работяга обычный! Мы тебя после ограбления киоска повысили в звании. Со старшего лейтенанта до капитана подняли, а ты…

– А что не обслуживают? Горбатишься тут на работе, налоги выбиваешь с барыг всяких, чтобы учителя и врачи могли спокойно жить, а героям выпить не дают, – оправдывался Братовняк.

– Мы ж не на публике, помолчал бы. Иди в ресторан, я договорился. Заплатишь за побитую посуду, извинишься перед официантом, и инцидент исчерпан, – сказал Семеныч.

– Анатолий Семенович, он же, падла, уважения к погонам не проявил, – напомнил Братовняк. – Он бы и вам не налил…

– Черт с ним, с официантом. Незаметно надо, чтобы работать спокойно, а ты из-за копеечных конфликтов готов миллионы угробить, – принялся объяснять Семеныч.

– Какие миллионы? – заинтересовался Братовняк.

– Я к слову, – ответил Семеныч. – Все. Иди в ресторан…

Разбитые чашки Братовняк оплатил, но, выйдя из ресторана, повернулся и плюнул на закрывшуюся дверь четыре раза. Слюна, падающими звездами полетела на сталь.

– За каждого, – сказал Братовняк и пошел восвояси, раздумывая о том, что падающие звезды и есть плевки Вселенной…».

Но не Братовняк был самой скандальной фигурой маленького нефтяного города, и не Алик, и не Хамовский, а неказистая, полуглухая – но, надень ей стальную каску стала бы похожа на толстомордого упрямого воина – женщина по фамилии Харева – директриса самого обычного детского сада с рыбьим названием «Муксун». Для того чтобы рассказать о ней, придется вернуть повествование на несколько лет назад.

ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ ПО-СЕВЕРНОМУ

«Прикрываясь детьми, можно победить многих»

Коренастая и энергичная грубиянка Харева парадоксально директорствовала в детском саду, ходила со слуховым аппаратом, производя обманчивое впечатление слабого инвалида, но была отчаянной и настойчивой скандалисткой и с подчиненными ладила по методу Хамовского, не стесняясь детей. Ее выгоняли с работы за то, что она на бюджетные деньги своего детского сада закупала товар, который продавала и наживалась, ее выгоняли с работы по подозрению в сумасшествии, а как иначе классифицировать изощренную ругань из уст детсадовского работника, но она выжила на ниве частного предпринимательства, хорошо поторговала, при этом получая пособие по безработице, и, проявив завидное упорство, восстановилась через полтора года на прежней должности, сорвав денежный куш из причитавшихся ей за указанные полтора года заработных плат. Нефтяной городок был небольшим – это достижение быстро распространилось в умах, и Харева стала пользоваться уважением.

***

Двигатель если не всего, то очень многого – деньги. Харева любила их, иначе не приехала бы на Крайний Север, но зарплаты директора детского сада ей не хватало. Она пробилась в Совет народных депутатов, предводимый знакомым нам Сапой.

Маленький нефтяной город строили из чего придется. Железобетонные плиты на Крайний Север возили из Украины, деревянные дома набивали, как дешевые китайские пуховики, вредоносным утеплителем, содержащим фенол. Жители деревянных домов страдали от аллергии, болели, но не знали причину. Руководство города знало, но молчало, поскольку боялось последствий.

Дикий конь народного гнева может и копытом между глаз. Запрыгнуть на спину этого коня, поехать в нужном направлении, направить его копыто в противную физиономию – искусство сложное, но Харева им интуитивно обладала. На каждом подъезде она наклеила листовку со своей избирательной программой, где подробно написала о содержании фенола и, ссылаясь на официальные документы, объяснила, что проживание в домах на ее избирательном участке – это медленная смерть, но куда более быстрая, чем обычная.

– Помогите, милые, сколь можно издеваться! – запричитал обретший знание народ.

– Я всех спасу, выведу из негодных квартир в добротные! – сказала Харева, как Моисей народу израильскому…

– Они обязаны о вас заботиться! – вскрикивала она на собраниях, указывая перстом в предполагаемом направлении, где высиживали в креслах городские властители…

На человека, обозначившего проблему, некоторое время смотрят, как на спасителя. Так Харева стала депутатом, что ей по большому счету нужно не было, поскольку депутат маленького нефтяного города никаких денег за депутатство не получал. Это была почетная добровольная общественная работа, что Харевой было противно по сути, но у нее был план. После выборов она пошла по квартирам своих избирателей.

– Сдавайте деньги, люди добрые, – просила Харева, как можно добродушнее улыбаясь. – Вы меня избрали для выполнения почетной миссии вашего переселения, теперь надо лететь в Москву, чтобы хлопотать. Документы отвезти да по министерствам пробежаться. Денег у меня нет, а Москва деньги любит более других.

Улыбка Харевой походила на звериный оскал, но то, что депутат, тем более женщина, тем более директор детского сада, ходила по квартирам, сбивая каблуки на благо народа, не могло не вызвать доверчивый душевный отклик в сердцах непуганых людей, сообщество которых и представляли тогда северяне. Это где-то в больших городах на юге уже вовсю орудовали наперсточники и прочие жулики, создавались и лопались липовые банки, а на Севере будто замерзло царство социализма. В общем, просьбу Харевой люди встречали, если не с радостью от предчувствия, что о них позаботятся, то с пониманием.

– Много ли надо? – спрашивали ее.

– Все, что в заначках да копилках. Не скупитесь. Скупые в феноле останутся, – объясняла Харева.

Рубли – все, что надо – так и полетели в руки Харевой…

Она собрала, сколь смогла, и затихла, думая, что забудется. «Работу в кабинетах власти сложно проследить, – размышляла она. – Скажу, что летала, давала взятки, умоляла, но не получилось, старалась, но власть глуха. Это обычное явление – мне поверят. А деньги оставлю у себя. Пригодятся». Но случилось непредвиденное: маленький нефтяной город посетил Генерал. И его речи отличались от слов Харевой.

– Вопрос о феноле, о вредности утеплителя деревянных домов мог поднять только некомпетентный человек, – неподражаемо правдиво врал Генерал, стремясь остудить страсти. – Во всех предметах обихода есть фенол. Везде есть вредность. Даже жить вредно – все умирают от жизни. Поэтому отселять жителей фенольных домов нет необходимости…

Сила удара любого аргумента, документа, доказательства определяется высотой социальной ступени, откуда они сброшены, или претензией на оную. Поэтому все правдивые, аргументированные мотивы деньголюбивой Харевой убила обыкновенная амбициозная ложь Генерала.

Народ стучался в дверь к Харевой, требовал возвратить деньги, а из-за двери доносилось:

– Я фигура неприкосновенная, идите вы…

Народ писал бумаги об отзыве Харевой, но депутаты не обращали на них внимания, потому как фенол действительно был, а деньги… Депутаты поверили, что Харева старалась, но Москва ненасытна. Дело замяли и замолчали.

Первое время Харева не появлялась лишний раз на улице: только в детский сад и обратно. Но вскоре страсти улеглись сами собой. Жители фенольных домов самовольно заселились в только сданный строителями пятиэтажный дом…

Харева опять задумалась о приработке и принялась ссужать знакомым деньги под проценты. Отдавали проценты не все и не сразу, тогда Харева шла по знакомому адресу и требовала без снисхождения и жалости, а иногда прибегала к насилию…

– Срок вышел, – без предисловий напомнила Харева, зайдя в квартиру знакомца Новоселова, самого обычного робкого скромного человечка, каковых очень много.

Что можно предпринять против знакомой женщины, которая чинит неприятности? Она уже зашла в квартиру и явно не несла доброго, но за шиворот же не схватишь, как пацана, и не станешь грубить, как с мужиком, тем более если должен. Новоселов растерялся, он понимал, что Харева пришла за деньгами, а денег у него не было.

– Ты бы хоть ноги вытерла, в зал заходя, – попросил он.

– За деньги, взятые у меня, сам вытрешь, – ответила Харева, присаживаясь на диван и поворачивая ухо со слуховым аппаратом в сторону, откуда должен был донестись ответ.

– Подожди немного, – попросил Новоселов. – Вот-вот…

– Вот-вот не положишь в рот, – отрезала Харева. – Гони долг и проценты. Вон сколь дома у тебя добра. Накупил вперед, чем мне отдать.

– Это старое…

– Какое старое? Этикетки не оторваны, а телевизора у тебя не было, когда в прошлый раз заходила, – грозно упрекнула Харева.

Действительно рядом с балконом стоял новый телевизор, а открытая дверь плательного шкафа выставляла на обозрение стопки белья, из которых торчали этикетки. Таково было веяние времени: вещи закупали помногу, майки, трусы, рубашки, носки, чтобы и детям, и внукам на случай, если в магазине исчезнет. Харева вскочила с дивана, подошла к белью и стала рассматривать.

– Ты куда лезешь?! – возмутился Новоселов. – Все впрок…

– Я депутат Совета, куда хочу – туда и лезу, – выкрикнула Харева. – У меня неприкасаемость. Не трогай – посадят. А твои вещи – мои в принципе…

Харева принялась шарить в выдвижных ящичках, где обычно хранятся деньги.

– Где бабульки? – сердито спросила она.

– Как твои вещи?! – оторопело вопросил Новоселов, не слыша последнего вопроса.

– Тут все мое! – крикнула Харева, войдя в раж и потрясая найденной бумажной деньгой самого большого номинала. – Утаить хотел?!

Новоселов вцепился в руки депутата Совета.

– Так нельзя! – завопил он. – Отдай!

– Полай! – предложила Харева. – Ручки, рученьки, рученки убери! Я неприкосновенная!

Новоселов не отставал. Харева протянула свободную руку к его животу и сильно ущипнула с прокруткой. Когда она отпустила кожу Новоселова, та звонко щелкнула, как тугая перетянутая резина. Новоселов охнул от боли.

– Руки по швам! – командным голосом крикнула Харева. – Учить буду за нападение на депутата!

Новоселов еще с армии боялся начальственных окриков и вытянулся в струну. Это собственную жену он мог гонять по квартире, благо ее не было дома, и она не видела его позора, а чужую женщину, депутата… Харева схватила Новоселова за нос, сдавила его и стала выкручивать. Новоселов забеспокоился.

– Стоять ровно и не брыкаться, я неприкосновенная! – начальственно крикнула Харева. – Не оторву, поучу! Про сливы слышал?

Новоселов знал, что такое сливы, он понимал, что его нос вскоре примет их цвет, но покорно стоял…

– Это тебе за неподчинение! – объявила Харева и отпустила нос. – Гони ножницы…

Были порезаны все ткацкие покупки Новоселова, разбит телевизор, вскрыта обшивка дивана…

– Все, кажись рубликов на шестьсот отстаралась! – заявила Харева, стирая капли пота со лба и в особенности с глухого уха, чтобы не закоротило проводку слухового аппарата. – Твои проценты списаны, долг жду.

Входная дверь мерзко хлопнула, Новоселов осматривался и не мог поверить…

***

Дверной звонок нежданно потревожил вечернюю тишину в квартире Харевой примерно через полмесяца после расчета у Новоселова. За дверью оказался одетый в форменную летнюю рубашку лейтенант милиции Фрицык с прижатой к боку папкой. Весь его вид напоминал о служебном долге, здоровье и даже морали.

– Гражданка Харева? – спросил Фрицык.

– Да, а что надо? – ответила Харева.

– Вы избили гражданина Новоселова, уничтожили его вещи, не отреагировали ни на одну из наших повесток. У меня постановление о вашем принудительном приводе, – объяснил Фрицык.

– Вы знаете, что я депутат и неприкосновенна? – спросила Харева.

– Да, – ответил Фрицык.

– Покажите постановление, – потребовала Харева.

Фрицык протянул лист бумаги. Харева резко вырвала его, прочитала и положила в карман синего байкового халата, в котором она и вышла на встречу. В глазах Фрицыка читались немой вопрос и недоумение.

– Все, – сказала Харева. – Можете идти. Свободны…

– Какое все?! – повысил голос Фрицык. – Отдайте постановление.

– Какое постановление? – спросила Харева.

– Да я ж при исполнении! – возмутился Фрицык и протянул руку к карману халата…

До кармана Фрицык не дотянулся. Харева заметив движение, мгновенно выхватила у Фрицыка папку, ударила его коленом в промежность и, пока лейтенант в полусогнутом положении, мелко перебирая ногами, заспешил на первый круг по выложенный плитками лестничной площадке, захлопнула входную дверь. Далее она спокойно прошла в зал, присела в кресло и принялась перебирать документы, лежавшие в папке Фрицыка. Найдя заявление Новоселова, свидетельские показания, она спрятала их под кипу постельного белья в антресоли и заспешила к входной двери, подгоняемая непрерывным гулом дверного звонка. На ходу она закрыла папку, как было, прежде стащив из нее шариковую ручку, по привычке…

– Что беснуешься, лейтенант? – спросила Харева, открыв дверь.

Фрицык поджал губы и хотел было броситься к ней.

– Расслабься, я депутат, – охладила его Харева.

– Папку давай и постановление, – рявкнул Фрицык.

– Ты на кого гавкаешь? На депутата?! – повысила голос Харева.

– Папку отдай, а то отделение вызову, – пригрозил Фрицык.

– На собачку драчку! Ну-ка, отними! – крикнула Харева, помахивая папкой под потолком. – Меня не тронь. Я неприкосновенная.

Фрицык осторожно прыгал, чтобы не задеть депутата, а Харева между тем ворованной ручкой рисовала на его рубашке линии по длине равные высоте прыжка. Фрицык папку отобрал и ушел вниз по ступеням разрисованный чернилами, как шкодливый школьник. Харева плюнула ему вслед и исчезла в квартире.

Жалоба от Фрицыка попала к прокурору Коптилкину, обнаружилась и пропажа документов из папки, но депутатский корпус был един и опять отстоял Хареву.

***

Животных можно выдрессировать, малому ребенку один раз стукнут по ручкам, и он понимает, Харева воспитанию не поддавалась. Потеря двух доходных подработок для нее означала только одно – надо искать третью, причем кардинально отличающуюся от двух других.

Она ходила по своей квартире, покручивая вокруг пальца янтарные бусы, пока идея не настигла ее. «Хватит общественной работы. Торговать и только торговать, чтобы деньги сразу на руки, и только продуктами, чтобы всегда спрос был и сама сыта», – решила она. Продукты – товар объемный – не золото, которое в сумочке умещается. Склады нужны.

Она ходила по детскому саду, кричала на воспитательниц и нянечек, пока ее не настигла вторая идея, совершенно гениальная в масштабах маленького нефтяного города: признать плавательный бассейн в своем детском саду «Муксун» аварийным и использовать его под картофель, капусту и прочую съедобную растительность. Вполне естественно, что дети в бассейне не купались и не ругались, а Харева в течение нескольких лет обозначала его как ремонтируемый.

Слухи об изобретательной торговке Харевой долетели до тогдашнего главы маленького нефтяного города Бабия. Он в сопровождении свиты телевизионщиков внезапно пришел в «Муксун» и застал картошку в нише, отделанной кафелем, где вода должна была манить прозрачностью и необычностью для северных зим.

– Ага, попалась мошенница! – вскрикнул он, мысленно продумывая дальнейшую речь для телекамер.

Но Харева не растерялась и подавила мелкособственнические чувства.

– Как вы смеете меня называть мошенницей? – высокопарно спросила она.

– Ты еще возмущаешься?! Навезла картошки! Денег ей мало. Храни в своем гараже. Торговка овощная, как ты смеешь детей обижать? – грозно спросил Бабий.

– Это не моя картошка! – открестилась от неудачных овощей Харева.

– Как не твоя? – удивленно спросил Бабий.

– Так. Все для детей, – ответила Харева. – Вы не можете мне отказать в праве оказывать благодеяния и пожертвования. Картошка куплена на мои деньги, не спорю. Но я всегда осуждала жадность. Дети для меня – высшая ценность. Пусть кушают. Или вы против?..

***

Так она и жила, имея главной целью деньги и готовая на все ради них, готовая защищать свою цель любой ценой. Она легко использовала бюджет своего детского сада на развитие личного торгового бизнеса, дети сидели на манной каше и соевых котлетах, сотрудники получали мизерные зарплаты, но, вместо того чтобы утонуть, упасть, слететь, Харева всегда держалась на гребне народной волны. Даже Сапа не мог своим умом компенсировать тот перевес душевной силы, каким обладала Харева, и никто не мог ее уволить, и никто не мог выгнать из города, даже когда распался городской Совет народных депутатов и она лишилась депутатского звания. Так в борьбе и торговле дожила она до времен, когда на городской престол взошел Хамовский, и не только взошел, но и вдоволь по-царски поработал, а Алик обрел популярность такую, что вполне мог пройти в Думу маленького нефтяного города.

ПРЕДВЫБОРНЫЙ РАСЧЕТ

«Без расчета хлеба не возьмешь, не то что власть»

Хамовский был убежденный интриган, он понимал, что врагов иногда надо делать друзьями, чтобы, когда их кончишь, они не могли понять, от кого смерть приняли, и не успели навредить. Именно такую тактику он решил использовать против Алика, всем своим видом показывая, что ничего не знает о заговоре и даже настолько уверен в Алике, что чрезмерно откровенен с ним.

– Так! Алик, ты как по выборам? – прямо спросил мэр у себя в кабинете. – Ну, давай, не стесняйся, тут собрались люди, которые участвуют в этом деле. Лизадков – мой заместитель. Он работает по прослушиванию телефонных разговоров, сбору конфиденциальной информации. Квашняков, редактор газеты, – идеолог предвыборной кампании. Он автор победной сказки про Букашечку. Его задача – красиво подать наших кандидатов, написать о них что-нибудь душевное. Сапа – человек творческий во всех отношениях. Ты всех знаешь. Таиться не к чему. Идешь на выборы?

Вокруг т-образного стола в кабинете мэра сидели знакомые Алику люди, с большинством из которых он предпочел бы не встречаться никогда, но, к сожалению, не мог осуществить данное желание, так как его недруги были податели работы.

– Иду, – сознался Алик, чтобы не отрицать очевидное. – Самовыдвижением. Я ж не начальник, чтобы мне подписи собирали.

– Мы о другом, – отмахнулся мэр. – Как ты выкатишься на эту поляну, как сыграешь?

– Не знаю, – ответил Алик. – Еще не думал.

– Сейчас выборы будут труднее, чем раньше, – продолжил мэр, теряя терпение. – Я могу вмешаться. Допустим, скажу кандидату: тебе бесполезно, не светит. Понимаешь? Могу откровенно так сказать. Не давя, просто выскажу свою позицию. Этого хватит. Кандидат может по-человечески сломаться. Понимаешь? Вот так. Если ты будешь выдвигаться, то предполагается дискуссия. Ты знаешь, что если предвыборная кампания объявлена, то ты не имеешь права, допустим, использовать свою должность? Ты – журналист и должен уйти в отпуск. Да?

– С начала избирательной кампании, после регистрации, – ответил Алик.

– Что ж, скандальный журналист имеет шансы, – немного подумав, согласился Хамовский. – Кто еще?

– Руководители нефтяников, – предложил Квашняков, – руководитель медицинской страховой компании, поп…

– Депутатом он может стать, но может ли при этом оставаться попом? – спросил Лизадков.

– Да, церковь отделена от государства, – согласился Хамовский. – Кто еще?

– Может идейный лидер мусульман? Кто у нас сплоченнее мусульман? – спросил Сапа, не потерявший надежду на прощение. – Или директор самой крупной сети магазинов нашего города? Его знают – кормилец.

– Харева, если захочет, – предложил Лизадков. – Если, допустим, ей предложить или попросить.

– Харева фигура колоритная, – согласился Хамовский, – но опасная.

– Сирова, начальник Управления образования, – предложил Квашняков.

– Муниципальные служащие не имеют права, – вставил реплику Лизадков.

– Если они не в штате администрации, – ответил Квашняков.

– Вне штата, – выдал информацию Хамовский.

– Надо искать личность, популярную в народе, – посоветовал Лизадков.

– Все учителя и воспитатели будут за Сидорову, – продолжил Квашняков. – Треть населения города – дети. Пройдут родительские собрания. Часть родителей проголосует за начальника Управления образования. Она проходная.

– А врачи? – спросил Хамовский. – Начальник городской больницы может претендовать на место в Думе.

– Может, кто-нибудь из рабочих? – предложил Алик.

– Если разрекламирует себя, как защитника народа, – пояснил Хамовский. – Но потрудиться на этом поприще придется…

– Бесполезно, – не согласился Лизадков. – Имидж рабочего низок.

– Руководитель страховой медицинской кампании, Васильев? – спросил Хамовский.

– У него шансы хорошие, – согласился Квашняков.

– Если бы люди его знали, как я, то шансы у него были бы нулевые, – дополнил Лизадков.

– С другой стороны, кто на него по телевидению посмотрит, голосовать за него не будет, – переменил мнение Квашняков.

– На местных выборах средства массовой информации не делают и пяти процентов, – начал лекцию Хамовский. – Самое главное – дела житейские, разговоры кухонные. Важно, знают ли человека, известна ли его фамилия. А известность фамилии отчего зависит? Либо человек на высокой должности крутится, либо его знают по делам. Посмотрите на нынешний состав Думы. Основные параметры избранных: человек на виду у населения и с несильно подмоченной репутацией. Даже если у него репутация подмочена, о нем много говорят, спорят. У руководителя нефтяников достаточно большие шансы и у Сировой. У Сировой мощнейшая может быть команда.

– Она и по телевидению постоянно, – поддержал Квашняков. – Хорошо говорит.

– Так, а у медицины? – изменил направление разговора Хамовский. – Там большой механизм. Главного врача все знают.

– Кто сказал, что главный врач будет выдвигаться? – поинтересовался Лизадков.

– Пока не ясно… – согласился Хамовский и спросил у Алика. – Ты считаешь, что победишь?

– Не уверен, – ответил Алик, поняв, что весь разговор сводился к демонстрации силы. – В выборах я получу ответ на вопрос: нужны ли городу критические статьи. Надоело получать по шапке.

– Напиши про меня, – недобро предложил Хамовский. – В твоей предвыборной кампании много слабых мест. Я могу поднять и уронить любого. Не своими руками. Скажу подчиненным: раскручивайте эту ситуацию. Понимаешь? Я имею право анализировать будущий состав Думы. Мне же с ним работать. Участвовать в предвыборной агитации мне запрещено. Согласен. Но я могу агитировать не открыто, а используя, допустим, свое право обычного гражданина. Здесь ты входишь в борьбу. Давай так посмотрим. При нынешнем раскладе наиболее реальные кандидаты следующие: начальник управления образования, главный врач, руководитель от нефтяников и ты. Зря ты Сирову обидел, когда написал про Черномордина…

Сапа в течение всего разговора почти неподвижно сидел, внимательно слушал, излучая ум, и старался поменьше говорить, чтобы не выскочил пустой совет. Алик поглядывал на своего предвыборного советчика Сапу и размышлял о том, что личностные качества предполагаемых депутатов не обсуждались – мелькали должности.

***

Свобода от редакторской правки и внутридушевной цензуры опьянила Алика. За неделю до выборов вышла тысяча экземпляров газеты, называвшейся «Дробинка». Всю работу Алик выполнил на собственном компьютере и принтере. Он таскал кирпичики текстов и картинки, расставлял их так, как ему нравилось – настоящее творчество. Правда безденежная. Под финиш Алик зашел к Сапе, и тот вместе с Петровной просмотрел черновой вариант газеты и внес поправки. Вошла в газету и сказка.