Холодный путь к старости

– Скорее всего, ты прав! – согласился Хамовский. – А какая цель? Сапа на такое дело не пошел бы просто так. Как думаешь, Квашняков?

– Мстят падлы! Одного не назначили, другого отодвинули! – крикнул Квашняков. – Давить, как бешеных клопов. А Алик! Вот урод! Из моей руки хлеб жрет и меня же. В редакции подо мной же работает! Отдайте его мне, мужички…

– Уймись! Ты что офонарел! Какие мы тебе мужички! Забудь про объявления, забудь! – рявкнул Хамовский. – Успокойся. Отдохни и наведи порядок в коллективе. Все в твоей власти. Лизадков, продолжай.

– Цель заговорщиков очевидна – захват власти, – ответил Лизадков. – На первом этапе они хотят заставить Квашнякова уйти с должности редактора. Алик стремится в городскую Думу. Но я думаю, что Сапу городская Дума не устроит. Цель, скорее всего, ваше место – кресло мэра. До перевыборов чуть больше года.

– Ты думаешь меня можно сместить? – обеспокоено спросил Хамовский.

– Сложно, но при соответствующем финансировании можно, – без мельчайшего признака сомнений ответил Лизадков.

– Борьба за мое кресло потребует много денег, – напомнил Хамовский. – Когда я избирался, все было проще. Народ хотел перемен, а на меня работала сильная команда.

– А вы не задумывались, что они могли заручиться поддержкой нефтяников, «СНГ», Генерала? – спросил Лизадков. – С чего они такие храбрые?

– Ты прав. Алик деньги любит и не стал бы даром работать. Сапа тоже, – согласился Хамовский. – Надо уделить бунту больше внимания, а Квашнякова поддержать и помочь! В администрации мозгов больше – массой задавим.

– Спасибо, – поблагодарил Квашняков. – Мои мозги не забывайте, плюсуйте.

– Квашняков хорошо себя показал, – согласился Лизадков. – За те месяцы, как он стал редактором, в газете стало меньше критики и пасквильных статей. Не то, что при Мерзлой. Он правильно понял задачу. Нам не надо людей тормошить. Чем спокойнее, тем лучше.

– Все! Занимайтесь этим делом, – завершил беседу Хамовский. – О том, что происходит, регулярно докладывать.

***

Москве не было дела до отдаленного маленького нефтяного города, хотя федеральные учреждения в нем имелись: прокуратура, суд, милиция… Москва собирала большие налоги с продажи нефти, а зарплаты в федеральных учреждениях нефтяного города, кормильца России, были до того невелики, что их начальники регулярно бегали в городскую администрацию за деньгами. Строго говоря, Хамовский не имел права финансировать федеральные учреждения, но какое ж это нарушение закона, когда и суд, и прокуратура согласны сотрудничать и сами просят? Хамовский давал деньги, но требовал уважения к своим маленьким просьбам что-то прикрыть, что-то возбудить.

– Активнее надо искать тех, кто листовки разбросал! – грубо урезонил он начальника милиции на планерке. А дальше по цепочке: от начальника – к замам, от замов – к исполнителям.

Алика, Сапу, а также всех возможных участников подпольной ячейки стали по очереди вызывать на допрос в серое капитальное здание, пропитанное горем, лицемерием, бездушием – всеми тяготами человечества. Алику оно казалось клеткой с хищными зверями, как в цирке. Человека запускают в клетку, и хищники его сожрут, если он покажется им доступным куском мяса, оставят в покое, если несъедобен или такой же…

– Вы еще не нашли того, кто распространил эту гадость? – спросил Алик у следователя сразу, как зашел в кабинет.

– Нет, – ответила следователь – приятная пухленькая женщина с добрыми глазами.

– Надо обязательно найти. Вылить столько грязи на редактора газеты! Это нехорошо, – продолжил Алик, прекрасно понимая, что за добрыми глазами любого милиционера таится одно стремление – любыми методами разоблачить подозреваемого, а подозреваемым был он сам.

– Листовки направим на стилистическую экспертизу, – сказала следователь Алику, внимательно изучая его реакцию.

– Правильно, но экспертиза не доказательство. Стиль можно подделать, – с сожалением произнес Алик. – Вы не могли бы показать листовку. Все говорят, говорят, а я и не читал.

Следователь положила на стол небольшой мятый листок бумаги. Алик сделал внимательное изучающее лицо.

– Такое мог написать кто угодно. Возможно, это выпад со стороны нефтяников. Они не в ладах с городской администрацией, вот и решили подрубить ключевую фигуру – редактора городской газеты, – предложил версию Алик.

– Нет. Квашняков уверен, что это кто-то из своих постарался, и мы склоняемся к тому же мнению, – ответила следователь. – У вас нет никаких предположений?

– Я знаю, Квашняков подозревает меня, – доверительно сказал Алик. – Но это полная чушь. Накануне выборов мне уголовный скандал не нужен.

– Скажу по секрету: дело может принять необычный поворот, – интригующе заговорила следователь. – Следствие выяснило, что Квашняков на старом месте работы уже занимался изготовлением якобы сторонних, компрометирующих объявлений на самого себя. Он тогда участвовал в выборах и хотел создать себе ореол жертвы, вызвать сочувствие избирателей. Квашняков имеет опыт аналогичных провокаций. Возможно, он хочет, используя старые наработки, закрепиться в кресле редактора…

«Вот так номер! – мысленно восхитился Алик неожиданной находке. – Это же идеальная защита – сам дурак, и все тут».

– Такого быть не может, – сказал он однако. – Квашняков – человек интеллигентный. Стихи пишет, прозу. Он не способен на подобное. Я не верю.

– Не хотите верить – не верьте. Но это факт, – сказала следователь…

По этому поводу Алик с Сапой выпили по чашке чая вприкуску с радостным смехом, но при следующей встрече веселья поубавилось. Читатель, пожалуй, будет удивлен, что уже второй раз подряд на столе у Сапы стоял чай, а не водка, к которой Сапа испытывал магнетическую склонность еще несколько лет назад. Виной превращения пьяницы в трезвенника явилось стремление достичь тонкой психической настройки, магического состояния, при котором предвидение будущего и даже его предопределение и влияние на него стали бы возможными – для исключения прогнозных ошибок, подобных тем, что случились в трагических для Сапы советах Хамовскому. Не смейтесь, рациональный Сапа верил во влияние потустороннего мира на реальный, верил в возможность его использования. Но вернемся к грустному чаепитию.

– У них есть свидетель твоих выходок, – сказал Сапа.

– Кто? – удивился Алик.

– Мужчина возвращался с ночного дежурства домой и видел тебя, – ответил Сапа.

– Что он мог видеть в полутьме? – скептически спросил Алик.

– Лицо он не разглядел, но очки на лице заметил, – ответил Сапа, тоже носивший очки, как и Алик. – Следователь сказала, что свидетель оценил возраст преступника примерно в сорок – пятьдесят лет.

– Это он хватил! – рассмеялся Алик. – Я думаю, может, публично признаться, что листовки – моя работа. Я не совершил ничего особенного. На войне – воевать, а не сопли жевать. Мне кажется, народ на меня в обиде не будет.

– Тебе нельзя открываться, – ответил Сапа. – Потеряешь всякие шансы на проход в Думу. Теперь я – главный подозреваемый.

– Вы!? – изумился Алик такой неожиданности. – Да вы к этому никакого отношения не имеете, а если бы я не сказал, то вы бы и не знали…

– Я, – грустно и спокойно ответил Сапа. – Хотя, конечно, доказать они ничего не могут…

Последняя фраза Сапы напомнила Алику последний разговор с Гришей в коридоре суда, но он промолчал.

ВЫСОКИЙ СПЕКТАКЛЬ

«Из теста всегда получится каравай, пока есть умелые руки и технология»

Одновременно с выборами в городскую Думу в маленьком нефтяном городе проходили выборы депутата в государственную Думу России, в Москву, и на последнюю должность покусился проштрафившийся чиновник высшего уровня по фамилии Черномордин, полноватый дядечка с отвисшими щеками, но умными глазками и благородным загаром…

Еще до начала выступления высокой московской особы зрительный зал дворца культуры маленького нефтяного города до отказа заполнился потенциальным электоратом, не сумевшим отказать гостю во внимании, потому как был согнан и свезен. Такова типичная политическая практика подобных встреч, но народ не обижался, потому как – в рабочее время. Зрители в ожидании не скучали. Они впитывали в себя кадры фильма, рекламировавшего не шампунь, не пиво или женские прокладки с тампонами, а саму фигуру, которой предстояло выйти на дощатую, истертую подошвами сцену.

В мраморном холле дворца культуры наигрывал самодеятельный духовой оркестр. И настало время, когда под его бравую музыку Черномордин с губернатором округа прошли к сцене, сопровождаемые Генералом и Хамовским.

Губернатор предварил выступление политического тяжеловеса. Он пояснил, что Черномордина кто-то из местных попросил вернуться на кремлевские паркеты с депутатским портфелем округа, а задача зрителей – сделать верный выбор. Хамовский попросил еще раз поприветствовать экс-премьера. Народ отменно похлопал. А потом на сцену вышли дети, чтобы танцевать и петь. Перестук младых ножек и перезвон юных голосов вызвали к жизни нежные, как детсадовская манная каша, давно забытые мотивы в сердцах – как глупо – конечно же, в мозгах у матерых политиков и в разных местах у покладистой зрительской массы. Наступало время умиления…

«Если бы дети заранее знали, как их невинность будут использовать начальственные дяди, то, пожалуй, объявили бы забастовку акушерам, – размышлял Алик, сидевший в зрительном зале. – Ведь это вошло в традицию: что ни сволочь какая высокого полета, то ее подают публике с гарниром из детей и попов. Облагораживают. Что ни день рождения у фигуры городского масштаба, так обязательно в лучшем ресторане с заказом самодеятельности. Чиновники лопают и пьют, а дети танцуют… Лучше бы голых баб заказывали…»

Пока Алик раздумывал, Черномордин говорил и говорил. Взгляд его был растерян и грустен, как у богатого вельможи, вынужденного на склоне лет из-за чрезмерной расточительности просить подаяние на углу провинциального вокзала у всякой черни, которой в хорошие времена он бы и руки не подал. Черномордин был известен плохо переводимым косноязычием. В семантическом смысле он был идеальным образцом начальника. Слушать его не имело смысла. Далее события походили на отрепетированные действия массовки…

Энергичная тетушка громко критиковала Черномордина и так преуспела, что ее голос долго звучал после того, как ей отключили микрофон.

«Теперь все, кто против Черномордина, будут выглядеть психами, как эта тетка», – оценил ее речь Алик.

Действительно, желающих критиковать более не возникло.

Словесные поцелуи, эмоциональные лобзания и челобитные лились рекой. Хорошо, что батюшка, предводитель северных православных, по дороге в маленький нефтяной город по гололеду улетел с машиной на обочину и, волею Божьей, не участвовал в унизительном представлении, а то ведь тоже хотел попросить у Черномордина денег на достройку православной церкви.

Вокруг Черномордина витала медовая эйфория. Казалось: попроси и исполнится. Чиновник без устали обещал. Он обещал направо и налево, прямо, вдаль и вблизи. И даже если бы сам Господь попросил его в этот момент:

– Обещай, сын мой, никогда не врать, не брать взяток, исполнить все, что обещаешь…

Черномордин направил бы нефтецветные очи вверх, в ребристый потолок, за которым где-то вдалеке предполагались небеса, жилище того, кто над всеми, и громогласно бы заявил, разведя руки в стороны и потрясая сжатыми кулаками:

– Обещаю все! Только проголосуй, Господи, не забудь сам прийти к урнам и привести своих архангелов! Или проиграешь…

Предоставлял слово и озвучивал записки зрителей Хамовский лично, чтобы не раздалось ничего лишнего. Алик, ведомый желанием покрасоваться на народе накануне выборов в городскую Думу, поднялся со своего места, прошел к одному из четырех публичных микрофонов и стал ждать, когда включат…

«Черномордин – фигура интересная, – размышлял он. – Всем известно его высказывание: «Мы хотели как лучше, а получилось как всегда». На посту премьера он хотел как лучше пять лет! За это время Россия растеряла всю мощь. Первые три года – сильнейшая инфляция, последующие два – огромные проедаемые займы международного валютного фонда, ответ за которые предстоит держать нашим детям. И вот он опять хочет во власть, опять хочет «хотеть», только теперь с позиции округа. Да на хрен ему этот округ сдался! Высокомерие. Оно на его лице. Неужели никто не видит? Видят, суки, но надеются. Они думают, что с этого зубра можно поиметь. Он получит власть и пошлет руководящую окружную шпану на три буквы…»

Ожидание у микрофона затягивалось. Мэр города делал вид, что не замечает Алика, давал возможность высказаться другим и читал бумажки.

«Что за хрень пишут? – возмущенно раздумывал Хамовский, читая записку. – Почему все вопросы с подвохом? Какие-то зарплаты. Придется опять импровизировать».

– Вот, уважаемый Виктор Степанович, еще одно пожелание Вам доброго здоровья и победы в выборах, – громко сказал он, обращаясь к Черномырдину. – И вопросец. Хороший вопросец. Как вам понравился наш маленький нефтяной город?..

«Я не вхожу в сценарий, – понял Алик. – Такие мероприятия репетируют. Все, кто хочет высказаться, учтены. Корректирован и текст, и манера выступления. Сюрпризы не нужны. Черномордин – это создатель газовой монополии – главнейшего налогоплательщика округа. Вот он – двигатель выборов. И в то же время Черномордин – автор взаимозачетной схемы, возрождения обменной племенной формы оплаты. Вначале кирпичи на сахар и так далее, а потом долги газовой монополии и других предприятий на реальные деньги и товары через специализированные фирмочки. При такой операции один реальный рубль идет за несколько рублей долга. Черномордин открыл на Ямале мощную золотую жилу казнокрадства…»

Тут Алик вспомнил материал, написанный им на эту тему примерно год назад, после финансового кризиса, когда рубль по сравнению с долларом в считанные недели подешевел в три раза.

***

У нефтяной компании «СНГ» успешно продвигается новый прибыльный бизнес: взаимозачеты с бюджетниками продуктами питания, а с бюджетом – оборудованием и материалами. Причем бизнес ультимативный: продукты вымениваются на долговые обязательства бюджету маленького нефтяного города только в одной фирме по диктатным ценам и в определенном ассортименте, иначе деньги по векселям можно не получить. Себестоимость продуктов значительно превышает цены на рынке. Администрация города проводит уценку, чтобы довести цены закупленных товаров до уровня рыночных и выдает их людям под запись в долг. Отоваривается в счет погашения задолженности по зарплате половина работающего населения города. Стоять по-нищенски за кормежкой долго и душевно больно. Как ведутся переговоры с нефтяной торговой фирмой и почему складываются высокие закупочные цены, сказать сложно.

***

Насчет «сказать сложно» Алик дипломатически поосторожничал, понимая, что иначе не напечатают. Деньги не усыхают, не исчезают. Они осели в карманах, скорее всего, руководителей посреднических фирм, менявших долги на деньги при пособничестве чиновников городской администрации, подписывавших договора. В то время в организациях маленького нефтяного города появилась много компьютерной техники, мебели, видеоаппаратуры, купленных по ценам в несколько раз выше даже северных. Очевидные бесстыдные публичные хищения угнетали Алика, ему казалось, что действия налоговой полиции на этом фоне выглядят детскими забавами.

Слово Алику так и не предоставили. Он шел на свое место и по пути оглядывал зал.

«А может ли человек мыслить самостоятельно при такой сильной обработке? – думал он. – Какой процент населения остается невосприимчивым к массовой агитации и внушению? Наверняка небольшой. Скоро в ход пойдет телевидение, радио, газета. Все материалы будут делать грамотно. Кто устоит? Первого президента избрали несмотря на то, что он из танков расстрелял собственный парламент. Все красиво разъяснено. Депутаты – враги и казнокрады. Факт, что сам президент совершил широкомасштабное преступление, что он нарушил Конституцию, не рекламировали, не упоминали ни телевидение, ни газеты. Так будет и здесь. Будут наполнять мозги нужной информацией, гнать народ на голосование, потому что власть интересует только то, чтобы выборы состоялись. Остальное – техника.

Нужный кандидат запрограммирован. Задача власти привлечь на выборы больше доброжелателей, а остальных отсеять или рассеять. Потому и проводится политика по возведению голосования в ранг гражданской позиции. Противник власти поступит наперекор и не пойдет на выборы, а пойдет, так его ждут подставные кандидаты. Но надеяться не на кого, кроме как на этот народ. Лишь бы у него осталась хоть доля самостоятельного мышления после грядущей агитации. Может, не все так плохо»…

Без самоуспокоения, самоутешения или притупления жить мыслящему человеку в России сложно. На досуге Алик просмотрел список доверенных лиц Черномордина и сильно удивился политическому уму руководства маленького нефтяного города. В число доверенных лиц входила начальник Управления образования, депутат Сирова. «Хорошая пара получилась: вдохновитель казнокрадства плюс главный воспитатель и учитель, – сделал вывод Алик. – Вот нечистая чертовка! Опять бедных детей приплели. Все для детей, но и с детей спрос. Теперь Черномордина точно выберут». И он оказался прав. И не только в том, что Черномордина выберут…

СКАНДАЛ В РЕСТОРАНЕ

«Каждый получает, сколь выдержит»

Пока в маленьком нефтяном городе кипели большие политические страсти, в налоговой полиции, словно в благоденствующей волчьей стае, сокрытой от верхушечных ветров в глубинах таежного леса, шла самая обычная, размеренная жизнь. Семеныч успешно продвигал денежные аферы и кончал предприятия и предпринимателей. В холодильниках Тыренко не иссякали колбасы, сыры, мясо, фрукты, пожертвованные предпринимателями ради спасения бизнеса.

Как волки, изгнанные из стаи, не видят радости и обречены на гордое, но голодное одиночество, так Гриша, уличенный во взяточничестве, сидел в специализированной милицейской тюрьме и писал оптимистичные письма, от чтения которых на сердце ложилась безотчетная тоска, словно от отдаленного воя. Паша, опасаясь, как бы с ним не проделали то же, что с Гришей, уволился и покинул маленький нефтяной город навсегда. Кабановские боролись за места в налоговой полиции и строчили жалобы, правда, Кабановский-старший делал это на пенсионном отдыхе, куда его благополучно определил Семеныч. А забияка и балагур полицейский Братовняк продолжал куражиться…

Было опять около полуночи, когда из бесконечной черноты северного неба над рестораном «Юность комсомола» маленького нефтяного города выпало четыре звезды одновременно. Они живо вспыхнули и погасли, посыпав космической пылью крышу питейного заведения, под которой известный нам споенный квартет, в составе Братовняка, Мухана, Телкиной и Дойкиной, весело и сытно отдыхал. Они откушали модные жульены, традиционные столичные салаты, куриные котлетки по-киевски с начинкой из зелени и гарниром из картофеля фри, заливные из телячьего языка и семги, а также лососевые рулетики и блинчики с начинкой из красной икры. Все блюда уходили в телесные недра наших героев по пищеводам, как по водным горкам, с единственной разницей, что подталкивались они не хлорированной водой, а порциями водочки «Гжелка» и дорогого вина, изготовленного в Москве из воды, спирта, пищевой краски и виноградного концентрата, что, правда, большинство жителей маленького нефтяного города никак не ощущало.

Питие водки, как и любой вид спорта, требует тренированности, опыта, здоровья и телесных размеров. Тяжеловесный Братовняк выглядел менее пьяным, чем мелковатый Мухан, голова которого, едва удерживаясь на размякшей шее, регулярно устремлялась к тарелке. Спортсмену на финише многочасового марафона пот заливает глаза, усталость высасывает силы, но тот бежит. Зрение Мухана тоже давало сбои, но, когда он внезапно прозревал, то видел перед своим носом мелкие красные шарики икры, лохмотья разорванного блинчика, четыре угрожающих острия вилки, а потом сразу – лица собутыльников. Затем черноволосая голова Мухана опять устремлялась к тарелке. Телкина с Дойкиной ржали, обнажив в широко открытых ртах неровный ряд желтых от курения зубов.

– Мы ж с Муханом до сих пор под судом, на подписке о невыезде. А нам плевать на суды, их несколько раз переносили и еще перенесут, – сказал Братовняк. – Помните, как весной погуляли, киоск бомбанули да торгаша растрясли?

– Как не помнить?! – восхищенно произнесла Дойкина. – Вы, как медведи, рычали и, как белки, скакали. Давайте еще какой-нибудь магазинчик ограбим. Весело…

– Мухан сегодня напился, – обиженно пробубнил Братовняк. – Не годен.

– А я его пощекочу! – задорно заявила Телкина и потянулась к Мухану.

***

Щекотать Телкина умела. В маленьком нефтяном городе свой путь она прокладывала, как корабль передком рассекает волнующуюся могущественную стихию. Правда, стихия, преодолеваемая Телкиной в поисках хорошей жизни, в отличие от морей-океанов, волновалась уже слабо из-за агрессивных руководственных эмоций, переедания и перепивания. Расшевелить раздобревшее начальство, да так, что оно дало Телкиной квартиру и хорошую должность, потребовало от нее больших способностей. Вот только на пути к вершине обывательской жизни она заразилась гепатитом и теперь с большим удовольствием передавала эту заразу всем встречным мужчинам.

***

– Извините, пожалуйста, – раздалось рядом со столом. – Ресторан закрывается. Все разошлись. Вы последние.

Братовняк, Телкина и Дойкина повернули головы в сторону говора и обнаружили официанта, высокого и удивительно худого для работника ресторана. Он контрастно стоял возле стола в белой рубашке, черных брюках в подчеркнуто вежливом ожидании. Братовняк оглядел зал. В нем, как и на столах, было уныло и пустынно, только за стойкой бара весело поблескивали яркие ряды бутылок и сталь кофейного аппарата.

– Белый ворон, что ты вьешься… – вдруг затянул Мухан.

– Слышь, черно-белый, – обратился к официанту Братовняк, – иди на кухню и занимайся тарелками. Нет, погоди. Сбегай в бар, принеси еще бутылочку и закуски.

– Ресторан закрылся! Будьте добры, по домам! – потребовал черно-белый, приняв значительную позу.

– Мужик не понимает! – со смехом громко объявил Братовняк. – Не обслужишь, получишь щелчок в лоб или блюдцем!

– Милицию вызову! – пригрозил черно-белый.

– Считай, что вызвал! – рявкнул Братовняк, вскочил и сунул служебное удостоверение в лицо официанту. – Читай, читай. Из налоговой полиции я. Ты кому хамишь, гнида торговая? Ты кого обслуживать отказываешься? Бестолочь. Иди, делай, что говорят, пока я добрый.

Черно-белый попытался ускользнуть.

– Ку-у-уда-а-а? – спросил Братовняк, резво поймав официанта за ухо. – Бар в другой стороне, а теперь на штрафной круг за неудачную попытку…

Братовняк, держа официанта за ухо, протащил его вокруг себя, как метатели молота раскручивают снаряд, и отпустил в направлении бара, дав для ускорения пинок. Официант вернулся с «Гжелкой».

– Хорошо, – похвалил Братовняк. – Соображаешь! А теперь вместо тоста – новогоднее стихотворение. Меньше месяца осталось. Давай, давай, а то блюдцем или щелбан…

Со страху люди иногда удивительно преображаются. Выпавший за борт корабля пассажир плывет, ругая кружащих вокруг него акул, и спасается. Убегающий от полиции негр одним махом перепрыгивает высоченный забор и устанавливает неофициальный мировой рекорд. Официант никогда не читал стихи и тем более не сочинял, но на него снизошло просветление, словно в ресторанном зале разом зажглись все светильники, и он продекламировал:

Отзвучали хлопки из бутылок,

Свет гирлянд новогодних погас,

По квартире – остатки «дождинок»,

И иголки забились в палас.

Возле дома – погибшие елки,

В парке – хаос былой красоты,

От шампанского стынут осколки

И веселых хлопушек «стволы».

Праздник радостно встречен, и сделан

Первый шаг в наступившем году –

Тенью лег он на снеге на белом,

Что я светлого в новом… найду?

Знаю точно, что надо работать,

Не надеясь, что счастье придет,

Как приходит незванно суббота,

Как весною трава зацветет.

Надо жить, не надеясь на карты

И на роспись кофейных частиц,

Гороскопы и каверзы марта

И прогнозы печатных страниц.

С каждым мигом грядущего меньше,

Пусть сегодня почаще везет,

Чтоб на грани времен вновь с надеждой

Нам встречать наступающий год.

– Ты что несешь? Что несешь? – обратился Братовняк к официанту. – Праздник не начался, а ты хоронишь? Издеваешься, мерзавец? Кофейную гущу вспомнил! Лучше бы кофе принес…

Повинуясь искреннему внутреннему порыву, Братовняк схватил со стола тарелку и метнул в официанта. Тот уклонился, и тарелка попала в шею одному из гипсовых ангелочков, исполненных в форме мэра маленького нефтяного города, и срезала его головку. Головка упала и раскололась на мелкие кусочки. Внутри нее ничего особенного не оказалось – обычная белая пыль. Официант вообразил, что тарелка могла отсечь и его голову, перепугался больше прежнего и, переставляя длинные ноги, как ходули, то есть не сгибая в коленях, направился к кухне.