Эффект безмолвия

Алик вспоминал улыбки бухгалтеров и завхоза и теперь понимал, что эти улыбки не были улыбками растерянности или испуга, а улыбками говорящими:

«Ты уже умер, тебя нет, а хочешь, чтобы тебе деньги собирали на праздник».

Справа проплывали темные вереницы гаражей, слева – горящие прорези окон в аккуратных домиках маленького нефтяного города.

Чем дольше живешь и ближе становишься к смерти, тем чаще замечаешь ее проявления и тем яснее понимаешь, что она всегда тебя окружала, но если раньше лишь мелькала где-то вдалеке почти незаметная, то теперь иногда и притрагивается и заглядывает в глаза. И возможно, уход человека из жизни определяется в первую очередь потерей интереса к жизни, а жизнь в ответ теряет интерес к человеку. Любая игра, в конечном счете, надоедает, а жизнь – это, в первую очередь, игра. Надо продолжать играть, бросивший карты, выбывает.

«Они пришли меня убить, – рассуждал Алик. – По традиции я должен смиренно сносить все умертвляющие действия. Выслушать вердикт, сдержать слезы и эмоции, подписаться, где надо, выйти из кабинета, под полные счастливой ненависти взгляды, и удалиться под грохот музыки бала, посвященного изгнанию главного редактора. Я затеял свою игру. Праздник я им испортил. А значит, у меня еще есть шансы. Но какие? Нужно подумать. Время я выиграл. Теперь необходимо его верно использовать».

Самое худшее в жизни, это даже не сама смерть, а постепенная потеря близких людей и понимание, что не вернуть те моменты жизни, которые можно было бы назвать лучшими. Это как медленное отрезание частей самого себя…

Человек смертен и ничто не может его избавить от этой прискорбной участи: ни деньги, ни дети, ни признание заслуг.

Его хотели сделать таким, как все. Сделать типичным человеком. Но Алик это уже проходил.

Когда предаешь свои убеждения, пусть даже и придерживаясь их скрытно, когда выбираешь другой путь, пусть даже и рассчитывая вернуться на свой путь когда-нибудь потом – при всех этих убаюкивающих оправданиях – убеждения и путь утрачивают ореол божественности.

«Будто погружаешься в канализацию», – так Алик охарактеризовал свои визиты в редакцию газеты маленького нефтяного города. Его коллега, женщина, писавшая на православные темы в газете маленького нефтяного города, признавалась ему в таких же ощущениях. Она не выдержала и уехала. Квашняков заставил творческий коллектив измениться, предать себя, разрушить сказку поиска истины. И сейчас, в это время, и совершенно незримо для Алика, Квашняков сделал то же самое с его коллективом через Задрина.

– Василий, вот гады! – вырвался у Алика душевный порыв. – Пришли, хотели меня убрать по-тихому. Не получится! Я их сам сделаю. Сейчас они остались среди моих

вещей. Обвиню их в пропаже телефона, например, пусть отмываются.

Василий удивленно посмотрел на Алика.

***

Еще одна продажа

«Человеческие лица в большинстве своем настолько изменчивы, продажны и трусливы, что можно быть откровенными только с их портретами или фотографиями».

Алик обычно полностью доверял Василию, но недавно, когда он выносил из кабинета пакет с лицензиями телерадиокомпании и свой ноутбук, Василий необычно подозрительно посмотрел на его вещи. Посмотрел взглядом, в котором читалось:

«А не выносишь ли ты мой, почти уволенный начальник, чего лишнего?».

«Может, он уже на той стороне?» – подумал Алик и тут же забыл об этой мысли. Он считал, что никакие доносы уже не могли ему повредить.

Однако, зря Алик так легкомысленно отнесся к Васиному взгляду. При первой же встрече с Задриным Василий сказал:

– Начальничек-то все телевизионные лицензии домой унес. Так просто его убрать не получится.

– Как унес? – огорчился Задрин.

– Да так, я в его пакете разглядел синюю папку, в которой он лицензии держит. Он ее домой увез. Вот так-то, – ответил Василий.

– Хорошо, Василий, я тебя оставлю на работе, будь ближе к нему, вози его везде, но докладывай о каждом его слове. Хорошо? – попросил Задрин.

– Ладно, – теряя краски лица, согласился Василий.

***

– А что, на войне – как на войне! – продолжил Алик, уже предполагая, что Василий может передать его слова. – Они поступают подло, почему они должны рассчитывать

на иное отношение от меня отношение? Поехали, покружим по городу, а потом отвезешь меня домой. Скажешь, что я собираюсь связаться с юристом. А как комиссия уйдет, ты мне перезвонишь, и я съезжу и вещи заберу.

Внутри Алика витали холодные ветра, а город мирно жил, схваченный необычно долгим даже для Крайнего Севера морозом. Холодные ветра и неотступный мороз несли тоску. И эта тоска была сравнима даже не с темнотой, темнота напоминает о сне, но не отключает мозг. Эта тоска была сравнима даже не с болотом, попав в болото, испытываешь желание вырваться из объятий трясины. Эта тоска была сравнима с непоборимой и отнимающей силы ворожбой незримой колдуньи, имя которой не иначе как – смерть.

Мест, где тоска охватывает крепко и непреодолимо, хочется избегать, но что делать, если в эти места приходишь снова и снова? И что делать, если эти места таскаешь за собой, если обители тоски появились внутри?

«Есть места, где лишаешься сил, а есть места, где наполняешься энергией. Если не хочешь разрядиться раньше времени, отключай от себя лишнее», – Алик вспомнил еще один совет.

Волнение, что на море, что в душе, лишает покоя и подбрасывает уютные корабли мысли так, что команда, находящаяся внутри, не находит себе места, скользя по палубе и испытывая рвотные позывы…

***

Вкусный пирог с семгой, приготовленный Мариной, и полфужера «Мартини» с четырьмя хорошими кусками льда принесли расслабление, но не избавили от тягостного ожидания звонка Василия. Алик посматривал на часы:

– Что-то долго они там заседают. Что делают? – спрашивал он Марину.

– Тебя ждут, а может собрание проводят, – отвечала Марина…

Наконец, телефон ожил.

– Все ушли, – сказал Василий.

– Тогда подъезжай, – попросил Алик.

Через считанные минуты Алик был у парадного входа в телерадиокомпанию маленького нефтяного города, в окне его начальственного кабинета ярко горел компьютерный монитор. Алик подошел к центральной двери, подергал – закрыто. Задняя дверь телевидения тоже оказалась закрытой. Василий взял сотовый телефон и набрал номер Задрина.

– Жора, вы где? Я тут с главным редактором, – сказал он. – Ему надо вещи забрать.

– Хорошо, – ответил Задрин. – Мы сейчас подъедем. Передавать вещи будем в присутствии понятых.

Алик взял телефон у Василия:

– Какие понятые, Задрин, ты белены объелся?

– Знаем мы вас, – злобно ответил Задрин. – Документы подделываете, скажете еще, что у вас что-то пропало в кабинете. Это вы можете. Мы вас знаем. Скажете, что телефон пропал или еще что…

Задрин еще не умел беречь осведомителей. Подозрение в доносительстве Василия оказалось правдой. Но, кроме него у Алика союзников не было. Пусть следит, но лишь за тем, что ему надо видеть.

– И какой выход? – спросил Алик.

– Я сейчас приглашаю участкового, а пока он не придет, я двери не открою, – ответил Задрин. – Будете ждать?

– Буду, – ответил Алик, отключил телефон и сказал Василию:

– Поехали домой к новой бухгалтерше, я ей связку ключей давал, там есть ключ и от входной двери.

Этой новой бухгалтерше ключ от входной двери в телерадиокомпанию так и не понадобился, а надоумила передать ключ человеку, только устроившемуся главным бухгалтером взамен Пупик, именно Рыбий – вторая бухгалтерша.

Никогда не слушайте никого, кроме себя. Никогда.

Вся истина внутри вас, и она тем выше, чем выше вы как человек, чем больше знаний вы сумеете постичь, чем больше жизненных ситуаций переживете. Но никогда не подчиняйтесь никому из страха или по привычке. Если есть хоть малое сомнение в совете, то отвергайте предлагаемое решение. Это говорит чувство самосохранения – его не обманешь. Жаль только, что его голос иногда так тих, так тих…

– Нет, вы не давали мне никакого ключа, – уверенно солгала Седлова.

Солгала так, что Алик опешил. Он понял, что опять принял на работу сволочь высшего разряда. Он понял бы отказ, испуг, страх, неприятие, но наглой откровенной лжи Алик не ожидал.

– Да как же, Лена, я вам отдал всю связку ключей, которая раньше была у Пупик, в первый же день, – по инерции повторял Алик до тех пор, пока не понял, что Седлова валяет дурака намеренно.

Седлова давно прошла школу Публяшниковой. Она суетливо открыла сумочку, чтобы доказать свою ложь, и принялась рыться в ней на глазах у Алика.

«А ведь Седлова и Публяшникова подружатся», – почему-то подумал Алик.

Учитывая, что Седлова была принята с испытательным сроком и так врала, не боясь, – опыт она имела приличный. Алик вспомнил совет новой секретарши – Зябильник:

– Возьмите ее по договору на два месяца, она мне уже угрожала судом, за то, что я не сразу ее оформила.

Зябильник ее верно разглядела. Алик вернулся в машину, где его ждал Василий.

– Позвони Рыбий, у нее есть ключ, – попросил Алик.

Василий позвонил и тут же сообщил:

– Рыбий ответила, что ключ у нее забрал Задрин.

«Сильно обложили, – подумал Алик, и тут его осенило. – Ключ от телевидения должен обязательно храниться в отделе вневедомственной охраны».

– Поехали в охрану, – приказал он.

Машина тронулась, и Алик увлекся созерцанием застекольных видов. Он внезапно ощутил себя мышью в клетке, которую хозяин везет, куда ему заблагорассудится.

«Что происходит с людьми? – раздумывал Алик. – Я им помогал, а в ответ нет даже «спасибо». Я рисковал своей должностью ради них, но подписи собираются не за меня, а против.

Внутри каждого рождающегося человека сокрыто великое стремление, на которое в последующей жизни идет безжалостная травля рационализмом, логикой, науками и что самое главное – научением к приспособленчеству. Но здесь в российском маленьком нефтяном городе сложилась ситуация еще хуже. Вот она селекция нашего времени, времени переходного от советской эпохи к эпохе колбасы. Люди потеряли высшие цели и идеалы, их будто бы очистили от человечности, с них словно бы сняли эту человечность, как кожу, да так, что почти никто и не заметил. Низкие инстинкты, как неведомая зараза, распространяются по маленькому нефтяному городу и находят добротные убежища в душах его жителей…»

ОСОЗНАНИЕ ХОРОШЕЙ ПОДГОТОВКИ

«Любая безошибочность временна»

Отдел вневедомственной охраны находился на первом этаже жилого дома, и к его входу вели обычные для маленького нефтяного города крутые цементные ступени, которые покрываясь льдом, представляли собой отличную карательную систему. Но Алик, благодаря, опыту и осторожности, вошел.

– Заходите, заходите, – добродушно и так, что в голосе чувствовалась сила, произнес начальник отдела охраны Патронов.

На лице Алика отразилось удивление.

– Не удивляйтесь, я вас жду с того времени, как Задрин принес бумагу о вашем отстранении. Мы уже и пароль сменили. Объявлено особое положение на случай беспорядков.

– Каких беспорядков? – уже испуганно-изумленно спросил Алик.

– Ну, вы же будете недовольны, может, начнете буйствовать, – ответил Патронов. – Вот и пришлось даже мне на работу выйти.

Тут Алик осознал масштабы борьбы властной системы маленького нефтяного города с одним человеком, с одним-единственным гражданином Российской Федерации, и едва не рассмеялся. Против него одного опять организованно вышли силы правопорядка, на этот раз вместо учителей города – медицинские работники, опять весь коллектив СМИ, в котором он работал, опять грязная статья в газете маленького нефтяного города, но на этот раз на полполосы…

Новым для Алика стали: атака контрольно-ревизионной группы, судебные дела, а также то, что действия самой администрации маленького нефтяного города проходили по грани закона или за ее гранью, что говорило о мощной прокурорской поддержке. Вся эта сила стремилась извести инакомыслие на территории маленького нефтяного города, точнее – его одного – всего лишь одного человека!

«За последние несколько лет ситуация сильно ухудшилась, – понял Алик. – Если в момент первого моего столкновения с Хамовским – он был главой города всего три года, то сейчас он на этом посту уже двенадцать лет. Все грязь власти уплотнилась и сцепилась неразрывно».

– Что там за бумага о моем отстранении? – спросил Алик.

– Вот посмотрите, а заодно распишитесь, – попросил начальник Патронов.

– Вы знаете, я хочу взглянуть на бумагу, а расписываться не буду, не бойтесь, я не приду к телерадиокомпании со средневековым тараном. Договорились? – предложил сделку Алик. – И, если можно – откопируйте мне ее.

Патронов, проделав несложные манипуляции, выдал Алику копию.

«Провести служебную проверку в отношении главного редактора телерадиокомпании по коллективным обращениям сотрудников больницы об использовании главным редактором служебного положения для сведения личных счетов, о профнепригодности и нарушении журналистской этики.

Создать комиссию в составе: Квашняков – заместитель главы маленького нефтяного города, Кускова – заместитель председателя городской Думы, Солодов – начальник юридического отдела, Лучина – и.о. главного редактора газеты маленького нефтяного города, Хиронова – начальник организационного отдела, Бредятин – начальник отдела информации и общественных связей.

На время служебной проверки Алика отстранить,… временно исполняющим обязанности главного редактора назначить Задрина…»

«Состав комиссии сильнейший, для того чтобы накопать на меня компромат, а учитывая работу ревизоров и мое отсутствие, возможно изготовление подложных документов, – расценил Алик, – увольнение по статье обеспечено. Тут вся надежда – на честность. Но честности не будет».

– Пусть останется так, будто эту бумагу я и не видел, – попросил Алик на всякий случай, если по какой-то случайности Патронов еще не успел влипнуть в конгломерат пылесборника маленького нефтяного города. – Но как мне забрать мои вещи, оставшиеся в кабинете, там ведь могут и наркотики подбросить?

– Мы сейчас пошлем туда участкового, – ответил Патронов.

– Хорошо, – сказал Алик неизвестно о чем, и направился к выходу.

ЖУРНАЛИСТЫ

«Если, не зная дороги, направляешся, куда машут, то радуйся хотя бы тому, что узнаешь окрестности, потому что искомого можно и не найти».

Его предали свои же. Вот что ранило Алика, и возможно бы и убило, если бы он не прошел школу главного редактора Квашнякова в газете маленького нефтяного города.

«Как предатели-журналисты будут жить дальше? – задумался Алик. – Стены души можно заклеить новыми обоями, закрасить, но грязь будет проявляться снова и снова. Стоит потревожить дом души, как красоты слетят с его стен. Встреча со мной будет для них, как напоминание…, поэтому они сделают все, чтобы стереть меня из памяти».

Алик вспомнил, как перед своим отстранением от должности, он просил журналистов телерадиокомпании сделать с ним интервью. Вызывал всех по очереди. И все письменно отказались. Они честно глядели на него своими ничего не выражающими глазами и отказывались. Причем делали этот так, будто свершали самый важный в своей жизни поступок, то есть: высоко подняв голову и без раздумий, что обычно происходит, когда дело касается самых искренних человеческих желаний и целей. Причем Алик предлагал журналистам подготовить самостоятельно самые каверзные вопросы, и бояться его подчиненным было нечего, потому, что висел он на волоске. Но…

– Не согласна,

– Отказываюсь,

– Отказываюсь на основании Закона «О СМИ».

Это было равносильно отказу врача лечить больного. Весь маленький нефтяной город ждал разъяснений Алика относительно его действий, происходивших за гранью понимания жителя маленького нефтяного города, каждый из которых приехал в этот город не для того, чтобы совершенствовать душу, не для того, чтобы открыть звезду, не для того, чтобы открыть новое философское направление, а затем, чтобы заработать денег.

А тут на глазах у всего города человек разрушал свое настоящее, сытое и привольное настоящее, за которое каждый нормальный житель маленького нефтяного города ползал бы на коленях, молил бы о пощаде, славил бы своего благодетеля, как это делали сейчас журналисты маленького нефтяного города…

Затем журналистам телерадиокомпании показалось мало скупых отказов, и они принесли объяснительные, в которых обвинили его – Алика, человека, за которого им надо было хвататься и подтягиваться вверх, в надежде превзойти, – в том, что он может передернуть факты, монтажно исказить материал, что он человек бесчестный и бесстыдный.

«Возможно, они тоже правы, – раздумывал Алик. – Можем ли мы что-нибудь вещать, если даже самый очевидный факт в устах любого человека приобретает характер его мировоззрения и становится лишь мнением. Так СМИ и надо позиционировать, чтобы избежать заведомого обмана аудитории, но пропагандистам выгодно, чтобы СМИ по- прежнему воспринимались как «Правда», или «Новости», или «Известия», или «Время», а не «взгляды плохообученных детей на жизнь сквозь узкий сектор объектива и собственного мозга».

ДАЛЬНЕИШЕЕ ИЗУЧЕНИЕ СИТУАЦИИ

«Подмена эксплуатации тел эксплуатацией чувств, приносит куда более ощутимые результаты».

«Мартини» пьянило медленными прохладными глотками. Тишину за окном нарушали резкий скрип морозного снега, сминаемого неизвестными ботинками, и рокот внезапно возникающих и затихающих в отдалении моторов. Уныние заоконного вида разрушалось лишь тремя соснами, чудом уцелевшими во время строительства микрорайона.

Рядом с Аликом не было никого, кроме его жены Марины, исполнявшей одновременно роль подруги. Он был одинок. Очень одинок. Одинок настолько, что дни рождения отмечал, расставляя на столе фотографии своих родственников. И возможно, именно в одиночестве, в этом сумасшедшем одиночестве, он копал себя настолько глубоко, рвал себя настолько безжалостно в поисках умного собеседника, что иной раз наталкивался на интересные мысли. Так и сейчас простой, смывающий жизненную горечь, глоток «Мартини», проходил сквозь него, как поток воды сквозь сито золотоискателя, и вымывал золотинки.

«Чем меньше возможностей для применения мысли, тем скуднее сама мысль, тем меньше красок в ней, – раздумывал Алик, глядя на примитивные пятиэтажки,

созданные не для души, а для утоления потребностей тела, причем самых примитивных потребностей. – Мысль обогащается от применения. Чем больше мыслишь на разные темы, тем больше обогащаешь себя вытяжками из предметов размышления, которые, собираясь в единое целое, становятся платформой для дальнейшего развития. Мыслить глубоко, можно только мысля регулярно. Иначе шахта поиска обрушится, засыплется, исчезнет. Как пчелы собирают частицы нектара из цветов, а потом создают медовые соты, так и внимание человека переносит из внешнего мира в мир внутренний нектар от предметов размышления и если быть неутомимым, как пчела, то обязательно придет время снимать урожай…».

Алик открыл сотовый телефон «Nokia E90», который считал своим мининоутбуком и всегда держал под рукой, и наткнулся на фразу, которую он написал еще три года назад, загорая на диком лазаревском пляже:

«Свобода редактора от учредителя ограничена финансовыми ожиданиями коллектива. И даже, если редактор будет оправдывать ограничение финансирования борьбой за справедливость, закон и порядок, журналисты его вряд ли поддержат в этих вполне соответствующих чаяниям народа начинаниях».

«И ты это знал, – подумал Алик. – Но не только реальное ограничение доходов приводит к панике, к панике приводит даже мысль о потере доходов.».

***

В газете маленького нефтяного города вышла статья, обливающая Алика грязью, под названием: «Открытое письмо главе маленького нефтяного города Хамовскому». Все недостатки медицины маленького нефтяного города, показанные Аликом жителям города, авторы этого письма умело объяснили неадекватностью журналиста, его личной неприязнью к Прислужкову.

«По принципу – сам дурак», – оценил этот ход Алик.

Далее авторы открытого письма усмотрели в перечислении недостатков медицины оскорбление всех врачей, медсестер и санитарок.

«Увели внимание от реальных проблем и привлекли на свою сторону как можно больше сторонников», – мысленно прокомментировал Алик.

Ближе к середине письма его авторы недостатки медицины уже переквалифицировали в искажение фактов и предоставление заведомо ложной информации. А за серединой письма, реальные проблемы медицины переросли уже в умышленный обман телезрителей.

«Нагнетают истерию среди моих противников», – согласился Алик.

Последняя треть письма содержала оценку Алика, как журналиста: «хулиган», «оскорбил», «выгодно смонтировал материал, вырезав из него то, что ему выгодно».

«Да я ж вырезал только оскорбление своей жены Прислужковым – но все в контекст», – огорченно согласился Алик.

В продолжение оценки Алика, как журналиста, его узкая фраза, про «ложь, обман, подтасовку фактов, … подделку медицинских карточек, которые оформляет главный врач, чтобы доказать, что врачебных ошибок не было» была распространена на всех врачей.

«… – это единственное, что происходит в стенах городской больницы, по мнению автора скандальной программы», – таково было последнее предложение «Открытого письма…».

«Оценка внутри нас, – успокаивал себя Алик. – Человеку всегда нужно оправдание своего бездействия против несправедливости и это оправдание он чаще всего находит во внешних условиях, во мне, а не в собственной трусости, нерешительности. Разве сами медики не видят бардака, царящего в медицине на фоне президентской программы «Здоровье»? Конечно, видят… какое-то время. Причем очень небольшое время. Потому что, если бардак видишь постоянно, то его надо исправлять, надо бороться, надо подставляться под удар системы».

Благо, что любой факт можно рассматривать и как положительный, и как отрицательный. И эта привычка массово трансформировать отрицательное в положительное – поражала Алика в населении маленького нефтяного города, да и в населении всей России. В сфере сознания действовал не принцип адекватности или хотя бы случайности, аналогичный выпадению определенной стороны монеты, а принцип сознательной трансформации собственного сознания. По чиновничьей России, по сотрудникам, работникам и труженикам несся странный для этой страны гитлеровский девиз: «Зиг хайль!» – любым решениям власти.

Через какой прибор проходят наши мысли, что все то искреннее и доброе, что замышляется, превращается в нечто неудобоваримое?! Человек – словно бы чудовищный механизм для переработки природы в то, что природа с трудом может переварить или осмыслить.

УДАР

«Невозможно вернуться туда, откуда вышел»

Бессонной ночью, даже раскрыв форточку, Алик не мог надышаться. Тяжесть легла на сердце. Он вышел на улицу, морозный воздух отвлек его мысли, а ели вдоль улицы Ленина стояли сказочно, словно вдоль московского Кремля. Их украшенные снегом ветви напоминали о прошедших новогодних праздниках…

Алик вернулся домой, онемение переместилось в левую руку и пальцы ощутили уколы незримыми иглами, как это бывает, когда отлежишь…

– Марина, мне кажется надо вызвать скорую? – полуспросил Алик.

Марина взглянула на него, как глядят на мнительных детей.

– Тогда я сам вызову. Меня тут бьют из всех стволов. Еще не хватало умереть. Медики подписались под дерьмом в газете, так пусть едут, – сказал Алик и набрал номер скорой.

Бригада приехала быстро. Сняли кардиограмму, поставили укол.

– Приступ стенокардии, – сказал врач. – Требуется госпитализация.

– Нет, в вашу больницу я не поеду, – ответил Алик. – Ваше руководство уже угрожает мне плохим обслуживанием. Вколите, что надо, и хватит. Дома полежу…

На следующий вечер Алик опять вызвал скорую помощь, боли были менее выражены, но Алику захотелось напомнить о себе пишущим гадости медикам.

– У вас предынфарктное состояние. Появился зубец. Кардиограмма стала хуже. Собирайтесь, – твердо предложила ему толстоватая докторша, а еще более толстоватый фельдшер утвердительно кивнул.

«Дуэт толстяков – образец неправильного питания», – успел мысленно пошутить Алик и тут обратил внимание на Марину, ставшую невероятно бледной.

– Алик, надо ехать, – как-то тихо и в то же время испуганно сказала она.

– Да брось, ты. Бог троицу любит, если станет хуже, еще раз вызову скорую и тогда принимай больница мученика, – ответил Алик.

– Вот вы смеетесь, – ответила докторша. – А через час, возможно, своими ногами вы уже и не спуститесь.

– Спущусь, куда денусь, – отмахнулся Алик. – Ставьте укол…

– Мы через час заедем, – предупредила врачиха. – Сделаем контрольную кардиограмму.

Бригада толстяков исчезла за входными дверьми.