На плохом счету у бога

Лысый разводит руками. Я ногой упираюсь в колонну, что из-под каблука летит извёстка, до предела натягиваю ручки – становлюсь почти горизонтально по отношению к асфальту. А он, этот дипломат, и не думал двигаться…

Ладно… Сажусь на корточки и дрожащими пальцами пробегаю вдоль молнии… Где эта чёртова собачка…

– Может, помочь? – бесшумно подкравшись, садовник сел на корточки и принялся чесать бороду.

– Да, можете помочь. Первое – оставьте меня в покое, я же просто…

И тут меня осеняет. Это же фокусник. Ему просто нужны деньги, и он не отвалит, пока не получит деньги. Так и не договорив, я ныряю рукой во внутренний карман пиджака… затем прохлопываю внешние карманы. Встаю… проверяю карманы брюк.

– Где кошелёк? – этот вопрос я задаю вслух.

– Этот? – вытаскивает из комбинезона чёрный кожаный кошелёк. МОЙ КОШЕЛЁК!

Я тяну пальцы к своей собственности, почти касаюсь – и кошелёк пропадает.

Если вы когда-то видели представление турецких мороженщиков, которые издеваются (часть представления), играют с покупателем, – и вместо пломбира вы получаете порцию унижения и смешков со стороны, ведь этот кудесник получше вокзальных карточных шулеров облапошит вас несколько раз. Мороженое от этого слаще не станет, кстати говоря…

– Ладно, верните мой кошелёк, – как можно спокойнее говорю я.

– А не то что?

– Закричу, придёт полиция, и я скажу, что вы его украли.

– А как ты докажешь, что он твой?

Я щурюсь. Он же играет со мной… ну натурально играет.

– Внутри мои именные пластиковые карточки и права.

– Правда, что ли?

Одним лёгким движением он вновь показывает мой кошелёк, и… там нет карточек. Там вообще ничего нет. Пухлый кожаный бумажник становится просто выставочным образцом дорогого лопатника с кармашками и отделами для мелочи.

– Чёрт бы…

– Кармические последствия, которые приходят в нашу жизнь как страдания, проблемы, плохие отношения, проблемы с деньгами, говорят о том, что мы агрессивно относимся по отношению к себе и по отношению к этому миру.

– Вас… побрал…

Он улыбается и протягивает бумажник. Нерешительно я поднимаю руку и, забрав свою собственность, перед тем как положить во внутренний карман, проверяю. Карты, права, наличка – всё на месте.

– Даже если ты думаешь, что ты не там, где нужно, ты всегда там, где нужно, – заключает он, добивая меня.

Мне нечем крыть. Я просто сажусь на задницу и облокачиваюсь спиной к колонне. Кажется, я здесь точно не случайно.

Глава 7

– Послушайте, давайте начнём сначала, а? Ну правда! Вам что, не к кому приставать в этом парке? Вот! Вот! – я указываю пальцем на такую, ну прямо скажем, аппетитную девушку. Попа – во! Грудь – во! Всё в ней высший класс. Мозолистое тело ниже пупка аж завибрировало. – Зачем я вам сдался?

Лысый улыбается, даже на девушку не взглянув. Я вздыхаю.

– Вас кредиторы послали? Помучить меня? Как в тех самых китайских пытках, где на одно место на коже капает капля. Кап… кап… и кап… – и так, пока узник не сойдёт с ума?

– А ты смешной, – говорит.

Я кривлю рот.

– А вы – не очень. Рад, что хотя бы один из нас будет смешным. Так ответите, нет?

– Да, отвечу, – говорит садовник, передавая мне в руки дипломат. – Чтобы сойти с ума, нужно сначала в него прийти.

У меня челюсть отвисла. Натурально выражаюсь, не шучу.

– Каааак?

– Квак! – отвечает и смеётся.

Собачка на дипломате тоже сразу нашлась. Я недоверчиво расстегнул молнию, сунул руку внутрь – и ничего тяжелее кипы бумаг не нашёл.

– Я понял. Я всё понял.

– Ну-ка? – опять лыбится.

– Ты… то есть, вы – плод моего воображения? Вы как в фильме Брюс Всемогущий, типа бог? Или я не знаю… менеджер среднего небесного звена?

– Ну, почти. – Рядом с нами проходит ещё один садовник в точно таком же комбинезоне, и, увидев нас, поднимает руку:

– Здорово, Владимир!

Лысый здоровается.

Понял. Значит, не плод моего воображения.

– Плот – это тот, что плывёт по воде. А плод – это то, что растёт на дереве. Я не то и не другое, – отвечает серьёзным тоном Владимир… и опять заливисто смеётся.

– Во-первых, как вы мои мысли читаете? А во-вторых…

– У тебя на лице всё написано.

– Оооок… допустим.

– Так что там во-вторых?

– Я забыл.

Садовник легко бьёт меня в плечо.

– А ты не напрягайся. Видок у тебя – будто привидение увидел.

Скалюсь, на всякий случай проверяя состояние шнурков. Они уже каким-то образом завязались в идеальный бантик. Чешу затылок.

– В беде ты, родненький. Вот я и подоспел.

Что за «родненький»? – думаю про себя, а вслух говорю:

– С чего вы взяли?

– А ты себя со стороны видел? Бледный, подавленный мальчишка. Слёзки на колёсиках. Я же за тобой давно наблюдаю.

Вскидываю брови.

– А ты как думал? Я, впрямь, случайно оказался рядом? Считая себя телом, считая тело своим, мы думаем, что имеем право делать с ним, что хотим. Забывая, что тело – это храм Божий.

Неужели он догадался, что я хочу свести счёты с жизнью?..

Владимир не ответил. Он дал мне посмаковать последнюю фразу.

Тело – храм Божий? Я всегда считал, что тело – только моё. Что хочу – то и делаю.

– Владимир, вас же так зовут?

Он кивнул.

– Я далёк от всей этой религиозной болтовни. Ну правда. Не разделяю я всех этих высказываний про тело, дух и Бога.

– Твоё тело – это также семья, религия, нация. Всё, что ты считаешь своим. С чем ты себя отождествляешь, думая, что имеешь право поступать с ним как хочешь.

– Легче мне от этого не стало. Я только больше запутался.

Я подложил под задницу раскрытые ладони. Ягодицы на твёрдых ступенях стали онемевать. Мне уже не хотелось убежать. Да, разговор по-прежнему был мне не до конца понятен… как, собственно, и весь замысел появления Владимира в моей жизни. Однако я решил «проглотить» это внутреннее сопротивление и попросил только об одном:

– Владимир, я вас очень прошу, давайте проще, правда. Вы же от меня не отстанете, пока я глаза на что-то не открою, так? Тогда вот – представьте, что я пятилетний пацан, а вы мне таблицу умножения на пальчиках объясняете.

– Это мы ещё с тобой тему Гун не коснулись, – отвечает.

– А надо касаться? Я знаю только ГУМ, который на Красной площади.

Он подмигивает:

– Ещё как поговорим. И не только на уровне ума, но и сердца.

– Слушайте, – я смотрю на карман его комбинезона, – а у вас ещё бутер есть? Я, всё-таки, жрать хочу. И сейчас не откажусь. Если, конечно…

– В дипломате посмотри, – бросил он.

А пока я взялся за кожаный дипломат, краем глаза видел, как он, не теряя достоинства, встал, подошёл к валяющемуся на асфальте фантику – и выбросил его в мусорку.

Бутерброд, завёрнутый в пергаментную бумагу, возлежал на отчётах, по которым я должен продать полцарства, почку – и всё равно не рассчитаюсь.

«Ладно… Перенесу свои планы на передоз на чуть попозже…» – подумал я и, распечатав бутер, впился в него зубами.

Глава 8

– Так вот, гуны… – начал Владимир.

– Дафте… я хоть провую…

– Самым сильным расширяющим действием… расширяющим опытом в материальном мире является саттва-гуна, которая даёт расширенное сознание, понимание и избавление от всего негативного.

Пережёванный ком еды встал поперёк горла.

Садовник протягивает откуда-то взявшуюся воду.

Зажав между колен бутылку, откручиваю крышку. Отпиваю. По подбородку льётся струйка воды. Вытираю и говорю:

– Не много ли расширения, Владимир?

– Важно привести в саттву не только свой внешний уровень, но и навести саттву изнутри, то есть отключить отпечатки из детства, убрать у себя травмы, которые хранят тамасичные энергии обиды, страха, гнева.

– Владимир, помните, как в детстве, когда ночью щёлкаешь пультом от телевизора и попадаешь на канал, в котором серая рябь и звук такой: Шшшшшш?..

Кивает.

– Вот и я, походу, сейчас на этот канал попал, уловил только про детские травмы.

Владимир поворачивает голову в мою сторону и как-то чересчур серьёзно предлагает пройтись.

Ну пройтись так пройтись… отряхиваю рубашку от крошек и встаю.

Садовник заносит руки за спину и неторопливо идёт наперерез толпе.

Кажется, он Моисей, и вода, то бишь самокатчики, велосипедисты и бегуны, расступятся перед властителем саттвы, гун и прочих непонятных слов.

Я же смотрю по сторонам и только и успеваю в припрыжку маневрировать, уклоняясь от самокатчиков.

Влево, вправо… пол-оборота, опять влево. Не проходка, а чёртово фигурное катание. А Владимир уже на той стороне машет рукой.

– Вы там без меня ГУНдеть не начинайте! – выкрикиваю я из живой толпы.

Кто-то всё-таки успевает мне отдавить ногу, и, оказавшись на другой стороне, я наклоняюсь, чтобы вытереть отпечаток чей-то лапы.

– Ты знаешь, что юмор – это защитная реакция, демонстрирующая уязвимость ЭГО?

Встаю. Выдавливаю на лице широчайшую такую маслянистую лыбу.

– Что же мне делать? Перестать острить?

– Пойдём, – говорит и ведёт по узкой тропе вглубь парка.

Я шёл сзади… скорее не шёл, а семенил, так как Владимир перемещался по парку медленно, и чтобы не врезаться в его широкую спину, приходилось периодически останавливаться.

В его походке ощущалась царственность, что ли? Как король, обходящий свои владения. Он плыл… и, судя по тому, что я видел, плыл он по направлению к цветочным клумбам.

Подобрал с земли окурок и, выпрямившись, сказал:

Три основные программы нашего эго:

«Я – лучший» – это программа быть хорошим, быть красивым, быть лучшим, быть великим в глазах других людей.

«Я – контролирующий» – я хочу быть нужным для людей.

«Я – наслаждающийся» – всё это (быть нужным, быть хорошим) делается ради моего наслаждения, для получения целостности…

Не отрывая глаз от земли, он будто сканировал траву на предмет фантиков, крышечек, целлофановых пакетиков, трубочек и крышечек от кофе и т. д. Найдя ещё несколько разноцветных фантиков, Владимир бережно поднял мусор.

– У каждого из нас есть эти две первые программы в эго, но только одна из этих программ – ведущая, то есть разный мотив действия: кто-то будет всё делать для того, чтобы казаться хорошим, а кто-то – для того, чтобы быть нужным.

Передаёт в мои руки мусор. Я не успеваю «ЭЙкнуть» и как дурак на вытянутых руках держу фантики.

– Видишь? Прямо сейчас запустилась первая программа «Я – лучший». На тебя смотрят люди, и тебе кажется, что твоё положение «я – красавчик» под вопросом.

Я чуть подрасслабился… поймав себя на том, что действительно краснею от всей этой ситуации.

– Ты можешь выбросить мусор из позиции обиженного или просто сделать это, не обращая внимания на попытки ЭГО обезопасить своё положение.

– А могу вернуть вам мусор обратно?

– Нет. – Владимир отходит к ближайшей клумбе, оставив меня стоять как дурака с этим фаршмаком в руке.

На запястье висел дипломат, напоминая о том, какой я крутой (был) и какой болван (стал). Пересилив себя, я подошёл к мусорке.

– Ну как? – спрашивает.

– Можно я вашу работу делать не буду?..

– А что так? Корона жмёт?

Чешу затылок.

– Вот теперь понимаешь, как глубоко пустили корни программы ЭГО?

Отвожу взгляд.

– А чего же плохого-то? Это же просто самоуважение. – Упс… договорив фразу, я поймал себя на том, что, возможно, обидел Владимира.

Садовник наш и виду не подал, лишь руки в карман комбинезона положил.

– А кто определяет уровень твоего самоуважения?

Жую нижнюю губу.

– Мамочка? Папочка? – говорит он нарочно детским голосом. – Вот они, отпечатки детских травм. К ним и подошли. Будет больно. Ты готов?

Я, поколебавшись, нерешительно кивнул… а потом ещё раз, чуть увереннее.

Глава 9

– А может, ну его? Не будем мы там копаться в этом детстве? – разговариваю я со спиной Владимира. – Там всё пылью поросло, зачем…

Садовник наш тем временем сорняки рвал. Вытащит один, бережно стряхнёт землю с корней и положит на газон.

– Важно понять, что родители – это лишь инструмент в руках Бога, это инструмент в руках нашей судьбы, это забота Бога о нас, Его обучение и милость, – говорит.

Ну вот… – закатывая глаза, застонал я. – Опять Бог. Опять тема вокруг Всевышнего. Я чувствовал внутреннее сопротивление. Протест. Тема Бога – как бельмо на глазу. Чешет и ноет.

– Владимир?

– Да? – укладывает ещё один сорняк.

– А если я не религиозный человек? У меня даже крестика нет. Значит, всё, что вы говорите про Бога, меня не касается?

Он замирает. Протирает руки о комбинезон.

– Эээ… я что-то не так сказал? – поднимаю вверх руки (читайте: жест мирного урегулирования).

Владимир встаёт и, подходя ко мне, складывает на плече тяжёлую руку:

– Как думаешь, цветок отрицает связь с землёй?

Я не смотрю на него, хотя чувствую на себе этот тяжёлый взгляд:

– Думаю, нет.

– А этот цветок? – свободной рукой он указывает на другую клумбу ярко-жёлтых растений. – А этих? Или вон тех?.. – мы начинаем ходить от одной клумбы к другой.

– Я, кажется, понимаю, куда вы клоните, но…

– На вопрос ответь.

Вздыхаю:

– Нет, – говорю, – связь они не отрицают.

Убирает с плеча руку.

– Тогда почему эту связь отрицаешь ты?

И мне как-то нечего сказать. Точнее, есть чего, мол, я не цветок, а Бог не земля… но я как-то вяло пожимаю плечами и полушёпотом говорю:

– Бога нет. Никаких доказательств…

– Потому что ты Его не видишь?

– В том числе… – прикусываю внутреннюю часть щеки. Давным-давно я дал себе обещание не разговаривать на тему Бога. Когда приподвыпью – даже табуированная тема политики проскальзывала. Но БОГ… нет. В такие моменты я просто затухал. Тема сама собой сворачивалась, оставив внутри что-то между подавленностью и оцепенением.

– А веришь ли ты в дыхание? – спрашивает и улыбается.

– Чего в него верить, дышу и всё.

– Но разве ты видишь воздух?

– Прекратите так улыбаться, я чувствую себя школьником… – отхожу и смотрю в сторону.

– Мы не осознаём величия Бога, потому что не знаем, кто мы. Если бы я осознал, что я – величайший, если бы я осознал своё величие, то понял бы, насколько сильно я пал.

– Хватит. – Мой голос дрогнул.

За спиной раздаются шаги. Опять рука ложится на плечо. Пытаюсь отойти, но не выходит.

– Расскажи.

Молчу.

– Станет легче.

Молчу.

– Как только ты убираешь у себя все представления, ты доверяешь полностью всю свою жизнь Богу – бояться больше вообще ничего не надо.

– ДА ХВАТИТ УЖЕ! – отскакиваю я от него, как ошпаренный. – НЕТ ВАШЕГО БОГА, И ВСЁ ТУТ!

Проходящая мимо старушка обернулась и с укоризненным взглядом перекрестилась. Мне захотелось кинуть в неё туфлей. Лишь бы она поскорее унесла свой костлявый зад.

– Откройся…

Взяв себя в руки, я, выдохнув, говорю:

– Вы не священник, а я не исповедоваться пришёл… Я… я… – обвожу взглядом всё вокруг. – Я вообще не понимаю, что я тут делаю. Меня уже тут быть не должно, и тут вы ещё со своим Богом пристали… Бог то, Бог сё, Бог любит нас и бла-бла-бла. Всё. Счастливо оставаться.

Резко развернувшись, я пошёл прочь. Горло першит… глаза слезятся. Я шёл себе и шёл, ни капли не сомневаясь, что Владимир так и стоит, провожая меня глазами.

Трюки с шнурками закончились. Ему меня больше не удержать. Как он пришёл в мою жизнь, так из неё и уйдёт – со своими бредовыми, одухотворёнными идеями на тему Бога.

«Да как же! БОГ любит нас… Бог ценит…» – на ходу смахнув с глаз слёзы, я ускорился.

Мне вдруг показалось, что если я отсюда не выберусь, то просто сойду с ума.

Цветы, клумбы, улыбающиеся лица прохожих – всё вдруг стало мне противным. И, дойдя до арки, я… через плечо глянул назад – и, не увидев его, быстро поймал машину.

Хватит с меня чудес. Единственный эксперимент на тему Бога ждёт меня вечером, когда я наглотаюсь таблеток и встречусь с Ним (если Он есть) лицом к лицу. Аминь.

Глава 10

Я смотрел на горсть белых, как первый снег, таблеток.

Одно движение – и всё закончится.

Все проблемы будут решены.

Нет Бога – нет проблем.

Нет проблем – нет Бога.

Я подношу ладонь к губам… зачем-то нюхаю, и одна таблетка скатывается с ладони на пол.

Затем ещё одна, и ещё… Сжимаю кулак и наклоняюсь.

Подцепляю ногтями колесо, на паркете остаются следы белого крошева.

Беру с журнального столика бутылку вина. Отпиваю красное полусладкое.

В животе разливается тепло. Скидываю на столик горсть таблеток и лезу за тем колесом, которое укатилось куда-то вниз – под нишу столика.

В носу свербит… чихаю.

Берусь за столик и со скрипом ножек о паркет двигаю его вбок.

Вот оно. Всё в пыли, правда. И за что я платил домработнице?..

Делаю ещё глоток. Отползаю к дивану, облокотившись на спину.

Краем глаза в зеркале вижу своё отражение. Одна нога согнута в колене, спина сгорблена, волосы взъерошены, на лицо падает тень, подчёркивающая синяки под глазами.

Тянусь за пробкой из-под вина и кидаю в зеркало.

Отскочив, пробка укатилась в дальний угол.

Половинка вина отговаривает меня глотать горсть таблеток прямо сейчас.

Когда останется на донышке – тогда можно. Тогда придёт время.

Мне страшно. Пугает неизвестность. Нескончаемая темнота, из которой проснуться не получится.

Нет снов… ничего нет. Нет обязательств. Есть только густая, всеобъемлющая темнота.

Опустив глаза на руки, я ногтем подцепляю застёжку часов и даю ролексам сползти на паркет, брякнуться золотым циферблатом.

Стало легче. Кусок металла. Кусок чёртова металла с тикающей секундной стрелкой.

Часики на тот свет не заберёшь. Да и нужно ли там следить за временем?

– Извините, который час? – полушёпотом спрашиваю я. И сам себе же отвечаю: – Время умирать.

Да вот только… горсть таблеток пугает.

В теории – умирать легко, на практике, когда между тобой и смертью всего метр – становится не по себе.

Нет второй жизни. Занавес.

Делаю глоток.

Писать ли предсмертную записку? Кому? Что я скажу? Что вообще могут слова?..

Оправдать? Объяснить? Ну как же…

Вот вы. Помните, мне советы давали в самом начале?

Собраться там… взять себя в руки?.. Припоминаете?

Я лично отлично помню.

И ни хрена ваши советы не работают.

Это как просить вышедшего из себя человека – у-спо-ко-ить-ся. Будто он сам не знает этого.

Но больше всего меня пугает другое: моя смерть ничего не докажет.

Не объяснит. Эта грустная история будет лишь моей.

У вас своя жизнь, и вам (как и мне когда-то) кажется, что вы будете жить вечно.

Ну или красиво умрёте во время секса.

Я лично был бы не против во время оргазма издать последний вздох-стон и, схватившись за сердце, сползти на смятую простыню.

Нет…

От меня останутся смутные воспоминания в головах бестолковых приятелей-криптанов.

«Кто-то там что-то мутил…» – запишите на моей надгробной плите.

Зарабатывал. Тратил. Снова зарабатывал на человеческой жадности – и снова тратил. Потому что по-другому не умею.

Заработал – трать. Лозунг по жизни.

Родители поставят на видное место детские фотографии и в день моего рождения будут есть сладкое, поминая меня. Вот и всё.

А что вы хотели? Памятник? Все площади Ленина уже заняты Лениным.

Ладно… что-то я увлёкся.

Посмотрел на бутылку…

Стекло не просвечивало содержимое.

Поднеся к уху, я слегка потряс бутылку, по звуку определяя, сколько осталось.

На донышке. На один глоток.

Я подполз к столику… подставил раскрытую ладонь, а второй рукой просто смахнул.

Раскрыл рот и высыпал содержимое.

Горько.

Тянусь за бутылкой и случайно роняю её на пол.

На паркете образуется небольшое алое пятнышко.

Как же горько…

Поднимаюсь на ноги и, покачиваясь, иду в ванную.

Открыв кран, подставляю голову и делаю глоток.

Ну вот и всё.

Господь, надеюсь, у нас назначено, и ты меня примешь?..

Небесный секретариат, ау. Не заставляйте меня слишком долго ждать в приёмной.

Смотрю в зеркало… с подбородка капает.

Закрываю кран и иду в комнату.

Глава 11

Когда-то это кольцо было впору. Сейчас же… мои пальцы не те. Распухли. Кольцо еле-еле прокручивается. С натягом.

А та ли я? Хм… Мне 36, и та я – уже не с той талией, что в 26. Виноваты, как говорится… дети, белки, жиры и углеводы.

Первый – Кирюша – родился и вместе с детским криком принёс лишние килограммы. Сначала было незаметно. Я списывала всё на послеродовую депрессию. Эти складки на бёдрах. Эти растяжки на животе.

Весами я больше не пользовалась. Игнорировала. Весы и новость – насколько же я поправилась. А плохие новости я предпочитаю игнорировать.

Моя мама однажды так и сказала: «Наташа, ты, конечно, расползлась». Куда расползлась – мама не уточняла.

Волосы выпадали клочками. Как на расчёску посмотрю – страшно становится.

Второй раз было проще. Рожать, в смысле. Я уже знала, как это больно, и больше не строила иллюзий о естественных родах. Прошлый раз рожала девять часов и истрепала все нервы – себе и акушерке. Второй раз справилась за полтора.

Родился Андрюша. Сказали, богатырём будет – весу почти пять килограммов. Когда его принесли и положили на грудь – всё было хорошо. А когда выписали – всё стало плохо. Ногти мои стали тоненькие-тоненькие. Ломкие-ломкие. На свет подставишь – совсем прозрачные.

Третий раз я рожать отказалась. Но кто же меня спрашивал? Говорят, детей нам посылает Господь Бог. Вот и послал Он. Куда деваться?

Родила третьего – как в магазин сходила. Быстро.

Мой вес больше не был лишним. Он просто, так сказать, поменял статус и стал не лишним. Хороших людей должно быть много, так ведь? Я до конца не уверена в этом. Родить троих – наверное, это хорошо.

Посыпались зубы… Первое время к стоматологу ходила. Потом перестала.

Я подняла глаза к синему-пресинему небу. Ни облачка. Или есть? Повернувшись на лавочке, я посмотрела назад… щурюсь… нет, нету.

Отворачиваюсь. Платье на мне в горошек. На коленях сумка чёрная, открытая. Салфетки влажные, тампоны, ну и мелочи всякие. Во внутреннем кармане – телефон.

Достаю. Сообщений нет. В черновике я написала Сереже:

«Я больше так не могу. Прости.»

Отправить? Мой палец завис над кнопкой.

Блокирую экран.

Серёжа… Серёжа… Муж, который и наградил меня тремя детьми. Подруг в студенчестве награждали сифилисом. Меня – детьми. И я бы, наверное, была не против венерических заболеваний, если бы…

В этот момент на скамейку спланировала чайка. Лапки такие морщинистые, с перепонками. Оперение такое белое, как костюм праздничный. Клюв жёлтый, как… не знаю, пусть будет желток.

– Кыш, – говорю я и вяло рукой машу.

Чайка шею выгнула и смотрит на меня. Делает робкие шаги своими перепончатыми лапками.

Я зачем-то сжимаю сумку.

И тут она как крикнет – противно так крикнет – и, расправив белоснежные крылья, улетит. Спрашивается – зачем прилетала? Чтобы меня с мысли сбить?

Так вот… не то, чтобы я детей не люблю… Дети – они цветы жизни. Да вот только цветы я люблю по праздникам и на открытках. В вазе постоят – и на выброс. Но мне с этими цветами жить бок о бок. И работать мамой.

Мечты остались там… до материнства. Цели там же. На рубеже 26–27 лет, когда я думала, что кем-то стану. Кем-то я стала и жизнь на паузу поставила.

Вот думала: дети подрастут – школа, университет, дальше – свои семьи… И тогда вспомню, что хотела. Но сил моих ждать нету. Каждый день похож на предыдущий. А вчерашний – на позавчерашний. Не жизнь, а винегрет… ешь, ешь – и тошно от одного блюда.

Я ещё раз достаю телефон и жму на кнопку «отправить сообщение мужу»:

«Я больше так не могу. Прости.»

Выключаю телефон. Встаю со скамейки. Расправляю складки на юбке и иду к выходу из парка Горького. У меня в запасе несколько часов.

Глава 12

Когда до выхода из парка оставалось всего несколько метров, я остановилась.

Оглядела лица прохожих – приветливых и угрюмых, пустых и полных радости, встревоженных и томных. Одним словом – люди. Дети, молодые, старики – все как один куда-то спешат. Куда-то идут рука об руку со своими заботами и…

Не успев сообразить, что произошло, я почувствовала толчок в спину – и полетела на землю, больно ударившись ладонями и подбородком.