Чёрные пороги

Выставить Декстер за дверь муж ей не позволил, и Мэри была обречена на то, чтобы терпеть под одной крышей с собой не только любовницу, а теперь ещё и ребёнка своего мужа, когда тот родится. Ситуация усугублялась тем, что сама Мэри недавно обнаружила, что беременна. Девочки родились с разницей в несколько дней, и это тоже никак не могло радовать Мэри. И тем более радовать не могло то, что малышки были похожи как две капли воды и очень сдружились.

Хэссен прекрасно понимал, что Мэри, несмотря на свой ворчливый брюзгливый характер, по большому счёту безопасна, к тому же, он продолжал её недооценивать. Быть может, потому что ключик к ней он подобрал сразу, ещё до того, как посватался.

Мэри любила деньги, а денег у Хэссена было много. Много настолько, что он позволял себе помогать «людям искусства», как он их называл. В юности Хэссен мечтал стать художником, но, увы, ни один из учителей, которые занимались с ним графикой и живописью, не разглядел в нём ни крохи таланта. Юный Хэссен поначалу расстроился, но, став старше, он понял, что это вовсе не беда.

В круги «людей искусства» можно войти благодаря деньгам, что он, собственно, и сделал.

Хэссен стал меценатом.

Теперь вокруг него кружились все эти «люди искусства», пред которыми он так преклонялся – музыканты, художники, юные мнящие себя шекспирами поэты… всё это было Хэссену по душе, как ничто иное.

Благодаря одному художнику, ставшему его близким другом, Хэссен познакомился с натурщицей Клодией Уолш. У Клодии были красивые полные бёдра и глубокие тёмные глаза – настолько тёмные, что казались почти чёрными. И тут произошло то, чего Хэссен никак не мог ожидать – впервые в жизни он влюбился.

Бывший крайне циничным по отношению к женщинам, утверждавший, что от них нужно брать то, что хочется, особо не забивая себе голову «всякой моралью», он влюбился в Клодию как мальчишка, превратившись в покорного барашка. Он давал Клодии всё, что та могла пожелать, он осыпал её драгоценностями, но, как оказалось, этого было мало.

Клодии хотелось замуж.

Хотелось настолько, что в один прекрасный день она поставила ультиматум: либо он, Эйбрахам Хэссен, бросает свою ненаглядную Мэри и женится на ней, либо между ними всё кончено.

К такому повороту событий Хэссен был не готов.

Он пытался уговорить Клодию, увещевал, что де официальный брак давно ничего не значит, это пережиток, атавизм, это давно без надобности современным людям…

Всё было бесполезно.

Клодия хотела замуж, и настроена она была весьма решительно.

Влюблённый как мальчишка Хэссен боялся её потерять.

Боялся настолько, что всё-таки решился заговорить с Мэри о разводе.

Вопреки его ожиданиям, кричать, плакать и устраивать истерику Мэри не стала. Они лишь холодно взглянула на него своими светло-серыми глазами и не менее холодно заявила, что не желает разводиться. Он, Хэссен, ей давно без надобности, но есть Селестина, и оттого она, Мэри, желает сохранить брак. Впрочем, если развод ему нужен столь сильно, она подумает об этом… если её дражайший муженёк готов оставить ей этот дом, её обожаемые «Чёрные пороги», и небольшую сумму денег…

От суммы, которую она назвала, у Хэссен округлились глаза.

– Ты сошла с ума, идиотка! – воскликнул он.

Мэри пожала плечами:

– Как угодно, дорогой. В таком случае, пускай суд решает, как следует разделить меж нами наше имущество. Уверена, он будет ко мне благосклонен, как ни крути, ребёнок остаётся со мной…

Хэссен вышел из комнаты, хлопнув дверью.

– Мразь чёртова, – бросил он.

Того, что Хэссен возненавидит её, Мэри не боялась, она вообще была женщиной не робкого десятка.

Но кое-что она не учла.

С того самого дня гнев и злость Хэссена полностью обратились на дочь. Слова «ребёнок остаётся со мной» прочно впечатались в его мозг, и маленькая Селестина вызывала у него теперь столь сильную неприязнь, что это было уже похоже…

На ненависть.

Ненависть эта, будто лавина в горах, нарастала в Хэссене с каждым днём, и однажды стала настолько сильной, что Хэссен свято уверовал в то, что освободиться от ненужного постылого брака станет намного проще в одном-единственном случае.

В случае если он убьёт Селестину.

Но кое-что и Хэссен не смог просчитать.

***

О том, что она умеет читать мысли, маленькая Селестина Хэссен узнала примерно в три года. Она не особо этому удивилась (как, впрочем, наверняка, не особо удивился бы любой ребёнок: детская вера в чудеса обычно сильна), а став постарше, поняла, что этим можно умело пользоваться. Она умело выпрашивала у матери то, чего ей хотелось, прочтя в её мыслях причину отказа, чтобы суметь её впредь обойти, она знала, что нужно сказать человеку, чтобы добиться его расположения. Мысли взрослых людей были иногда смешными, иногда забавными, иногда даже страшными, и это Селестина усвоила чётко. Взрослые люди могут думать страшные мысли и наверняка – делать страшные поступки.

Мыслей отца Селестина боялась больше всего.

Потому что даже будучи ребёнком, она интуитивно понимала: отец – нехороший человек.

О том, что Брунхильд (или, как она называла её, – Брун) – дочь её отца, а значит – её сестра, Селестина узнала в шесть лет, когда заглянула в кабинет отца. Тот сидел за столом и что-то писал. Он казался вполне спокойным, но от мыслей его Селестина задрожала.

«Чёртова Декстер опять просит денег, чтобы купить новые платья для нашей дочери. Надо прекратить баловать её, как ни крути, мы уже давно не тра…»

– Пап?

Отец поднял глаза от листа бумаги.

– Ты что-то хотела, Селестина? – как ни в чём не бывало спросил он.

– М…можно мы с Брун пойдём погулять в сад?

– Да, идите, конечно.

Пролепетав «спасибо», она уже повернулась, чтобы уходить, когда отец проговорил вдогонку:

– Надень плащ, там прохладно.

Селестина, не оборачиваясь, вышла из кабинета.

С того самого дня она начала ненавидеть Брун столь же сильно, как отец впоследствии возненавидел её саму, спутавшись с Клодией Уолш.

***

О том, что отец хочет её убить, Селестина тоже узнала из его мыслей.

Как и о том, как именно он решил это сделать.

Дождаться, пока уснёт, оглушить, вынести из дома под покровом ночи…

И утопить в реке.

Страх, который, разумеется, был самым первым чувством, которое Селестина в тот момент испытала, быстро уступил место другим эмоциям.

Точнее – мыслям.

Когда с раннего детства можешь читать мысли взрослых людей, поневоле сам начинаешь мыслить как взрослый.

Предложить «сестре» (о, знала бы она, что Селестина её сестра, как бы, должно быть обрадовалась – притворяться и изображать любовь и привязанность Селестина хорошо научилась) поиграть. «Брун, а давай на эту ночь поменяемся комнатами, вот забавно-то будет… и я разрешу тебе взять в постель мою Шерри»…

Предложить поиграть.

Да.

Но для начала нужно разобраться с её отвратительной мамашей, мисс Декстер.

Селестина едва заметно улыбнулась.

Где мисс Декстер хранит яд, которым слуги травят мышей и крыс, она уже знала.

Хорошо уметь читать мысли, как ни крути.

А потом, когда всё свершится, она сбежит из дома.

Да, она сбежит, она пойдёт в полицию и назовётся Брунхильд Декстер. К тому моменту отца, должно быть, уже поймают за убийство, ненавистная мисс Декстер будет мертва… как и её дочурка.

Она будет мертва, и Селестина заберёт её имя.

Что до матери… к ней Селестина никогда не была привязана.

***

Дафна широко распахнула глаза, будто пробудившись ото сна.

Всё, что показала ей Брунхильд Декстер (которую она до сегодняшнего дня ошибочно считала Селестиной Хэссен), она просмотрела будто кинофильм.

– Тебя убили вместо неё, – тихо сказала она, глядя на мёртвую девочку, которая теперь стояла прямо подле неё. Дом снова стал пыльным и пропахшим тленом.

– Да. И она забрала моё имя, назвавшись им. Но она сменила его.Теперь её зовут…

Дафна кивнула:

– Корделия Вудмэн, я знаю.

– Да.

– А что за собака…

– Отец Селестины настолько обезумел от ненависти к ней, что решил утопить с ней и её любимую собаку. Теперь это моя собака.

– Зачем Селестина снова приехала сюда?

Маленькая мёртвая Брунхильд усмехнулась.

– Говорят, убийцу часто тянет на место преступления, – сказала она.

– Да… наверное.

– Она снова купила этот дом. Она одержима им… по-своему. Она хочет устроить в нём музей и рассказывать ужасную историю своей семьи, Дафна.

– Какой кошмар.

– Да. Но она не может.

– Почему?

– Я не пускаю её в этот дом. Она не может войти, пока я ей не позволяю. Или пока не будет уничтожен мой дух. Я не могу упокоиться, пока либо не умрёт последний из моих убийц…

– Корделия. То есть, Селестина.

– Да. Либо пока не будет уничтожен этот дом. Он видел слишком много зла, он весь пропитан им. Он – зло, Дафна.

– А Селестина? Ты не можешь ничего ей сделать.

– Нет. Я не могу причинить ей вред. Я не вправе вредить кровным родственникам. Она моя сестра.

Дафна посмотрела в её голубые глубокие мёртвые глаза.

– Чем я могу помочь тебе, Брунхильд? – спросила она.

– Сожги этот дом, Дафна. Уничтожь зло.

– Но как…

– Сожги. Дай мне освободиться. Джорджина не смогла – смоги ты, пожалуйста, пожалуйста!

Дафна хотела было что-то сказать, но мёртвая девочка вдруг дёрнулась и напряглась.

– Она идёт сюда, – прошептала она. – Селестина. Она прочла твои мысли и будет здесь с минуты на минуту. Это она убила твоих собак. Кажется, она совсем спятила… Уничтожь дом, Дафна, я прошу тебя!

Дафна снова взглянула в её глаза.

– Хорошо, – сказала она.

12

– Она не может сюда войти, пока я её не впущу, – поймав взгляд Дафны, сказала мёртвая девочка, – но она может подкараулить тебя у входа. Она обезумела и теперь способна на что угодно…

– Ты думаешь, она может рискнуть убить меня? – в ужасе прошептала Дафна. Кончики её пальцев похолодели.

– Если она узнает, что ты решила уничтожить дом, то да. А она наверняка уже знает… – заметив, что Дафна дрожит, она коснулась её руки своими пальцами, а Дафна ощутила нечто сродни тому, как если бы её коснулся скелет. – Не бойся, я выведу тебя отсюда. В подвале есть масло. Оно простояло тут уже больше полувека, но гореть, думаю, будет всё равно. Ты подожжёшь дом и выйдешь через чёрный вход. Их здесь несколько, и об одном из них Селестина… то есть Корделия не знает.

Дафна нервно сжала пальцы.

– Почему ты не можешь сделать этого сама? – спросила она.

Девочка вновь посмотрела ей в глаза, и на какое-то мгновение Дафна отчётливо увидела, что перед ней стоит маленький хрупкий скелет.

– Не бойся, – сказала она Дафне, заметив, что та передёрнулась. – Это всего лишь одна из форм, которую может принимать дух. Я – дух, Дафна. Я вернулась сюда, потому что не могу упокоиться, и стала духом дома. Моё тело давно разложилось на дне этой ужасной реки с мутной чёрной водой.

Дафна покачала головой.

– Но ты можешь касаться меня, – сказала она.

– Да. Я ведь сказала, что это одна из форм – такая, что может давать ощущение прикосновения и что помогала мне оставлять для тебя послания. А сейчас идём. Селестина будет здесь с минуты на минуту.

Дафна кивнула в ответ и пошла за девочкой в глубь тёмного коридора, когда сзади неё раздался стук в дверь.

– Выходи, Дафна! – услышала она голос Корделии Вудмэн. – Я знаю, что ты там! Выходи! Мне нужно поговорить с тобой!

– Не обращай внимания, – скомандовала девочка. – Она не войдёт. Идём же.

– Впусти меня! – продолжала вопить Корделия. – Впусти меня, Брун, немедленно!

– Ты убила моих собак, дрянь, – всё ещё дрожа, прошептала Дафна и, повернувшись в девочке, кивнула: – Идём.

Корделия продолжала орать, вопить, молотить в дверь и даже умолять Дафну её выслушать, но это уже не имело значения.

Дафна верила, что без позволения маленькой мёртвой хозяйки дома она действительно не войдёт.

***

На ёмкости с маслом, простоявшей в подвале больше полувека, пыли было в два пальца, но сейчас это имело мало значения. Дафна осторожно вынесла её наверх по деревянным ступенькам, казавшимся такими трухлявыми, что, казалось, они вот-вот рухнут, но лестница выдержала.

– Здесь есть комната, которая воспылает быстрее остальных, – сказала девочка и побежала в боковой лестнице. Нет, она даже не бежала – теперь она летела, так, как может лететь…

Как может лететь только призрак, Дафна.

Призрак, жаждущий освободиться.

– Подожди! – крикнула Дафна, прижимая к себе пыльную ёмкость. Крик её отразился от пыльных стен. – Я не поспеваю за тобой!

– Быстрее! – раздалось впереди, и Дафна побежала наверх изо всех сил.

Как только она поднялась по лестнице, дверь распахнулась, и перед Дафной предстала огромная комната…

Которая была почти битком набита картинами.

– Он коллекционировал их, – объяснила девочка. – Эйбрахам Хэссен, отец Селестины. Картины не ценные, все были нарисованы теми самыми мало кому известными художниками, которых спонсировал Эйбрахам. После его самоубийства всё в доме хранилось нетронутым, а вот после смерти Мэри Хэссен, перед тем как выставить дом на продажу, все картины снесли сюда, – она обернулась через плечо. – Они вспыхнут ярко, Дафна.

Дафна кивнула.

– Да, Брунхильд, – сказала она. – Они вспыхнут ярко.

Отвинтив крышку, она плеснула маслом на картину. Затем – на другую, на третью… Взгляд ей упёрся в запылившийся портрет женщины с красивым, но каким-то неприятно развратным лицом. В женщине Дафна узнала Клодию Уэлш.

Масла ей досталось больше, чем остальным.

– Поджигай! – воскликнула девочка. – Поджигай – и я тебя выведу!

Дафна чиркнула зажигалкой.

На какой-то момент ей подумалось, что быть курящей в ряде случаев бывает очень даже полезно.

***

Пламя уже вовсю полыхало сзади, когда она бежала за мёртвой девочкой по коридору. Наконец дверь оказалась прямо перед ней, и девочка распахнула её.

– Беги, – сказала она. – Беги, Дафна… и спасибо.

– А Корделия?

Мёртвая девочка улыбнулась – впервые за всё это время.

– Я позволю ей войти, – сказала она. – Я не могу её убить, но могу впустить.

Дафна не успела ничего ответить: какая-то неведомая сила словно вытолкнула её за дверь, и она оказалась на улице…

Дверь тут же захлопнулась.

Немного отбежав от дома, она взглянула на парадный вход – тот самый, с большими чёрными ступенями. Пламя ещё не вырвалось вверх, но из окон повалил дым. Корделия продолжала стоять у двери, колотить в неё и кричать, когда дверь перед ней вдруг резко распахнулась, из-за неё повалили клубы чёрного дыма.

– Мой дом! – завопила Корделия. – Ты подожгла мой дом, сука!

Движимая каким-то необъяснимым сумасшествием, она влетела в дом…

И дверь тут же захлопнулась.

Видимо, поняв, что произошло, Корделия за дверью заорала, и крик этот был похож на вопль умирающего животного. На какое-то мгновение Дафне вдруг подумалось, что нужно помочь Корделии, но она уже понимала, что это невозможно.

– Ты впустила её… – одними губами прошептала она. – Впустила наконец… чёрт.

Руки её всё так же дрожали, когда она достала из кармана мобильный телефон и набрала 911.

Она просто скажет, что горит соседний заброшенный дом, решила она.

Впрочем… а что ещё она могла сказать?

Эпилог

– Полиция пришла к выводу, что Корделия Вудмэн сама подожгла принадлежавший ей дом, – сказала Дафна. Они втроём – она, Элисон Арчибальд и Джорджина Блейм – направлялись к реке. В руках у каждой был букет из жёлтых ромашек. – Как выяснилось, она давно наблюдалась у психиатра.

Элисон кивнула:

– Меня это не удивляет, дорогая моя. После того, что вы рассказали… знаете, как по мне, психически нормальный ребёнок до этого бы не додумался.

Джорджина покачала головой:

– Не думаю, что Корделия… точнее, Селестина была психически больной, мисс Арчибальд. Она просто была очень злой. Дети тоже бывают злыми.

Элисон сжала её руку.

– Может, ты и права, милая Джорджина, – сказала она. – В конце концов, сама Селестина была порождением столь же злобного и жестокого создания… это ж подумать только – убить собственного ребёнка из-за… из-за любовницы…

Они приблизились к реке, и Джорджина посмотрела на небо, а затем вновь перевела взгляд на Элисон и Дафну.

– Почему в мире существует такое ужасное и бессмысленное зло? – спросила она.

Дафна приобняла её за плечи.

– Никто тебе на этот вопрос не ответит, Джорджина, – сказала она. – Вероятно, потому что зло есть в самом человеке. В каждом из нас. Только в некоторых его слишком уж много, – подойдя к реке, она присела на корточки и бросила в чёрную мутную воду несколько жёлтых ромашек. То же самое сделала и Элисон Арчибальд.

– Бедное дитя, – сказала она. – У неё даже нет могилы.

– Она есть, – не согласилась Дафна. – Здесь, на дне. Под чёрными порогами. Именно поэтому я решила прийти с вами сюда до того как уеду в Гринвилл.

– Жаль с вами расставаться, Дафна, – Элисон вздохнула. – Впрочем, я вас понимаю.

Обе одновременно перевели взгляд на Джорджину, дрожащие руки которой нервно сжимали букет: ни одного цветка в воду она ещё не опустила.

– Я сплету венок, – быстро проговорила она. – Сплету для неё… для Брунхильд. И спущу его на воду.

Элисон Арчибальд похлопала её по плечу.

– Думаю, это очень хорошая идея, моя дорогая, – сказала она.

Ветер дул с севера.