скачать книгу бесплатно
– Сын мой, я верю тебе, – сказал игумен одного из московских монастырей известному актеру Алексею Кафтанову. – Верю в искренность твоего раскаяния, в серьезность твоего намерения посвятить себя Богу. Но ты уже не так молод, и душа твоя изъедена грехом гордости. Гордость же есть величайший грех, первейший из смертных грехов, яко рече святой Григорий Великий. Посему тебе я назначаю особое послушание. Благословляю тебя работать уборщиком в гостинице. Суть же послушания не только в труде и молитве, но и в том, что тебя, человека весьма известного, вполне могут узнать некоторые постояльцы. Тебе надлежит смиренно вынести их вопросы и, может быть, злые насмешки или обидную жалость.
– Отец игумен, а что мне отвечать? – спросил Кафтанов. – Если меня спросят, почему я раньше был на глянцевых обложках, а теперь полы мою в туалетах?
– Отвечать следует: «На все воля Божья». Будто сам не знаешь.
– Отец игумен, а можно говорить людям, что я теперь в монастыре и таково мое послушание?
– Ладно, – сказал игумен. – Можно.
* * *
Кафтанов катил свою тележку по гостиничному коридору. Заглянул в бумажку. Остановился. Карточкой отпер дверь номера. Взял с тележки ведро, швабру и корзинку разных бутылок, щеток, губок и прочих уборочных принадлежностей.
Вошел в номер.
Это был обычный номер с большой кроватью. Сбоку – дверь в санузел. Но в кресле у окна сидела женщина. Довольно молодая – до тридцати лет – и вполне красивая стандартной блондинистой красотой. Длинные ноги, ухоженные ногти, модные часики, аккуратная стрижка.
– Ах, извините! – Кафтанов шагнул назад. – Вы еще не выехали?
– Нет, – сказала женщина. – Номер еще не убрали. Странно! Вроде нормальный отель. Но я не желаю торчать целый час в холле или в баре! Так что давайте живее.
– Да, да, – смутился он. – Но я лично тут ни при чем…
– Да какая мне разница!
Она недовольно покосилась на Кафтанова, который был в длинной темной одежде, в шапочке и с несильно отросшей, но заметной седой бородой.
– Приношу вам искренние извинения от имени администрации гостиницы, – сказал он. – Позвольте, я перестелю постель.
– Сначала уберите туалет. Там так грязно!
В туалете в самом деле очень грязно: серые хлопья засохшей мыльной пены на раковине, на полу лужи и капли, за унитазом клочья волос. Кафтанов убирал эту гадость, давясь от омерзения.
– Сие есть работа над моей душой, закосневшей в гордости, – шептал он, икая и боясь, что его сейчас просто вырвет. – Господи, милостив буди мне, грешному, милостив буди мне, грешному, Господи, милостив, милостив буди…
* * *
Вдруг раздался бодрый мужской голос:
– Привет. Прости, опоздал. Что это за швабра? Здесь кто-то есть?
– Убираются! – ответила женщина. – Привет.
Кафтанов, промывая унитаз, прошептал:
– Плебейка. По-русски научись. Не убираются, а делают уборку. Или убирают. О Господи, это гордость моя говорит во мне… Господи, милостив буди мне, грешному…
– Вот черти! – воскликнул мужчина, распахнув дверь туалета. – Девушка, нельзя ли слегка поторопиться?
Кафтанов, стоя на коленях около унитаза, обернулся.
Мужчина проглотил язык почти в буквальном смысле: издал какой-то булькающий звук. Потому что перед ним была не девушка, а немолодой бородатый человек в монашеском подряснике и скуфейке на голове. Но со знакомым лицом.
Кафтанов тоже был неприятно удивлен, потому что этот человек оказался его старинным приятелем: крепкий такой бизнесмен с некрасивой фамилией Юклин.
– Привет! – бодро вскричал Юклин, справившись с изумлением. – Привет, Леша! Понимаешь, нам с Дашей предстоит очень важный, сложный и долгий разговор. Да, кстати. Позволь тебе представить. Это Даша, жена Вадика, моего сына. – Стоя в дверях туалета, он обернулся в комнату. – Даша, это Кафтанов дядя Леша, ты его должна помнить. Нет? Ну хотя бы по кино! Ну?
Даша встала в дверях рядом с Юклиным и спросила:
– Вы – Алексей Кафтанов? Невероятно! Я вас даже не узнала! У вас будет новая роль?
– Ну, в общем, да, – сказал Кафтанов, не поднимаясь с корточек и не выпуская из рук бутылку со средством для мытья унитазов. – Совсем новая.
– И вы к ней так готовитесь? – Даша подняла брови.
– Ну да, в общем…
– Как интересно! – всплеснула руками Даша. – Я всегда завидовала актерам!
– Ох, ну перестань, – сказал Юклин.
– Почему это «перестань»? – возразила Даша. – Алексей… Э-э-э, простите, как вас по отчеству?
– Алексеевич, – сказал Кафтанов, глядя снизу вверх.
– Алексей Алексеевич, я правда мечтала стать актрисой. С детства.
– В детстве все мечтают, – успокоительно сказал Юклин. – Я тоже мечтал. Стать гонщиком «Формулы-1».
– Я и сейчас не теряю надежду! – улыбнулась Даша. – Вдруг мне повезет?
– Стать гонщицей «Формулы-1»? – хмыкнул Кафтанов.
– Зачем вы насмехаетесь? – обиделась она. – Сняться в хорошем сериале!
– Понял, – покивал Кафтанов. – Вы тоже сюда пришли… э-э-э… готовиться к роли?
Даша отступила на два шага, резко повернулась и отошла к окну.
Юклин подошел к Кафтанову поближе, нагнулся, положил руку ему на плечо и то ли ласково погладил, то ли этак легонько потрепал.
– Понимаешь, старичок, – сказал он, – у нас, в нашей большой семье, возникли некоторые чисто семейные финансово-имущественные проблемы, понимаешь? Поэтому мы с Дашей решили здесь, так сказать в тишине и покое, все разобрать. Посмотреть бумаги… Ты понимаешь? Поэтому мы сняли номер в гостинице… – Юклин показал на портфель, который стоял на журнальном столике.
– Да, да, конечно, – смиренно ответил Кафтанов.
Он встал, подобрал свои веники и ершики, вышел из туалета, прошел мимо Юклина, подошел к кровати, стащил с нее одеяло и простыню, наволочку.
– Ты что? – спросил Юклин.
– Постель перестелить, – так же смиренно ответил Кафтанов.
– С ума сошел?! – заорал Юклин. – Ты что, мне не веришь?
– Положено перестелить, – вздохнул Кафтанов.
– Что с тобой?! Как ты здесь оказался?
– На все воля Божья.
– Лучше бы ты у меня попросил денег! – продолжал орать Юклин. – Если совсем уж денег нет! Я бы тебе дал! А ты нанялся за мной следить!
– Че-го? Ко-го? Ты в своем уме? – заорал в ответ Кафтанов. – Ты кем себя считаешь? Да ведь ты… Да ведь он… – И тут Кафтанов подошел к Даше, которая так и стояла, отвернувшись к окну, и по ее спине видно было, что она черту душу бы продала, только бы не было этой позорной сцены. Он взял ее за плечо и развернул к себе. – Вы-то, надеюсь, понимаете? Да ведь он очень средний бизнесмен! Небольшой такой бизнючок! И чтобы я?! Даша, вы же знаете, кто я! Стал бы я за деньги за ним следить?! Он просто псих! У него бред величия!
– Тогда скажи, что ты здесь делаешь. – Юклин схватил его за рукав подрясника.
– Я поступил в монастырь, – медленно и отчетливо произнес Кафтанов. – Спасаться и каяться. Но душа моя изъедена грехом, прежде всего грехом гордости, и мне отец игумен назначил такое послушание. Меня могут узнать постояльцы. Вот, например, ты меня узнал. Думаешь, мне это приятно? Но я держусь. Мне надлежит смиренно вынести все вопросы, насмешки или обидную жалость.
– Врешь! – крикнул Юклин. – Даша, ты ему веришь? Ты ведь знаешь, кто он? Читала про него в журналах? Смотрела, как он изгалялся у Малахова? Ты веришь, что этот богемный тусовщик, гурман, бабник, пьяница может уйти в монастырь? Ха-ха! Он врет!
– Нет, это ты врешь! – ответил Кафтанов. – Открой портфель и покажи эти ваши семейные финансовые бумаги. Завещания, дарственные, выписки со счетов. Вблизи не надо. Можно издали. Так, помаши бумагами с трех метров. А?
– Да зачем это! – проникновенно сказал Юклин. – Надо верить друг другу. Я, например, тебе абсолютно верю. Алешенька, друг мой дорогой, я верю, что ты теперь монах, каешься, смиряешь гордыню и все такое. Какая сила духа! Ты молодец. Ты большой человек! Даже завидно!
– Честно веришь?
– Честно, честно! – Юклин прижал руку к сердцу. – А ты мне веришь?
– И я тебе верю, – поклонился Кафтанов. – Спаси Христос.
– Спасибо, – сказал Юклин. – Ну, мы пойдем. Даша, все, пойдем отсюда.
– Погодите! – остановил его Кафтанов. – Куда вы пойдете? Зачем? Вы же собрались поговорить о делах. Я сейчас постель перестелю и уйду. Минутку буквально.
– Спасибо, друг, – растроганно улыбнулся Юклин. – Или теперь уже «отец»? Спасибо, отец!
– Вы врете! – вдруг со слезами воскликнула Даша. – Вы оба врете! Вы тут все всё врете! Идите вы все к черту! – Она повернулась к Кафтанову: – Зачем ты притворяешься, что первый раз меня видишь? Зачем ты ко мне на «вы»?
– А ты зачем притворяешься? – возмутился Кафтанов и передразнил, сюсюкая: – «Ах, вы тот самый Алексей Кафтанов! Ах, у вас новая роль!»
– Сдохните вы все! – закричала Даша.
Хлопнула дверью, и только каблуки по коридору.
* * *
Юклин дернулся было к двери, но потом махнул рукой и сел в кресло.
– Спаси Господи рабу твою Дарью, – сказал Кафтанов, садясь на угол кровати. – Наставь ее на путь истины.
– Это цинизм? – помолчав, спросил Юклин.
– Бог с тобой, – ответил Кафтанов. – Это раскаяние.
Юклин открыл портфель, вынул бутылку дорогого красного вина. Достал фрукты, пирожные, поставил на журнальный столик. Швейцарским перочинным ножом содрал с бутылки колпачок, ногтем отогнул от ножа маленький штопор, начал вкручивать его в пробку.
– Вот нормальный штопор, держи, – сказал Кафтанов.
Юклин откупорил бутылку. Налил себе в стакан – там на столике стояли стаканы на стеклянном подносе, как всегда в гостиницах.
– А мне? – сказал Кафтанов.
– А тебе можно? – удивился Юклин.
– Можно, можно! – Кафтанов постучал ногтем по этикетке. – «Его же и монаси приемлют».
Третье лицо
коллизия
Разговор зашел о сексуальных домогательствах – о чем же еще говорить в интеллигентной компании, когда от политики всех тошнит, но дело Вайнштейна еще не утихло и раздаются все новые и новые обвинения по адресу известных персон?
Кто-то сказал, что это типичный случай антиисторизма. Каких-то тридцать лет назад нечто было обычным флиртом – а теперь считается недопустимым насилием. Да взять само слово «изнасилование»! Времена меняются в сторону все большего и большего уважения личности. Раньше изнасилованием считался насильственный секс в прямом и грубом смысле, а теперь это означает секс недобровольный. Просто вынужденный, и все тут. От и до. Даже легкий моральный напор типа «но ведь ты же моя жена!» – тоже своего рода изнасилование. Правда, супружеское, но все равно. «Это прекрасно и гуманно, – возразили ему, – но поди пойми, где граница добровольности? В конце концов, девяносто процентов всех наших поступков – вынужденные». Кто-то вспомнил о «культуре изнасилования». «Нас всех, мужчин и женщин, насилует государство! – сказал четвертый собеседник. – Rape State!» И он огляделся, гордясь таким эффектным словосочетанием.
Среди нас был один немолодой человек, Евгений Васильевич Н.
– Все это очень интересно и дает пищу уму, – сказал он. – Но позвольте я расскажу вам некий случай. Изумительная правовая и нравственная коллизия.
* * *
– Итак, – начал он, удобно расположившись на диване, – это было на самом излете брежневских времен. Но «лично дорогой Леонид Ильич» был еще жив, это я точно говорю, потом поймете почему. Кажется, это был восемьдесят первый год. Или весна восемьдесят второго.
Был у меня друг Юрка Грунский, парень веселый, добрый, хороший, но чуть мутноватый: путался с фарцой и сам фарцевал, хотя при этом учился на третьем курсе во вполне престижном вузе. Правда, некоторые именно поэтому звали его «четким парнем». Стыдно признаться, но мы любили Юрку еще и потому, что у него была огромная квартира на Кутузовском. В том самом доме нумер двадцать шесть, в боковом крыле. Конечно, квартира была не его, а покойного папаши, а покойный папаша был когда-то замом у Славского в Средмаше, потом в ЦК завсектором у Сербина и, как иногда с такими людьми случается, умер при неясных обстоятельствах. «Тихо скончался в автомобильной катастрофе», сравнительно недавно, ежели считать от того случая, о котором я хочу рассказать. А Юркина мама совсем помешалась на здоровье и по полгода жила то в Крыму, то в Пятигорске. Дышала свежим воздухом и пила минеральные воды. Так что Юрка жил в пятикомнатной квартире совсем один, ну и мы там клубились. Хотя по факту он жил, конечно, не один, потому что у него почти всегда кто-то ночевал.
* * *
Однажды нас собралось человек семь или восемь. Музыка, вино, трепотня. Дым столбом – все курят. Я смотрю: девчонок больше, чем ребят. Четыре на три. Или даже пять на три. «Ого! – думаю. – Значит, мне точно что-то обломится». Танцы начинаются. Приглашаю одну – нет, не обламывается. Я так нежно за талию, что-то заливаю, стараюсь прижаться, а девушка раз – и выскальзывает. С другой такая же история, я ее в танце беру за руку, пальчики перебираю, жду ответного пожатья – фигушки. Щекой трусь об ее ухо, опять что-то шепотом заливаю – ноль реакции: хихикает в ответ, но больше танцевать со мной не хочет. Ну а еще двух пытаться кадрить без мазы. Одна – Юрки Грунского постоянная. Мы пришли, а она уже нас встречает. «Здрасьте, как мы рады вас видеть!» – как бы за хозяйку, понимаешь ли… А вторая с Бобом, был у нас такой мальчик. Ну, неважно.
В общем, раз кругом такой афронт, я иду на кухню, взяв с собой полстакана водки с общего стола. Юрка мне рукой помахал, я раздраженно от него отвернулся. В кухне сел на табурет и сижу. Попиваю ее, проклятую, прихлебываю, хлебушком закусываю и думаю о своей невезучей жизни. Курю, разумеется. Наверное, полчаса так просидел.
Входит Юрка.
– Вот ты где, – говорит. – Ты чего?
– Да так, – говорю. – Скучно стало.
– Ой, хорош! Давай, иди общайся с девушками! Девушки скучают!
– Меня, – говорю, – девушки не любят! Сижу сочиняю письмо. Обращение во Всемирную лигу сексуальных реформ.
