скачать книгу бесплатно
по поводу очень мокрого снега
Темное белое
Снег вчера шел со страшной силой.
Если бы у меня была хоть часть этой страшной силы, я бы рассказал, как я в снежную зиму провожал до дому одну девочку, которая уже была мужней женой, и мы целовались, время от времени падая в сугробы, а до того – в восьмом классе – я очень сильно был в нее влюблен, а уже совсем, совсем-пресовсем потом мы встретились два раза, и оба раза случайно, последний раз – когда нам было лет по тридцать пять, и она совсем не изменилась.
Но лучше всего я помню этот снег, набережную Москвы-реки, дикую скользоту под ногами и какие-то совершенно сумасшедшие пьяные (в прямом смысле слова) объятия и поцелуи. Ее муж встретил нас возле подъезда. Мы едва держались на ногах и были все в снегу до ушей и за воротником.
Снег, снег, снег.
Снег лег на ветки и поломал их.
Снег не знал, что деревянные ветки такие хрупкие.
Ветки упали на провода и порвали их.
Ветки не думали, что медные провода такие слабые.
Свет гаснет, а темнеет рано.
Свет забыл, что уже почти зима.
Всякий раз, как гаснет свет, отключается компьютер.
Устройство человеческой жизни всегда одинаково.
Сильный снегопад мешает среднему современному человеку так же, как мешал среднему неандертальцу.
Среднему – потому что у богатых свои маленькие электростанции.
А главные неандертальцы сидели в пещере у костра и плевали на непогоду.
заметки по логике
Нет, не тебя так пылко я
«Красивая женщина. Стоит руку протянуть.
Протянул. Выключил музыку. <…>
Слышу: „Мишка, я сейчас умру“. <…>
– Мишка, – говорю, – в командировке.
– О Господи!..
Мне стало противно, и я ушел. Вернее, остался».
(с) Сергей Довлатов, «Компромисс» (компромисс одиннадцатый)
Действительно, проблема. Небольшая, но нередкая.
Можно ли допустить, что на самом деле любят не меня? Что на моем месте воображают кого-то другого?
Можно ли это допустить – в обоих смыслах слова?
Допустить – в смысле предположить.
Допустить – в смысле позволить.
Но тут вот какая штука, дорогие друзья и коллеги.
Даже если он(а) уверен(а) и вроде бы отдает себе полный отчет в том, что любит именно ее(его), то зададим себе вопрос: достаточно ли адекватно он(а) представляет себе ее(его) личность? Нет ли здесь некоей идеализации? Или наоборот, некоей деидеализации, не сказать – девальвации? Неких, как бы это сказать, аберраций, то есть искажений реальности?
Конечно же, аберрации есть, господа члены ученого совета!
Ведь, любя Ваню(Маню), партнер любит его/ее образ, созданный в ее(его) воображении! Отдаленность этого образа от реальности может быть различной, порою весьма и весьма значительной!
Возможен даже парадокс: воображаемый(ая) Саня(Таня) может быть ближе к реальному(ой) Ване(Мане), чем образ этого(ой) Вани(Мани), сложившийся в сознании и в бессознательном партнера.
Так что пусть себе воображает.
Лишь бы не путал(а) имена.
Или все-таки не пусть?
вот что значит настоящий верный друг
Приятели
Саша устраивался на диване с ногами, а Дима усаживался в кресло.
– Ну, докладывай, – говорил Саша, отхлебнув кофе и закуривая.
– В эту неделю ничего особенного, – говорил Дима.
– Не запирайтесь, граф!
– Погоди. Ага. Вот. Значит, так, – он тоже закуривал. – Значит, выхожу из конторы, а тут навстречу опять она. Я ее уж давно заприметил.
– Опиши! – требовал Саша.
Описывать Дима умел. Саша даже облизывался.
Потом Дима рассказывал, как предложил подвезти ее до дома, как она позвала его к себе выпить чашечку кофе, потом вышла из комнаты, он ждал-ждал и вдруг услышал шум душа. Дверь в ванную была приоткрыта…
– Тут я взял и отдернул занавеску. Ну, это что-то!
– Опиши! – кричал Саша.
За дверью обрывался гул пылесоса. Входила Света в футболке и леггинсах. Лучше любых Диминых описаний. Она в свободное время любила делать уборку.
– Звал?
– Нет, нет, – отмахивался Саша.
То есть у Саши была молодая красивая жена, да и сам он был молод и хорош: крепкий синеглазый мужчина, чуть-чуть за тридцать.
Света нарочно включала пылесос, как будто ничего не слышит и не знает. Потому что Дима все делал по ее просьбе. Потому что Саша был полная деревяшка в этом смысле.
– Хоть бы он изменил мне, что ли, – говорила она Диме, пока он помогал ей выносить мусор во двор. – А может, ревность в нем пробудить?
– А как?
– Ты опиши меня, – сказала Света. – Пусть он заподозрит. И посмотрит на меня другими глазами.
– А как я тебя опишу, если я тебя только снаружи видел?
– Я тебе расскажу. Вечером Сашка уедет к матери на дачу, я тогда позвоню, и ты все спокойно запомнишь.
– Может, ко мне зайдешь? – пугаясь, спросил Дима.
Он описывал свою новую подругу так, что Сашу дрожь била от подробностей. Включая татуировку на талии сзади. Но Саша ничего не заподозрил. И не взглянул на Свету другими глазами, на что тайно надеялся Дима.
Через две недели Саша, устроившись на диване с кофе и пепельницей, снова сказал:
– Докладывайте, граф!
– Докладываю, – Дима покосился на дверь.
Вошла Света. Она была в плаще и с сумкой.
– Докладываем, – сказала она.
– Вы чего, ребята? – спросил Саша.
– Ты что, сам не понимаешь? – хором сказали Дима и Света.
– А… – сказал он. – Понимаю.
– Тогда пока, – сказал Дима. – Прощай, мой друг. Я был бы рад с тобой дальше дружить и общаться, но Светлана резко против.
– Я буду скучать, – сказал ему Саша. – А ты?
– И я, – сказал Дима. – Честно.
– Ну и живи здесь! – закричала Света и хлопнула дверью. – Дурак такой же!
– Давай догоняй, – сказал Саша. – А то неудобно.
– Погоди, – сказал Дима. – Я хочу дорассказать. Напоследок.
Света в коридоре включила пылесос.
моральный облик и боевой дух
Старый троллейбус
Мне было 12 лет. Я учился рисовать.
Художественная школа была на «Кропоткинской».
Я ездил туда на троллейбусе № 11. Смешно, потому что на одиннадцатом номере означало пешком.
Одиннадцатый троллейбус останавливался у сада Эрмитаж, ехал вниз по Петровке, поворачивал направо у Большого театра, и далее – до Кропоткинских ворот, где дышал облаками пара бассейн «Москва». Там чуть правее, и следующая остановка после «Дома ученых» – моя.
Занятия начинались в четыре.
Ехать было примерно полчаса.
Я довольно часто опаздывал.
Бывало, еду и смотрю на часы – на столбах, разумеется. Своих у меня еще не было.
Троллейбус тащится по Волхонке. Время – без десяти четыре.
Еду и думаю: «Конечно, я понимаю, что я на самом деле опоздал. Потому что ехать еще минут пятнадцать. Но чисто формально я пока еще не опоздал…»
Нет, я не мечтал, что троллейбус вдруг помчится, как скорый поезд.
Но, с другой стороны, у меня еще десять минут в запасе.
Вот уже без пяти. Даже без трех. А пока только Музей имени Пушкина.
Все равно чисто формально пока еще все в порядке.
В художественной школе был один мальчик, который все время лез в драку. Не всерьез, не с кулаками, а так, толкался. Локтями, плечами или боком, как хоккеист. Подойдет и толкнет боком, довольно сильно.
– Ты что? – говорю. – Чего надо?
А он ржет:
– Хоккей, силовой прием, все по правилам! – и убегает.
Я умел драться. Не пихался, как обычно ребята делают, а сразу бил в зубы. Но во дворе. А в школе было неудобно – все-таки товарищ.
Вот еду я в троллейбусе и жалобно думаю: «Опять этот дурак толкаться будет, ну что за невезение, честное слово…»
