скачать книгу бесплатно
психопатология обыденной жизни
Рациональное зерно
Лето. Отпуск. Дача. Соседка. Прогулка с детьми. Я со своим, она со своим.
Соседка, высокообразованная и даже интеллектуально утонченная молодая женщина, рассказывает, как ее только что обругала свекровь. Говорит: «Но меня, поверь, эта наглая дура совершенно не интересует! Она хамит, а мне наплевать! Она говорит глупости – а я ведь на нее просто не обращаю внимания! Она идиотка – но я ее не замечаю! Она сволочь, стерва, сука, но – вот ребенком клянусь – она меня ни капельки не волнует! Не задевает!! Она для меня не существует!!!»
Дорога до речки – полчаса, на речке с детьми – час с небольшим, дорога обратно – минут сорок, потому что в горку. Итого два с половиной часа моя соседка безостановочно, без передышки, к тому же пылко, страстно и довольно громко доказывает мне, что она свою свекровь ну просто в упор не видит. Игнорирует.
И эти люди запрещают нам ковырять в носу.
То есть говорят, что они сознательно управляют своими поступками.
Трезво, взвешенно и рационально.
Обдумал – принял решение – сделал.
Среагировал. Или проигнорировал.
транскрипция
Гитара мадонны
Городок был маленький, но лучше деревни, потому что в нем была тарная фабрика, школа, продмаг, универмаг и целых три столовых – трест питания «Ромашка».
Антонина Чугаева по прозванию Тося Чугун там работала уборщицей и судомойкой, ей было семьдесят два, но ее не увольняли, потому что крепче ее не было бабы в городке. А ее муж Саша был на пенсии, он был раньше техник на тарной фабрике. А совсем раньше они были покорители целины и вот потом вернулись. Но не в родную деревню, а сюда.
Тося Чугун приходила домой поздно; Саша встречал ее ужином. Она молча съедала макароны с мясом, выпивала полстакана портвейна и шла посидеть на крыльце, взяв с собой гитару; это ей на целине подарили. Тося перебирала струны и тихо бурчала:
Ехали на тройке, хрен догонишь,
А вдали мелькало, хрен поймешь…
Мимо пробегала повариха Мадина Мадоева, которую дразнили Мадонной за большую грудь и белую прическу.
– Чугунка, поиграй, а я спою! – кричала Мадонна Тосе.
– Беги давай, блядь нерусская! – кричала Тося Чугун.
Мадонна убегала, хохоча. Тося сидела в обнимку с гитарой до темноты.
– Тося, – в один такой вечер вдруг позвал ее Саша из дома. – Помнишь, у нас сыночек был? В Иртыше утонул…
– Чего это ты вдруг вспомнил? – спросила Тося, входя в комнату. Саша лежал одетый на кровати.
– Как его звали-то? – просипел Саша.
– А тебе зачем? – обозлилась Тося.
– Я помираю, – сказал Саша и помер.
Тося побежала к соседям звонить в скорую помощь.
Потом вернулась. Саша лежал на кровати. Она вышла во двор.
– Чугунка! – крикнула ей Мадонна. – Чего не играешь?
Тося схватила с земли камень и кинула в нее. Попала по ноге.
После похорон были поминки: пришли из «Ромашки» и два старика с тарной фабрики, все в костюмах, пили за вечную память.
Вечером все ушли, и стало скучно. Теснило в груди. Тося выпила еще, прихватила гитару и пошла на крыльцо. Темнело. Какая-то фигура болталась во дворе.
– Эй! – крикнула Тося. – Поди сюда или мотай отсюда!
Фигура приблизилась. Это была Мадонна в темном платьице. Тося вспомнила, что она ее одну не пригласила на поминки, хотя они работали вместе.
– Извини, забыла, – сказала Тося. – Забегалась. Горе такое, потеряла друга жизни. Заходи, налью. В дом иди, бери бутылку, тащи сюда.
А сама перебрала струны и громко запела:
Ехали на тройке, хрен догонишь,
А вдали мелькало, хрен поймешь…
– Какая у вас гитара красивая, – сказала Мадонна.
– Возьми себе, – сказала Тося Чугун. – У нас сыночек был. Восемь лет было. Утонул в Иртыше.
– А как его звали? – спросила Мадонна.
– Отвяжись! – закричала Тося Чугун и вдруг повалилась с табурета.
Но никто ни разу не спросил, откуда у Мадонны такая хорошая гитара. Хотя она играет на ней и поет разные песенки. «Браво, Мадонна!» – кричат ребята. А она трынькает ногтями по струнам и раскланивается.
сцены из жизни богемы
Третий роман
Алена сидела за столом и читала роман писателя Абрикосова. В рукописи. Абрикосов по работе был переводчик с немецкого, но на самом деле он, конечно, был настоящий писатель.
Они познакомились в редакции, куда Алена принесла свои стихи. Редактор ее остроумно обхамил: в ваших стихах есть отдельные удачные слоги. Абрикосов как раз сидел там и пил чай, но смеяться не стал, а проводил до метро, потом позвал к себе пить чай, и она у него незаметно осталась жить. Он зарабатывал мало, а она – вообще ничего. По вечерам он ей рассказывал про литературу, он был страшно образованный, вся квартира – сплошные книги.
Это был второй роман, Абрикосов ей говорил. Первый он уничтожил.
Читать было интересно, но трудно. За каждым непонятным словом Алена лезла в энциклопедию. Потом вынимала спичку из коробка и клала на краешек стола. Через два часа получилось двадцать восемь спичек, и они кончились. Алена пошла на кухню за вторым коробком.
Тут щелкнул ключ в замке, и вошла тетка лет сорока, красивая и модная. Запахло незнакомыми духами. Она вперлась прямо в кухню. Поставила на стол пакеты.
– Вам кого? – спросила Алена.
– Добрый ангел прилетел, – сказала тетка. – Давай, деточка, разложи продукты. И прибери в доме, под ногами хрустит, срам какой. И запомни: он засранец, но добрый. Вот я ногу сломала, он мне по восемь часов массаж делал.
Это была скрипачка Ася Гринецкая. Когда-то она была девочка из Гнесинки; они прожили десять лет, но она уж очень сильно рвалась вперед и вверх.
– Все выше, и выше, и выше! – иронически напел Абрикосов.
– А чего плохого? – сказала Алена. – Она же свой успех развивала, так?
– Так, так, – он поморщился. – Но я тут при чем?
Алена хотела спросить «а зачем ты у нее жратву берешь», но удержалась. И спросила:
– А когда я стану знаменитая, ты меня тоже бросишь?
– Никогда, – сказал он.
Непонятно, что он имел в виду: что он ее никогда не бросит или что она никогда не станет такая знаменитая, как Ася Гринецкая.
Она дочитала роман, и ей не понравилось.
Даже странно. Она просто обожала Абрикосова. Преклонялась перед его умом и душой. Но ум – одно, душа – другое, а талант – и вовсе третье, подумала Алена и удивилась, что думает такими словами; это ее Абрикосов научил разбираться в жизни и литературе. Кто она без него? Темная девочка из пединститута с дикими стихами и океанскими амбициями. Но роман все равно был плохой.
Она собиралась ему это прямо сказать, но все не случалось: то его не было дома, то она уходила на вечер молодых поэтов. С одного такого вечера она уехала в Питер, там была большая тусовка с художниками и режиссерами. Позвонила уже оттуда и сказала, что вернется не знает когда. Хотя это, конечно, нечестно. Но что поделаешь.
Через месяц Абрикосов сидел в кабинете у старого приятеля, который вдруг заделался кинопродюсером. Приятель объяснял, почему сценарий не годится.
– Ты только цени откровенность, – говорил он через каждое слово.
– Спасибо, уже оценил, – сказал Абрикосов и вышел.
Там был садик, в садике лавочка, а на лавочке сидела девочка.
Очевидно, актриса, которую не взяли на роль.
базар житейской суеты
По-настоящему
Жил-был художник один. Потом он умер в глубокой старости.
На самом деле жил он, конечно, не один. Он был женат, причем не раз. Еще у него было несколько любовниц. Были также дети – от законных жен и от любовниц тоже.
Когда художник умер, все вдруг начали выяснять, кого же он любил по-настоящему. Кто был его музой и вдохновительницей, прибежищем усталой души и вообще главной женщиной его жизни.
Выясняли это разные пожилые дамы. И дети – особенно дочери – давно скончавшихся пожилых дам. Поскольку художник, как было сказано, умер в весьма преклонном возрасте.
Ситуация усложнялась тем, что этот художник не изображал женщин. Мужчин, правда, он тоже не жаловал. Равно как детей, стариков и прочих ни в чем не повинных мирных жителей. Так что нельзя было ткнуть пальцем в женский образ на картине и воскликнуть: вот она! Потому что на его картинах были разные кубики и цилиндрики, разводы и полосы.
Но тем легче было доказывать, что она – это мадам такая-то. Правда, опровергать это было тоже нетрудно. Этим и занимались претендентки и наследницы претенденток.
Кстати сказать, о наследстве речь не шла, потому что все свои картины, деньги и знаменитую виллу престарелый художник еще при жизни завещал музею своего имени. Точнее сказать, музею себя. Он и жил-то в последние годы в своем доме, как в музее, выходя к посетителям в качестве экспоната.
Теперь туда стали ездить разные пожилые дамы, и каждая намекала визитерам, что она и есть главная муза и основная вдохновительница. Иногда случались неприятные стычки. Что касается последней законной жены, то ее никто в грош не ставил. Потому что художник женился на ней в семьдесят девять, а ей тогда было девятнадцать. Правда, они прожили вместе четырнадцать лет, то есть гораздо дольше, чем некоторые спутницы его юности, – но все равно.
Хотя она была серьезная женщина и издавала дневники своего покойного мужа.
В одном из них был такой пассаж:
Вчера мне вдруг приснилась она. Мы обнялись и легли на ковер. Я ощущал не страсть, но какую-то странную, дотоле не испытанную нежность, у меня дрожало сердце и наворачивались слезы, когда я прикасался к ее плечам и целовал ее глаза и губы. Я был счастлив.
И потом сразу – про светотень у Моранди.
Каждая из претенденток доказывала, что она – это она и есть. Или ее мама, коли в дело вступали дочери покойного. Но доказать ничего было нельзя, потому что запись была очень поздняя. Почти предсмертная.
Все хотели раскрыть тайну.
Тайну знала его последняя жена.
Художник на самом деле был однолюб. Он любил только свою работу. Впрочем, женщин он тоже любил, но как тот грузин из анекдота: целовать любил, а так – нет.
Так он любил свою картину, которую писал сейчас. Когда заканчивал – разлюблял и полюблял следующую.
– Тупой был человек и бессердечный, – говорила она. – А это просто фантазии.
Но ей не верили.
по закону
Интеллектуальная собственность
Жил-был художник другой.
У него была жена и любовница.
Вернее, так. Любовница была его фактической женой. Гражданской, как принято говорить. Он жил с ней много лет, до самой смерти. Сначала так, а потом – под одной крышей. Но с прежней супругой он по каким-то загадочным причинам не разводился.
Он часто путешествовал – то по Европе, то на этюды. И писал своей жене письма. Своей фактической жене, я имею в виду.
Конечно, в этих письмах были разные милые нежные слова. Как он ее любит, как скучает без нее, что он ей купил и везет. Но кроме того, он писал о своих творческих исканиях, о работах друзей, о судьбах искусства, о городах, в которых был, описывал разные памятники архитектуры и картины старых мастеров. Выставки, встречи с зарубежными собратьями по живописному цеху. А когда он уезжал на этюды, то писал о родной природе, о русской деревне, о простых людях, с которыми общался.
В общем, эти письма представляли собою, уж простите за канцелярский слог, немалый культурный интерес. Тем более что писал их известный художник.
Поэтому, когда он скончался в почтенной старости, его фактическая жена – адресат этих писем – через некоторое время решила их издать.
Отдельной книгой с иллюстрациями.
Все уже было готово.
Но об этом прослышала его законная жена.
