Цвета

– А как же школа? – грустно спросила мама.

– Привыкнут, – сказал бородолог, – ну подразнят, конечно, пару-тройку лет. И привыкнут. Ещё гордиться будут таким чудесным знакомством.

– Нет! Не хочу так, – воспротивился такой прекрасной перспективе Сеня, – я в пираты сбегу.

– Тоже неплохой вариант, – заметил доктор.

– Ну что вы такое говорите! А ещё взрослый человек. Бородолог! – Папа взял готового расплакаться Сеню за руку и вывел из кабинета.

– К колдуну! – решительно сказала мама, и они отправились на самый последний, шестой, этаж, в самый последний кабинет номер 66.

Очереди к колдуну не было. На дверях висела табличка: «Терапевт-знахарка Травница Виолетта Олеговна».

– Так это ведьма, а не колдун, – испугался папа, – и фамилия у неё страшная – Травница. Она всех травит, наверное. Уж лучше пусть у нас будет мальчик с бородой, но непотравленный.

Но было поздно. Дверь в кабинет уже раскрылась, и из неё выглянула очень милая девушка-врач, рыжая и веснушчатая. Она увидела Сеню и помахала ему, улыбнувшись, как старому знакомому.

В кабинете знахарки было ещё интереснее, чем у бородолога. Он, кабинет, был какой-то огромный, без конца и края: зеркала, шкафы, уходящие вверх к потолку, которого не было видно. А в шкафах тысячи полок, и на каждой куча всяких интереснейших штучек, как в музее: горшки какие-то с сухими букетиками, аквариумы и террариумы с разнообразными обитателями, старинные фолианты в пыльных атласных обложках и кожаных переплётах, чучелки всякие, скульптурки и поделки из гнутых прутиков…

– Нравится? – по-доброму спросила Виолетта Олеговна.

– Ага, – сказал Сеня, поглаживая бороду. – Прикольно тут у вас.

– А дразниться нравится? – спросила Виолетта Олеговна уже совсем не по-доброму.

Сеня молчал. Насупился и молчал в свою бороду, потупив взгляд в пол. Там на полу, кстати, тоже интересные рисунки имелись. Мама и папа смотрели то на бородатого сына, то на травницу, совершенно ничего не понимая.

– Так он же и не дразнится совсем, – сказал опешивший папа.

– У нас с Сеней свои секреты, – сказала Виолетта Олеговна, достала из кармана халата маленькую, но очень зло шипящую изумрудно-зелёную змейку и поднесла её прямо к рыжей Сениной бороде.

– А-а-а! – закричал Сеня.

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш, – шипела змейка, широко разевая пасть с четырьмя зубами-иглами и раздвоенной плёточкой языка.

– А-а-ах! – упала без сознания мама папе на руки.

– Волоса́, волоса́, убирайтесь в небеса! – пропела знахарка, раскачиваясь на месте, а потом страшно закричала: – Изыди, проклятая, борода рыжеватая!

И тут змейка укусила рыжую бороду. А борода как соскочит с Сениного перепуганного лица прямо на пол, как побежит юрко по нему к шкафам, словно паук тысяченогий, как помчится по шкафу вверх всё выше и выше, пока совсем от взгляда Сениного не скроется. Эх, жалко, никто на телефон бегство бороды не снял, – Сеня бы точно пару миллионов лайков за такой ролик получил. А так вообще прикольно вышло, что только он бегство рыжей бороды и видел. Мама в обмороке была, а папа её по щекам нежно хлопал, в себя приводил. А потом Виолетта Олеговна их всех троих в себя приводила чаем с крепким отваром ромашки.

– Борода-борода, что ещё за ерунда? Не было никакой бороды. Это у вас семейная галлюцинация была из-за несвежих шампиньонов. Морок бородатый. А я вам его мигом сняла, – долго внушала Смирновым рыжая травница, но при этом Сене всё время весело подмигивала.

А на следующий день Сеня сел на первом уроке за парту с новой рыжей девочкой, которую только позавчера в их класс перевели.

– Света, прости меня, пожалуйста. Я больше никогда не буду дразниться.

– Я знаю, – сказала Света и улыбнулась. – Рыжих дразнить чревато. Классная была борода?

– Классная! Барбаросса шиммия. Я даже чуть пиратом не стал, – сказал Сеня. Но тут прозвенел звонок, и начался обычный урок в обычной школе.

Валя Филиппенко

Как мой деда спас море с помощью велосипеда

Это я. Мне семь лет, я катаюсь на трёхколёсном зелёном велосипеде по двору и дразню собак за забором, показывая им язык и стуча палкой по прутьям. У меня нет переднего верхнего зуба: вчера он застрял в ещё совсем зелёном яблоке, чуть хрустнул и выпал на мою ладонь. Я вам улыбнулась! И теперь скажу: меня зовут Ксюша.

Я не знаю, кого я больше люблю: деду или море. Деда очень сильный, смешной, и с его плеч мне видно столько всего вокруг. Особенно море! Синее, зелёное, чёрное, белое, которое всё время шумит, шуршит, болтает, как и я, и в него не больно падать. Хорошо, что деда живёт на море и мне не нужно выбирать, к кому ехать в гости.

Когда на улице сыро, деда носит вязаную жилетку. А на улице сыро почти всегда, поэтому и жилетка почти всегда – на деде. За крупные нитки, толщиной с мои пальцы, зацепился значок. Это маленький велосипед, и деда с ним никогда не расстаётся. Значок много значит для деды.

Вчера, когда мы жарили макароны с сыром на сковородке, положив сверху каждой тарелки по большой лопате салатного листа (потому что мама просила нас есть больше овощей и зелени), деда рассказал мне историю значка. Я старалась запомнить каждое слово! Поэтому скорее слушайте.

Когда-то деда был совсем маленьким. Почти как я, только он был мальчиком. Уже тогда он жил у моря! И летом, и зимой, и в субботу, и когда деда шёл в школу, волны щекотали и кусали берег, прятавшийся под водорослями, и дедушке тоже было немного щекотно и весело. Днём деда купался в море, или сидел на пляже и разглядывал волны и барашков, или уговаривал соседа-рыбака взять его с собой в лодку, полную салатных от тины и времени сетей. Делать у моря всё проще – и читать учебник, и учить таблицу умножения, и драться.

Это было днём, а по ночам, перед сном, деда слышал, как море шумит и плещется. Ведь его дом стоял на самом берегу. Маленький деда затихал на подушке, всматриваясь в зелёную, тёмную от ночи штору, пытался разобрать слова, которые произносили волны, и очень быстро засыпал.

И вот однажды – летом, среди ночи – он проснулся, потому что море стихло. Море больше не шумело, не шуршало и не билось о берег. Деду разбудила тишина.

Сперва он выглянул в окно, чтобы посмотреть, что случилось. Потом выбежал на улицу. Море исчезло! Зелёное летнее небо висело одеялом. Оно увидело деду, его испуганный взгляд, большие круглые глаза, но только развело руками, пожало плечами и повернулось на другой бок спать дальше. Мол, ничего не видело, ничего не знаю. Я – небо, я сплю. Пляж тоже молчал, ветер застенчиво покачивал листьями на платанах и развалившимися щупальцами салатных водорослей. Словно глубокая тарелка, берег стоял без моря. И ещё зачем-то молча светила луна.

Вот вы бы что сделали, оказавшись ночью на берегу пропавшей речки или озера? Я бы заплакала. А мой деда даже носом не шмыгнул. Он подбежал к лежакам, вышкам спасателей и замкам из камней, оставшимся на пляже с вечера, потрогал высохшие камни в ярком мху, почти светящемся в темноте, понюхал песок, поискал следы, приложил ухо к земле и решил найти море, пока весь город не проснулся и не расстроился. Вот таким смелым был мой маленький деда!

Но куда море могло деться? Кто мог видеть, как оно пропало? Сторожа на пляже не было, спасатели вечером закрывали ставни избушки на пляже и уходили домой. Деревья за домиками на берегу сонно покачали кронами – они ничего не видели. Но в домике в начале дединой улицы, в самом маленьком и с живой изгородью вместо забора, жил музыкант. У музыканта была бессонница, и он часто не спал по ночам. Деда подумал, что он наверняка что-то видел или слышал.

В окошке музыканта горел свет и звучала тихая музыка. Кажется, это была репетиция новой мелодии для концерта – она, словно шелест ветра между веточек зелёной, только выпустившей листья ивы, щекотала бока окну и раскачивала романтичные шторы. Деда заглянул в дом и попросил музыканта его впустить. Тот, конечно, удивился, отложил скрипку в сторону и открыл деде дверь. Музыкант спросил, хочет ли он чаю или конфет, а потом спросил, почему деда не спит в своей кровати в такой час. На часах была ночь.

Музыкант был растерян, очень мил и совсем не знал, как разговаривать с детьми. Но деда ему помог: он ткнул пальцем в окно, в место, где ещё недавно плескалось море, а теперь остались только мокрые салатные водоросли.

– Я проснулся от тишины, – сказал деда.

– Так-так, – заволновался и закружил по комнате музыкант. – Я тоже почувствовал что-то неладное.

Деда начал кружить по комнате за музыкантом.

Небо за окном бледнело, перекатываясь на другой бок. Музыкант поправил ему зелёное одеяло, высунув руку в окно, и звонко стукнул себя по лбу:

– Да я! Да я же… я же слышал, как море выпили!

Деда врезался в спину музыканта и от удивления даже рот открыл.

– Выпили море?

– Да-да! Выпили. Я ещё подумал, что это вредно для здоровья – столько солёной воды, рыбы, кораблей и никакой зелени, но… снова увлёкся… своей мелодией.

Вот это да! Деда сразу всё понял. Море выпил великан Стёпа.

Я сейчас всё объясню. У меня такого в городе нет, но у деды на море жил великан – и не один, а целая великанья семья. Маму-великана звали Оля, папу-великана – Коля, старшую сестру – Света, а самого младшего великана – Стёпа. Стёпе было восемь лет, как и деде. На школьную линейку он пришёл с кустом жасмина вместо букета, но его всё равно оставили учиться в первом классе на второй год.

«Он был такой большой, что и в десятый класс не поместился бы, но совсем не умел читать и писать, – объяснил мне деда. – Поэтому наш Стёпа рисовал буквы в прописях, сидя в школьном дворе и положив огромную рыжую голову на подоконник. Ему было плохо слышно учительницу, и он громко сопел от скуки. Ещё иногда, когда в школьном дворе не было физкультуры, он рисовал огромным мелом классики или разметку для футбольного поля. За это его очень любили все мальчишки».

Для него в салатный даже покрасили стену школы – чтобы он мог писать под диктовку предложения и делить в столбик. Но часто на ней появлялись рожицы и просто имя великана – Стёпа.

А ещё в носу Стёпы жили зелёные, жёлтые и янтарные сопли – они клокотали и гудели, почти как море зимой или пароходы, когда приближались к берегу. И когда Стёпа простывал, его просили отодвигаться от окна. Ведь если бы он даже чуть-чуть чихнул, весь класс сдуло бы ветром, а парты и доски заляпало бы салатной слизью. И это было бы ужасно.

Мой деда знал, где искать великана, чтобы вернуть море на место. Нужно было проехать весь пляж до Тонкого мыса, забраться на одну из острых скал в большую пещеру – там Стёпа прятался от родителей, если его наказывали за двойки и он решал сбежать из дома. На потолке и стенах скалы, которая была гораздо больше школьной салатной стены и скрыта от лишних глаз, были нарисованы портреты девочек из класса, Марьи Александровны – учительницы, и сестры Стёпы – Светки. Ещё там были нарисованы новогодние ёлки, огромные, как гора, качели и русалки. Русалки Стёпе особенно не удавались: они все были похожи на буфетчицу или медсестру из поликлиники – и спасались только зелёными волосами. Стёпа ими очень гордился: таких русалок никто больше не рисовал – у него они были огромные, размером с моего деду сейчас!

Музыкант выслушал деду и заулыбался. А деда уже придумал план: он быстро возвращается домой, берёт свой велосипед и едет к Тонкому мысу, пока музыкант играет на пляже как можно громче свою музыку. Нужны будут убаюкивающие ноктюрны, вальсы, опусы и колыбельные, чтобы больше никто не проснулся и не испугался, что море пропало. Деда решительно шагнул к двери, но музыканту его план не понравился: всё же деда был ещё маленьким мальчиком, пусть и очень смелым, а он был музыкантом, хоть и не умел плавать, велосипеда не держал и боялся высоты.

Но, выслушав историю про прыжки с трамплина на школьных соревнованиях, Стёпкины потные ладошки, школьную столовую и огромный, зелёный от времени великаний носок, в который Стёпка как-то засунул школьного сторожа, музыкант взял скрипку и всё же послушно пошёл к морю. Вернее, к тому месту, где раньше было море.