скачать книгу бесплатно
– Ну, знаешь, Пантелеймон Федорович! Чтобы твоей ноги в моем доме не было! Мерзавец! Христопродавец! Бунтовщик! Фармазон проклятый!
* * *
– Барин у нас остолбенелый.
– Как тебя понимать изволишь, Габриэль? Так тебя барин зовет?
– Гаврила нас прозывают, а барин нонче никого не зовет, токма зенками вращает. Остолбенелый он нонеча.
– В столбняк, стало быть, впал? Это что – ипохондрия какая или попросту перепил?
– Давеча барин, осерчавши, тулупчик на себе порвал. Плечиками дернул и порвал на спине, да локтем в стену попал и остолбенел, как статуэт йерманский.
– Почему же германский, голубчик?
– Потому как в сугубом гневе были. Глаза выпучил, только зенками зыркают во все стороны, а сами не двигаются. Лекаря вызывали, Хвогеля…
– Известный мошенник, а лекарь отменный.
– Лекарь простучал нашего барина молоточком своим. Чистое дерево, глаголет, эбен! Али слоновая кость. Галатей из вашего барина получился. Наука тут бессильна. Мы его и в горячей воде и холодной отмачивали. Ничего не помогло…
– Водкой надо было отпаивать.
– Извели сорок ведер. Не помогает. Лекарь сказал…
– Ничего-то ваш лекарь-калекарь не понимает. Коньяком нужно было французским поить.
– Он предлагал, да барыня сказала – накладно.
– Девку надо было раздеть перед ним поядреней. Враз ожил бы!
– Хвогель сказывал, будто душа его в гастралии пребывает – до страшного суда. Барыня велела его в доспехи обрядить, да в передней выставить вместо украшения, чтоб без пользы места в дому не занимал, а сама не знает, замуж ей выходить, али нет. В синодах дело разбиралось, обещали к весне ответ прислать, а уж осень. Приезжал епископ из Пительбурга, велел сорок молебнов за здравие души отслужить, а за ним другой – из Москвы. Энтот велел за упокой служить. Спорили они, спорили, да так и не сговорились.
* * *
– Эй, с-кандальнички, барышня велит узнать, за что страдаете?
– За правду, ваше благородие.
– Знаем мы вас: за правду! Канальи! Вот ты, к примеру, расскажи.
– Истинно страдаю за неправду, на меня возведенную.
– Поведай, голубчик, не стыдись. На водку получишь.
– Иду я как-то ночью с сенокоса через лес, а по дороге на меня огненноглазый несется дракон во всю прыть. И на ем кто-то сидит, кнутищем погоняет и орет страшным голосом: «Поберегись, застрелю!» Ну, я, как полагается, вилы на дракона выставил и купчишку насадил по ошибке, а он в меня из леворверчика успел-таки пальнуть.
– Интересная… кхе-кхе-кхе… история. Гранд истуар, говорю я, ма фий. Стихотвореньице по сему поводу можно сочинить. Купец на фаэтоне… в лунном свете… с шестизарядным револьвером… э… мчащийся сквозь лес. Что же дальше было? А, преступничек?
– Ну, тут мои товарищи набежали на подмогу, серебро по карманам рассовали, купчишку – в канаву, а сами – в трактир. Там-то я у себя дырки в животе и обнаружил. По ним и определили.
– Вот, Мари, истинно русский человек. Молодец! Богатырь! Но… грабить более не смей! Нехорошо-с! На вот тебе рубль на пропой.
– Премного благодарен, ваше благородие.
– Ну а ты, плешивенький, за какую неправду страдаешь?
– За изобретенье, открытье великое.
– Семинарист, стало быть? Бомбу что ли изобрел, али что похуже?
– Пожалуй, что, бомбу. Теорию новую создал, за что и страдаю.
– Теорию, говоришь? Это интересно. Что за теория?
– Исследование о том, как у нашей отчизны названье украли. Пока Киевская Русь истекала кровью под татарскими саблями, в дремучих лесах на окраине башкиры, мордовцы, московиты да хазары выстроили городище. Назвали себя русскими, нашу столицу в свою Москву перенесли, а нас, истинных россиян, окраинцами обозвали.
– И сколько тебе присудили годков за твое изобретенье?
– Десять, ваше благородие.
– Так я, пожалуй, пропишу в сенат, чтобы тебе, супостату, пожизненную каторгу дали.
– Премного благодарен, ваше благородие, за доброту неизреченную.
– Ка-кой мер-за-вец! Это чтобы я в захолустье сидел под Москвою и из Киева сверху указы получал? Не бывать сему вовек! Эй, конвойный, с изобретателем построже! Я тебе покажу окраину!
* * *
– Как-то появляется у нас на улице – человек размером с медведя со свечою толстенной, как бревно на плече. Остановился, отер пот, осмотрелся вокруг, попыхтел, свечку вновь на плечо взвалил и ушел. Более его никто не видывал.
– Так в чем тут соль, в сём анекдоте?
– Ну, во-первых, сие не анекдот, а быль, а, во-вторых, никакой соли нет.
– Во всякой истории должен быть нравственный урок, а где у вас тут урок?
– Как же, как же! Человек благочестивый: свечку вона какую нес?
– Куда нес, зачем нес? Может, в лес?
– Может, и в лес, откуда мне знать».
– Стало быть, – разбойник, а вы его защищаете.
– Как прикажете понимать вас, милостивый государь? Эдак вы и меня в разбойники запишите.
– И запишу! Зубы мне заговариваете, а сами свечку за упокой души моей ставите. Разбойника наняли, чтобы он меня встретил в лесу и жизни лишил. Я за такое коварство всех своих гончих по вашим полям пущу.
– Да вы, Петр Кузьмич, сами разбойник после сего сказанного будете.
– Я покуда еще только буду, а вы уже тот самый разбойник и есть.
– А вы, Петр Кузьмич, вы… вы «мерихлюндер!
– Тьфу на вас, Кузьма Петрович, за такие слова на меня. Ноги моей в вашем доме не будет? Прощайте навеки?
– Ладно, до завтра.
* * *
– Федор Федорович, говорят, вы по имению на кабане разъезжаете.
– А хоть и на козле, кому какое дело!
– Ну, в этом большой беды нету. Да только за што урядника в плуг впрягли и поле вспахали на нем?
– Для доказательства тезису, что он, подлец, здоровее кобылы.
– Еще говорят, будто вы кобылу на воздушном шаре поднимали, и над домом губернатора она у вас мочилась и лошадиные яблоки роняла.
– Не учил я её мочиться, а только пивом напоил. А то, что балкон обгадила, так то со страху. Нешто можно в кобылу из ружей палить?
– Его превосходительство утверждает, будто вы то рассчитали, что в него начнут палить, да и выдрессировали на подобное безобразие.
– А ты поди докажи – хоть и в суде. Он в мое имущество стрелял.
– Над своей землей стрелял, а ваша кобыла на нее гадила.
– Земля-то, может, и его, да воздух – Божий!
* * *
– Ну, здравствуй, мачеха Россия! Что же я горожу? Матушка, конечно же… Оговорился. Эдак гадиной недолго обозвать, ежели вспомнить о чем-нибудь уже и вовсе неприятном. Эй, как там тебя, позабыл…
– Безымянный я, ваше превосходительство. Служу по вашему ведомству: записываю первые слова приезжающих и последние отъезжающих. Все вздохи и ахи, а также гримасы.
– Без имени, стало быть? А фамилия у тебя есть?
– Фамилия моя и есть Безымянный.
– Подходящая для фискала фамилия. Что-то я тебе такое поручал?
– Наблюдать за вашим братцем опальным.
– Да, было такое. Приказал наблюдать. Потом за границу уехал и все позабыл. Спасибо, голубчик, напомнил. Ну, как там мой брат?
– В благодушии пребывает-с. Частенько гостит в вашем доме. Уходит за полночь, бывало.
– Далеко за полночь?
– Да, уж скорее под утро. Через боковую дверь в соседний проулок, а там его коляска дожидается.
– Долго ждет?
– Ежели за полночь приезжает, то часа три, а ежели пораньше, то и подольше…
– На что же это ты намекаешь, супостат ты эдакий!?
– Я, ваше превосходительство, не намекаю, а докладываю. По форме-с.
– Ну и чем, по-твоему, мой братец в моем доме занимается?
– Музицирует, стихи читает запретные…
– Откуда узнал про стихи, что запретные?
– По губам узнается сие.
– Да ты, я смотрю, феномен в своем роде! Что еще?
– Ручки дамам нацеловывает…
– Да как ты посмел в мои окна заглядывать… а, Безымянный?
– Ваше превосходительство, без заглядывания в нашем деле нельзя. Никак нельзя!
– Ну и откуда заглядывал, с дерева что ли? Из окон напротив, пожалуй, ничего не увидишь.
– Как есть, не увидишь, а ежели подзорную трубу употребить, то все как на ладони можно разглядеть.
– Экий ты, братец, старательный!
– Рад стараться, ваше превосходи…
– Ну и…
– Ваш братец помузицирует с вашей супругой, бывало и… стихи начинает читать нараспев.
– Запрещенные, слыхали уже. Дальше что?
– Ну, а дальше ваш братец шасть к вашей горничной в спальню. Спрячется там, а ваша супруга разыскивает его с завязанными глазами…
– А…
– Гости хохочут, танцуют, шампанское пьют.
– Тьфу на тебя, болван! Было, отвечай, как на духу, прелюбодеяние или нет?
