скачать книгу бесплатно
Заискивающе улыбаясь, Нина положила мне на колени торбу из ярко-рыжего меха.
– Носи и гордись, – заявила она. – Моднючая штука! Лиса! Натуральная! Редкая! Окрас мраморный.
– Почему он так называется? – я решила из вежливости поддержать беседу. И потом, на Нину невозможно злиться. Неужели вы станете рассказывать крокодилу о здоровом питании? Начнете читать ему лекцию о вреде сырого мяса, об аморальности пожирания живых существ? Даже если вы проделаете все это, толку не будет. Уж такова его, крокодилья, сущность, он рожден аллигатором, а не бабочкой, поэтому вкушать цветочную пыльцу не станет, хищника не перевоспитать. И Нину не переделать, с ней можно либо общаться, либо нет.
– Мраморная, потому что волос в шкурке окрашен в три цвета, – объяснила Нина. – Признак суперского качества. Застежка шикарная и… А зачем тебе такая сумка? Лучше возьми кошелек.
Она быстро произвела рокировку.
– Похоже, портмоне дороже ридикюля, – еле сдерживая смех, заявила я, – его сшили из шкуры единорога-альбиноса.
– Шутишь? – напряглась Нина.
Я быстро спрятала поделку в бардачок и принялась дразнить Нину:
– Я отлично разбираюсь в галантерейных изделиях, мой бывший муж торговал ими. Единорог, да еще белый, невероятно ценный экземпляр. Спасибо, Ниночка, очень мило с твоей стороны отдать мне лучшую добычу дня.
Нина заморгала, наклонилась было к бардачку, но зависла с протянутой рукой и вдруг сказала:
– Фиг с ним, пусть тебя радует. У меня всяких кошельков – армия. Носи на здоровье! А то несправедливо получится – мне все, а тебе хрен под нос. Не по-дружески.
Я почувствовала раскаяние. Не следовало столь вдохновенно врать! Ниночка оказалась способной на широкий жест. Завтра найду способ объяснить ей, что единороги – сказочные животные, живьем их никто не видел. Хотя, может, милые создания все-таки жили на планете в библейские времена, а наши предки попросту истребили их?
Глава 7
Когда Эмма взяла коробочку, я спросила:
– Она?
Поспелова, ничего не сказав, откинула крышку, схватила медальон и сняла очки.
– Жаклин… – прошептала она, – сейчас… вот тут… должен быть запорчик… Вау, опять!
– Что случилось? – воскликнула я.
– У меня гелевые ногти, – пояснила Эмма, – и я вечно их ломаю. Да ладно, позову Лику, она это исправит.
Я уставилась на указательный палец хозяйки дома – вместо длинной, покрытой оранжевым лаком ногтевой пластинки я увидела нечто короткое, серое, безобразное. Очевидно, огонь, который изуродовал Эмму, затронул кончики пальцев, а сама кисть смотрелась безупречно.
– Видишь? – повторила Эмма.
– Не велика беда, – пожала я плечами.
– Я про медальон, – зашептала Поспелова. – Смотри, он открылся, здесь фото. Соня! Дядя Костя… платье… Вот, вспомнила! Оно красное, с бисером. Такое только у нее было, то есть… О нет! Нет!
Эмма схватилась за голову и рухнула на диван, медальон выпал из ее рук на ковер. Я подняла его, внимательно посмотрела на небольшой снимок – с него улыбалась девушка – и кинулась к Эмме.
– Ты вспомнила?
– Да, – простонала она и уронила очки.
– Не может быть! Так сразу?
Эмма перестала раскачиваться из стороны в сторону.
– Да, – решительно произнесла она. – Ужасно! Помоги мне…
– Все, что хочешь! – опрометчиво пообещала я.
Эмма надела очки, взяла телефонную книгу, набрала номер и сказала:
– Арий, можешь зайти ко мне? Срочно! С бланком для завещаний. Поторопись, пожалуйста.
– Что ты задумала? – забеспокоилась я.
Поспелова отошла к одному из больших окон и повернулась к нему лицом.
– Все понятно, – прошептала она. – Деньги! Мама оказалась права. Вернее, не мама, но… Анна Львовна. Господи, отомсти ему!
– Кому? – испугалась я.
– Иезуитский план, – шептала Эмма. – Платье… Да, в нем все дело. И лицо… Скажи, как я выгляжу?
– Просто замечательно, – дрожащим голосом соврала я, – молодая, стройная…
– Прекрати, – оборвала мой лепет Эмма. – Жуткая морда, родная мать не узнает. Да и умерли они!
– Кто? – спросила я.
– Мамы, – почему-то во множественном числе ответила Эмма. – Платье… Второго такого в Москве не было!
Мне оставалось лишь беспомощно наблюдать за страданиями Эммы. Раздался резкий звонок, потом другой. Поспелова поежилась и пошла в прихожую. Мне стало тревожно, но тут хозяйка крикнула:
– Вилка, мы с Арием составим документ, а ты его засвидетельствуешь, ладно?
– Конечно, – подтвердила я и встала у окна.
Вилла Эммы возвышалась над морем, и сейчас перед моими глазами возникло зрелище невероятной красоты. День плавно тек к вечеру, с улицы не доносилось никаких звуков, кроме стрекота то ли цикад, то ли кузнечиков. Полный покой наполнял Флоридос – нирвану, рай для богатых и счастливых. Но у меня почему-то сжимался желудок, а в горле застрял комок. Внезапно послышался далекий грохот, я вздрогнула. Вероятно, там, за горами, бушевала гроза. Значит, вот по какой причине я не могу найти себе места…
– Вилка, – позвала Эмма, – иди сюда.
С трудом передвигая ноги, я дошлепала до кабинета, поздоровалась с лысым толстяком в белом костюме, подписала несколько экземпляров разноцветных листочков и села на диван.
– Тебе плохо? – озабоченно поинтересовалась Эмма.
– Голова кружится, – вяло призналась я.
– Сегодня рекордно низкое давление, – бесцеремонно влез в чужую беседу нотариус. И добавил: – Сейчас скажу глупость.
– Не стесняйся, – ухмыльнулась Эмма, – никто этому не удивится.
– Живя в стеклянном доме, не бросайся камнями, – в назидательном жесте законник поднял кисть правой руки.
– Это не глупость, а предостережение, – отметила я, кладя голову на подушку.
– Верно. Глупость будет дальше. Мы живем за счет туристов, но лично я никому не советую приезжать в Грецию, – пафосно заявил Арий. – Климат убойный – жара, влажность от моря, ветер! Если с детства к этому не привыкли, то никогда не сможете адаптироваться. И вообще – где родился, там и пригодился.
– Вы тоже эмигрант из России? – спросила я.
Эмма поправила платок.
– В семидесятые годы прошлого века родители увезли Ария ребенком в Израиль. А уж потом его в Сантири зашвырнуло. Мы, россияне, как тараканы, выживем и после атомной войны. Один на солнышко выползет, а к нему десяток прилепится.
– Подобные качества присущи всем народам, – возразил Арий. Затем выставил вперед толстую ногу и стал перечислять: – Вспомним Чайна-таун в Нью-Йорке, алжирские кварталы Парижа и…
– Все, пока, – безжалостно оборвала его Эмма, – сто раз слышала твои песни. До свидания, дорогой. Видишь, моей подруге, известной писательнице, плохо!
Не успел Арий уйти, как Эмма села в кресло напротив дивана.
– Ты способна воспринимать мои слова?
– Естественно, – кивнула я. – Просто устала. Наверное, Арий прав насчет климата.
– Арий ипохондрик, зануда и балбес, – констатировала Поспелова. – Зарабатывает копейки, живет за счет жены. Хотя… Ладно, главное – я все вспомнила. Все! Жаклин меня не обманула. Гениальная женщина!
– Медальон и правда помог? Не зря ты попросила меня съездить в Пелоппонесус? – подскочила я. – Здорово!
– Ну это с какого бока посмотреть, – усмехнулась Эмма. – Понимаешь… В общем, я – Софья.
Я опять села.
– В смысле? Какая Софья?
– София Калистидас, – мрачно уточнила Эмма, – дочь Кости и Оливии. В аварии сгорела не она. То есть не я, а Эмма.
– Прости, но это невозможно, – я сделала попытку образумить Поспелову, – Антон же опознал тебя как свою жену.
Лицо Эммы исказила гримаса.
– Да уж! Интересно, как? Машина полыхала костром. Одно тело превратилось в головешку, второе, то есть мое, было изуродовано почти полностью. От лица ничего не осталось, от волос тоже, сплошная кровавая рана. То проклятое платье… Из-за него все и произошло. Говорю же, я все вспомнила!
– Может, ты попытаешься более внятно изложить события? – взмолилась я.
Эмма обхватила плечи руками.
– Анна Львовна, моя мама… или не моя… Вот черт! Ну как тут внятно рассказывать?
– Давай договоримся, ты – Эмма и сейчас повествуешь от ее имени, – предложила я.
– Ну хорошо, – кивнула Поспелова. – Анна Львовна, моя мама, внезапно умерла от инфаркта. Она была уже немолода, но на здоровье не жаловалась. Понимаешь, если человек ощущает дискомфорт, он обращается к врачам, принимает лекарства и тем самым снижает риск смерти. Но иногда болячки ведут себя почти бессимптомно, что очень опасно. Вот так и с мамой случилось… Ой, не хочу об этом!
– Но надо же разобраться, – справедливо заметила я.
Эмма поежилась.
– Мать так и не смирилась с присутствием в семье Антона. Он вел себя безупречно, но Анна Львовна до самой кончины подозревала его в расчетливости и написала подробнейшее завещание. И она специально подчеркнула: имущество должно достаться только дочери. Если я захочу передать его Антону, то… низзя!!!
– Глупо, – пожала я плечами, – можно было тебе самой продать квартиру и отдать мужу деньги.
– Антон сказал, когда «восстанавливал» для меня мое прошлое, что я так и решила сделать, – улыбнулась Эмма. – Но собралась расстаться только с дачей, ведь она была оформлена на меня. Столичные квартиры расположены в центре: четырехкомнатные хоромы в Китай-городе, чуть поменьше, стометровые, на Полянке, и однушка в Брюсовом переулке. Стоимость их представляешь?
– Мда, – выдавила я.
– Фазенда же была довольно затрапезная, на Дмитровке, – продолжала Эмма, – но тоже хороший кусок выручить можно. Дом удалось продать влет, доллары попали к Антону, он на них первую выездную лабораторию основал и успел стать лидером в бизнесе. Антон быстро пошел в гору, – прижимая руки к груди, частила Эмма, – поднялся за месяцы. Ну да в девяностых так со многими случалось, главным было, как говорится, успеть занять нишу. Но это произошло уже после автокатастрофы, он начал строить дело после аварии. Я-то очнулась ничего не помня! Антон оживлял мою память, носил фотоальбомы, рассказывал о нашей прошлой жизни, отношениях с мамой. Получается, он вложил в мою голову то, что хотел. Но я не Эмма! Я Софья! Понимаешь?
– Пока нет.
Эмма схватила с дивана плед, завернулась в него и уселась на полу, поджав под себя ноги.
– Нас было трое в машине, – заговорила она вновь. – У меня в памяти ясно высветилось: я смотрю вперед и – бах! А потом тишина. Открываю глаза: белый потолок… Поспелов не пострадал, но он вытащил из горящего автомобиля не жену, а меня.
– Зачем ему спасать чужую женщину, подругу жены? Наверное, мои слова прозвучат жестоко, но в подобных случаях обычно хватают родных, о посторонних не думают. Антон ведь любил жену?
– Он говорил, что они с Эммой обожали друг друга, – звенящим, как натянутая струна, голосом произнесла Поспелова. – Но ведь это он говорил! Вдруг все было не так?
– Антон не мог знать, что супруга потеряет память!
– А вот и нет! – прошептала Эмма, – мне потом медсестра сказала: «Вы не отчаивайтесь, из комы почти всегда с амнезией выходят, но близкие вам помогут все вспомнить. Принесут фото, покажут домашнее видео…» Поспелов понимал, что я очнусь, ну… не совсем адекватной, и…
– Все равно непонятно. Зачем ему чужая баба?
Эмма сжалась в комок.
– Я вспомнила! Как взяла в руки медальон, сразу и осознала: я – Софи! И еще…
Эмма поднялась и развела руки в стороны. Причем плед она из них не выпустила, отчего стала похожа на гигантскую летучую мышь.
– Дорога… дорога… дорога… – с трудом заговорила она, – мне больно… кто-то тащит меня на обочину… кладет на землю… холодно снизу и жарко ногам… Лицо наклоняется… Антон! Он зовет: «Соня! Соня, слышишь?» Потом… платье… да… платье…
Я вжалась в угол дивана.
– О каком платье ты все время твердишь?
Эмма опустила руки.
– Очень необычный наряд. Анна Львовна незадолго до кончины купила Эмме платье – ярко-красный атлас, на нем сплошняком пайетки, такие пластиковые круглые штучки с дырочкой…
– Знаю, что такое пайетки, продолжай!
