Девочка и пёс

Но сейчас, после того как Зитан ушел, он смотрел в окно и думал не о своих рабах. Он чувствовал груз какой-то глухой тоски в своем сердце и пытался понять что же его гнетет. Он был самым младшим среди своих братьев и как самому младшему ему досталась очень скромная доля семейного бизнеса. Три фургона и полсотни рабов это все что он мог себе позволить со своими умеренными финансами. Он не мог нанимать опытных вербовщиков и надсмотрщиков, у него не было нужных связей среди судейских и пограничников, ему не доверяли отработанные каналы транспортировки и самые хлебные города. Ему приходилось самому прокладывать свой путь в этом бизнесе, полагаясь только на себя и несколько верных ему людей, одним из которых был Зитан. Однако сейчас его мысли были все-таки не об этом. Возможно это пакостное ощущение возникло из-за того что большая часть человечества ненавидела и презирала его за то ремесло которым он занимался? Он был проклятым шинжунцем, выродком, чудовищем, с черной душой или вообще без неё. Возможно. В отличие от своих трех старших братьев он наверно занимался этим еще не настолько долго, чтобы подобные мысли окончательно перестали тревожить его. Но с другой стороны, порой он совершал такие поступки и шел на такие мерзкие сделки, что вероятно и его родные братья посчитали бы его монстром, узнай они про это. Но в отличие от них, ему ничего не предлагали на блюдечке и он должен был получать прибыль любой ценой и любыми методами, которые только мог изобрести его изощренный ум, чтобы доказать безжалостному обществу Шинжуна что он достойный сын своего прославленного родителя. И все же наверно не презрение рода людского волновало его. Он вполне легко это переносил, презирая их в ответ ничуть не меньше. Весь мир использовал рабов, которых поставляли рынки Шинжуна, и при этом относился свысока к самим торговцам людьми. Но были еще женщины. О нет, у него никогда не было проблем с ними. Учитывая его внешние данные, родовитость и все-таки какой никакой финансовый достаток, он без труда получал их внимание, легко переходящее в постельные забавы. Но не всех. Многие презирали его, за его ремесло, за то что он шинжунец, за то что он сын своего отца. Да, здесь за границами Шинжуна, многие женщины смотрели на него свысока, искренне считая его ничтожеством, они относились к нему как к какому-то недочеловеку. Причем те из них кто имел какую-то власть или сильного покровителя и знали что им нечего бояться, выражали свое презрение вполне открыто. Это просто бесило его и сводило ума. Эти высокомерные ханжи, глупые и трусливые, смели смотреть на него как на животное, порой даже отказываясь сказать ему хоть слово, когда он обращался к ним. Но может быть злило его не это? Он мог иметь женщин десятками, но все это были просто недалекие самки, с которыми и поговорить не о чем, а настоящие женщины старались держаться от него подальше, несмотря на всю его физическую привлекательность, хорошо подвешенный язык, вкус в одежде и явное наличие денег, взять хотя бы его перстни, все камни в них были настоящими. Но нет, все это вздор, говорил он себе. Нет никаких настоящих женщин, все они одинаковые, примитивные самки-собственницы, неспособные ни на что кроме как раздвигать ноги и кормить грудью потомство. Но как-то это не убеждало его до конца, особенно когда он видел спокойных, без глупого выражения показной гордости, без яркой косметики и вычурных нарядов женщин, которые в его присутствии, просто не обращали на него никакого внимания, а он без ложной скромности был уверен что обращает на себя внимание. Или, если обстоятельства все-таки вынуждали их как то общаться с ним, он ясно чувствовал что он действительно им неприятен, но из-за своего какого-то природного воспитания, если таковое бывает, они старались этого не проявлять явно и держаться с ним достаточно вежливо. Это бесило его не меньше чем демонстративное презрение напыщенных дур. Хотя, может дело было вовсе и не в женщинах, а просто немного болела голова после долгой скачки. У него такое бывало, особенно на закате.

Впрочем, в следующий миг все его вялотекущие размышления о причине тоскливого состояния духа испарились. Он увидел как во двор постоялого двора на серой породистой лошади въехала светловолосая молодая женщина.

С каждым ударом сердца всадница становилась ближе к нему и он стоял не шевелясь, не в силах отвести глаз от ее прекрасного лица. Но конечно дело было не только в ее лице, он воспринимал весь ее волнующий образ и этот образ с приятным оттенком влечения будоражил его. Стройная, длинноногая, с длинными, волнистыми, золотыми волосами, с очень прямой осанкой и гордо поднятой головой, затянутая в исключительно черные облегающие одежды, она выглядела чрезвычайно эффектно. Но в какой-то момент Далив все же пришел в себя и отступил вглубь комнаты, чтобы прекрасная незнакомка случайно не увидела как он смотрит на нее.

Суоре еще не доводилось встречаться с шинжунцами и она никогда не видела ни их раскрашенных лошадей, ни их громадных фургонов для перевозки рабов. Хотя конечно она слышала о зловещей стране, большая часть населения которой так или иначе участвовала в торговле людьми. Но ее это мало касалось, она особо этим не интересовалась, и поэтому то что она увидела, проехав ворота, не вызвало у нее каких-то особых эмоций.

Во дворе с левой стороны от въезда, вдоль забора, друг за другом стояли три длинных фургона с черно-белыми тентами. Вдоль них важно расхаживали четыре широкоплечих мужика в какой-то смехотворной, с точки зрения девушки, форме, состоявшей из толстых гольфов, плетеных сандалий, подобия шорт и каких-то старомодных лат с широченными плечевыми накладками. Наверно предполагалось, что их вид должен внушать ужас и уважение, но у Суоры они не вызвали ничего кроме презрения. Кроме того она почувствовала идущую со стороны фургонов омерзительную вонь, которая явно была связана с продуктами человеческой физиологии. Это мгновенно вызвало у нее глубокое отвращение и отвернувшись, она поспешила к центральному входу главного здания. С правой стороны двора, возле, по-видимому, конюшни она увидела стреноженных лошадей, чьи головы были раскрашены в черный и белый цвета. Животные жевали разложенные перед ними охапки сена. За этим присматривал, опершийся на вилы, худенький мальчишка лет десяти. Впрочем, в данный момент он во все глаза рассматривал прекрасную светловолосую всадницу, затянутую в облегающие черные одежды, с гордой осанкой и изящной изогнутой саблей на бедре.

Суора лишь скользнула по нему равнодушным взглядом, направляясь к центральному входу. Прежде чем она приблизилась к нему, из дверей вылетел высокий, худой, загорелый мужчина, в котором девушка без труда опознала отца восторженно глазевшего на нее мальчика. С открытым умным лицом, одетый в черные кожаные штаны без единого пятнышка и чистую белую рубаху с закатанными рукавами, он в целом произвел на молодую женщину благоприятное впечатление. На левой стороне лба у него присутствовали длинные свежие царапины, а голова была обмотана белой тканью, на которой в одном месте проступило темно-красное пятно. Видимо он недавно пережил какое-то неприятное событие, но несмотря на это, держался бодро и приветливо. Мужчина бросился вперед и услужливо схватил поводья коня.

– Я рад приветствовать вас, благородная госпожа, в моем скромном заведении, – сказал он, осторожно улыбаясь и глядя на прекрасную незнакомку снизу вверх. – Позвольте представиться. Громми Хаг, владелец постоялого двора «Одинокий пастух», и ваш покорный слуга.

Суора холодно взирала на него с высоты своего местоположения. Её надменный взгляд сейчас был скорее просто соблюдением формальных правил общения между сословиями, чем искреннее презрение потомственной аристократки к безродному трактирщику.

– А почему «Одинокий пастух»? – Равнодушно поинтересовалась она.

– О, госпожа, есть одна красивая местная легенда. Когда-то давно здесь жил молодой пастух по имени Фаравель…

Молодой женщине моментально стало скучно.

– Достаточно, – сказала она и Громми Хаг тут же умолк.

Суора легко и умело спрыгнула с коня. При этом действии возникший поток воздуха донес до чувствительного носика гордой аристократки то легкое амбре, которое она источала сейчас. Запах прокисшего пота немытого тела, вперемешку с лошадиным потом и запахом кожаной одежды, приукрашенный чудным ароматом драгоценных духов из Кен-Альдо. Задетая до глубины души этим обстоятельством, Суора тем не менее, конечно, не позволила своему смущению хоть как-то проявиться внешне.

Спокойно глядя в голубые глаза хозяина постоялого двора, она положила ладони на рукояти своих мечей и сказала:

– Я хочу получить хороший ужин и тихую, уютную комнату для сна.

– Не извольте беспокоиться, госпожа. Вы получите все самое лучшее. – Заверил прекрасную незнакомку Громми Хаг.

Но в глубине души хозяин «Одинокого пастуха» вдруг ощутил смутную тревогу. Он чувствовал, что эта высокая, красивая женщина с двумя изящно изогнутыми клинками, облаченная в идеально подогнанные под ее совершенную фигуру черные одежды из тонкой вэлуоннской кожи, нежного сукна из Кантрои и кирмианского шелка, и пахнувшая изысканнейшими духами, приготавливаемыми из неуловимых цветков Кен-Альдо, таила в себе опасность. Не то чтобы непосредственно для него или его заведения, а вообще. Он понял что ему явно хочется чтобы она поскорее уехала.

– Как долго благородная госпожа, желает гостить у нас? – Спросил Громми Хаг, всем своим лучезарным видом давая понять, что он всем сердцем желает чтоб как можно дольше.

– Я уеду рано утром, – ответила Суора.

– Как жаль это слышать, – с горечью воскликнул Громми Хаг.

– Кстати, у тебя есть хорошая, свежая лошадь?

Лицо хозяина «Одинокого пастуха» сразу поскучнело, улыбка погасла, словно задули свечу.

– Э-э…, – начал он.

– Ясно, – коротко произнесла девушка. – Тогда, будь добр, позаботься о моей.

«Будь добр» прозвучало для Громми Хага как угрожающее шипение камарты.

– Сделаем все в лучшем виде, госпожа. Выскоблим, вычистим, напоим хрустальной водой из лесных родников, накормим отборным зерном с чудесными добавками из Вэлуонна, которые придают бодрость духа и ясность ума …

– Кому?

Громми растерянно замолк, прерванный на половине своей привычной речи.

– Кому?… – Озадаченно проговорил он. – Ну, лошади.

Суора внимательно смотрела на него.

– Будет как новенькая. Домчит вас быстрее ветра, – неуверенно пробормотал он. – Тем более у вас такой добрый конь, наши крестьянские лошади не ровня ему, – быстро закончил Громми Хаг, чувствуя себя неуютно под взглядом незнакомки.

Молодая женщина раздумывала о том стоит ли пригрозить трактирщику. Несомненно он был хитрый и алчный как и большинство его собратьев по ремеслу, решила она. Но все же выглядел вполне адекватным и сообразительным, чтобы оставаться в рамках разумного и понимать реальное положение вещей и возможные последствия.

Она засунула руку во внутренний карман плаща и вынула монету.

Увидев сверкание золота, Громми Хаг онемел.

– Надеюсь у меня не будет причин для разочарования в тебе и твоем заведении, – проговорила девушка и подбросила монету в сторону хозяина постоялого двора. Тот поймал ее и крепко зажал в своем костлявом кулаке, чувствуя как грани маленького сокровища врезаются в его плоть.

Поднимаясь по ступенькам крыльца Суора вдруг пожалела о своей небывалой щедрости. Ей не было жаль монеты, но ей пришло в голову что блеск золота может толкнуть трактирщика к необдуманным поступкам и тогда наверно придется убить его. Впрочем, в этом случае жалела бы она конечно не о трактирщике, а об испорченном отдыхе.

Тем временем Громми Хаг развил бурную деятельность. Позвал своего сына, сделал большие глаза и приказал ему немедленно заняться лошадью новой постоялицы. «Как родную», закончил он, показав сначала мальчику кулак, а потом усмехнулся и показал золотую монету. После чего устремился за молодой женщиной, торопясь распахнуть перед ней дверь и рассыпаясь в уверениях, что она не найдет ни одного повода для разочарования, ни малейшего. Затем он ударился в описания достоинств местной кухни, целебных свойств местного воздуха, благонравности местных жителей и прочих прелестей местного существования.

Когда они вошли в залу, Суора бросила беглый взгляд на интерьер самого помещение, а находящихся в нем людей она не удостоила даже мимолетным вниманием. От нее естественно не укрылось, что недавно здесь произошло какое-то побоище. Развороченная стойка, поврежденные винные стеллажи, разбитые полки, заколоченные досками окна, сваленная возле дальней стены куча из кусков разломанной мебели и в конце концов замотанная голова самого трактирщика ясно говорили Суоре, что недавно здесь было мягко говоря неспокойно. Это огорчило девушку, ибо ей хотелось провести те несколько драгоценных часов, что она позволила себе выделить на отдых, в тихой и мирной обстановке.

Ее огорчение не замедлило выплеснуться раздраженным вопросом к Громми Хагу:

– Что тут случилось? Твои местные благонравные жители гуляли? Надышавшись целебного воздуха? Я, вообще, хочу побыть в покое и тишине, без созерцания пьяных дебилов, избивающих друг друга, блюющих на пол и орущих похабные песни.

– О что вы, сэви, нет. Ничего такого здесь не бывает. У меня лишь приличные люди и я забочусь о покое моих постояльцев, будьте уверены.

Они вдвоем подошли к стойке.

В зале было около двух десятков людей. В основном шинжунцы, сопровождающие караван фургонов. В подавляющем большинстве это были мужчины и все они с интересом разглядывали надменную прекрасную особу, осчастливившую их своим появлением.

– Проведи меня в мою комнату. – Приказала она. – Я хочу побыть одна. Ужин подашь туда.

– Как будет угодно, вашей милости, – вежливо ответил Громми Хаг и показал на дверь, ведущую из залы в коридор с номерами. – Прошу вас.

Девушка величественно проследовала в указанном направлении.

Однако прежде чем она вышла из помещения от одного из столиков донеслось:

– Зачем же такой красотке скучать одной? Садись к нам, красавица. Уж мы сумеем тебя развеселить.

Суора замерла.

Громи Хаг с неудовольствием посмотрел на молодого человека с симпатичным круглым лицом с тонким налетом черной щетины. А затем с тревогой на прекрасную незнакомку.

Девушка развернулась и медленно, вызывающе раскачивая бедрами, приблизилась к говорившему. За его столиком сидело еще трое мужчин, но на них она не обращала внимания. Взгляд её темно-голубых глаз был прикован к лицу того, кто обратился к ней.

Она внимательно рассматривала этого человека, как будто он был каким-то странным, доселе невиданным ею животным. Но нет, конечно же нет, в нем не было ничего необычного для нее. Банальный, физически развитый самец с хорошей физиологией и удачной наследственностью, успешный результат естественного отбора. Уверенный в себе, нагловатый, ничуть не сомневающийся в том, что его внешняя привлекательность дает ему право быть таковым. С абсолютно убогим интеллектом и с таким же абсолютно нетронутым планом духовного развития. Слова «лучше всю жизнь скучать одной, чем общаться с таким отребьем как ты», вертелись у нее на языке, но она медлила. Суора очень устала и ей жутко не хотелось вступать в конфронтацию с этим примитивным, ухмыляющимся животным. Кроме того, и ей самой это было удивительно, она вдруг ощутила жалость к этому субъекту. Всю свою жалкую жизнь он проведет озабоченный тем чтобы обеспечить себя питанием, совокуплениями, удовлетворением своего эго и получением какого-то уровня комфорта, и так не узнает ничего о той глубине познаний и бесконечности созидания, которые таит в себе мир, а значит и он сам, так как, несмотря на всю свою недоразвитость, он все-таки тоже часть этого мира.

Однако молодой человек вдруг перестал улыбаться. Его взгляд стал серьезным. Как будто он что-то понял. И он неожиданно для Суоры тихо сказал:

– Прошу прощения, сэви. Мне не следовало обращаться к вам подобным образом. Извините меня.

Девушка была слегка удивлена. Словно она вдруг встретилась с маленьким чудом. Тупой хам вдруг вспомнил, что значит быть человеком, смущенный одним лишь ее взглядом. Это было как-то странно. Но она видела что парень говорит вполне искренне. И так и не сказав ни слова, она развернулась и ушла, сопровождаемая Громми Хагом, испытывающим большое облегчение от того что все завершилось столь мирным образом.

Далив Варнего, спустившийся в залу за миг до того как сюда вошла девушка, внимательно наблюдал за ней от одного из столиков. Когда очаровательная незнакомка в сопровождении раненого трактирщика покинула помещение, он уже твердо решил, что попытается завести с ней знакомство. Она была просто умопомрачительно красива.

Суора Эрмейнег с сомнением оглядела предложенную ей комнату.

– Это лучшее что у тебя есть? – Спросила она с ноткой недовольства. В целом обстановка была очень даже приличной и местами даже с претензией на изысканность и роскошь. И легкое раздражение в ее голосе было скорее просто дань формальности, так сказать, чтобы поддержать статус-кво.

– Вам не нравится? – С искренним удивлением воскликнул Громми Хаг. И в его голосе даже проскользнула едва заметная нотка обиды. Это действительно была его лучшая комната. Даливу Варнего и то он дал комнату хуже этой, хотя тот тоже каждый раз требовал самую лучшую и трактирщик прекрасно знал что это очень опасный человек и ему лучше не перечить. Но в глубине души он ненавидел и презирал работорговца и поэтому каждый раз поселял его в комнату, которая по собственному рейтингу Громми Хага была где-то на третьем месте в его заведении.

Молодая женщина прошлась по мягкому ковру и с удовольствием опустилась в кресло, погрузившись в упругие объятья кожаной обивки. Не спуская глаз с озадаченного хозяина «Одинокого пастуха», она сказала:

– Так что здесь все-таки произошло? Ты так и не ответил.

– Туру разбушевался, – с неохотой проговорил Громми Хаг. Ему вдруг показалось что он понял в чем дело. Комната прекрасной незнакомке была вполне по душе и высказывая недовольство, она просто хотела подразнить его.

– С чего вдруг?

Мужчина вздохнул.

– Какие-то нехорошие люди посадили на него слайву.

Девушка скорчила гримасу недоумения.

– Нехорошие люди хотели тебе насолить?

– Да нет, обокрали они этого простофилю.

– Ясно. Ну и как, справились с туру? Без жертв?

– Да, справились, – Громми Хаг осторожно потрогал повязку на голове. – В общем все живы остались, правда одного парня он хорошо располосовал, зашивать пришлось.

– Ну что ж я вижу у тебя действительно приличная публика, – сказала Суора.

Громми Хаг так и не понял сарказм это или констатация факта.

– Кстати, к тебе не заезжала маленькая девочка в сопровождении судьи?

Молодая женщина моментально поняла по выражению лица собеседника, что он знает о ком речь и не просто знает, а эти люди что-то значат для него.

Не давая времени ему опомниться, она быстро спросила:

– Что они делали? Девочка в порядке?

Громми Хаг медлил с ответом, пытаясь понять откуда у странной незнакомки такой живой интерес к племяннице судьи.

– Мне не хотелось бы тебя подгонять, – холодно произнесла Суора, – но поверь, мне очень интересно, что происходит с моей младшей сестрой.

Молодая женщина и сама не была до конца уверена зачем она вдруг придумала эту ложь. Это произошло почти само собой, экспромтом, по вдохновению. В самом деле, этот странный ребенок никто иной, как ее родная младшая сестра. Да, между ними разница лет в пятнадцать, но разве так не бывает? Да, у нее светлые волосы, а у сестры черные, но разве это невозможно? Этот вопрос требовал отдельного размышления. Вроде бы ген блондинов – рецессивный ген, а ген любого другого цвета волос будет доминантным. Но шанс на светловолосого ребенка у пары брюнетка блондин все равно остается, пусть и небольшой. Так или иначе Суора пришла к выводу, что нет никаких сомнений что она и странная синеглазая девочка теперь родные сестры. Это многое объясняло, главным образом ее жгучее стремление найти девочку.

Она увидела как просветлело лицо хозяина гостиницы. Он даже слабо улыбнулся.

– Элен ваша сестра! – Казалось у него не было никаких сомнений на этот счет. – Да пропоет Аарох в дупле Лунного древа, – воскликнул он, досадуя на себя, – как я это сразу не понял. У вас же её глаза.

Громми Хаг впервые увидел как эта прекрасная женщина улыбается.

– Нам все это говорят, – признала Суора.

– Не позволено ли мне будет узнать ваше имя, благородная госпожа?

– Суора Эрмейнег, – просто ответила девушка.

– А ваша сестра, Элен Эрмейнег?

Прекрасная гостья утвердительно качнула головой.

– А господин инрэ – ваш дядя? – В голосе хозяина постоялого двора прозвучало еле заметное сомнение.

Молодая женщина поднялась с кресла и подошла к окну. Некоторое время она молчала, затем медленного произнесла:

– Я думаю, трактирщик, ты достаточно сообразителен, чтобы понять, что этот судейский не имеет к моей семье никакого отношения. – Она повернулась спиной к окну. Ее идеальная фигура, очерченная по контуру багровыми лучами заката, создавала образ чего-то грозного и мистически таинственного. Громми Хаг снова припомнил свою смутную тревогу на крыльце по поводу этой женщины, она была опасна и благоразумие подсказывало ему держаться от нее подальше. – Забрать мою сестру было не самым мудрым поступком в его никчемной жизни. Чувство вседозволенности сыграло с ним злую шутку и дни его сочтены. – Девушка отработанным до совершенства жестом положила ладони на рукояти своих мечей.

Громми Хаг застыл, впитывая и осознавая до конца смысл слов девушки. Судья украл ее сестру и она собирается убить его, так следовало это понимать? Взбудораженный и ошарашенный открывшимися ему обстоятельствами, его буквально раздирало от жгучего любопытства. В голове заметались десятки вопросов. Но главным из них, конечно, был: зачем Мастон Лург сделал это. Теперь все стало на свои места. С раскаяньем и страхом Громми Хаг вдруг вспомнил как в конюшне девочка умоляла его помочь ей. Она говорила, что судья никакой не судья, что ее похитили и везут на продажу какому-то особому покупателю, злодею и извращенцу, что с ней обращаются как с животным. Хозяин постоялого двора похолодел. Что сделает с ним Суора Эрмейнег, если узнает о том что вместо помощи, он запер девочку в подвале и затем передал ее похитителям? Но как он мог тогда поверить ей?! Он ведь отлично знал кто такой Мастон Лург, что он королевский судья Туила, что он конечно мерзавец и прохвост, но все же вне всякого сомнения не станет похищать маленьких девочек для продажи грязным извращенцам. Тогда он был в этом уверен. Вспоминая то, как девочка вела себя с судьей, ему многое стало ясно. Её сарказм, насмешки и даже по-детски очевидная не завуалированная ненависть по отношению к своему «дядюшке». Который на самом деле ее похититель. Да еще этот Галкут, вылитый наркоман и висельник. Но зачем судье нужна именно эта девочка? Неужели её кто-то заказал? Неужели за нее готовы заплатить так много, что судья пошел на все это. Что в ней такого?

– Теперь ты мне наконец скажешь, что они здесь делали и все ли в порядке с Элен.

Хозяин «Одинокого пастуха» очнулся от своих лихорадочных размышлений.

– Ничего необычного они не делали, госпожа. Хорошо поели, затем несколько часов поспали. После чего уехали. Когда они садились в карету госпожа Элен была в добром здравии.

– И это все? – Испытующе спросила девушка.

Громми Хаг пожал плечами.

– Все, если не считать того, что во время схватки с туру, ваша сестра проявила невероятную отвагу и сообразительность. Ведь она еще все-таки совсем ребенок, но тем не менее у нее охватило мужества и хладнокровия чтобы не только не сбежать, а напротив, броситься к обезумевшему туру, каким-то образом найти на его теле присосавшуюся слайву и суметь отцепить её. У меня просто нет слов, госпожа.

– С ней точно все в порядке? – Обеспокоено спросила Суора.

– Да-да, с ней все в порядке, заверяю вас. Кроме того что она храбрая, она еще и очень ловкая и шустрая девочка. Я глубоко восхищен ею. Честное слово, госпожа, я безмерно хочу чтобы мой недотепа сын был хотя бы в малой степени похож на вашу сестру. Ваши отец и мать могут по праву гордиться своей дочерью. Для меня было честью знакомство с нею.

Суора вернулась обратно в кресло и каким-то лукавым взглядом посмотрела на хозяина гостиницы.

– Ну что ж, я рада что моя сестренка не уронила честь семьи, – сказала она с улыбкой.

– Ни в малейшей степени, – очень серьезно ответил Громми Хаг. – Я просто поражен и ошеломлен. Ведь она практически малышка, а не отступила там где спасовали бы многие взрослые мужчины.

– Многие взрослые мужчины вообще ни на что не годятся, – проговорила девушка. – Но не будем об этом. Главное что с Элен все в порядке. И я, как ее родная сестра, наверно могу рассчитывать на хорошее обхождение с твоей стороны, трактирщик, так сказать урвать толику выгоды от славы моей сестренки. Как ты считаешь?