Дорога радости и слез

Другой замеченный мной предмет оказался еще более примечательной находкой. Это был кухонный буфет на ножках, доставшийся нам от бабушки Уоллис. Его зажало меж двух стволов деревьев, причем, как это ни странно, в вертикальном положении. Я рванула задвижку в сторону и распахнула его. Невероятно, но внутри оказались остатки пирога, который мама испекла на день рождения в тот день, когда на нас обрушилась буря. В животе у меня урчало. Я достала пирог и внимательно его осмотрела. Он пропитался влагой и стал плоским как блин, но пах при этом вполне пристойно. Голод взял верх. Я мазнула пальцем по глазури и попробовала ее. Вкус так себе, но тем не менее это же шоколад, настоящий шоколад. Я принялась отщипывать кусочки пирога кончиками грязных пальцев и отправлять раскисшее влажное лакомство себе в рот. От удовольствия я аж закрыла глаза, позабыв обо всем, кроме еды. Наконец, я взяла себя в руки, остановилась, сделала глубокий вдох и медленный выдох.

Я уже чувствовала себя лучше. В голове прояснилось, и даже появились кое-какие силы. Сунув остатки пирога обратно в буфет, я закрыла дверцу. Заморив червячка, я свежим взглядом окинула хозяйство. Я попыталась представить, что стала бы на моем месте делать никогда не унывающая мама. Сидя на дереве, я чувствовала себя в относительной безопасности. Само собой, ни о каком удобстве речи не шло, но при этом я понимала, что мне в тот момент ничего не угрожает. Сейчас я внизу, на земле, и необычная тишина, царившая вокруг, вселила в меня дурное предчувствие. Что будет, когда наступит ночь? Что, если сюда забредет какая-нибудь тварь, двуногая или четвероногая? Я буду совершенно перед ней беззащитна. Кругом леса, а в них и медведи, и рыси, и волки, которых, так же как и меня, мучает голод. Меньше всего мне хотелось просидеть тут всю ночь, не смыкая глаз, прижавшись спиной к дереву. Я тут как на ладони.

Мне нужно какое-нибудь укрытие. На земле валялось полно сучьев, веток и листьев, причем некоторые из них даже были сухими. Я взяла в руки клюку и принялась тщательно искать то, что мне могло пригодиться. На глаза попалось нечто, торчавшее из земли. Я постучала по нему палкой. Раздался глухой звук. Я наклонилась, разгребла мокрые листья и ветки, под которыми обнаружилось колодезное ведро, к которому все еще была привязана веревка. Находка меня приободрила. Я стала искать дальше, и при этом мне казалось, что чем быстрее двигаюсь, тем быстрее садится солнце.

Собирая все эти нужные вещи, я временами поглядывала на восток, в сторону фермы Пауэллов. Пожалуй, после того как я здесь закончу, имеет смысл наведаться к ним и узнать, есть ли там кто-нибудь. Я вспомнила, что кое-где у нас растут ореховые деревья, а кроме того, сейчас как раз наступила пора дикого винограда. Сама не знаю, сколько пригоршней сучьев я натаскала к фундаменту, но в какой-то момент решила передохнуть. С меня градом катился пот. Отерев лоб, я продолжила работу. Я моталась туда-сюда: от фундамента к лесу и обратно, причем с каждым разом мне приходилось заходить чуточку дальше. Совершив еще несколько ходок, я с удивлением обнаружила среди деревьев и кустов кусок внутренней стены нашего дома. На куске древесины еще оставались фрагменты страниц из газет и журналов, которые мы лепили на стены, чтобы зимой дома было теплее, а летом – прохладнее. Все-таки не зря я это затеяла. Именно это мне и нужно! Схватившись за край, я потянула, и сморщилась от боли, пронзившей мне руки. Несмотря на нее, я покрепче ухватилась за кусок стены и с большим трудом дотащила до двора. Положив один край куска стены на фундамент, я нагнулась и заглянула в образовавшееся укрытие. Прекрасно, я только что сэкономила себе уйму времени. Я принялась копаться в груде собранных сучьев, понимая, что теперь у меня есть возможность проявить привередливость в выборе веток с самыми густыми иголками или листьями.

Устроив под сенью своего импровизированного шалаша ложе, я стала мечтать о костре. Папа рассказывал, как мальчишкой жил в здешних лесах, пуская в дело все, что попадалось ему под руку. Как же здорово, что я внимательно слушала отца. Когда ему было всего одиннадцать лет, он уже уходил в лес на три дня кряду, причем с собой брал лишь рогатку да одежду, что была в тот момент на нем. Огонь он разводил из гнилушек. В лесу всегда полно поваленных деревьев, которые упали, потому что давно погибли и засохли. Ну а возле Стамперс-Крик при желании можно отыскать куски кварцита – по словам папы, с их помощью лучше всего выбивать искры. Я решила, что завтра все это попробую отыскать.

Я окинула придирчивым взглядом свой импровизированный лагерь. Что ж, я сделала все, что могла, чтобы приготовиться к ночевке. Я подтащила к своему укрытию все, что мне удалось собрать, – в том числе и жестянку с крекерами, клюку, кувшин и мой несчастный одинокий ботинок. Все это я сложила в одно место, за которым могла постоянно приглядывать. Открыв жестянку и мысленно извинившись перед своими домочадцами, я доела крекеры. Я жевала, дожидаясь, пока мои глаза привыкнут к сгущающимся сумеркам. На самом деле, темнота совсем не такая страшная, если к ней приспособиться. На меня навалилась усталость. Руки и ноги сделались тяжелыми, словно деревянные чурки, пропитавшиеся водой. Забравшись в шалаш, я свернулась на лежанке из веток, словно собака на крыльце. Прихлопнув на себе нескольких комаров, я навострила уши и прислушалась. Где-то квакали лягушки. Ну да, им одним сейчас раздолье да радость.

Я нарисовала в воображении лица папы и мамы, а потом Лейси и Сефа, как фотографии в рамке. Интересно, как там Джо Кэлхун вместе с Лайлом и Джози? Тоже спят под открытым небом? Потом взглянула на ночное небо, в котором висела луна, и начала клевать носом, но сон не шел: ему мешал сидевший где-то в глубинах моего естества страх. Наконец, я сдалась. Не получается уснуть, и ладно. Я перевернулась на живот, подперла подбородок руками и уставилась на тихую, окутанную мраком округу. Ноги я прижала к фундаменту, все еще чудесным образом хранившему в себе солнечное тепло.

– Спи уже, Уоллис Энн, – сказала я себе.

Это было странно и чудно́: слышать звук собственного голоса, обращаться к самой себе, зная, что меня никто не услышит. Я поняла, что это меня немного нервирует. Долго, очень долго я лежала на животе, то проваливаясь в полудрему, то снова пробуждаясь. В итоге в какой-то момент мне, естественно, захотелось до ветру. Поскольку туалет смыло вместе с домом, я понимала, что нужду придется справлять ровно тем же самым образом, как я это уже проделывала по дороге сюда. Под открытым небом. Несмотря на то что двор заливал лунный свет и я прекрасно понимала, что никого рядом нет, у меня никак не получалось избавиться от ощущения, что за мной наблюдают. Вдруг вспомнился сбрендивший Леланд Тью со своим дурацким яйцом, что, мягко говоря, не добавило мне присутствия духа. А что, если за мной кто-то следил? Что, если этот кто-то шел за мной и сейчас пялится на меня прямо откуда-то из лесных зарослей?

Мысль об этом заставила меня затаиться в шалаше и терпеть, покуда хватало сил. Когда я поняла, что еще чуть-чуть и лопну, то со всей осторожностью выползла из укрытия, поднялась и застыла в лунном свете, словно сова. Затем отошла от шалаша, но не слишком далеко, так чтобы не выпустить его из виду. Потом выкопала себе в земле ямку. Оглянулась через плечо. Низ живота уже сводило. Поколебавшись, я сунула руку под платье, стянула исподнее, после чего замерла снова. «Сейчас или никогда», – решила я и присела, расположившись над выкопанной в земле ямкой.

Когда полдела уже было сделано и я почувствовала первое облегчение, аккурат сзади меня кто-то фыркнул. Если б я была занята чем-нибудь другим, то подпрыгнула бы до небес. А так я продолжала сидеть на корточках, тогда как фырканье все приближалось. Запах моей мочи становился все ощутимей. Я с ужасом подумала, что тварь, которая сейчас подкрадывается ко мне, непременно его учует. От меня вообще изрядно воняло – во-первых, из-за того, что пришлось искупаться в грязной воде, а во-вторых, из-за того, что я несколько дней не мылась, при этом обильно потея. Я была с ног до головы перемазана в грязи. Может, зверь меня не станет есть? Может, его отпугнет смрад, который от меня исходит? Тварь тем временем не торопилась. Я закрыла глаза и попыталась не двигаться, хотя все мое естество побуждало броситься прочь.

Ноги ныли и дрожали от напряжения и усталости. Я так пристально вслушивалась в доносившиеся сзади звуки, что в ушах начало жужжать. Мне показалось, что зверь сместился влево. Или вправо? Я не могла дать точный ответ на этот вопрос, но при этом была готова побиться об заклад, что он все ближе и ближе. Руки и шея покрылись мурашками. Позади хрустнула ветка, и я начала молиться.

«Господи, Господи Иисусе, не дай этой твари меня сожрать».

Ну как такое возможно?! После всех испытаний, которые мне удалось преодолеть и добраться до дома, меня сожрет какой-то дикий зверь?! Снова шум, после чего я ощутила на затылке зловонное дыхание. К горлу подступила дурнота, меня едва не вырвало. Несмотря на то что я изо всех сил пыталась сидеть неподвижно, меня стала бить дрожь ужаса. Все мое тело свела судорога, я ждала, что в любой момент раздастся жуткий рык, после чего в меня вопьются зубы. Может, в плечо, может, в шею – одним словом, туда, куда зверь пожелает вонзить свои клыки. Кто это? Наверное, рысь. Или волк. Стая волков. Они же обычно охотятся по ночам. Болела каждая клеточка моего тела, мне позарез было нужно сделать глоток воздуха. Я разинула рот, будучи готова заорать в тот самый момент, когда тварь, наконец, нападет на меня и станет рвать на части.

Я была уже готова потерять сознание от страха, но перед этим завопить что есть мочи. От этого меня отделял лишь миг. Вдруг что-то мягче мягкого мазнуло мне по плечу, после чего мне в волосы ткнулся бархатный нос. Потом меня бесцеремонно двинули в бедро. Я услышала, как животное переступило ногами. Набравшись смелости, я посмотрела через плечо и увидела вытянутую морду нашего мула Пита. Порывом холодного ветра в знойный летний день на меня снизошло облегчение, причем столь сильное, что я едва не распростерлась на земле. Тем временем наш старый сварливый мул шаркающей походкой направился к сараю, где и замер у дверей, дожидаясь, когда кто-нибудь впустит его внутрь, так, словно сегодня был самый обычный день. Мул стоял и ждал, несмотря на то что дверь настолько покосилась, что он вполне мог протиснуться в сарай без всякой посторонней помощи. Если бы не ужасная усталость и дикий страх, который мне только что довелось пережить, я б, может, и рассмеялась. Впрочем, я была не в том настроении, чтобы смеяться. Я встала, привела себя в порядок и на ватных ногах направилась к мулу. Обняв его за шею, я начала его гладить.

– Пит, старая ты скотина, ты хоть понимаешь, как ты меня напугал? – сказала я.

Ткнувшись в него лбом, я принялась чесать его за ухом, тяжело вздыхая. Окончательно успокоившись, я вернулась к своему шалашу, устроилась на лежанке и, наконец, провалилась в сон.

Глава 7

Температура за ночь упала, и наутро к коже моих голых рук и ног словно прижали бруски отполированного холодного металла. Мне еще сильней захотелось развести огонь. Дрожа как осиновый лист, я уставилась на пальцы ног, отметив про себя, что они приобрели синеватый оттенок. Я покрепче обхватила себя руками. Мне подумалось, что надо двигаться, чтобы разогнать кровь и согреться. Одна беда, желание делать хоть что-нибудь отсутствовало напрочь. Во рту было такое ощущение, словно его набили старой мешковиной, а желудок от голода, казалось, прилип к позвоночнику.

Так или иначе, наступило утро. На сегодня я запланировала две вещи. Во-первых, все же попытаться развести костер. Во-вторых, добраться до Пауэллов и посмотреть, как они там. Направившись в лес, я принялась обстукивать валежник клюкой миссис Стаут. Вскоре я услышала глухой звук и со всей силы принялась тыкать палкой в ствол лежавшего эвкалипта. Древесина треснула, подавшись. Внутри ствола я увидела именно то, что мне нужно. Наковыряв древесного трута и щепок, я осмотрелась по сторонам. Местность была каменистой, и я надеялась, что удастся отыскать и мох, зная, что он тоже является прекрасным горючим материалом. Набрав этого добра столько, сколько могла унести, я отнесла свою добычу к дому и сложила кучкой рядом с щепками. Теперь настал черед набрать сосновых шишек, ценных своей смолой.

Дольше всего я искала кварцит. Вода в Стамперс-Крик еще не совсем спала и покрывала большую часть отложений. Покопавшись у края воды, я махнула рукой, решив попробовать высечь искры с помощью двух обычных камней. Внимательно осмотрев все то, что мне удалось собрать, я ощутила, что меня охватывает странное волнение, словно я сейчас стою перед всем классом и мне предстоит рассказывать наизусть стихотворение. Страшно хотелось пить, и в тот момент я думала лишь о том, что, если мне удастся развести огонь, смогу вскипятить воду. А если я смогу вскипятить воду, то буду пить, пить, пить, при этом не опасаясь, что подхвачу какую-нибудь заразу. А еще на огне я смогу приготовить себе что-нибудь поесть – если мне удастся поймать и прикончить какую-нибудь добычу. Аккуратно сложив трут в кучку, я соорудила вокруг нечто вроде вигвама из веточек. Поскольку у меня имелись и сухие сосновые иголки, я их тоже пустила в ход, соорудив нечто вроде гнездышка, в которое добавила мха. Наконец, взяла в руки по камню и сделала глубокий вдох.

«Как добудешь огонь, самое главное его тут же не затушить. Хитрость в том, чтобы не торопиться», – вспомнила я наставления папы.

Согнувшись в три погибели над трутом, я принялась стучать камнем о камень: клик, клак, клик! Я била ими так, как Лейси в цимбалы. Примерно через минуту мои усилия дали плоды: с камней на трут соскочила крошечная искра, и вверх потянулся крошечный серый червячок дыма. Чувствуя, как меня переполняет восторг, я сложила одну ладонь лопаточкой, прикрыв с одного бока огонек, а второй замахала, чтобы он разгорелся сильнее. Когда дым от крохотной горсточки пошел чуть сильнее, я подхватила ее и со всей осторожностью поместила в гнездышко из сосновых иголок и мха. Наклонившись к огоньку, я вытянула губы трубочкой и потихонечку, аккуратно стала на него дуть.

Я очень боялась, что переусердствую и задую крошечный огонек, прежде чем он успеет набраться сил и окрепнуть. Несмотря на то что он был еще совсем маленьким, я не сдавалась, и вскоре пламя охватило большую часть иголок и мха. Я поспешила перенести горящее гнездышко на валежник, который собрала. Огонек перепрыгнул на самую крошечную из веточек. Я застыла как вкопанная. Только бы занялось, только бы не погасло. Я смотрела на огонек, словно передо мной был слабенький новорожденный котенок. Вскоре я почувствовала первую, еще слабо ощутимую волну тепла. Я стала подкладывать веточки побольше, наблюдая за тем, как постепенно крепнет и разгорается пламя. Теперь я уже была уверена, что оно не затухнет. Некогда крошечный язычок пламени теперь уже стал полноценным костром размером с дыню.

Получилось! Я развела огонь.

С непередаваемым чувством торжества я уставилась на костер. Затем я поспешила к маминому чайнику. Я подкинула еще хвороста, и вскоре пламя уже ревело в полную силу. «Главное не перестараться и не лезть в самый огонь, – напомнила я себе. – Хватит таращиться, тебе еще есть чем заняться». Я взяла найденное накануне колодезное ведро и направилась прямиком к Стамперс-Крик. Сторонясь стоячей воды, я набрала ее там, где течение было посильнее. Вернувшись домой, я перелила воду в чайник. Вскипячу, остужу, наполню кувшин до краев, напьюсь вволю, а потом наполню его снова. Я так гордилась собой, что, наверное, даже еле заметно улыбнулась. Терпеливо дождавшись, когда вода хорошенько закипит, я налила ее в кувшин и оставила остужаться. Подбросив дров в огонь, я некоторое время наблюдала за тем, как они горят.

Затем, устремив взгляд к небу, я стала думать, стоит ли идти к Пауэллам или нет. Если идти, то сейчас. Они живут недалеко, и доберусь я к ним быстро, тем более что сейчас все равно заняться нечем, а воде надо остудиться. Достаточно быстрым шагом я направилась по тропинке. Я была у них в гостях всего пару раз, но хорошо помнила дорогу. Через несколько минут я добралась до забора, который служил границей меж нашими пастбищами. Несколько секунд любовалась красками осени, уже чуть тронувшими самую верхушку горы Калоуи, после чего, миновав ограду, углубилась в ущелье. По пути мне несколько раз пришлось перелезать через поваленные деревья. Наконец, я добралась до поля с прибитой к земле травой. Никого – ни пасущейся скотины, ни людей, которые бы занимались заготовкой сена. Сейчас я уже находилась на земле Пауэллов. Время от времени, не сбавляя шага, я кидала взгляд через плечо, желая убедиться, что Калоуи по-прежнему у меня за спиной, а значит, я иду в правильном направлении.

Через несколько минут я добралась до прогалины, где обнаружила остатки колодца, разбросанные доски, видимо оставшиеся от веранды дома, и высокий столб, на котором криво висел колокол. И больше ничего.

– Э-э-э-й! – неуверенно позвала я.

Я направилась к колодцу, одновременно ища на земле глазами что-нибудь тяжелое вроде камня, чтобы его туда бросить. Я отыскала небольшой голыш и кинула его в жерло колодца. Он полетел вниз, стукаясь о стены, и через несколько секунд послышался всплеск воды. Я сунула голову в колодец и тут же выдернула, жадно глотая ртом воздух. Что-то угодило в колодец, где и сдохло. Получается, Пауэллам повезло ничуть не больше нашего. Дом смыло, колодец отравлен, а самих Пауэллов и след простыл. Что с ними, где они, живы ли? Неизвестно. Если живы, надо как-нибудь дать им знать, чтобы они заглянули к нам. Я подошла к столбу, на котором висел колокол, и нацарапала на дереве свои инициалы У. Э. С., а чуть ниже дату: 6 сентября 1940 года. Это максимум, что я могла сейчас сделать. В печали от того, что мне довелось увидеть, я направилась обратно.

Стоило мне добраться до дома, как я тут же бросилась проверять костер и воду. Пламя все еще ярко горело, а вода в кувшине успела остыть. Подхватив подол платья, я обернула им ручку чайника и сняла его с огня. Медленно перебирая ногами, пришел Пит – видать, пасся где-то неподалеку. Хорошо хоть, не требуется заботиться о его пропитании. Я окинула его пристальным взглядом. Казалось, теперь мне и море по колено.

Я принялась строить планы о том, чем заняться дальше, чтобы не мучить себя тревожными мыслями и не страдать от одиночества. Подняв кувшин, я выпила вскипяченную воду, преисполненная уверенности в том, что все у меня будет в порядке.

* * *

Проснувшись на четвертое утро, я обнаружила, что небо затянули тучи. Каждый день я пробуждалась с чувством ожидания и первые несколько часов пребывала в уверенности, что именно сегодня непременно случится что-нибудь хорошее. Но по мере того, как утро сменялось днем, а день вечером, это предчувствие куда-то пропадало, а вместе с ним и надежда. Что мне помогало? Рутинные хлопоты. Развести огонь, подкинуть в него хворост, вскипятить воду, составить план на день. Сегодня, например, я собралась прочесать сарай. Я не сделала это раньше из страха, что он может в любой момент на меня рухнуть, ну а теперь просто устала от ожидания.

Стоило мне переступить порог, как в ноздри ударила знакомая мешанина запахов. Я ощутила аромат кожаной упряжи и седла. Все это мы использовали, когда катались на Либерти. С запахом кожи переплетались сладковатые нотки соломы, опилок и влажного дерева. Поискав в углах и за стойлом, я обнаружила в углу упряжь, которую мы надевали на Пита. Местами ее уже чуток тронула плесень. Подняв упряжь, я принялась тянуть и мять влажную кожу. Потом вышла наружу и направилась туда, где Пит изящно щипал травку, шевеля волосатыми губами. От старого мула можно было ожидать сюрпризов, и я подумала, не стоит ли спрятать упряжь так, чтобы он ее не увидел. Заслышав мои шаги, он поднял голову и запрядал ушами. Впрочем, его заинтересовала вовсе не я и не упряжь. Он смотрел в сторону тропинки, и вскоре я услышала то же, что и он. Издалека до нас донеслось негромкое пение.

В этот самый момент я как раз поднимала руки с упряжью. Я застыла как вкопанная. Кожаные ремешки чуть покачивались, зажатые в моих пальцах. Ветер, что поутру шумел в кронах деревьев, уже стих. Стояла такая тишина, что я стала подумывать, а не играет ли со мной воображение, наполняя мой разум звуками, которых на самом деле нет. Я склонила голову и прислушалась. Может, у меня поднимается температура и начинается бред? Или это у меня просто от голода звенит в ушах?

Все стихло, но через некоторое время песня зазвучала снова – четче и громче. К первому голосу присоединился и второй, столь же знакомый мне, сколь и двор, посреди которого я стояла. Мы, баптисты, поем особым образом, четко артикулируя слова, с напором, будто бы желая, чтобы нас услышали буквально все. При этом во время пения мы часто прихлопываем в ладоши, то воздевая руки к небу, то опуская их, чтобы лучше чувствовать ритм музыки. Да, эти песни я слушала с самого рождения. Чистое сопрано мамы, переплетавшееся с альтом папы! Их голоса неслись в поднебесье, становясь все ближе.

Я выронила упряжь и бегом припустила на голоса, не обращая внимания на камни, впивавшиеся в сбитые, израненные ноги. Даже не знаю, кто кого увидел первым. Такое впечатление, что мы попались друг другу на глаза одновременно, но при этом умом я никак не могла поверить в реальность происходящего. Я остановилась, поднесла руки ко рту, а потом все перед моим взором помутилось. Мама. Я стояла как вкопанная, не в силах сделать даже шаг навстречу ей. А за мамой стоял папа. А за ним безмолвная Лейси – с руками вдоль туловища и вытаращенными глазами. Мама и папа кинулись ко мне, а я все не могла сдвинуться с места. Я будто не чувствовала ног.

– Уоллис Энн! Уоллис Энн! – голосила мама. Папа не спускал с меня глаз, словно опасался, что если отведет взгляд, то я исчезну. Что делала Лейси, разглядеть не получилось, потому что обзор заслонили родители. Они сжали меня в объятиях, и я оказалась словно кусок мяса меж двух ломтей хлеба. Я почувствовала, как меня ощупывают их руки: голову, плечи, снова голову, будто бы родители никак не могли поверить в то, что перед ними действительно я, а не какой-то бесплотный призрак. Я тоже что есть силы вцепилась в них, жадно вдыхая запах их одежды, пропитанный ароматами дождя, земли, деревьев и дыма, воплощавшими в себе всю ту любовь и уют, что я знала от рождения. Несколько первых секунд мне казалось, что я грежу.

Мама перестала голосить и перешла на шепот, причем в ее голосе слышались вопросительные нотки, будто она никак не могла поверить, что перед ней действительно я:

– Уоллис Энн? Уоллис Энн? Господи, слава Богу! Господи Иисусе, слава Тебе! – Она глубоко вздохнула и потрясенным голосом спросила: – Так ты жива?

Я ничего не могла сказать ей в ответ, горло перехватило. И ничего не могла сделать, только стояла, как громом пораженная, сперва склонив голову маме на плечо, потом прижавшись к папиной груди. Папа обхватил меня вместе с мамой мускулистыми руками и так крепко прижал к себе, что мне показалось: еще чуть-чуть, и у меня треснут ребра. Где-то через минуту мы разомкнули объятия и, отстранившись, посмотрели друг на друга. Нас покрывали ссадины и грязь, но, важнее всего, мы были счастливы.

Я почувствовала знакомое легкое прикосновение. Пальцы сестры коснулись моей ладони, как будто мышка вернулась в родное гнездышко. Я обхватила ее хрупкие изящные пальчики, которые тут же сжались в крепкий кулачок. Мне почудилось, что от радости, чувства несказанного облегчения и осознания того, что мы все снова вместе, у меня вот-вот выпрыгнет из груди сердце.

Все? А где же Сеф?

Я не смела посмотреть по сторонам, не говоря уже о том, чтобы задать вопрос о моем маленьком братике. Мне было страшно даже произнести вслух его имя. Господи, только не это! Только бы этот бутуз был жив! Я посмотрела маме в лицо, и перед моим мысленным взором предстал образ Сефа. Глаза мамы были красны от слез, но я не увидела в них страдания и горя. У мамы с папой вокруг глаз залегли синие круги, словно родители не спали несколько дней, однако, за исключением этого, казалось, что все волнения, тревожившие их, сгинули словно облака, растаявшие от жарких солнечных лучей. Именно поэтому я, набравшись храбрости, спросила о младшем брате.

– А где Сеф?

Глаза мамы снова наполнились слезами. Она чуть улыбнулась и покачала головой, словно силясь избавиться от терзавших ее воспоминаний. Подобная реакция меня только озадачила. Сердце учащенно забилось в груди, трепеща, словно бабочка на исходе лета.

– Мама?

Она услышала тревогу в моем голосе.

– Не волнуйся, солнышко, с ним все в порядке. Он у миссис Барнс в Шугар-Крик-Холлер. – Внезапно мама затараторила, совершенно не делая пауз между словами: – Папа говорит, что после того, как они упали в реку, он ни на секунду не выпускал Сефа. Бедняжка Сеф. Он, видать, решил, что папа собрался его утопить. Их то и дело накрывало с головой. Папа сказал, что ему пришлось сражаться и с течением, и с Сефом. Им по большей части все же удавалось держаться над водой, хоть это из-за Сефа было очень непросто. Папа говорит, что Сеф бился, как детеныш дикой кошки. Согласись, очень на него похоже? Папа говорит, твой брат совсем не боялся.