Лживая весна

Детали мозаики, только что абсолютно разрозненные, вдруг, как по волшебству, легли на свои места, выстроившись в цельное изображение. Хольгер поставил пистолет на предохранитель, вложил его в кобуру и тяжело вздохнул. Последние две с половиной недели были очень утомительными.

Глава 38

Разрубленный узел

– Франц Майер вам рассказал.

Хольгер утверждал, а не спрашивал, но Вольф все равно ответил:

– Да.

– Он с самого начала докладывал полицайпрезиденту Гиммлеру о ходе расследования?

– Нет. Пришел вчера вечером и стал требовать встречи с рейхсфюрером58… простите, с полицайпрезидентом. Господин Гиммлер с самого первого дня на этой должности уделял повышенное внимание делу №44518, поэтому принял вашего коллегу, а после отправил меня сюда.

– Я, кстати, хочу спросить, откуда у него такой интерес именно к этому делу?

– Спросите лично, если представится возможность – он ждет ваш отчет.

– С Вольфгангом все прошло гладко?

– Да. Он был удивлен, что встретил не вас, но принял смерть спокойно.

– А тело?

– В реке.

Хольгер закурил. «В конце концов, все вышло не так уж плохо. Вольфганг Габриель получил по заслугам, а мне не пришлось брать на себя убийство». Вопрос Вольфа отвлек его от размышлений:

– Вы на машине?

– Да, а что?

– Моя сломалась в нескольких кварталах отсюда – бензобак где-то пробил. Не могли бы вы оказать мне услугу и подбросить до Мюнхена?

– А эту просто оставите на улице?

Вюнш был удивлен подобной безалаберности.

– Нет, она служебная. Скоро ее заберут и доставят в Мюнхен.

– Хорошо, но только мне нужно заехать в гостиницу и забрать оттуда кое-что, а потом необходимо будет заправиться.

– Для меня так даже лучше. Я позвоню из гостиницы, чтобы об автомобиле позаботились.

Через час с небольшим черный Wanderer Хольгера ехал в сторону Мюнхена. Вольф, который всю ночь провел без сна, клевал носом. Вюншу не давал покоя один вопрос, и он не мог его не задать:

– Почему полицайпрезидент Гиммлер приказал вам убить Вольфганга Габриеля?

– Потому, что он начальник. У него работа такая – приказывать. А моя работа – его приказы выполнять, а не спрашивать его о мотивах.

– Вы хотя бы знаете, что совершил Вольфганг?

– Да, убил шестерых человек…

Вольф провалился в сон и проснулся, только когда они подъезжали к Мюнхену. Когда машина въехала в город, он спросил:

– Вы сразу в Управление?

– Да, планировал сразу отчитаться перед полицайпрезидентом. Вы же сами сказали, что он меня ждет.

– Хорошо. Только, скорее всего, вам придется подождать – у рейхс… у полицайпрезидента в это время должно быть заседание начальников отделов. Я вас вызову, когда он будет готов вас принять.

Они прошли через двери Управления и разошлись в разные стороны. Вюнш, прежде всего, зашел в пятьдесят шестой кабинет, где было рабочее место Майера. Тот сидел за небольшим столом и что-то писал.

– Доброе утро, Франц.

Майер поднял на него взгляд. На его лице появилось какое-то отчаянное выражение, будто он готовился встречать мощный порыв ветра или прыгать в воду с трамплина. Хольгера это позабавило. Вслух же Франц произнес:

– Доброе утро, оберкомиссар Вюнш, как все прошло?

В комнате были другие люди, поэтому пришлось перейти на язык недомолвок и полусмыслов.

– Все сложилось наилучшим образом.

– Вы не злитесь на меня?

– Отнюдь. Вы проявили инициативу и оказались правы. Хорошо, что все закончилось именно так.

Хольгер мотнул головой в ту сторону, где располагался его кабинет, Майер кивнул, соглашаясь. В кабинете Вюнша ничего не изменилось, как и было положено. На лице Хольгера появилась легкая улыбка – ему пришло в голову, что у его кабинета много общего с кабинетом Вольфганга Габриеля. Вюнш закурил и посмотрел на Франца. Тот явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Я, правда, не злюсь. Вы все сделали правильно. Вольф убил Габриеля. Как я могу судить, для него это было не первое подобное поручение. Так или иначе, официально дело мы не раскрыли, но зато преступник получил по заслугам, а никто из нас не оказался замешан в его убийстве напрямую. Признаться, я планирую, как следует, за это выпить, но вечером – у меня еще сегодня разговор с Гиммлером.

Майер немного расслабился, но явно прибывал не в лучшем расположении духа.

– Франц, а вы чего такой смурной?

– Не знаю… Часто у вас так заканчивается расследование?

– Бывает, хотя, конечно, с первым делом вам не повезло… Посмотрите на это с другой стороны: мы смогли наказать убийцу, попутно вычистив мошенника и его прихлебателей – минус две язвы на теле общества. Разве не для этого нужна полиция?

– Вы правы, но ведь наша задача – передавать преступника суду, а не судить его самим. Я понимаю, что в данном случае это было невозможно, но все равно… Чувство как-будто мы не лучше тех, за кем охотимся.

– Ну, лично я не убивал шесть человек, в том числе трех женщин и двух детей, да и людей из их домов в декабрьскую ночь не выгонял. А вы?

Франц помотал головой, словно не заметив иронии в словах Вюнша. «Ничего. Такое с каждым хотя бы раз бывает…» Хольгер хотел хоть как-то подбодрить поникшего коллегу и поэтому решил его похвалить:

– Между прочим, Франц, вы здорово себя проявили. Такими темпами повышение будет вашим через год, максимум два. Вы умны, начитанны, обладаете хорошей дедукцией, вам известны методы расследования, которые неизвестны мне и, только это между нами, даже оберсту Иберсбергеру. Я очень рад, что мне довелось с вами работать и надеюсь, что доведется впредь. Только не загордитесь.

Вюнш широко улыбнулся и протянул Майеру руку. Тот пожал ее. Похвала немного подняла ему настроение.

– Знаете, Франц, раньше я часто сомневался в том, что наша работа действительно делает мир лучше. На самом деле я до сих пор в этом не уверен. В такие моменты сомнений я стараюсь вспоминать не тех, кого убили, а тех, кого смогли спасти. В Хинтеркайфеке никто не спасся, но Франц, езжайте в Кайфек, посмотрите в ясные глаза Хельги Шлиттенбауэр и подумайте о том, что вы, пускай и не официально, но все-же сняли с ее отца тень подозрения, тянувшуюся за ним последние одиннадцать лет. Так и скажите ей, да и ему тоже, что вы знаете, что Лоренц невиновен в этом убийстве.

– Но откуда вы…

– Оттуда, что я служу в полиции уже девять лет, из которых шесть – следователем, а у вас из нагрудного кармана пиджака выглядывает ее шпилька для волос.

Удивление на лице Майера сменилось смущением.

– Я серьезно, Франц, съездите туда, а потом возвращайтесь. Нас ждет много работы.

Когда за Майером закрылась дверь, Хольгер откинулся на спинку стула, вновь закурил и прикрыл глаза. Воодушевление других людей всегда давалось ему с большим трудом.

Вскоре за Вюншем пришел Вольф. Свежеиспеченный начальник Мюнхенской полиции Генрих Гиммлер был худощав, невысок, носил очки и всем своим видом производил впечатление писаря или секретаря при бургомистре какого-нибудь маленького городка. Это впечатление не могла сгладить даже черная форма СС, которую он носил вместо полицейского мундира. Речь Гиммлера была тиха и отрывиста. Он внимательно выслушал рассказ Хольгера о ходе расследования, не перебивая и неотрывно глядя на него сквозь стекла очков.

– Хорошая работа, оберкомиссар Вюнш. – произнес он, когда Хольгер закончил – Я представлю вас с Майером к поощрению. Не беспокойтесь насчет того, что дело осталось нераскрытым. Я позабочусь, чтобы это не имело для вас отрицательных последствий. Не стоит распространяться о том, как завершилось ваше расследование. Тем более о моей роли в нем или о роли Вольфа. Надеюсь, вы еще не раз принесете пользу государству. У вас есть вопросы?

– Да, если позволите, два. Почему вы с таким вниманием отнеслись к этому делу?

– Я читал о нем в газетах еще тогда в 22-м году. Меня заинтриговали как обстоятельства убийства, так и личность преступника. Дело так и осталось нераскрытым, что меня разочаровало. Когда меня назначили полицайпрезидентом Мюнхена, я вспомнил об этом деле и решил отдать его на доследование. Я ни на что особенно не рассчитывал, однако первая же неделя вашей работы убедила меня, что убийца может быть найден. А какой второй вопрос?

– Почему вы решили отправить в Нюрнберг господина Вольфа?

– Потому, что полицейский детектив из моего ведомства намеревался совершить убийство. Полицейский должен быть чист перед законом. Если это не так, значит, это плохой полицейский или плохой закон.

Гиммлер замолчал, однако взгляд его, как и прежде, был направлен на Хольгера. Наконец, он вновь заговорил:

– Оберкомиссар Вюнш, как вы относитесь к нашей борьбе и к нашему фюреру?

«Так, теперь ты стоишь на очень тонком льду, поэтому ступай как можно более осторожно» – внутренний голос давал дельный совет. Хольгер взвесил каждый возможный вариант, после чего ответил:

– С уважением.

– Но в нашей партии не состоите.

Гиммлер не спрашивал. Личное дело Вюнша вполне могло лежать у него в столе, и полицайпрезидент, скорее всего, прекрасно знал каждую деталь биографии Хольгера.

– Нет, не состою.

– Это принципиальная позиция для вас?

– На данный момент, да.

– Я хочу предложить вам должность в новой политической полиции. Далее, если ваша работа будет устраивать меня, я готов предложить вам вступить в СС. Это откроет перед вами хорошие перспективы, а нам нужны такие люди как вы – настоящие немцы готовые на все ради достижения цели. Для этого вам нужно вступить в НСДАП и, разумеется, подтвердить чистоту своей крови. Комиссар Майер получил такое же предложение и обещал его рассмотреть.

– Хорошо, господин полицайпрезидент, я подумаю. Разрешите идти?

– Да, идите. Занесите дело №44518 Вольфу, он сдаст его в наш архив. Доброго дня, оберкомиссар Вюнш. Подумайте над моим предложением…

Глава 39

Новая жизнь

– Черт возьми, Хольгер, да проснись же ты!

– Да… Я здесь… Я проснулся. Неужели я опять кричал?

Хелена рывком села в кровати и взгляду Вюнша предстала ее обнаженная спина. Родинка на правом плече была на месте. Он положил руку ей на спину и провел сверху вниз.

– Прости меня.

– Ты опять ничего не помнишь?

– Нет.

Вюнш встал и закурил, открыв настежь окно. Он повернулся к Хелене и увидел, что она неотрывно следит за ним взглядом. Хольгер любил ее спину и плечи, равно как и ее волосы, и ее лицо, по которому нельзя было определить возраст наверняка. Вопреки воле Вюнша, слова вылетели из его рта, повиснув в воздухе:

– Я солгал. Я запоминаю почти все свои кошмары.

Она закрыла глаза, а после этого положила руки на свое лицо, как бы прячась от него. Так прошла минута, а за ней еще одна. Вдруг Хелена оторвала руки от лица:

– Тогда расскажи мне.

– А ты уверена, что хочешь этого?

– Я хочу, чтобы ты перестал мучиться.

«В конце концов, почему бы и нет…» – Хольгер закурил вторую папиросу от окурка и начал:

– Это было поздней осенью, в самом конце ноября 18-го года. Я вернулся в Берлин. Вышел из поезда и не узнал людей вокруг. За четыре года люди изменились до неузнаваемости, или, может быть, это я изменился. Не было больше моего Берлина – города, в котором я вырос, и в который я все время возвращаюсь, но никак не могу вернуться.

Я вышел из здания вокзала и удивился грязи и… пыльности, что ли. Не знаю, как это объяснить. Вокруг сновали люди, многие были в военной форме, многие улыбались, но даже улыбки были печальны и усталы. Недалеко от вокзала был кабачок. Я не помнил его, мне кажется, до Войны его не было. Я понял, что не проживу больше ни минуты без родного берлинского пива и зашел в этот кабачок. Это было не просто пиво. Я уверен, что Бог пьет именно это по вечерам. Я осушил кружку в считанные мгновения, даже не заметив, и тут же заказал вторую. Уже не помню, откуда у меня были деньги. Вторую кружку я пил уже медленно, растягивая удовольствие, и смотрел на людей. Ты видела меня в подпитии, знаешь, что я люблю иногда просто пялиться вокруг.

В пивную вошли несколько парней. Они были молоды – наверное, им было столько же, сколько и мне, но тогда мне показалось, что я старше лет на десять. У них были красные повязки на рукавах, а у некоторых они были прикреплены на грудь. Я не помню точно, сколько их было – четверо, может, пятеро. Они были безобразно пьяны. Начали шуметь. Один из них толкнул меня случайно, но отчего-то решил, что это я его толкнул.

Я был в лейтенантской форме. Он разглядел это и решил взять меня на испуг. Вытащил откуда-то Наган и начал трясти им у меня перед носом. У него руки ходуном ходили. Я пытался не реагировать, собрался уходить, но он сказал то, чего я не мог стерпеть – оскорбил моих родителей. Помню, его дружки захохотали.

Я резко развернулся и врезал прямо по его пьяной роже, а потом, пока они не успели прийти в себя, выхватил свой пистолет. Я разбил ему нос, на пол закапала кровь, а его дружки остолбенели. Я сплюнул и приказал ему петь «Der gute Kamerad»59. Кто-то из посетителей попросил отпустить их, мол, обычные пьяные дети, но я перегородил им выход и сказал, что пока он не споет «Der gute Kamerad», я никого не выпущу. Один из них, самый глупый, крикнул, что я не стану стрелять. Тогда я прострелил фотографию какой-то женщины, висевшую прямо за его спиной. Звук выстрела мог привлечь внимание прохожих, а женщина могла быть чьей-то матерью или супругой, но мне было плевать – эти ребята всерьез меня разозлили. После этого тот, с разбитым носом, начал гундосить:

Ich hatt' einen Kameraden,

Einen bessern findst du nit.

Die Trommel schlug zum Streite,

Er ging an meiner Seite

In gleichem Schritt und Tritt…60

Он пропел первый куплет, а дальше не смог. Я увидел, что у него намокли штаны, а на полу растекается лужа. Меня тогда передернуло от отвращения. Я отошел с их пути и велел им проваливать.

Через пять минут, расплатившись за пиво и за испорченный портрет, я тоже вышел на улицу. Я помню, что улыбнулся. Тогда мне казалось, что начинается новая жизнь…

Хольгер замолчал. Из окна дуло, и он закрыл его. Хелена искала своими глазами его глаза. Когда ей удалось их найти, он произнес:

– Наверное, я плохой человек.

– Нет, ты не плохой, просто ты видел слишком много плохого. Ложись и постарайся уснуть, до утра еще далеко.

Эпилог

Вена. 31 декабря 1939 года.

Падал снег. Венские улицы были припорошены им. Хелена держалась за локоть Хольгера, опасаясь поскользнуться. Они подходили к зданию Венского музыкального общества, где сегодня должен был пройти концерт местного симфонического оркестра.

Вюнш, всегда с любовью относившийся к музыке, решил приехать в Вену – самый музыкальный город мира – на Рождество. Они с Хеленой давно никуда не выбирались, и Хольгер чувствовал себя немного виноватым перед ней.

Неделя в австрийской столице пролетела как красивый сон. Они побывали в Хофбурге, где видели корону и меч императоров Священной Римской Империи Германской нации. Видели они и наконечник копья, которым, по легенде, была нанесена смертельная рана Христу. Вюнш долго вглядывался в него, но так и не смог избавится от сомнения, что этому наконечнику действительно было почти две тысячи лет. Не забыли они прогуляться и по знаменитому парку Пратер, а также осмотреть Собор Святого Стефана.

Вишенкой на этом торте, главной целью посещения Вены для Хольгера был благотворительный концерт, устраиваемый по программе зимней помощи бедным. Венский симфонический оркестр, Вильгельм Фуртвенглер с дирижерской палочкой, великая музыка семейства Штраусов, Моцарта, Шуберта, Николаи и многих других, многокрылые вальсы, стремительные мазурки, торжественные марши, наконец, сама Вена, ставшая южной жемчужиной в ожерелье городов Германского Рейха.

Хольгер был особенно рад, что хворь, навалившаяся на Хелену в последние пару дней, отступила, позволив ей составить ему компанию. Беременность давалась ей тяжело. Ее легкое тело с трудом справлялось с созданием новой жизни. Больше всего страданий Хелене приносили боли в спине. Вюнш как мог, пытался ей помочь, но силы его были не безграничны.

Они вошли в широкий холл и погрузились в мир мрамора, скульптуры и позолоты. Не обошлось, разумеется, без знамен со свастикой. Роскошная хрустальная люстра ярко освещала это интерьерное великолепие. Хольгер на мгновение остановился, чтобы окинуть взглядом узоры на стенах и потолке. Хелена тоже смотрела вокруг с изумлением.

Концерт вызвал большой интерес у публики. Вюнш видел как людей в форме, так и гражданских. Ему бросились в глаза Железные кресты на груди совсем молодых парней, стоявших небольшой компанией и заразительно смеявшихся над чем-то. Эти ребята были детьми, когда закончилась Великая война и никак не могли служить на ней. «А вот и первые плоды новой войны…» – подумал Хольгер с некоторой грустью.

Они сдали вещи в гардероб, и Вюнш в очередной уже раз залюбовался своей супругой. Хелена была в вечернем платье, которое получила из ателье аккурат перед отъездом. Вышло не дешево, но она заявила, что без выходного платья в Вену не поедет. Впрочем, Хольгер не особенно собирался с ней спорить. Платье, специально сшитое для того чтобы носить его во время беременности, было сработано настоящим мастером – оно не пыталось спрятать живот, а, напротив, подчеркивало его, делая частью образа. Вюнш не удержался и поцеловал ее.

– Ты чего?

– Ничего. Просто ты очень красивая.

– Лжешь…

– Нет, не лгу. Нравится платье?

– Да, удобное, а смотрится как?

– Превосходно!

Они прошли в концертный зал, называемый за обилие позолоты Золотым залом. Зал превосходил холл своим великолепием и роскошью, а венчали эту красоту трубы органа закрытого, правда, в значительной степени большим полотнищем со свастикой. «Жаль, что сегодня нет органной музыки…». Хольгер с превеликим интересом вглядывался в очертания этого могучего инструмента.

Ему не удалось достать билеты на балкон, поэтому пришлось довольствоваться местами в зале, но Вюнш не расстраивался по этому поводу, так как места были отличные – почти ровно по центру, не очень далеко, но и не совсем близко от сцены.

До концерта оставалось пятнадцать минут, но люди уже начинали занимать свои места. Хольгер узнал в толпе мужчину и женщину, пробиравшихся в их с Хеленой сторону, и не смог сдержать улыбку:

– Добрый вечер, Франц! Вот это встреча!

Майер ничуть не изменился за те три года, что Вюнш его не видел, разве что немного заматерел. Он принял предложение Гиммлера и перешел в ГЕСТАПО сразу с момента ее создания. Через год вступил в СС, а три года назад был переведен в Берлин.

Хольгеру до сих пор было немного досадно, что им не довелось больше поработать вместе. Репутация Майера крепла с каждым днем и шла впереди него, а его звание уже было выше, чем у Вюнша. «Ну и хорошо» – Хольгер искренне радовался успехам Франца и не без гордости вспоминал что, пусть и немного, но поучаствовал в его становлении как полицейского.

– Оберкомиссар Вюнш! Вы и впрямь счастливчик, хотя, в данном случае скорее я. И вы здесь, фрау Вюнш! Очень рад нашей встрече! О, да вы ждете пополнение! Примите мои поздравления!

– Добрый вечер, господин Майер. И вам, фрау Майер. Спасибо за поздравления.

Хельга Майер смотрела на мир все тем же пронзительным взглядом, как и в тот вечер, когда вымокшие под дождем Хольгер и Франц впервые ее увидели. Она улыбнулась Хелене и продолжила давний разговор:

– Когда вы уже, наконец, начнете обращаться ко мне Хельга, а к нему Франц?

Хелена тоже улыбнулась и достойно ответила:

– Когда вы станете обращаться ко мне Хелена.

Вюнш и Майер между тем жали друг другу руки.

– Три года?

– Чуть меньше, два с половиной.

– Как дела в Берлине?

– Много работы, много людей и совсем мало времени – все как всегда.

Хольгер молча кивнул, а затем предложил:

– Может быть, после концерта поужинаем вчетвером? Мы с Хеленой здесь уже больше недели и нашли неплохой ресторанчик. Там даже есть пиво, которое почти не кажется мочой, наверное, лучшее в Австрии.

– Договорились. С большим удовольствием.

– Не знал, что вы поклонник классической музыки, Франц.

– Я, скорее, равнодушен, а вот Хельга обожает вальсы. Она меня долго убеждала приехать.

– Как поживают фрау Лагард и юная Стефания?

В 34-м году Майер исполнил свое желание перевести сестру и племянницу в Германию. Хольгер пару раз общался с темноволосой – в отца – Стефанией и твердо уверился, что эта женская версия Франца имеет хорошее будущее. «Сейчас ей должно быть уже… шестнадцать…» – Вюнш провел в уме нехитрые вычисления.

– У Марии все нормально, а Стефания с головой погрузилась в дела Союза немецких девушек и на хорошем счету.

– Продолжает заниматься живописью?

Стефании Лагард очень неплохо удавались пейзажи и изображения животных.

– Да, но уже меньше – много времени уходит на учебу и на дела Союза… А вам скоро слать поздравительные открытки?

Хольгер недоуменно посмотрел на Франца, но быстро понял, о чем он:

– Через три месяца. Если, конечно, все будет хорошо.

– Имя уже придумали?

– Да. Решили, что если мальчик родится, Хелена имя выберет, а если девочка, то я. Она хочет имя Карл-Хайнц в честь Иберсбергера, а я думаю над именем Ида.

– Я слышал о смерти оберста Иберсбергера. Соболезную, вы ведь были друзьями.

Калле не стало год назад. У пышущего энергией сорокавосьмилетнего мужчины, храброго солдата и отличного друга не выдержало сердце. Вюнш вспомнил, как успокаивал на похоронах рыдавшего Зигмунда Шигоду.

– Ничего не поделаешь. Теперь он пирует в Вальгалле.

Установилось молчание, продержавшееся до начала концерта. Хольгер вернулся на свое место и следующие полтора часа прошли в музыкальном восторге.

Грянул Марш Радецкого. Зал начал хлопать в ладоши и топать ногами в такт музыке, написанной Иоганном Штраусом-отцом в честь победы в Италии австрийского маршала Йозефа Радецкого. Столь странное для воспитанной венской публики поведение было давней традицией. Когда Марш Радецкого исполнялся впервые во время триумфального возвращения маршала в Вену, народ хлопал и топал ногами. С тех пор исполнение этого произведения на концертах сопровождалось именно такой реакцией слушателей.

Музыка унесла Хольгера очень далеко. Ноты били его по голове, а перед глазами маршем шли его боевые товарищи – те, кого он потерял. Вюнш видел их всех: и тех, кто погиб на Войне, и тех, кто умер много позже. А еще он увидел Вольфганга Габриеля.

На лице Вольфганга не было трупных пятен. Его тело не раздуло от долгого пребывания в воде. Он почти не изменился за эти шесть лет, разве что седины стало еще больше. Он сидел на балконе справа от Вюнша и тоже слушал Марш Радецкого. Габриель был, как и Майер, одет во все черное, а на его плече была повязка со свастикой.

Хольгер застыл с удивленным выражением на лице, но через несколько мгновений удивление сменилось гневом. Вюнш понял, что Гиммлер просто его обманул: рейхсфюрер послал Вольфа не для того, чтобы убить Габриеля, а чтобы предложить ему работу. «Вот почему у штурмфюрера не было машины – он отдал ее Вольфгангу, чтобы я увидел автомобиль Габриеля и ничего не заподозрил…» Гиммлер с Вольфом придумали отличную комбинацию и блистательно ее разыграли.

Марш закончился. Он закрывал концерт. На сцену вышел тщедушный, худой человек. Его звали Йозеф Геббельс, и он был министром пропаганды. Все встали. Геббельс начал произносить речь, но Хольгер не слышал ни слова. Он ничего не слышал – в его мозгу все еще грохотал марш: «Пистолет остался в гостинице, так что застрелить его не получиться. Если забраться по той занавеске на балкон, то я смогу задушить его. Можно пройти на балкон и с другой стороны…»

Где-то на границе своего поля зрения Вюнш заметил объект. Хольгер старался не отвлекаться на него, но какая-то часть его разума твердила, что этот объект очень важен, что к нему нужно присмотреться всенепременно. Вюнш поддался этому стремлению, сфокусировал свое внимание на объекте и понял, что это вовсе не объект – это его жена Хелена, которая носит их общего ребенка и очень внимательно слушает Геббельса. Ее взгляд был устремлен на сцену, а на лице зависла торжественная улыбка.

Взгляд же Вюнша скользнул еще дальше и он увидел Майера и Хельгу, лица которых сейчас были так похожи на лицо его жены. Душа Хольгера металась между этими тремя молодыми людьми и Вольфгангом Габриелем. Он не знал, как ему поступить.

Геббельс закончил и вскинул правую руку. Хольгер, в голове которого продолжал звучать марш, посмотрел на Хелену и произнес одними губами:

– Зиг Хайль, Хелена!

А после этого громко и отчетливо вместе со всеми: