«Эффект Гусеницы»

DoC

«Эффект Гусеницы»

Пролог

Ослик, который мечталстать бабочкой.

Есть такие образы, которые врезаются в детское сознание и живут там тихо, как спящие драконы, чтобы проснуться годы спустя, когда придет их время. Дело в том, что сны твоих драконов в итоге формирует твой путь, как некий навигатор, выстраивая маршруты. Ведут, делают бессмысленные остановки, выбирают короткие пути, заводят в тупики. Местами ты не можешь понять, как же так, навигатор предложил тебе варианты выбора пути, ты выбрал наилучший, а оказался далеко от цели назначения. Для меня таким навигатором, таким образом стал Ослик…

Не просто Ослик, а Ослик, который мечтал стать бабочкой.

Помните этого чудака? Я помню. Он стоял на зелёном холме, его длинные уши обвисли от тщетности, а большие, наивные глаза с тоской и завистью провожали порхающие над полем цветного разнотравья яркие крылья бабочек. Он видел цель, он мечтал порхать над этим полем. Он видел результат – лёгкость, свободу, красоту. И он пытался её достичь любыми способами. Он усердно махал ушами, разбегался и прыгал с обрыва, веря, что если очень сильно захотеть, то законы мироздания, его вселенная, непременно сжалится, отменит для него закон этого мира, создаст ему его, другой мир, где он, Ослик, умеет летать.

Да, он был идиотом. Прелестным, трогательным, абсолютно мне родным идиотом. Таким же, как и я. Таким же, как, возможно, и вы.

И вот, в самый пик его отчаянных прыжков, на сцене появляется Она. Не фея с волшебной палочкой, не мудрый филин и не всесильный Джин из кувшина. Появляется Она, Гусеница. Существо, которое и само-то представляет собой сплошную метаморфозу, неприятную жизненную форму, зашифрованную в живую сардельку.

Этот мультяшный образ Гусеницы, с лёгкостью буддийского монахапроизносит фразу, которая в моёмдетском уме совсем не показаласькрасивой ерундой, парадоксальной историей, котораяспустя десятилетия ударила с силой дзен-коана:

«Чтобы летать, надо делать всё наоборот. Замереть и не двигаться. Забыть о полёте. Перестать быть. И тогда случится чудо».

Мой детский интеллект, наверное это был самый первый раз, вошел в ступор, вывел мой ещё не сформировавшийся ум за рамки обыденного сознания. Дело в том, чтоя услышал только первую и последнюю часть фразы… «Делать наоборот»? Отлично! Значит, надо не сидеть за партой, а прыгать, бегать, лазить по деревьям! Не учится, а махать ушами, искать пиратские клады, мерить глубину весенних луж! Логично? Для Ослика – абсолютно. «И тогда случится чудо»?

Цель остаётся целью, меняются лишь тактические приёмы. А слово «чудо» давало надежду на внешнее вмешательство волшебства. Концовка этого мультфильма уже не имела для меня ни какого смысла…

Глупец. Я был типичным Осликом, который не слышал самого главного, суть послания Гусеницы. Этоне действия, а тотальная капитуляция.

Замри – прекрати суетиться.

Перестать быть – прими свою суть.Чтобы победить – сдайся. Забудь о полёте – отпусти цель.

Какой ужас! Какая абсолютная, немыслимая, неприемлемаяпровокация! Всё наше существование – это гонка за результатом. «Стать лучше». «Достичь высот». «Реализоваться». Нам внедрилив подкорку формулу: УСИЛИЕ -> РЕЗУЛЬТАТ. А тут какое-то ползучее насекомое предлагает формулу: ОТКАЗ ОТ УСИЛИЯ -> ИСЧЕЗНОВЕНИЕ -> ЧУДО.

За прожитые годы, мне пришлось понять, что Гусеница была единственным реалистом в той истории. Она не метафоризировала. Она не фантазировала. Она не утешала. Она описывала технологию. Биологический императив превращения. Комплекс потребностей. Единственно возможный путь.

Я, как и тот Ослик, пытался «стать бабочкой», махая своими ослиными ушами. Я читал книги по саморазвитию, проходил тренинги, которые учили меня, как стать более успешной, эффективной, просветлённой… Гусеницей. Я прыгал в пропасть с обрывов, надеясь, что в этот раз аэродинамика моих старых привычек вдруг не сработает и произойдет Чудо. Я потреблял. Потреблял. Потреблял… И с тоской смотрел на тех, кто, казалось, уже летает…

А потом наступал момент, когда уши отваливались от усталости, а на дне очередной пропасти не обнаруживалось ничего, кроме знакомых камней разочарования. И наступала тишина. То самое «замри». Вынужденное. От безысходности.

Именно там, в этой тишине, до меня наконец-то начал доходить голос внутренней Гусеницы. Голос, который знал путь, но молчал, заглушённый хлопаньем моих ослиных ушей.

Эта книга – о том, что она мне сказала. О трёх стадиях, через которые проходит любая реальная трансформация, а не её суррогат. О стадии Гусеницы – где всё сводится к тотальному потреблению, гдетесно и бессмысленно. О стадии Кокона – где ты добровольно соглашаешься на распад, это и есть тот самый акт высшего доверия и «обратного действия». И о стадии Бабочки – которая является не результатом усилий, а естественным следствием пережитого распада.

Этот процесс я назвал «Эффектом Гусеницы». И это не ещё одна теория о том, как махать ушами. Это рассказ о том, как наконец перестать быть Осликом, мечтающим о полёте. Как иметь смелость замереть, распасться и позволить себе собраться заново – в ту форму, которая способна летать по праву рождения.

Добро пожаловать в Кокон. Здесь темно и не комфортно. Здесь нет инструкций по полётам. Здесь есть только тишина и процесс.

Именно отсюда начинается настоящее чудо.

Глава 1. Искусство быть Гусеницей

Мир Гусеницы идеален. Он логичен, предсказуем и обладает исключительной питательной ценностью. Мой мир именно таким и был. При условии, не приглядываться к краям.

Родители долго не думали, каким именем назвать своего первого ребёнка, назвали в честь куклы, которую подарили моей маме, когда она уходила с работы в декрет. На момент моего зачатия они ещё сами были, по сути, детьми, которым срочно надо было стать взрослыми. Так уж сложились обстоятельства в семье моих родителей. Рождение ребёнка могло внести некие изменения, создав дополнительные сложности и сместить вектор внимание на текущее положение вещей. Вот так, неким весенним днём, на свет появился Я, Арсений. Не то чтобы желанным ребёнком, скорее поводом для перемен. У меня ещё есть младшая сестра, но об этом чуть позже. Родители любили и растили меня и мою сестру, как могли, если я и нажил себе каких либо детских травм, так это только благодаря тому, о чём я рассказал в прологе, о детском восприятии Ослика, который мечтал стать бабочкой. Мои родители здесь ни причём.

По сути своей, мы с детства Гусеницы, которые шаг за шагом развиваем в себе этот навык, становимся всё более искуснее.

Всё начинается с самого первого момента – твой первый крик, чтобы заработали легкие и ты начал дышать. Далее тебе указывают границы: вот твое пространство, люлька, кроватка, коляска, вот погремушка, которую нужно потреблять, если потребляешь, отвлекаешься от того, что тебя сейчас может беспокоить. Вот правила – плачь, и тебе дадут молоко. Мир прост и понятен. Ты – центр вселенной, вращающейся вокруг твоего пищеварения и сна. Как есть, так есть…

Потом границы расширяются. Пол. Квартира. Детская площадка. Но к ним прилагаются новые, невидимые стены. «Не лезь туда – упадешь». «Не трогай – сломаешь». «Делиться с другими – хорошо». «Драться – плохо». «Будь хорошим мальчиком». Хороший – это какой? Тот, который слушается, который не шумит, который ест кашу и не мешает взрослым делать их важные взрослые дела. Но за это, у тебя есть твой мир, твой лист, на котором ты пасёшься.

Я, Арсений, был образцовой гусеницей. Я быстро смекнул, что за выполнение правил дают конфеты, похвалу и новые игрушки – более сложные листья для потребления. Я научился улыбаться бабушкам, говорить «спасибо» и аккуратно раскрашивать картинки, не вылезая за контур. Контур – это было главное. Жизнь внутри контура была безопасной и одобряемой. Любопытство, а что там за «контуром» увлекало, вызывало желание нарушать «правила» и было больно… Наказание следует незамедлительно, тем или иным образом, но точно по смыслу, не вылезай за «контур».

Школа стала следующим, более продвинутым курсом по искусству быть Гусеницей. Здесь было не просто «будь хорошим», здесь было «будь успешным», «будь социальным», «будь удобным». Успешным – значит соответствовать некому эталону. Решать задачи так, как показала учительница. Писать сочинения так, как ожидает преподаватель. Правильные ответы жили в конце учебника. Нужно было просто до них доползти, не отвлекаясь на дурацкие вопросы «а почему?» и «а зачем?».

Я преуспел. Мои тетрадки были чистыми, ответы – верными, а поведение – примерным. Я потреблял знания, переваривал их и отрыгивал на контрольных работах в том же виде, в каком получил, чуть добавляя своего желудочного сока. Меня хвалили. Меня ставили в пример. Я был живым доказательством эффективности системы. Я был жирной, упитанной гусеницей на самом сочном листе класса.

Появление младшей сестры лишь укрепило мою роль. Я стал «старшим братом». Это звание было таким же контуром, как и все предыдущие. «Подавай пример». «Уступай». «Ты же уже большой». Мое ползание стало еще более осознаным. Теперь я полз не только для себя, но и для того, чтобы быть картой, компасом для того, кто ползет следом. Это была первая, едва уловимая трещина – осознание, что мое идеальное ползание кому-то нужно, что оно имеет ценность не только в виде пятерок, но и в виде восхищенного взгляда сестры. Это была первая, неосознанная привязка моего «Я» к внешней оценке.

Юность добавила новые, сложные вкусы. Теперь нужно было потреблять не только знания, но и социальный статус. Нужно было ползать в правильных компаниях. Слушать правильную музыку. Носить правильные кроссовки. Влюбляться в правильных девочек – тех, на которых смотрят другие гусеницы. Я и здесь преуспел. Я научился имитировать бунт, оставаясь внутри системы. Прокуренные подъезды и первый алкоголь были не вызовом, а новым, одобряемым сверстниками ритуалом потребления. Новый лист. Новый социальный наркотик.

К университету искусство быть гусеницей было отточено до автоматизма. Я знал все правила игры. Мир был гигантским супермаркетом, где у каждого листа была цена. Любовь? Это когда ты потребляешь человека, а он потребляет тебя. Дружба? Взаимный обмен ресурсами – поддержкой, связями, временем. Самореализация? Успешное потребление знаний и их конвертация в диплом, а потом – в денежные знаки.

Я не видел в этом трагедии. Я видел в этом порядок. Гармонию. Я был счастливой, упитанной, успешной гусеницей, гордо ползущей по самому верхнему, самому зеленому листу на дереве жизни. Я достиг мастерства. Я стал идеальной гусеницей.

И как всякий идеальный продукт, я был абсолютно пуст внутри. Но чтобы услышать эту пустоту, нужно было остановиться. А останавливаться было нельзя. Впереди был карьерный рост, ипотека, машина, семья – бесконечная, соблазнительная гирлянда из новых, еще более сочных листьев.

Я не видел, что гирлянда всё туже затягивалась на моей шее. Я лишь радовался, как искусно я научился ползать.

К почти взрослой жизни я стал превосходной гусеницей.

Мой первый брак был по расчёту, мне надо было перебраться на следующую ветвь, где были сочные, жирные листья. Я даже не понимал, что такое любовь… Сексуально она меня привлекала. Весь наш быт, это друзья, компании, вечеринки. У каждого своя работа, которая позволяла заполнять наш мир гусениц возможностями потребления. И вдруг, неожиданно, как обычно это бывает, «я беременна»…

Я даже вспоминаю, что моя радость этому известию, была искренней. И тут появилась новая гусеница. Моя первая дочь.

Со мной что-то начало происходить. Нет, это совсем не рождение отцовских чувств. Хотя они, конечно, были – какая-то новая, щемящая нежность, инстинктивная потребность защищать этот маленький, беспомощный комочек. Это не было отрицанием «взрослой позиции» – напротив, я с еще большим рвением кинулся обеспечивать, обустраивать, демонстрировать надежность. И уж точно это не был отказ от ответственности. Я ее целиком и полностью принял.

Это было что-то иное. Что-то, что я смог осознать лишь гораздо позже, с высоты пройденного пути.

Я увидел в дочери самого себя.

Не себя-ребенка, нет. Я увидел чистую, незамутненную программу «гусеницы» в её первозданном виде. Её вселенная действительно вращалась вокруг пищеварения и сна. Её крик был идеальным, отточенным миллионами лет эволюции инструментом для получения молока. Её первый осознанный взгляд на погремушку был не любопытством, а началом великого пути потребления. Она смотрела на меня, а я видел в её глазах ту самую, доведенную до абсолюта, совершенную пустоту, которую я так искусно научился скрывать под слоями усвоенных правил, статусов и социальных масок.

Она была моим зеркалом. Идеальным, без искажений.

И в этом зеркале моя собственная, выстроенная с таким трудом жизнь вдруг предстала не гармоничным порядком, а жутковатым, бессмысленным ритуалом. Я наблюдал, как она, моя дочь, с абсолютной, биологической непосредственностью учится быть гусеницей – плакать, чтобы получить, улыбаться, чтобы понравиться, тянуться к самому яркому листу. И я понимал, что вся моя взрослая, сложная жизнь – это всего лишь продолжение этого же, детского алгоритма. Только погремушки сменились на автомобили, одобрение родителей – на одобрение босса и социума, а молоко – на дорогой виски.

Рождение дочери не сломало меня. Оно обнажило меня. Под блестящей оболочкой успешного креативного директора, заботливого отца и надежного добытчика я вдруг увидел ту же самую маленькую, голодную гусеницу, которая орет на весь мир, требуя свою порцию молока, похвалы, денег, статуса – любого «листа», который подтвердит её существование.

Это был не кризис отцовства. Это был метафизический ужас узнавания.

Я продолжил ползти. Теперь уже за нас троих. Моя гирлянда листьев стала еще соблазнительнее: ипотека побольше, машина посолиднее, английский частный садик для дочки. Я полз еще быстрее, еще искуснее, отчаянно пытаясь заглушить этот тихий, навязчивый голос, который шептал: «Ты показываешь ей тот же контур. Ты готовишь для нее тот же самый, идеальный мир гусеницы. Ты – проводник системы, которую сам же начал в себе подозревать».

Я стал еще лучше в Искусстве Быть Гусеницей. Но теперь это мастерство стало напоминать не уверенное движение, а лихорадочную, почти истеричную суету существа, которое, заподозрив, что оно уже много лет бежит в колесе, решило бежать еще быстрее – в надежде, что скорость наконец-то вынесет его куда-то наружу.

Я не знал тогда, что это «что-то», что начало происходить – это не начало конца. Это было начало того самого процесса, о котором говорила мудрая Гусеница из моего детства.

Это был первый, едва слышный шепот будущего распада. Первая микротрещина в идеальном, отлаженном механизме моей жизни. Еще не боль, не страх, не осознание тупика. Все это будет позже.

«Всё, что ты умеешь – это ползать. И ты научил этому своего ребенка. Но где-то есть полет. И ты не знаешь о нем ровно ничего».Пока что это было просто тихое знание где-то на самом дне сознания:

И гирлянда листьев, такая яркая и желанная, вдруг на мгновение показалась бесконечно унылой, одинокой, дорогой, ведущей в никуда.

Глава 2. Завтрак на Листе.

Удачное стечение обстоятельств, женитьба на нужной, на тот момент, девушке создало для меня идеальные условия для проявления своей Гусеницы в профессиональном и социальном плане.

Не сложно и достаточно быстро я продвинулся по карьерной лестнице.

Я получил свой Лист, должность креативного директора – открытый план этажа в стильном лофте с кондиционером и кофемашиной. Моя работа заключалась в том, чтобы есть этот Лист. Точнее, делать вид, что я его ем, и убеждать других гусениц, что именно этот Лист – самый сочный, самый зеленый и самый экологичный в лесу.

Я был креативным директором. То есть, профессиональным производителем смыслов в мире, который давно уже забыл, зачем они нужны.

Моим главным креативным допингом был «Нектар» – так я про себя называл кофе. Без него я был просто сонной личинкой. С ним – бодрой и целеустремленной Гусеницей с маниакальным блеском в глазах и доступом к корпоративному кредиту.

В тот день всё было как всегда. Утренняя планерка. Я сидел за столом, сделанным из спрессованного мусора (эко-тренд, нам же надо спасать планету !), и смотрел на подготовленную презентацию новеньким молодым маркетологом, как сказал мой босс, знакомя нас «это Нина, ну ооочень сообразительная и продуктивная, присмотрись к ней». На слайде сияла счастливая семья, которая держала в руках новую банку йогурта. Задача была вдохнуть в эту банку душу. Придумать ей «миссию». «Легенду».

– Коллеги, – сказала это молодое дарование— Вижу тут потенциал для глубокой экзистенциальной привязки к продукту. Йогурт как акт тихого бунта против хаоса современности. Момент аутентичности в потоке симуляции. Концепция «МолочныйДзен». Я, неожиданно, очень нервно сделал глоток своегоНектара.

Мои гусеницы-подчиненные закивали. Одни – потому что поняли. Другие – потому что сделали вид, что поняли. Третьи – потому что были слишком заняты поеданием своих собственных листьев, чтобы вообще что-то понимать.

И вот в этот момент это случилось.

Изнутри подкатила волна тошноты. Не от йогурта. От абсурда. Я – взрослый мужчина, и моя жизнь, мой интеллект, моя энергия уходят на то, чтобы придумывать духовные скрепы для кисломолочного продукта.

– Что? Да, – я моргнул, возвращаясь на свой лист. – Всё отлично. Продолжаем. Молочный Дзен – это не про йогурт. Это про состояние. Состояние… э… осознанной пробиотичности. – выдавил я из себя, поддержал свою junior-гусеницу Нину.– Арсений, вы как? – спросила меня эта junior-гусеница Нина.

Это был не кризис смысла. Смысла здесь не было давно. Это было ощущение фальшивой границы. Как будто я – это изображение на экране, а не тот, кто сидит перед ним. Как будто я натянул на себя костюм под названием «Арсений, креативный директор», и костюм вдруг начал гнить заживо, а я всё ещё внутри, пытаясь шевелить его искусственными конечностями и говорить его искусственным голосом.

Я был Осликом, который махал ушами. Я прыгал с холма под названием «Карьера», ожидая, что вот-вот полечу. Но вместо полета я с каждым прыжком всё глубже вбивал себя в землю. В свой Лист. В свою идеально обустроенную, просторную, престижную и абсолютно тесную клетку.

И тут это молодое дарование со своим «Молочным Дзеном».

На слайде, где сияла счастливая семья с йогуртом, я как будто увидел себя с Ниной.

Вдруг, не в голове у меня, а в этом лофте, из самой презентации, прозвучала фраза «Чтобы летать надо делать всё наоборот»

«Что наоборот?» – в панике спросил я себя в слух.

– Что наоборот? – повторила Нина, и в ее глазах читался не только профессиональный интерес, но и тот самый, хищный, любопытный блеск, который появляется, когда одна гусеница чувствует в другой слабину. Уязвимость. Трещину.

– Ничего, – я отхлебнул кофе, пытаясь вернуть себе маску невозмутимости. – Просто мысль вслух. Продолжайте.

Но щель в реальности была уже пробита. Нина стала для меня не просто «…ну ооочень сообразительная и продуктивная…», она превратилась в живое воплощение того, от чего я бежал – и того, к чему меня неудержимо тянуло. Она была молодой, голодной, амбициозной гусеницей, которая с восторгом и абсолютной серьезностью играла в эту игру. Ее «Молочный Дзен» был для нее не абсурдом, а гениальным ходом. И в этом была ее страшная, пьянящая притягательность.

Она напоминала мне меня самого – того, кто еще верил в правила и жаждал победы. И в то же время, она была возможностью сбежать от того, кем я стал – уставшим, пресыщенным, разочарованным циником.

Наш «служебный роман» начался не со страсти. Он начался с совместного производства смыслов.

Я стал ее ментором. Задерживались после работы, чтобы «обсудить проекты». Я снова почувствовал вкус к игре, потому что играл теперь не для себя, а для нее. Я учил ее обходить подводные камни, показывал, как продавать безумные идеи скучным клиентам, открывал ей потайные ходы в корпоративной иерархии. Я вдруг снова обрел цель: вырастить из нее идеальную гусеницу. Стать архитектором ее успеха.

Это был самый изощренный побег от себя. Вместо того чтобы разбираться с собственной пустотой, я занялся наполнением ее мира. Вместо того чтобы задавать себе вопросы, я с упоением отвечал на ее вопросы.

А она… она смотрела на меня с обожанием и жадностью. Я был для нее проводником в мир больших листьев. И она платила за эти знания восхищением, вниманием, своим молодым, не отравленным цинизмом энтузиазмом. Она была моим личным «Нектаром», новым, более сильным допингом, чем кофе.

Катастрофа была неизбежна. Она случилась не тогда, когда мы впервые переступили грань между профессиональным и личным. Это было лишь следствие.

Настоящая катастрофа случилась во время разговорас клиентом.

Я вел встречу, как всегда, уверенно и немного свысока. Нина сидела рядом, моя блестящая протеже. И в какой-то момент клиент задал каверзный вопрос о глубинной идеи кампании. Я начал было изливать привычную гладкую чушь, но Нина, желая блеснуть, перебила меня.

– Вы проницательный человек, Николай Александрович, наша концепция строится на осознании тотальной симуляции потребления. Мы не продаем йогурт, мы предлагаем потребителю иронию над самим актом покупки. Это такой… э… контролируемый распад смысла.И слово в слово, с тем самым огоньком в глазах, повторила мою же, когда-то сказанную ей наедине фразу:

Всё было идеально произнесено. Тон, поза, уверенность. Но я смотрел на нее и видел не ее. Я видел себя. Своего личного Франкенштейна. Я создал идеальное существо, которое теперь, с непорочной серьезностью, несло в мир ту самую экзистенциальную тошноту, от которой я пытался сбежать, занимаясь ею.

В глазах клиента я прочитал непонимание и легкую панику. Но это было не главное.

Главное было то, что в этот момент я окончательно провалился в яму.

Я сидел и смотрел, как моя собственная циничная философия, мое тайное знание о абсурде всего этого, изложенное устами молодой девушки, звучало как самая жалкая, позерская и пустая чушь на свете.

Она была моим зеркалом. И в этом зеркале я увидел не блестящего креативного директора и не страстного любовника. Я увидел клоуна. Клоуна, который настолько запутался в своей лжи, что начал учить других в нее верить.

Я не помню, чем закончилась встреча. Помню только, как вышел в туалет и меня вырвало. Вырвало тем самым «Нектаром» и всем тем фальшивым смыслом, которым я пичкал себя годами.

Наш роман рухнул в ту же секунду. Он рухнул не из-за ссоры или разоблачения. Он рухнул потому, что исчез его фундамент – мой побег. Я больше не мог смотреть на нее, не видя в ней собственного уродливого отражения.

А через неделю пришел запрос от HR. Анонимная жалоба о «недопустимой атмосфере» в отделе. Нина, испуганная и сбитая с толку моим внезапным отчуждением, инстинктивно начала защищать свою территорию, свою карьеру. Она решила, что я ее подвожу, и нанесла упреждающий удар.

Меня вызвали на беседу к Большой Гусенице . Говорил о репутации, о корпоративной этике, о сложной экономической ситуации. Он не произносил имён, но я видел все его карты. Молодая, перспективная, продуктивная гусеница против уставшего, проблемного директора с подмоченной репутацией. Выбор системы был очевиден.

«Поздравляю, Арсений. Ты только что достиг высшего пилотажа в искусстве быть гусеницей. Ты был настолько хорош, что тебя съели собственные же. Закон джунглей. Закон листа. Ты был идеальным продуктом системы – и система тебя употребила».Мне предложили уйти. «По собственному желанию». Я уходил, оставляя позадисебя свой кабинет, свой «Лист», свой статус. Единственной мыслью, которая крутилась в голове, была не мысль о предательстве нет, не злость на Нину, набосса. Это была мысль-вспышка, ослепительная в своей ясности:

Я не просто потерял работу. Я проиграл игру по своим же правилам. И это было крушением всего моего мира. Того самого мира, который я считал единственно возможным.

Мой костюм «креативного директора» окончательно разложился, и под ним не оказалось ничего. Абсолютно ничего.

В оглушительной тишине, что воцарилась после удара, я отчетливо и настойчиво слышал тот самый голос из детства. Он звучал не как утешение, а как приговор:

«Замри. И не двигаться. Забыть о полёте. Перестать быть».

Больше нечего было терять. Нечего было делать. Некуда было ползти.

Осталось только одно. Сдаться. Но я ещё не готов.

Ощущение пустоты в реальности длилось недолго. Пустоту заполнила волна чистого, животного страха. Не экзистенциального, а самого что ни на есть приземленного.

Я пришел домой рано. Не как обычно, в три часа дня. В нашем большом, тщательно спроектированном гнезде, за окнами которого был виден весь город – наш главный совместный «лист» – царила тишина. Жена была дома. Меня так рано не ждали.