Из «Свистка»

Устроивши таким образом положение дел, то есть расставивши везде свои войска, Франция созывает конгресс. Нет надобности говорить, что на нем решено будет восстановление герцогов{123} и, кроме того, пересмотрится цюрихский трактат, причем Франция сделает новые приобретения как по лигурийскому берегу, так и по направлению к Рейну.

Никто не назовет, надеюсь, моего плана неудобоисполнимым. Но представляются возражения относительно его достоинства. Я все их предвидел и сейчас же намерен победоносно опровергнуть.

Люди, мало сведущие в политике, кричат прежде всего, что Франция ничего не выиграет от вооруженного вмешательства в дела Италии; уверяют, что ей не нужно увеличения территории, что она и без того довольно хорошо округлена{124}, что новые провинции доставят ей только новые хлопоты, что благоденствие нации заключается не в численности ее, а в хорошем устройстве и пр. в том же роде. Против частностей этого мнения я возражать не стану. Мало того, я прибавлю, что всякое вмешательство на полуострове принесет Франции временно весьма чувствительное отягощение и расстройство. Финансы Франции находятся в положении весьма не блестящем; в нынешних прениях о бюджете мы видели, до какой огромной цифры дошел государственный долг в последние восемь лет; налоги весьма чувствительны для населения{125}, конскрипция{126} представляет одно из самых ужасных зол в глазах всей нации. Вести войну значит делать новые траты людей и денег, не видя впереди даже вознаграждения, потому что ни с папы, ни с неаполитанского короля взять нечего, с Австрии тоже, а Пьемонт еще представляет статью очень сомнительную. Все это так; но что значат все мелочные затруднения пред величием общего приобретения нравственного! Здесь замешана наша национальная гордость, наша честь и наше существенное благо. Хотя бы Франция и разорилась в Итальянской войне, во всяком случае мы выйдем из нее с лучшими обеспечениями своей будущности, нежели какие можем иметь при водворении в Италии нынешнего порядка вещей. Победив гидру итальянской революции, правительство надолго упрочит существование нынешней системы, водворит спокойствие в Европе и будет иметь возможность в мире и тишине наверстать все потерянное. Мы видим, что теперь налоги далеко еще не дошли во Франции до своей крайней возможности; между тем всякое увеличение их встречается ропотом, который нельзя оставлять без внимания в виду того, что делается в Неаполе и римских провинциях. Но когда все будет успокоено и усмирено, что тогда помешает удвоить подати и таким образом поправить финансы? Что помешает возвысить значение войск, увеличив им жалованье, улучшив содержание, вообще создавши из них особую силу, совершенно отделенную от народа и всегда готовую наказать всякое ослушание и недовольство? Франция будет тогда наслаждаться совершеннейшим, образцовым порядком, которому сами австрийцы позавидуют, и вот главное основание, заставляющее пренебречь временные невыгоды и затруднения, соединенные с посылкою войск в Италию!

Есть и другие соображения высшего разряда, определяющие роль Франции в настоящих обстоятельствах. Лукавые друзья свободы обыкновенно стараются уверять, что нынешнее правительство Франции продолжает наполеоновское направление и, таким образом, необходимо связано с преданиями первой революции. Мнение это так сильно, что само правительство не решается опровергать его положительно. Но в «Свистке» можно высказать всю правду, и потому я не колеблюсь объявить это мнение лишенным всякого основания. Что ни говорите, но император принял в свои руки не Францию первой революции и империи, а Францию Реставрации, Францию Бурбонов; и он, естественно, должен быть представителем бурбоновской политики, хранителем трактатов 1815 года{127}. Это условие само собою подразумевалось, когда Европа признала его императором. Говорить, что он продолжает наполеоновскую политику, значит возбуждать против него европейскую коалицию и даже мнение всех благонамеренных французов. Мы очень хорошо знаем, чем мы обязаны Священному союзу, этому высокому созданию светлого ума Меттерниха. Мы понимаем, что он был создан для охранения порядка и тишины в Европе, а кто же более нынешних французов может дорожить порядком и тишиною? Кто более Людовика Наполеона сделал для их водворения и ограждения? «Империя есть мир»{128}, – сказал он; а «если хочешь мира, то готовь войну» (si vis pacem, para bellum), и в силу этого двоякого соображения он неутомимо воюет и мирится с самого своего избрания – и все в интересах продолжения своего управления, в котором одном только нашла Франции мир и блаженство.

Уверяют, будто война против освобожденной Италии создаст нам врагов в наших соседях, оттолкнет от нас сердца народов, поставит нас в ряд противников европейского прогресса. На все это я отвечу в коротких словах. Итальянцы и все угнетенные национальности, будут враждебны к нам, правда; швейцарцы и бельгийцы будут нас презирать; Пруссия и Англия останутся недовольны. Но что же нам до этого? Итальянцы будут приведении в такое положение, что пикнуть не посмеют: везде будут стоять французские войска для защиты правительств от их подданных. Против Пруссии мы всегда имеем Австрию и Баварию. Швейцарцы и бельгийцы сами-то ничего не стоят, кроме презрения; если на то пойдет, то их всех можно будет присоединить к Франции… Остается Англия; но Англия не начнет наступательной войны, а ежели вздумает с нами помериться, так мы лучше не требуем (nous ne domandons pas mieux). Давно уж она нам поперек горла встала с своею торговлею, интригами, а всего пуще – с своими либеральными принципами, которые, в сущности, только и годятся для того, чтобы поощрять беспорядки всякого рода.

Да и какое законное основание могут иметь другие державы для противодействия нашему вмешательству в Италии? Трактаты все в нашу пользу. Разве только поставят нам на вид этот несчастный принцип невмешательства (non-intervention), нами же провозглашенный? Но, во-первых, он был провозглашен в других обстоятельствах; во-вторых, он теперь уже нарушен самим Пьемонтом;{129} в-третьих, он не освящен конгрессом; в-четвертых, он должен быть подчинен другому, высшему принципу, который мы давно уже провозгласили в Риме и который нарушен итальянским движением и требует мщения{130}. За решительным ослаблением Австрии и за недопущением Испании в число великих держав (несмотря на наше ходатайство) мы остались одни теперь хранителями католического принципа в Европе, защитниками светской власти святейшего отца. Здесь уже политика переходит в высшую область, и все дипломатические соображения должны преклониться пред святынею нравственных начал. Кричите, пожалуй (on a beau crier), об отделении светского от духовного, вы нас не заставите думать, что папа может обойтись без двора, совета, армии, без владений, собственно ему принадлежащих. Существование Папской области столь же необходимо в сфере католических начал, как существование Австрийской империи в дипломатической сфере… Собственно говоря, можно, пожалуй, утверждать, что и Австрия не нужна для народов Европы; но она создана трактатами 1815 года{131}, она вот уже в течение полувека доблестно исполняет свое назначение – сдерживать народное своевольство и служить оплотом порядка для всех стран Европы, и она стоит и будет стоять, несмотря на заносчивость венгерцев, враждебность итальянцев, тайный ропот славян, неудовольствия самих немцев, расстройство своей администрации и почти банкрутство в финансах{132}. Она будет стоять, потому что служит представителем живого принципа, того самого, к которому пришла теперь и Франция после стольких волнений и испытаний, к которому должна быть приведена и Италия, во что бы то ни стало (coute qui coute)!.. Так и Папская область останется за папою, несмотря на все безумные фанфаронады Гарибальди, ибо святейший отец служит высочайшим представителем католического единства, непогрешимого авторитета и безукоризненной централизации – то есть всего, в чем нашла свое спасение Франция! Говорят, что папское правительство очень дурно. Я не стану утверждать противного, потому что для меня этот сюжет не имеет ни малейшего значения. Положим, что оно дурно до последней степени; что же из этого? Abusus non tollit usum – злоупотребление вещи не доказывает ее негодности; тем более надо стараться поддерживать папское правительство, чтобы дать ему возможность уничтожить у себя злоупотребления. Это постоянно и делает французское правительство, подавая папе благие советы{133}. Но, в сущности, не злоупотребления вооружают вольнодумцев против папского управления, а самый принцип его, стремящийся к благу духовному и потому, естественно, требующий от подданных отречения от многих материальных удобств и смиряющий порывы кичливого ума. Людям легкомысленным, не думающим о принципах духовных, кажется возмутительным, когда им не дают свободы болтать всякий вздор, когда их судят по особым соображениям, а не по общим законам, дела ведут в святилище судебных мест, а не на площади, требуют с них для поддержания духовного блеска наместника святого Петра более, чем бы они считали нужным, и пр. Но для всякого благомыслящего католика ясно, как нелепы все подобные претензии. Во-первых, они доказывают только развращение нравов и равнодушие к религии; во-вторых, свидетельствуют о полнейшем невежестве претендующих. Если бы они понимали хотя самые первые основания государственной жизни, то перестали бы жаловаться на папское правительство, потому что, в сущности, принцип его вовсе не отличается от других, и, например, во Франции мы представляем то же самое, что и подданные папы. Соединяясь в государства, мы пользуемся покровительством общих законов и защитою от всяких нападений на нас. Мы сами не можем составлять законы для своей жизни, не можем и знать всех бедствий, какие нам грозят. Очевидно поэтому, что забота об общественной безопасности должна быть сосредоточена в руках избранных, для которых все мы и должны жертвовать нашими личными интересами. Во Франции мы признаем право рассуждать за нас и располагать нашими действиями за Людовиком Наполеоном; в Риме то же право принадлежит Пию IX. Таким образом, интересы французского и римского правительства в этом вопросе одни и те же, и всякий, кто им противится, должен быть наказан общими силами. Если бы Франция оставила папу, гнев божий постиг бы ее и она бы пала под собственною тяжестью. Наш век не признаёт силы духовного слова; пусть же он поверит хоть истории. «Мои пушки заглушат гром папских проклятий!» – гордо писал Наполеон I во всем блеске своего могущества{134}. И что же? Прошло каких-нибудь два года после преступного восклицания – и звезда Наполеона закатилась!.. Если находится много людей, не придающих значения подобным урокам, то тем хуже для них и тем менее смысла имеют те господа, которые на каждом шагу толкуют нам о невмешательстве. Истинные католики и благомыслящие люди всех наций не могли, конечно, без особенного умиления читать прелестные слова (de belles paroles) святейшего отца о том, что он называет «каким-то новым и странным принципом нон-интервенции». Поистине новый и странный принцип, особенно в виду народов, потерявших всякое сознание законности и благоразумия! «Любите и защищайте друг друга», – заповедует нам правило нравственности; а мы что делаем! Разбойник, флибустьер, врывается в дом к нашему брату, законному королю, грабит его, отнимает его владения и дарит их другому королю, в котором своевольство надеется найти себе более потачки; а мы в это время провозглашаем принцип невмешательства! Не жалко ли, не бесчеловечно ли это? Не гибельно ли это для самих народов, которые, по неразумию своему перешедши к Пьемонту, пожалуй, в самом деле захватят себе разные льготы и вольности и позабудут должное смирение и дисциплину? Оставлять их на произвол судьбы не то же ли самое значит, как если бы в школе начальники и учители предоставили учеников самим себе, провозгласив тоже принцип невмешательства? Если так, то уж лучше и школы не нужно, и ученья не нужно, и наград и наказаний не нужно; пусть все идет само собой и на мир снова нисходит мрачная ночь варварства и беззакония!..

После всего, что я сказал, нужно ли распространяться еще о последнем возражении против посылки французских войск в Италию, о том, будто бы подобным распоряжением император потеряет свою популярность между французами? Кто говорит это и о ком? Люди с неудавшимся честолюбием, потерянные в блеске того, кто с такою славою держит в руках своих судьбы Франции и господствует над политикою Европы! Ему нет надобности добиваться популярности между подобными людьми и их партиями. Популярность, состоящая в благосклонности всех партий, нужна, может быть, Виктору Эммануилу, только что занесшему ногу на трон предполагаемого итальянского королевства; но за кого 8 000 000 избирательных голосов, за кого имя Наполеона, политическая мудрость и армия, которой подобной нет в мире, тот спокойно может обойтись без этой эфемерной популярности! Что же до народа, то когда же он не был с тем, кто указывает ему путь к славе? А кто же усомнится, что новые лавры ожидают наши войска, если только придется им вынуть мечи из ножен? Итальянцы знают нас как союзников, и они не захотят иметь нас врагами! Они сумеют почтить французское имя (ils sauront respecter le nom fancais) и волю того, кто избран великою нациею в повелители судеб ее! Если же нет… о, тогда… неужели думаете вы, горячие приверженцы итальянской автономии, неужели думаете вы, что великий народ в 35 мильонов позволит оскорблять себя безнаказанно? Неужели вы полагаете, что он сам не побежит просить оружия против оскорбителей и что жены и дети не захотят отпраздновать триумф их мужьев, братьев и отцов? О, если можно в чем-нибудь упрекать наш народ, то, уж конечно, не в недостатке военного энтузиазма! Он с радостью останется без нищи и без крова, если дух его будет оживлен сознанием национальной славы, приобретенной драгоценной кровью (sang precieux) сынов его!

И за какое дело будет проливаться теперь эта кровь! За дело порядка, за торжество законности, за герцогов, короля неаполитанского, прочность Австрии, за святейшего отца! Со стороны Франции это будет дело бескорыстное, святое, вызываемое единственно рыцарскими ее чувствами (sentiments chevaleresques). Никто не упрекнет нас в честолюбии, а между тем за Франциею осветится право наблюдения за порядком в Европе и охранения законных правительств всех стран против мятежных подданных. Понятно, какой обширный горизонт (quel vaste horisont) открывается таким образом для политической мудрости нашего правительства!..

В видах блага человечества, желая оказать услугу моей прелестной родине (a ma belle patrie) и делу законного порядка в Европе, изложил я вам в беглом очерке мои идеи о роли, которую должна теперь принять Франция. Я оставил в стороне все военно-технические и дипломатические подробности, потому что это письмо есть не что иное, как введение в большой мемуар, над которым я теперь работаю и который скоро сообщу публике. Я поспешил изложить мои общие идеи, потому что время не терпит, быстрый ход событий требует и быстроты решений. Надеюсь, что важность моих соображений будет понята всеми, и желаю, чтобы они нашли искренний отголосок как у вас в России, так и во всей Европе, особенно же в моем отечестве, в сердце того, от кого зависит осуществить мои идеи. Да будет Франция, уже давшая миру столько великих и благородных толчков (tant d'initiatives grandes et generalises), и на этот раз руководительницею святого дела законности и порядка. Да совершится! (Ainsi soit-il!)

Станислав де Канард{135}

Париж, 8/20 декабря

Из цикла «Неаполитанские стихотворения»{136}

(написанные на австрийском языке Яковом Хамом и переведенные Конрадом Лилиеншвагером)

Неаполитанские дела занимают теперь первое место между всеми вопросами, увлекающими внимание Европы; можно даже сказать, что пред ними кажется ничтожным все остальное, исключая разве нового журнала, который собирается издавать г-жа Евгения Тур, и новой газеты, обещаемой «Русским вестником»{137}. Но понятия наши о неаполитанских событиях очень односторонне, потому что все наши сведения приходят от врагов старого порядка, которые, очевидно, стараются представлять дело в свою пользу. Вот почему нам показалось необходимым представить нашим читателям несколько неаполитанских стихотворений известного австрийского поэта Якова Хама, рисующих положение дел и настроение умов совершенно не так, как обыкновенные журнальные известия. Яков Хам – прежде всего поэт; он постоянно находится под влиянием минуты и, следовательно, чужд всяких политических предубеждений. Он то хвалит упорство короля неаполитанского в режиме его отца{138}, то превозносит его за конституцию, то ругает освободителей Италии, то предается неумеренному энтузиазму к ним, то в восторге от жестокой бомбардировки{139}, то в настроении нежных чувств… Во всех этих видимых противоречиях сказывается весьма сильно художественность его натуры и вместе с тем дается полное ручательство в его искренности. И так как литература вообще и поэзия в особенности служат выражением народной жизни, а Яков Хам – поэт австрийский, то в стихотворениях его мы можем видеть, в каком настроении находился народ австрийский в последний год и какими чувствами преисполнен он к династии Бурбонов. Не выводя никаких политических результатов из представляемых нами поэтических документов, мы не можем не обратить внимания читателей на их литературное значение: во всей современной итальянской литературе нет ничего, подходящего по благонамеренности к творениям австрийского поэта. В нынешнем году какой-то человек с итальянскою фамилиею сочинил оду на именины австрийского императора – так на это указывали с ужасом, как на нечто чудовищное! Из этого одного уже достаточно видно, как много стесняется художественность, когда разыгрываются народные страсти, и как много выигрывает она при отеческом режиме, подобном австрийскому. Надеемся, что любители литературы, даже несогласные с г. Яковом Хамом в большей части его тенденций, оправдают нас в помещении его стихотворений уже в силу того одного, что они блистательно разрешают одну из великих литературных проблем – о чистой художественности, – разрешением которой так ревностно занималась наша критика в последние годы{140}. Вместе с тем мы надеемся доставить читателям удовольствие и самыми звуками перевода, над которым так добросовестно потрудился г. Лилиеншвагер. Мы должны сказать откровенно: со времени патриотических творений Пушкина, Майкова и Хомякова{141} мы не читывали ничего столь громкого, как стихотворения г. Якова Хама в переводе Конрада Лилиеншвагера.

1

Надежды патриота

(При начале итальянских волнений)

Опять волнуются народы,И царства вновь потрясены.Во имя братства и свободыОпять мечи обнажены!Скатились тихо с горизонтаТри солнца чудной красоты;[9]{142}Честолюбивого ПьемонтаОсуществляются мечты!Царит в Италии измена,И торжествует в ней порок:Тоскана, Парма и МоденаБезумно ринулись в поток;И силой вражьего восстаньяИз рук святейшего отцаОтъята бедная Романья —Стад папских лучшая овца!..{143}Но против дьявольских усилийЕсть нам незыблемый оплот:То королевство Двух Сицилий,Бурбонам преданный народ.Воссев на праотческом троне,Как в небе солнца светлый диск,Там в Фердинандовой коронеСияет царственный Франциск.Не поддается он лукавымРечам политики чужойИ твердо правит по уставамОтцовской мудрости святой;Карать умеет недовольныхВ тиши полиции своейИ в бой нейдет за своевольныхПротив законных их властей…{144}Вкруг трона вьется там гирляндаМужей испытанных, седых,Хранящих память ФердинандаВ сердцах признательных своих.К Франциску им открыты двери,Страною правит их совет,И вольнодумству ФиланджьериНет входа в царский кабинет!{145}И верим мы: Кавур с МацциниОбманут бедный их народ{146},И он придет, придет в кручине —Просить Францисковых щедрот;Министр полиции АйоссаУмов волненье укротитИ итальянского вопросаВсе затрудненья разрешит!..{147}

5

Плач и утешение{148}

(По поводу некоторых дипломатических советов неаполитанскому правительству){149}

Ужасной бурей безначалияС конца в конец потрясена,Томится бедная Италия,Во власть злодеев предана.Повсюду слышны крики шумные —Народ изменой упоен…Свободы требуют безумныеИ рушат власти и закон!И, к униженью человечества,Проник неблагородный страхВ самих блюстителей отечества,Держащих власть в своих руках.Принципом странным невмешательстваПрикрыв бессилие свое,Европа спит, когда предательствоПожрать готовится ее;И итальянские властители —Одни бегут из их держав,А те – становятся ровнителиБезумной черни мнимых прав!Дают статуты либеральные,Страстям толпы бесстыдно льстят,И дни отечества печальныеПрезренной трусостью сквернят!..Один средь общего волнения,Как некий рыцарь на скале,Стоит без страха, без сомненияКороль Франциск в своей земле…Утешься, бедная Италия.Закон и правду возлюбя,Франциск не даст разлиться далееЗлу, охватившему тебя.Оп понимает все опасностиЛьстить черни прихотям слепым;Ни конституции, ни гласностиНе даст он подданным своим!Не переменит он юстицию,Не подарит ненужных льгот,Не обессилит он полицию —Свой нерушимейший оплот;Не даст права свои священныеТолпе бессмысленной судитьИ своевольства дерзновенныеНе поколеблется казнить!И знаю я – он не обманетсяВ благоразумии своем:Пьемонт падет, а он останетсяИталиянским королем!26 июня 1860 года

6

Неисповедимость судеб{150}

(На обнародование неаполитанской конституции){151}

Не видать ни тучки в небе знойном…Солнце блещет, сушит и палитИ в теченьи царственно-спокойномНа поля засохшие глядит.Все томится, все горит и вянет…Надо влаги жаждущей земле!..На работу пахарь завтра встанетС безотрадной думой на челеИ, взглянув на солнце и на небо,Не прельстится светлой их красой:Без дождя ему не будет хлеба,Он погибнет с бедною семьей!И, томясь ужасной перспективой,Даст он волю жалобным речамИ пошлет упрек нетерпеливыйБезмятежно-ясным небесам…Но давно уж в области эфирнойСобрались и ходят облака,Час настал, и над равниной мирнойПролилась обильная река.Поднялись поникшие растенья,Освежился воздух и земля, —И глядят с слезою умиленьяЗемледельцы на свои поля.А вверху по-прежнему спокойноНад землей простерт небесный свод,И, как прежде, весело и стройноВ ярком блеске солнышко плывет…– —Так сгорал Неаполь жаждой знойной,Так искал воды себе живой;А Франциск свершал свой путь спокойный,Разливая блеск свой над страной…И народ сдержать сердечной болиНе умел и горько возроптал…Но давно готов был в вышней волеДля него целительный фиал!Недоступен был Франциск народу;Но пришла законная пора —Даровал разумную свободуОн единым почерком пера…Ожил край. Все встало в блеске новом…Правосудье царствует в судах;Всяк спокоен под домашним кровом,Всякий волен в мыслях и речах;От шпионов кончилась опасность,В мрак архивов пролит новый свет,И в три дня уврачевала гласностьКрай больной, страдавший столько лет!Рад народ!.. С молитвой благодарнойНовый воздух он впивает в грудь…А король, как прежде, лучезарный,Продолжает царственный свой путь!..4 июля

№ 8

«Свисток» Ad se ipsum[10]

Свободный, как птица, не связанный срокомЖурнальной подписки и выхода книжек,Являюсь я редко, всегда ненароком,Но яркими буквами след свой я выжегВ сердцах благодарных российских сограждан.Мой свист облегчал их сердечные раны;Как влага в пустыне, я был ими жаждан,Когда их томили сухие туманы;{152}Во мне лишь нашли они ключ разуменья,Когда возникала российская гласностьИ головы мудрых повергла в сомненье —И розгу и взятку не ждет ли опасность;Я был утешеньем, я был им опорой,Когда населенье России смущеннойПугал наш прогресс изумительно скорый,Внезапно открытый в Москве умиленной{153}.Вопрос о евреях{154}, вопрос о норманнах{155},Великий вопрос об экзамене строгом{156},Шестнадцать гусей, неповинно пожранных{157},И опыт пощенья по волжским дорогам{158},Короче – на все, что родным публицистамТревожило сердце и ум волновало,На все отзывался я радостным свистомИ всех утешал я… Но этого мало:В Европе свершалась великая драма;И к ней обратил я родное вниманье,Австрийской поэзией Якова ХамаСограждан моих просветив пониманье.Неаполю дал я благие уроки,На все отозвался – ни слабо, ни резко —И, всюду сбирая прекрасные соки,Воспев Гарибальди, воспел и Франческо!..{159}И ныне явлюсь я к читателю снова;Хочу наградить я его за терпенье,Хочу я принесть ему свежее слово,Насколько возможно в моем положеньи!..А впрочем, читатель ко мне благосклонен,И в сердце моем он прекрасно читает:Он знает, к какому я роду наклонен,И лучше ученых мой свист понимает.Он знает: плясать бы заставил я дубыИ жалких затворников высвистнул к воле,Когда б на морозе не трескались губыИ свист мой порою не стоил мне боли.

Примечания

Условные сокращения

Белинский – Белинский В. Г. Полное собр. соч., т. I–XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953–1959.

БдЧ – «Библиотека для чтения».

ГИХЛ – Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч., т. I–VI. М., ГИХЛ, 1934–1941.