Дурацкая женщина. Сборник рассказов

– Что мы можем придумать? Куда спрятаться? – мама мечется взглядом по комнате, поглядывает на приоткрытый шкаф, смотрит на тяжелые, волочащиеся по полу шторы. Замечает Дашу. Та не успевает ойкнуть и тут же оказывается в цепких объятиях матери. По лицу девочки, стараясь закрыть ей глаза, скользят дрожащие, пахнущие тряпками руки. В комнате тихо, и только отрывистый полушепот заставляет испытывать необъяснимую тревогу.

– Она в доме! В доме…

И вдруг Даша уже в шкафу. Щелкает магнитный замочек, и остается только тонкая полоска света, сквозь которую видно крадущуюся к дверному проему маму. Со своего места девочка не видит, есть ли кто-то в темной прихожей. Мать движется бесшумно, Даша почти не дышит и не моргает, наблюдая за ней. Тишина нарастает, раздувается, как мыльный пузырь, готовый вот-вот лопнуть. И лопается от крика женщины, пошедшей в наступление на темную пустую комнату.

Она выбегает, захлопнув за собой дверь. Из прихожей доносится топот и крики. Потом что-то падает с металлическим звоном, и Даша не выдерживает. Со всей силы она толкает дверцу шкафа и вырывается на свободу. Пробегает по холодной мутной луже и дергает дверь, готовая, наконец, увидеть страшную тетю. Но в прихожей только мать. Она стоит, уперев руки в спину, и тяжело дышит, глядя на потолок. Под ногами у неё – металлическая лестница, которая ведет из дома на чердак.

– Сходи в сарай за гвоздями и молотком и дощечек маленьких поищи. Она больше оттуда не выберется.

***

Тишина заложила уши ватой, напряженное неподвижное тело затекло, и когда девушка пошевелилась в мышцы впилась куча невидимых иголок. Перед глазами поплыли темные пятна – сквозь них комната походила на старую фотографию, об которую тушили сигареты, стараясь выжечь изображение.

Даша поднялась с места и подошла к вешалке. Она представила, что мать здесь, стоит перед ней в этой пожелтевшей сорочке. Высокая, худая, растерявшая всю свою красоту. На острых, поднятых от вечного напряжения плечах топорщатся изъеденные временем бретельки.

– Пора прощаться. Ты была хреновой матерью. А если и я буду такой, то гореть нам обеим в аду.

Даша сдернула сорочку с вешалки, резко рванула в разные стороны – старая ткань хрустнула, как сухой листок и так же легко порвалась. Морок матери исчез. Через пару минут шкаф был полностью выпотрошен, а тряпье уложено на расстеленное на полу пальто. Даша сделала из него куль, перевязав уже изъеденными молью рукавами, и оттащила в прихожую.

Мало просто выбросить все эти вещи – их надо уничтожить. Чтобы видеть, как они теряют форму, которую принимали на теле матери. Чтобы забыть ее внешность, запах и казаться себе круглой сиротой с более понятным прошлым.

Во дворе возле сарая стояла старая бочка, в которую набиралась вода для полива, пока мать не забросила огород. Даша взяла зажигалку с тумбочки, натянула кроссовки, примяв задники, и вышла из дома в нагретую августовскую ночь. На улице было тихо, свет горел в единственном доме напротив – жаль, что нельзя сжечь и толстую любопытную бабку, чтобы рассчитаться с прошлым полностью. Девушка усмехнулась этой идее и, удобнее перехватив плотно набитый куль, повернула за дом.

Пламя с легкостью охватило полуистлевшие тряпки. Сначала оно старательно пожирало рванные края сорочки, потом спустилось на высунутый, как язык мертвеца, рукав блузки. Когда затлел ворот пальто и запахло паленой шерстью, Даша закашлялась и отошла. К горлу подступила желчь, зато в голове стало так легко и свободно, будто огонь прошелся и там.

Ей оставалось провести в этом доме одну ночь, выбросить оставшийся хлам, дождаться новых хозяев и передать им ключи. Уже к завтрашнему вечеру она позабудет запах горящих тряпок, а еще через какое – то время не вспомнит цвет обоев в спальне матери.

Даша похлопала себя по бокам – забыла, что вышла в одной футболке, а пачка сигарет осталась в джинсах. Ночь была душной и звездной. Девушка задрала голову, глядя на высокое нарядное небо – непривычно яркое, будто нарисованное в детской книжке.

Пламя постепенно слабело. Скрутило в уродливый черный комок подол цветастого сарафана, и, поднимаясь все ниже и ниже, полностью исчезло в клубах черного дыма.

Еще немного постояв возле дымящейся бочки, Даша направилась к крыльцу, и чуть не споткнулась об валявшуюся в густой траве деревянную лестницу. Немного подумав, вернулась к фасаду дома, посмотрела на чердачную дверцу – две неровно-прибитые дощечки были на месте.

«Надо же мама, никто так и не пытался выбраться».

Неожиданно девушку охватило любопытство и трепет. Совсем как в детстве, когда открываешь забытый спичечный коробок с жуком, и гадаешь, сбежал ли он, или мертв, или проворно выберется, если сделаешь щель пошире.

Зайдя в дом, Даша сразу направилась в кладовку за металлической лестницей, которую мать спрятала туда, забив люк. Немного порывшись по полкам и ящикам нашла еще и клещи – для старых, неумело прибитых гвоздей – будет достаточно.

Даша поставила лестницу к стене и поднялась на пару ступенек. Задрала голову, увидела выломанные доски, почувствовала каким теплым стал металл под горячими вспотевшими ладонями, как громко в пустом тихом доме застучало сердце.

Стало тревожно и противно. Будто увидела высунувшуюся лапку жука. Ещё живого, не сбежавшего.

Поднявшись еще на две ступеньки, Даша подтолкнула люк клещами и отодвинула в сторону. Повеяло жаром нагретого за лето чердака. Даша спустилась на пол и переставила лестницу к образовавшемуся прогалу. Взяла зажигалку и стала осторожно забираться наверх.

«Никогда не разрешу дочери лазить по чердакам», подумала она, прежде чем нырнуть в пыльную темноту, спасаясь от которой ей предстояло прожить всю оставшуюся жизнь.

За старухой шла старуха

Колючий мокрый снег жалил лицо, как озверевшая мошкара. Старуха петляла по узкой тропинке, поглядывая на границу между темнотой, которую она никак не могла преодолеть и полосой света под соседским фонарем. Пальцы ныли и горели в жестких дермантиновых перчатках, и пакет в правой руке пару шагов назад чуть не опорожнился конфетами на жесткий, посеревший от оттепели сугроб. Старуха вовремя остановилась и, перекрутив его под оторвавшейся ручкой, пошла дальше. Остановившись на границе, обернулась, показалось, что под чьими-то шагами затрещал наст. Никого. За полоской света снова начиналась темнота, в которой скрывался нужный поворот. Новый дом сына вызывал гордость и досаду: она вырастила достойного человека. Который почему-то не нашел для неё лишней комнаты.

Она не просила его об этом напрямую, просто часто рассказывала о новых шумных соседях, старой капризной канализации и таблетках, которые могли вовремя не оказаться под языком. Но кроме сочувствующего кивания головой и чашки чая с пирогом, она ничего не могла добиться от сына. Хорошо, что еще не знала, как невестка тоже жалуется ему на что-то старое и капризное.

На пороге, отделявшим теплый светлый дом от холодной сырой темноты, крутился и приплясывал маленький мальчик. В пушистых разноцветных тапочках он выскочил навстречу бабушке и чуть не сбил с ног. Повис на руке, щебеча о конфетах, танках на радиоуправлении и о том, что мама разрешила ему не ложиться, сколько захочет.

– Коленька, а выбегать раздетым тоже она тебе разрешила? – проворчала Божена, оставляя пакеты на ступеньках и подхватывая внука на руки. Мальчишка поморщился, оказавшись в объятиях – мех намокшей шубы казался ему колючей шерстью, а толстая бабуля огромной медведицей.

Как только Божена зашла в дом, Колька тут же выскользнул из её объятий и чуть не сшиб мать. Кристина отходила от холодильника с чашкой яиц. Из-под желтого фартука виднелся край блестящей черной ткани.

«Могла и подлиннее платье найти, если знала, что я приду», – подумала старуха, замерев у двери в своей мокрой медвежьей шкуре. Вперед не проходила и не раздевалась – ждала приветствия и поздравлений.

– Здравствуйте, Божена Викторовна, с наступающим вас! – невестка улыбнулась и тут же повернулась к столешнице. Застучала ножом над длинными красными ногтями, заканчивая очередной безвкусный салат.

– И тебя с праздником! Я слышала, в этом году нельзя встречать в черном. Год не задастся.

– Не думаю, что именно платье может испортить мой год, – из размеренного стука ножа вырвался один погромче. Старуха усмехнулась, довольная этим звуком, и, наконец, стала раздеваться.

Высокая пушистая ель в углу комнаты была так густо усыпана огоньками, что казалось, светилась изнутри. Каминное пламя отражалось в фужерах, и от его танцующих бликов все в комнате будто подрагивало нетерпеливо и радостно. Когда Божена вошла в гостиную и увидела все это, победное настроение после стычки на кухне тут же улетучилось. В её квартире на журнальном столике в старой самодельной вазе стояли три еловые ветки. Единственная полоска мишуры лежала на них неловко, не опоясывала, а сползала набок, не спасая композицию ни с одной стороны. Три маленьких пластмассовых шарика лежали под вазой – на ветках они смотрелись скудно и небрежно.

С каждым годом праздник в глазах старухи выцветал. Отчаянно она гнала мысли о тех еловых ветках, которые будут бросать ей вслед.

– А где же муж твой, Кристина? – спросила Божена, с трудом усаживаясь в низкое мягкое кресло возле огня.

– Вернется скоро. За вишневым соком пошел. Утром выяснилось, что мне нельзя пить большую часть наступающего года.

Новость о будущем внуке почему-то не обрадовала старуху. На какую-то долю секунду вдруг показалось, что её это не касается.

Из своей комнаты прибежал Колька в обнимку с большим разноцветным танком. Тут же грохнул его на пол и повис на подлокотнике кресла, в котором сидела бабушка. Старуха с тоской посмотрела на игрушку. Собственное детство чумазое и голодное трепыхнулось в памяти. Она вдруг увидела внука тем соседским мальчишкой, который пнул надкусанное яблоко, не желая поделиться с ней.

– Папа с мамой только сегодня тебе танк подарили? – спросила она, стараясь вновь увидеть комнату ясной.

– Да, Бо! А где твои подарки? Ты же несла мне кульки!

Только сейчас старуха вспомнила, что оставила пакеты на крыльце. Собиралась встать, но тут же передумала.

– Папа занесет. Бабушка уже старенькая. Бабушке тяжело будет.

Мальчишка еще пару секунд посверлил её своими колючими материнскими глазенками и с визгом плюхнулся возле поверженного танка. Повернул рычажок на пульте, наблюдая, как завертелись беспомощно опрокинутые кверху колеса.

Пламя в камине затрещало. Блики на почерневшей каменной кладке заметались, подключая комнату к своему взволнованному танцу. Тень от склоненного над игрушкой мальчика задергалась и, как показалось Бо, даже вытянулась. Старуха заерзала в кресле, пытаясь прилечь на спинку, чтобы распрямить грудную клетку, которая будто давила на сердце. Раздалось гудение игрушечного моторчика и тут же на правую ногу в длинном вязаном чулке наехала ожившая тяжелая штуковина. Божена только открыла рот, чтобы сделать замечание внуку, как тот сорвался с места и выбежал из комнаты:

– Папа пришел! Папа, принеси бабушкины конфеты!

Действительно, в соседней комнате хлопнула входная дверь, а по ногам прошелся холод. Бо услышала голос сына, шепот невестки и нетерпеливый топот внука. Сама она отяжелевшая раскинулась в кресле, закрыв глаза, чтобы не видеть, как прыгают стены.

– Мама? – встревоженный голос раздался над самым ухом. Божена открыла глаза и увидела склоненного над ней Степана. Шерсть на воротнике его дубленки промокла и склеилась торчащими иголками.

– Все хорошо, сынок! Задремала немного. Ночь-то длинная предстоит.

– Сиди, отдыхай. Колька говорит, чтобы я какие-то пакеты занес. А где они?

– На крыльце их оставила. Этот шалопай выскочил раздетый мне навстречу. Без присмотра он у вас, – чуть помолчав добавила она, выпрямляясь в кресле.

Сын вышел из комнаты, а на кухне снова что-то громко стукнуло. Окончательно придя в себя, старуха оттолкнула ногой игрушку и поднялась. Решила помочь невестке – уж один салат должен сегодня получиться съедобным.

Кухня в доме сына была для Божены невоплощенной мечтой о просторе и функциональности. В то время как на её кухоньке под обеденным круглым столом, зажатом в углу, громоздилась коробка с соковыжималкой, здесь все имело свое место. Бо представляла, как Кристина кружит здесь в своем нарядном желтом фартуке, нажимает блестящие зеркальные кнопочки, и вся эта дорогая техника послушно отвечает ей ароматным паром, поджаренным хлебом или свежевыжатым соком. Поэтому всегда оказываясь в этом месте, старуха пыталась хоть на полчаса почувствовать себя его хозяйкой, принося в жертву самолюбие невестки. В компании свекрови, Кристина слишком мелко резала картофель, слишком слабо месила тесто и слишком выряжалась.

«В пеньюаре борщ не варят», по мнению Божены эти слова подошли бы больше, чем бессмысленное «В этом доме все друг друга любят» на подарочной разделочной доске, которая висела над столом. Для красоты.

Так и сегодня, ткнув вилкой в сваренную морковь, старуха вздохнула, и снова поставила кастрюльку на огонь. И так незаметно оттеснила невестку от стола, то подкладывая еще одну ложку сметаны в только что приготовленный салат, то, опасаясь изжоги, меняя чили на обычный перец. Кристина молчала, с тоской поглядывая на суету свекрови, такой же старой и капризной, как её канализация. Именно так их застал Степан, вернувшийся с улицы растерянным и озабоченным.

– Мама, я обошел двор от калитки до калитки, но не нашел твоих пакетов. Ты их….точно брала? – в его интонации слышала тревога и забота, и это было оскорбительно. Это меняло положений сил, потому что Кристина еле заметно улыбнулась и тут же постаралась скрыть свою усмешку, сжав губы и нахмурив напудренный лоб.

– А кем ты мать считаешь? Полоумной старухой? Конечно, брала! Еле донесла. Вся спина на таком холоде вспотела, – Божена направилась к сыну, но тут же опомнилась и вернулась к столу. Принялась укладывать слои печеночного салата, всем сосредоточенным видом показывая, что никто не сделает это лучше нее.

Кристина поднялась со своего места и, переняв у мужа озабоченную интонацию, подошла к свекрови:

– Божена Викторовна, но ведь такое могло быть. В прошлом году вы были уверены, что выключили воду. Так и сейчас… оставили подарки дома, а вспотели, потому что добирались по рыхлому снегу. У нас здесь некому воровать. Все соседи друг друга знают, а чужих в такую погоду, и в такой вечер вряд ли сюда занесет.

– Соседей они знают! А мать родную… – в этот момент Бо почувствовала слабость. Ту же тяжесть в ногах и гул в голове она ощущала каждый раз, когда, наконец, укладывалась спать после бессонной ночи. Взбудораженная мимолетными тревогами или подавленная мыслями о старости, когда от безделья и ненужности устаешь сильнее, чем за всю трудовую жизнь. Она блуждала по квартире, пока вокруг светильников не начинали плавать темные пятна.

– Ну Колька-то пакеты видел! Он выскочил встречать и сразу про бабку забыл, когда конфеты увидел! Коля! – старуха с трудом прошмыгала к порогу гостиной. Мальчик сидел под елкой, так что нижние ветки щекотали его макушку, и ворочал по полу радиоуправляемый танк.

– Бо с пакетами шла! – крикнул он, не поднимая головы. Желтая лампочка от гирлянды освещала его взлохмаченные вихры, будто над мальчишкой мигал огненный нимб. Старуха развела руками, беспомощно, устало, чтобы сын, который стоял сзади, мог оценить, как сильно он перегнул палку своим обвинением. Вернувшись на кухню, она сняла с вешалки шубу и, охая наклонилась, чтобы натянуть сапоги.

– Сама пойду посмотрю, может, следов каких не заметили!

У порога её никто не окликнул: Кристина поспешно заняла освобожденную крепость, а Степан вздохнул – то ли сочувственно, то ли утомленно.

Обвитые мигающими желтыми лампочками перила, казалось, полыхали огнем. Бо замерла на последней ступеньке, щурясь от ярких всполохов и осматривая сад.

«А что, если я и вправду не взяла пакеты?» – подумала старуха и спрятала лицо в воротник, спасаясь от мокрого снега, который теперь жег, как искры этого несуществующего, но пугающего её огня. Осторожно сойдя в рыхлый подтаявший сугроб, она двинулась вдоль дома, глядя под ноги, чтобы не упустить следов. Свет фонаря у калитки не доставал до угла, поэтому повернув, Божена оказалась в темноте. Окна спальни, выходившие на эту сторону, не горели – вся семья приютилась между нарядной гостиной и ароматной кухней. Старуха медленно обходила двор, внимательно глядя под ноги – такая сосредоточенность помогала не разрастись обиде, с которой, казалось, она уже пришла.

Божена сердилась на сына, на его уютный дом, будто окруженный невидимым высоким забором. Она ненавидела цыплячий цвет короткого фартука невестки и торчащий уголок черного платья под ним. Ненавидела блеск праздничных огней в соседних домах и липкий снег под тяжелыми ногами.

Шаг за шагом, год за годом – и каждый тяжелее предыдущего.

Божена сердилась и ненавидела. Она делала это всю жизнь, чередуя с притворством и неподъемной виной за ненависть и притворство.

И осознав все это именно сейчас, у неприветливых стен сыновьего дома, старуха выдохнула. Будто сбросила поношенную шкуру заботливой мамы и бабушки, которая давно не грела.

Никаких следов не было и пакетов тоже. Она, действительно, их забыла. Внезапная усталость, как после полуночных прогулок по пустой квартире подкосила замерзающие в глубоком рыхлом сугробе ноги. Соседские огоньки расплылись, вокруг них запрыгали знакомые темные пятна. Божена уперлась рукой о стену и медленно двинулась вперед, стараясь смотреть прямо перед собой. До поворота оставалось не больше пяти шагов, когда за углом мелькнула женская нога в узком сапожке. Мелькнула поспешно, будто вскинутая в беге.

– Кристина! – позвала старуха и, насколько могла, ускорила шаг.

Невестка не откликнулась, а в ближайшем окне зажегся свет. Сквозь дымчатую тюль и муть в глазах старуха рассмотрела, как в комнате взметнулся сброшенный фартук, и стройный черный силуэт опустился напротив комода. Божена посмотрела на освещенный прямоугольник под ногами – частые узкие следы пересекали его по диагонали и скрывались за углом дома. Было неясно, откуда они начинались – на снегу позади Божены остались только две неровные траншеи от ее собственных шаркающих шагов.

Внезапно что-то изменилось. Старуха моргнула и зажмурилась, пытаясь прогнать пелену, а когда открыла глаза поняла, что просто вновь осталась в темноте. Невестка вышла из комнаты и забрала с собой свет.

Стараясь не задеть следы, Божена направилась за угол. Под ногами хрустел наст, в груди хрипело отвыкшее от спешки дыхание. За поворотом снова стало светло – окна восточной стороны дома принадлежали гостиной. На исчерченном следами снегу расплылось два больших желтых пятна – будто из-под земли тоже смотрели зажженые окна. Старуха замерла и беспомощно повалилась на стену, глядя на рассыпанные по снегу конфеты. Рваный блестящий пакет валялся неподалеку. По грудной клетке будто разлился кипяток, а воротник пальто вдруг безжалостно сдавил шею. С трудом развернув свое большое уставшее тело, Божена уцепилась руками за подоконник и попыталась заглянуть в комнату, но елка у самого окна, закрывала обзор и слепила огнями. Не отнимая одной руки от подоконника, старуха подняла кулак и приготовилась постучать. Но вместо этого вдруг осела на подогнутых коленях и отвернувшись от окна, уставилась в сторону, туда, где в тени, между льющимися потоками теплого света стояла женщина. Её маленькое лицо пряталась в складках черного капюшона, отчего невозможно было понять, куда она смотрит. На какую-то долю секунды Божене показалось, что и лица то нет – а только гладкий белый камень, закутанный в тряпки. Но тут женщина наклонилась, подобрала с земли несколько конфет и сунула их в карман длинного широкого пальто.

– На могилку, – сказала она.

– Вы кто? И почему здесь ходите? – Божена не боялась, мало ли в праздники какую пьянь занесло. Она попыталась рассмотреть лицо женщины – ближайших соседей сына знала хорошо. Незнакомка подняла к воротнику узкие ладони в черных перчатках и стряхнула капюшон. В этот же момент Бо в непонятном страхе опустила глаза, будто спасаясь от чего-то.

Сердце превратилось в пульсирующий уголек, вокруг которого таяло и обмякало тело. Мокрый снег постепенно переходил в дождь. Его косые жесткие капли утяжеляли шубу. Божена с трудом оттолкнулась от стены. Ей казалось, что если она упадет в ледяную рыхлую кашу, то уже не сможет подняться. Отчаянно захотелось оказаться в нарядной гостиной, где беснуется, доламывая новую игрушку внук, сверкает голыми коленками невестка и виновато улыбается сын.

– Иди по моим следам, – голос женщины изменился. Божена была уверена, что незнакомка не старше невестки, а сейчас истертым до тихого треска шепотом ей ответила вековая старуха. Почему-то это успокоило, будто с ней заговорила давняя приятельница. С трудом рассмотрев нечеткий узкий след, Бо сделала шаг. А затем еще один.

Уголь в груди постепенно гас. Вокруг вновь разгорелись разноцветные искры праздничных гирлянд, но их мелькание больше не вызывало панику. Во всем теле Божена вдруг ощутила давно позабытую легкость. Наверное, так себя чувствует Кристина, порхая по дому в своем блестящем платье. Разум поплыл, как плыл когда-то в молодости, предвкушая вечность, которая с каждым годом становилась все короче и зыбче.

Боясь потерять это ощущение, Божена, не глядя под ноги, поспешила за старухой к калитке. Ей казалось, что стоит усомниться, как тело вновь отяжелеет, вспомнит беспомощность.

С легкостью перешагнув замерзшую лужу, Божена вышла за калитку. Ветер подул в лицо и принес запах свежей земли. Полы черного пальто её спутницы все трепетали беспокойными птицами над землей, и Бо вдруг поняла, что это страшный и в то же время правильный запах исходит именно от незнакомки. Так и должно пахнуть сейчас. Так и должна пахнуть смерть.

Старухи вышли на нарядную, безлюдную улицу. Здесь ветер усилился, а дождь хлестал по лицу и размывал обзор, будто наполняя глаза чужими слезами.

– Мне хочется вернуться, – взмолилась Божена.

– Ты вернешься. Не пройдет и года, как вернешься.

Старуха сбросила капюшон, но в этот раз Божена не отвернулась и не опустила глаза. Она смотрела на гладкий белый камень, который говорил с ней, и ощущала, как бессилие одолевает ее весом прожитых лет. Тянет в сырой рыхлый сугроб, и бороться с ним уже нет сил.

Последнее, о чем подумала Бо, было черное блестящее платье невестки. Она хотела, чтобы ее похоронили в нем.

Для подготовки обложки издания использована художественные работы автора.