Дурацкая женщина. Сборник рассказов

Когда Лиза, наконец, обернулась, огромная тень юркнула из спальни на кухню, где тут же засвистел чайник.

– Опять приперлась! – сказала Лиза парню и отправилась на кухню ловить мать.

На кухне никого не было. Чайник свистел все выше, пока Лиза его не выключила, ошпарив лицо горячим паром.

– Ну что, продолжим? – девушка обернулась на голос. Саша уже сидел за столом. Перед ним – раскрытая книга, – говорят, что поэт не мог повеситься сам из-за низкого роста. А ты бы не смогла из-за толстых икр.

Лиза опустила глаза и закричала. Затопала тяжело, словно вытаскивала ноги из песка. От щиколотки до колена по коже расползлись бледно-розовые жировые наросты. Будто уродливые грибы на больном стволе дерева. И чем больше она топала, тем больше они расползались, отдельные островки сливались, покрывая ногу, как гипс.

– Попробуй ножом.

Девушка проснулась от острой боли и собственного крика. Она сидела на кровати, согнув ноги в коленях. В правой руке – самый большой кухонный нож, на левой икре – короткая, но глубокая рана. Как маленький кармашек. Кармашек, набитый раскаленным железом.

Дрожащей рукой Лиза положила нож на кровать. Держа ноги на весу, аккуратно повернулась и опустила ступни на пол. Из раны все еще сочила кровь, рисуя на белом прикроватном коврике послание, которое Лиза поняла по-своему.

«А может это всего лишь сон?» Снова аккуратно приподняв ноги, она прилегла, так и держа их полусогнутыми.

«Но, если это сон, почему я боюсь опустить ногу на кровать?» Следующая секунда будто раздула уголек на ноге до пламени, которое охватило все тело. В глазах помутнело, заплясали красные огни. Лиза заплакала, стараясь погасить их. Ей потребовалось время, чтобы открыть глаза и снова заставить себя встать.

Глядя на красную воду, собравшуюся в небольшую лужицу на дне ванной, девушка подумала позвонить матери. Но тут же прогнала эту мысль: раненного зверя проще заманить в клетку.

Чайник снова был горячим. Значит, и свист не снился – она вставала, чтобы зажечь плиту и взять нож. С замиранием сердца девушка обернулась на кухонный стол. Нет, книжки, над которой сидел Саша, не было. Зато были таблетки. И Лизе тут же вспомнился вчерашний день.

День, когда она не боялась.

Иногда Лизе казалось, что в ее голове есть что-то лишнее и острое. Это что-то впилось в подкорку и нарывает, давит изнутри, искажая мысли и ощущения.

Девушке нравилось представлять, как бы ей жилось без этой занозы. Как бы и с кем она просыпалась, как бы расслаблялась дома, зная, что никто не нарушит покой.

Лиза сидела за столом, думая обо всем, и вертя в руках банку таблеток. Открыла, достала одну капсулу и положила на язык, не решаясь взять стакан с водой. Оболочка постепенно размягчалась и липла к языку, но девушка не глотала.

Когда в подъезде послышались глухие шаги, Лиза вздрогнула, сердце бешено заколотилось, как будто из него хотел вырваться кто-то испуганный. За два больших глотка девушка с трудом протолкнула размякшую таблетку и снова прислушалась.

Кто-то прошел мимо двери. Шаги постепенно затихли. Соседи. Опустив голову на руки, Лиза закрыла ладонями глаза, стараясь представить, как таблетка окончательно растворяется и проникает в кровь. Как кровь несется к мозгу и вымывает занозу. Как кровь капает на коврик и оставляет дорожку до дверей ванной.

«А если я убью себя во сне?» – подумала Лиза и тут же выпрямилась, как ошпаренная. Нож лежал в мойке на разделочной доске, такой обыденный и безобидный, как будто им только что резали хлеб для бутербродов.

В голове снова возник образ собственного, успокоившегося в ящике, тела и скорбящей над ним матери. Сначала эта ведьма, конечно, будет плакать, возможно решит, что и самой ей жить теперь уже не надо. Но потом придет в себя и займется похоронами. Выберет гроб, рассчитает стоимость, поругается с санитарами из-за дорогих услуг и сама решит нарядить дочь в последний путь. И вот тут Лизе уже не отвертеться –то, что больше не лезет на Элку, давшую новую жизнь, придется впору ей, жизни лишившейся.

Опьянев от этих мыслей, девушка встала из-за стола. Покачиваясь дошла до ванной и опустилась на колени. Открыла крышку унитаза, засунула указательный палец в рот. Резко ткнула в мягкое и будто живое, тут же закашлялась. В желудке ничего не зашевелилось. Проделав так еще несколько раз, она поднялась и пошла на кухню. Пока размешивала соль в теплой воде, вдруг решила, что хочет выпить кофе. Посидеть с книгой и выпить кофе.

Что ж, промывать желудок было поздно – таблетка подействовала. Пообещав себе сократить суточную дозу вдвое, девушка вылила в раковину соленую воду и достала из шкафчика банку кофе.

Начинался второй из двух дней ее новой жизни.

Уже перед сном Лиза проверила расписание на следующий день и замерла с телефоном в руках, думая, позвонить ли матери. Позвонила, не испытывая злобы и раздражения, поговорила с ней и даже пригласила на завтра в гости. Мать была довольна, обещала купить торт с ананасами.

Немного подумав, Лиза сняла все ножи с магнитной доски, обернула их полотенцем, перетянула резинкой для волос и спрятала на самую верхнюю полку. Перекрыла газ и даже воду (на случай, если ей будет сниться, что она принимает ванну). Лиза надеялась, что ей ничего не будет сниться. Она же не приняла вторую таблетку.

Сбросив халатик на стул, девушка улеглась в постель и поставила будильник. Завтра надо встать пораньше – мать приедет до полудня, до этого времени утренняя таблетка должна подействовать. Иначе Лиза поспешила с приглашением матери в свою новую жизнь.

***

Лиза проснулась от того, что рядом кто-то бубнил. Шепот был быстрым, сбивчивым, в такт ему скрипела кровать – как будто этот кто-то раскачивался. Девушка попыталась открыть глаза, но они будто заполнились клейким гелем – веки с трудом разлепились, и через муть невозможно было ничего рассмотреть. Во рту пересохло. Только слух обострился, изводя её непонятными звуками. Лиза чувствовала, что мычит и пытается оторвать голову от подушки и устает от этих действий так сильно, что снова замирает под одеялом расслабленная, и в скором времени засыпает.

Лиза проснулась от того, что под весом прогнулась кровать. На этот раз ей удалось открыть глаза – спиной к ней сидела мать. Почти у самой подушки стоял торт. Лиза видела, как мать загребла скрюченными пальцами большой кусок и поднесла ко рту. Сквозь причмокивание снова раздался шепот:

«Со духи праведных скончавшихся душу рабы Твоей Лизаветы, Спасе, упокой, сохраняя во блаженной жизни, яже у Тебе, Со духи праведных скончавшихся душу рабы Твоей Лизаветы, Спасе, упокой, сохраняя во блаженной жизни, яже у Тебе».

Кровать снова заскрипела от раскачивания старухи взад-вперед.

– Ухоиии!Ухоиии! Уходи! – мычала Лиза, стараясь приподняться, чтобы толкнуть мать. Но была так слаба, что снова откинулась на подушку и закрыла пощипывающие глаза.

Лиза проснулась от гулкого удара об пол чего-то пластмассового. Саша лежал рядом и щипал ей соски. Как только Лиза открыла глаза, он улыбнулся, и положив руку ей на макушку, с силой опустил ниже.

– Давай же, глотай, – шептал он, а Лиза боялась. Она ощущала на языке его сперму клейкую, почему-то застывшую в комок, и зажав рот рукой, побежала на кухню. С трудом запила двумя большими глотками воды. Когда она отвернулась от мойки, Саша уже сидел за столом и читал книгу. Ту самую, которую она сунула ему под нос, пытаясь изображать урок перед матерью.

– Лизонька, а ты же небольшого роста, может проведем эксперимент? У тебя в спальне труба как раз под потолком. Вот мы на тебе и проверим, повесился Есенин сам, или ему помогли.

Девушка кивнула и послушно вернулась в комнату. Подошла к стулу, где висел ее халатик, по дороге пнула что-то. Что-то тут же покатилось по полу.

– Поясок тебе не выдержит – у тебя толстые икры, – сказал зашедший следом Саша. Он поднял с пола банку таблеток, которая замерла, чуть не закатившись под кровать, и начал собирать в нее рассыпавшиеся капсулы, – возьми подвязку для шторы.

Лиза развязала штору. Тяжелая ткань упала, как занавес, отсекая половину светлого прямоугольника на полу.

– Я не знаю, что с ней делать…я не знаю, как делать петлю.

– Так никто не знает. В педагогическом такому вряд ли учат. Вас же там только символы и смыслы распознавать учат, а как сделать главный символ – об этом нима, – Саша пожал плечами и, аккуратно взяв Лизу за локоть, подвел к нужной стене, – посмотри в интернете. Там все наглядно. В картинках.

Он дал ей смартфон с уже готовым поисковым запросом. Так обыденно. Пока возилась с узлом, Лиза думала, что надо бы еще позвонить матери. Ведь ни Лизе, висящей на трубе, ни маме, на это смотрящей, вряд ли уже захочется ананасового торта.

– Ты не можешь звонить из сна, – Саша осмотрел получившийся узел, кивнул и попросил Лизу повернуться.

– Так это всего лишь сон? – уточнила она, осторожно трогая повисшую на шее веревку.

– Всего лишь сон. Тааак, подсадить я тебя не смогу. Бери стул.

С раскачивающимся на шее хомутом Лиза переставила стул.

Она обернулась на парня, ожидая дальнейших указаний.

Саша кивнул подбородком, глядя на стул:

– Вставай и подвязывай веревку.

Лиза встала босыми ногами на прохладный шелк и крепко завязала вокруг трубы свободный конец веревки.

За спиной упало что-то пластмассовое и легкое. Этот звук Лиза уже слышала.

– Таблетки тебе больше не понадобятся. Хорошо, что решилась, – сказал Саша, отпихнул ногой банку, в которую только что собирал капсулы, и начал потихоньку двигать на себя стул. Лиза заскользила на халатике. Вцепившись обеими руками в веревку, она попыталась стянуть ее через голову. Стул закачался, когда ступни замерли на краю. Девушка неловко дернула ногой и боль, вспыхнувшая в незатянутой ране, ворвалась, потеснив панику. Лиза проснулась.

Она действительно стояла на стуле с петлей на шее и мокрыми от слез щеками. Прямоугольник света от фонаря на полу, вполовину отсеченный упавшей шторой, побледнел в рассветном сумраке. Опасаясь, что петля может затянуться от любого неловкого движения, девушка вытащила голову и судорожно вдохнула. Опустив ногу на пол, она наступила прямо на валяющуюся на боку банку и еле удержалась, чтобы не упасть.

– Сука! Сука! Сука! – Лиза остервенело долбила об пол упаковку таблеток, – как я тебя ненавижу со всеми твоими блузками, сука! Я чуть не сдохла из-за тебя! – последние слова она с трудом прошептала севшим от крика и слез голосом.

Когда окончательно рассвело, Лиза посмотрела на часы. 9.30. Через час придет мать с тортом, который она будет жрать, даже не догадываясь, что пару часов назад дочь вытанцовывала на стуле с петлей на шее.

И тут Лиза поняла, что пришло время все объяснить матери. Показать наглядно. В картинках.

Спустя час девушка вновь стояла на стуле. В комнате было темно – обе шторы распущены и плотно задернуты. Лиза держала петлю в вытянутых на весь ее диаметр руках. Ей вновь предстояло вернуться туда, но уже на глазах матери.

Когда в подъезде раздались шаги, сердце Лизы забилось быстрее. В дверь постучали, потом позвонили. Раздалось глухое «Лизонька, а после этого поворот ключа в замке. Досчитав до десяти, девушка накинула петлю.

– Лизонька, ты где? – на последнем слове старуха крякнула, об пол грохнулся сапог, который она с трудом стянула. Затем другой. Раздались шаркающие шаги. Первый, второй, третий, четвертый… Лиза чувствовала, как похолодела спина и запульсировало в глазах, заставляя стены прыгать навстречу.

– Лизааа, – торт влажно шмякнулся на пол, – доченька, ты что?!

– Не подходи мама, я хочу, чтобы ты видела, куда ты меня загнала! Нравится?!

Ольга Семеновна закричала хрипло, низко и бросилась к дочери. Лиза видела, как мать тянет к ней руки, но с каждым шагом тяжелеет, замедляется, с трудом удерживаясь на ногах. Неожиданно старуха неловко завалилась вперед и, пытаясь то ли удержать дочь, то ли самой удержаться на ногах, вцепилась и безвольно повисла, обнимая колени дочери.

– Мама, нет! – стул под Лизой снова закачался, встал на две ножки и с грохотом упал, мать безжизненным кулем повалилась следом. Лиза заболтала ногами, пытаясь забросить их на подоконник. Непослушными, сведенными в судороге пальцами вцепилась в веревку в надежде ослабить давление. Но всего за пару секунд оно усилилось настолько, что на своем пике совсем исчезло из ощущений. Пропали и сами ощущения. Будто в уже темной комнате погасла сама темнота.

Дом с голубой спальней

– Что мы можем придумать? Куда спрятаться? – спрашивает мама, а сама мечется взглядом по комнате, поглядывает на приоткрытый шкаф, на тяжелые, волочащиеся по полу шторы, на стоящую посреди холодной грязной лужи дочь. Пустое пластиковое ведро закатилось под узкий старый диван, который больше ни разу не раскладывался после ухода отца. Но на его спинке каждую ночь ночует его позабытая рубашка. Даша тоже смотрит на комнату: на огромный шкаф с темным зевом, на бледную, покрытую испариной мать, на скомканную тряпку посреди разлитого по полу болотца. Даша вот-вот готова расплакаться. Домашние мягкие тапочки промокли насквозь, и, если им придется бежать по дому, ища место для укрытия, холодная вода будет противно чавкать между пальцами.

– Мама, она опять пришла? – ребенок переступает мелкими шажками и утыкается дрожащей всем телом женщине в юбку.

***

«Долбанная, сумасшедшая сука!» – слова пронеслись в голове, а губы так сжались от злости, что сигарета смялась. Бессильная ярость сбила дыхание и заклубилась темной дымкой перед глазами. Даша облокотилась о старый дощатый забор, дожидаясь, когда все закончится и можно будет сделать глубокий вдох. Там, за пляшущими темными пятнами, в вечернем сумраке ее ждал дом. Большой, выложенный из посеревшего кирпича, с тремя жилыми комнатами, маленькой кухней и недоделанным санузлом. Приземистый, как жаба, широкий и неприветливый дом, в котором она провела свое тревожное, непонятное детство.

Когда дымка, наконец, рассеялась и стало видно пыльные носки кроссовок Даша подняла голову. Дом тут же упулился ей в глаза двумя широкими окнами на фасаде. Одно из них, все еще зашторенное, принадлежало спальни матери. С болезненной ясностью девушка представила её обстановку. Диван у стены, трехстворчатый шкаф с покосившейся крайней дверцей и старое проваленное кресло у окна.

«Там я точно ночевать не буду» – решила Даша и просунула руку через штакетник. Пошарила рукой по шершавому дереву и со вздохом толкнула калитку вперед.

Одному Богу известно, как давно сорвали крючок, и что ей еще предстоит обнаружить.

***

– Белье поснимай! – кричит мама через гул усиливающегося ветра. С востока торопливо наплывают злобные черные тучи. В такие моменты, когда тревога матери смешивается с тревогой природы, Даше кажется, что все эти ливни и грозы приходят только для того, чтобы топить их дом. Она с тоской смотрит на улицу, на притихшие дома соседей и понимает, что противостоять предстоит только им. Пока мама возится с крючком на калитке, неумело загибая гвоздь, девочка берет с крыльца большой белый таз и отправляется в сад. Переставляя за собой маленькую скамейку, она постепенно стягивает с веревки еще влажные простыни и полотенца, мамину сорочку с бледным красновато-коричневым пятном на юбке, которое пугает девочку. Оно заставляет думать о чем-то страшном, что случилось с мамой ночью, и о чем та никогда не сможет ей рассказать. С яблоней, между которыми натянута веревка, летят листья и сухие ветки. Начинается настоящая буря.

Даша срывает оставшееся белье. Первые крупные капли жалят её в спину и прогоняют из сада. Тазик неподъемный. Пальцы дрожат, впившись в загнутые эмалированные края, а сандалии скользят по мокрым плиткам. Девочка уже поворачивает за угол и вдруг слышит истошный крик матери.

– Беги скорее в дом! И закрой дверь! Я ее задержу!

С колотящимся сердцем и режущей болью в пальцах девочка залетает на крыльцо и оборачивается на маму. Та, вцепившись одной рукой в калитку, машет молотком, угрожая пустой, размытой от ливня улице.

– Беги в дом и закройся! – снова слышит Даша и, собрав последние силы, вбегает с тазиком по ступеням. Когда она закрывает за собой дверь, шум смолкает, и комната в глазах тут же расплывается от выступивших слез.

***

Даша успела закрыть дверь до того, как выглянувшая из дома напротив соседка ее окликнула. Ничего не изменилось. Шепотки, взгляды, сплетни всю жизнь липли, как мухи. А мать была словно подвешенная к потолку, копошащая всем этим клейкая лента.

Девушка быстро пробежала по комнатам, чтобы задернуть шторы. Она старалась не вглядываться в дом. Ей не хотелось пускать его болезненный вид в свой еле выстроенный мирок. Если бы такое было возможно, она бы пробыла в нем с закрытыми глазами. Не глядя, навела порядок перед продажей и сдала бы ключи, как переходящее по наследству проклятие. С ощущением вины и облегчения.

Задернув шторы в последней, материнской спальне, девушка вышла в темную прихожую и торопливо стукнула по выключателю. Лампочка помигала, потрещала и, наконец, загорелась тусклым светом, прорезая скопившуюся на плафоне пыль.

Раскладушка, на которой Даша спала во время своих редких приездов, была сложена в кладовке. Из зева этой маленькой тесной комнатки, которая находилась в простенке между кухней и столовой, тошнотворно пахнуло прошлым. Даша различила запах мази, которой мать натирала вечно ушибленные от истеричных побегов и пряток колени и кислую вонь пропавших заготовок. В них добавлялось так много спирта, что ни один ужин не обходился без маринованных, совершенно несъедобных огурцов.

А иногда и завтрак.

Аккуратно застелив привезенное с собой чистое белье, Даша переоделась в длинную широкую футболку, в которой собиралась спать и села на постель, совершенно не представляя, что делать дальше. Подсказал желудок.

Кухня, в отличие от остальных комнат, давила не так сильно. Здесь мысли возвращались к насущного. Здесь нужно было думать о том, как успокоить урчащий желудок китайской лапшой и освежить голову растворимым кофе.

Даша достала кастрюльку, которую мать использовала вместо чайника (почему-неизвестно) и поставила кипятить воду. Вытащила из рюкзака пакетики со всем тем, что надо просто залить и подождать, и села за стол, оперев голову на руки и закрыв глаза.

– Ничему не удивляйся, дочка! – раздался голос матери, и девушка вздрогнула. Воздух вокруг стал теплым и влажным, вода булькала и шипела, выкипая со дна кастрюльки.

Меловой круг, которым была очерчена кухня, стерся.

***

– Только ничему не удивляйся, дочка! И ничего не бойся, – на маме длинный цветастый сарафан, волосы распущены и пряди липнут к вспотевшему лицу, – она до нас больше не доберется…

Мама забирает у Даши молоток и одну из дощечек, а сама поднимается по лестнице к потолку. Там чердачный люк, а еще, по словам мамы, там теперь «будет заперта злая тетя, которая больше не сможет их испугать». Раздается первый удар, девочка вжимает голову в плечи и прижимает к себе доску. Пространство наполняется неровным оглушительным стуком. Даша слышит, как мама то вздыхает, то будто довольно усмехается. Когда все смолкает, девочка открывает глаза и смотрит на цветастый подол, который раскачивается при каждом шаге мамы. В каждом ее движении страх и поспешность. Через много лет Даша пройдет большой путь, чтобы вытравить это из своих движений, а пока она смотрит на маму, севшую возле нее на колени.

– Я ее туда загнала, и мы с тобой ее там закрыли. Сейчас еще забьем дверцу с улицы и, наконец, сможем отдохнуть.

Девочка молчит. В этот самый момент она вдруг ощущает сильное желание ударить мать по растрепанной голове. Чтобы та перестала говорить о злой тете, которая ходит по их дому. Даша не видит её и всякий раз, когда приходится залазить то в шкаф, то за кресло, то под кровать, девочка хочет вырваться из железной маминой хватки и позвать эту самую тетю. Пусть покажется и сделает с ними все, что хочет.

Затем они идут на улицу, и мама, забравшись по лестнице, начинает забивать чердачную дверцу. Полуденный воздух горячий и сухой, Даша видит темное пятно между лопаток на её сарафане. Та тяжело и часто дышит, забивая очередной гвоздь – она устала, а Даша устала от неё. Она мечтает сорвать массивный крючок, выскочить за калитку и бежать по улице, крича всем, что мама заболела, что она боится быть с мамой. Но девочка продолжает стоять на месте, стараясь не замечать, что из соседнего двора на них уже смотрит толстая бабка, имени которой она даже не знает, зато эта бабка знает о них многое. Этого хватает на скамеечные разговоры, которые разносятся по округе, как мусор.

«Ленка точно тронулась и девчонку идиоткой сделать хочет. Что из нее с такой мамашей вырастит?»

***

Уже выросло. Даша встала из-за стола и выключила газ. Постояла, тупо глядя на испаряющийся над кастрюлькой пар, села на место. Так же бессмысленно уставилась в коридор. В детстве этот дом казался ей больше, углы темнее, и в них вот-вот могли ожить кошмары матери, в которые она обязана была верить. Потому что мамам надо верить.

– Черта лысого ты здесь видела! – крикнула девушка пустому дому. Свет горел только на кухне, и Даша представила, как голос разлетелся по темным комнатам, в окна которых даже не заглядывал свет фонарей. Эта улица постепенно пустела, превращаясь в готовящуюся к ампутации гнилую конечность. Одни старики и полуразваленные дома.

– Ну что, может, все-таки поздороваемся… – спросила Даша коридорную темноту и, не дожидаясь ответа, вскочила с места и в два широких шага оказалась у выключателя. Ненавидящая этот дом всей душой, она больше всего боялась, что он её вспомнит.

***

– Мама, от кого мы прячемся?! – Даша лежит, укрытая с головой. У самого лица колотится испуганное сердце мамы, а где-то там, над одеялом, находится то, что его так испугало. Вместо ответа мать крепче прижимает ее к себе, девочка хочет пискнуть из-за прищемленных волос, но, ощущая железную мамину хватку, не решается даже удобнее повернуться. В комнате тихо, не слышно шагов, скрипа или чьего-то тяжелого дыхания, и Даша не может понять, чего же ей нужно бояться. Неожиданно мать вскрикивает и подпрыгивает на кровати, не замечая, что уже душит девочку.

– Мама! Мама хватит! Пусти меня! – Даша толкается руками и упирается ногами в живот дрожащей всем телом женщины, пока та не падает на пол. Завернувшись в одеяло, как в кокон, девочка начинает плакать, пока неожиданно для самой себя не засыпает.

***

Даша вышла в коридор и остановилась напротив спальни матери. На ковре все еще валялись засохшие лепестки декоративных ромашек, которым мать собиралась поменять воду, за секунду до того, как в этом действии ей отказало сердце. Разбитую вазу убрали, когда выносили тело.

Всего неделю назад эта одинокая женщина двигалась и дышала. Интересно, думала ли она о дочери или давно забыла о ней, окруженная своим драгоценным безумием.

Коридор, в котором мать испустила последний вздох, выглядел гораздо спокойнее, чем комната, в которой она жила и дышала. Даша переступила порог и включила свет. Только в одном из трех плафонов загорелась лампочка – по комнате будто разлилось старое подсолнечное масло. Голубые обои потускнели и на большинстве стыков отошли от стен.

Этот старый, почти мертвый дом не был перед ней виноват. Ему лишь выпала участь стать больным организмом для агрессивного паразита. В шестнадцать Даша покинула его, и пока воспоминания о криках и прятках в его комнатах постепенно стирались, главный страх оставался при ней. Наследство матери могло перейти внучке.

Девушка прошла на середину комнаты и встала лицом к шкафу. Левая дверца так и висела на одной петле.

Из нутра тянуло той же тошнотворной затхлостью, что из кладовки. Но здесь воняли другие воспоминания – пыльный душный воздух, который будто забивал легкие ветошью, слабый запах засохшей апельсиновой корки от моли – единственной игрушки во время заточения. Покачав дверцу между пальцами, Даша распахнула её. На перекладине болталось несколько вешалок: на одной шерстяное пальто, на двух других пара платьев, на последней – пиджак. Мать никогда не отличалась таким аскетизмом. В недоумении девушка открыла правую створку. Перекошенные полки оказались забиты одеждой, которую толкали второпях. С верхней свисала пожелтевшая тряпка. Даша потянула за край и вытащила из кучи длинную сорочку матери. Перехватила за бретельки, повертела – красновато-коричневое пятно на юбке так и не отстиралось полностью. Теперь она понимала его происхождение. Даже смешно, что когда – то она так боялась за мать. Пока не поняла, что бояться нужно её.

Сбросив пиджак на покрытое старыми газетами дно шкафа, Даша повесила сорочку на освободившуюся вешалку и закрепила крючок на дверце. Поставила стул напротив и села, почти не моргая и не дыша.

***

Девочка вбегает в мамину спальню, услышав грохот. На полу лужа, пластиковое ведерко валяется где-то в углу комнаты, настороженной и притихшей, как и сама мать, которая остановила суетливую субботнюю уборку, когда опять началось это.