Тимбервольф

– Ну-ка, давай посмотрим, как твои ожоги, – поправив очки, она ощупала пальцами еще свежие рубцы на его животе. Химикаты тяжело выходили из его организма, затрудняя заживление ран, а токсины отравляли внутренние органы, заставляя Конрада тяжело дышать, мелко подрагивая кожей.

–Так, Конрад, потерпи немного, дорогой, вот та-ак, – Танела аккуратно поставила ему капельницу, пощелкав пальцем по пакетам с физраствором. – Ничего-ничего, пару дней я тебе выбила. Надо же, как на собаке всё заживает, – она довольно прищурилась и потрепала его загривок. Конрад ткнулся носом в ее коленки, и, забыв об острой боли, прищурился от удовольствия, жадно ловя такие редкие мгновения счастья.

Ну-ну, – она поправила накидку на лежаке, – не шевелись, отдыхай.

Заметив, что Конрад прикрыл глаза, уложив голову на вытянутые лапы, Танела подошла к столу. До конца смены оставалось всего несколько часов, а нужно было еще закончить заключение по Конраду. К утру она должна была представить полный медицинский отчет по состоянию его ран и степени готовности к следующему этапу тренировок.

В углу стола пискнул коммуникатор. Вызов был внешний, и не ответить она не могла. Подумав несколько мгновений, пока телефон не умолкал в ее руке, Танела, всё же нажала кнопку вызова.

«Я просила вас не звонить мне в нерабочее время. Я понимаю, что дело не терпит отлагательств. Да, сейчас он отдыхает, необходимо время, чтобы поставить его на ноги. Нет, повторяю, он пока не готов». – Танела перевела взгляд на отдыхающего волка, и, нахмурившись, приложила телефон к уху. В ответ на тихое бурчание из трубки она механически кивала, местами закусывая губу, а местами, отведя от себя коммуникатор, беззвучно выругивалась.

«Я понимаю вас. Но Джина…Она здесь совсем недавно. Я не готова поручиться за нее. Прекрасно», – она в очередной раз оторвала телефон от уха, и, чертыхнувшись, глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

«Хорошо, я ускорю подготовку. Конрад? Мне нужно трое суток, не меньше. Или за успех следующих испытаний я не ручаюсь», – она еще несколько минут сидела, бездумно рассматривая телефон, пока, словно очнувшись, не отбросила его в сторону. Очнувшись от мыслей, Танела, перевела взгляд на безмятежно спящее черное чудовище, к которому привязалась словно к ребенку.

«Хрен вам, а не испытания», – зло выругалась она про себя, вспомнив хищные лица комиссии, с циничным интересом рассматривающих ее подопечных, метающихся за клеткой. И острый взгляд генерала, загорелого, стареющего ловеласа, плотоядно ее рассматривающего.

«Нужно подготовить Сверчка и Лютого, без них я не справлюсь. А Джина… Я отправлю ее в лечебный блок, – утвердительно подумала она. – Сбежать оттуда ей не составит труда».

Она еще раз подошла к спящему Конраду и провела ладонью по его голове.

«Отдыхай Конрад. Набирайся сил. Тебя ждет долгая и трудная дорога».

***

Охранник, широко зевая, шел по длинному коридору с толстыми решетками по обе стороны прохода, помахивая черной пластиковой дубинкой. Обитатели клеток приветствовали его кто голодным скулежом, а кто и громким, радостным лаем, в предвкушении утренней кормёжки. Охранник скучающе постукивал дубинкой по ряду местами проржавевших, длинных железных штырей, отгораживающих обитателей загонов от коридора с грязными, обшарпанными полами. Черно-белый рисунок, задуманный в шахматном порядке, уже давно был нарушен зияющими цементными выбоинами, на месте которых когда-то была выложена аккуратная плитка. Старый коридор помнил и другие времена; время, когда по блестящему, отражающему свет низко висящих ламп полу, проходили самые опасные преступники, получившие приговор по особо тяжким статьям. Теперь о них напоминали лишь личные автографы да пожелания будущим заключенным на стенах камер. Но нынешние местные обитатели, при всем своем желании, не смогли бы прочитать то, что было там выцарапано. Наступало утро, время пробуждения и еды, но Конрад уже давно не спал. Лениво встав, он размял затекшие лапы и перевел взгляд на клетку напротив. Тень кружила в своем загоне, тихо скуля и подвывая. Уже две ночи она не давала спать Конраду, не желая смириться со своей участью пленницы.

«Сегодня уж наверняка заснёт, не железная же она, – подумал Конрад. – Домашняя, – утвердился он, отметив ее затравленный взгляд, – наверняка из зоопарка или заказника. Совсем силы не бережет, ну, ничего, привыкнет. Главное чтобы поняла, что если не будет выполнять программу, забракуют, спишут и усыпят».

Конрад с рождения находился в питомнике. За ним закрепилась репутация спокойного и исполнительного бойца. Другой жизни он не знал. Только каждодневные тренировки, без которых мышцы начинали болеть, а жадный до всего нового мозг впадал в непроходимую тоску. Потому он и не любил процедуры, не слишком болезненные, но требующие несколько дней реабилитации, когда от тоски и бездействия хотелось завыть. Но пару дней назад в питомнике появилась Тень. Люди называли ее Джина, но Конраду не нравились имена, которые им давали люди. Странные, ничего не значащие наборы звуков. Между собой они называли друг друга совсем по-другому. Слева и справа от него обитали Джек и Нептун. Джек, молодой и неугомонный, не знающий усталости, впадал в глубокий сон только после процедур. Вот и приклеилась к нему кличка «Сверчок». Он не был против того, как его называли, добродушный, совсем не злой, но слегка туповатый. Хмурого Нептуна обитатели клеток между собой прозвали Лютым. Скорее всего, за его страсть быть всегда первым, на любой тренировке, не считаясь с ранами и увечьями. Своей или чужой болью – для него особой разницы не было. Азартный и страстный на полигоне, но совершенно спокойный в загоне – в этом был весь Лютый. Лютый и Сверчок свысока поглядывали на других обитателей клеток, проявляющих страсть только при виде еды. Но Конрада, вернее, как звали они его меж собой – Призрака, тем не менее, уважали. Первый, как равного себе бойца, а второй – за ум и рассудительность. Конрад снисходительно относился к своей кличке, тем не менее, отдавая предпочтение более привычному имени, данному ему людьми. А Джина стала Тенью. Не сразу конечно. Почему именно Тень? Конрад точно не мог сказать. Наверное, потому, что и выглядела как тень. Уставшая, изможденная длительным отрицанием воды и пищи. Тень вздрагивала всем телом, едва заслышав лязг засовов решеток, и поджимала уши, спасаясь от скрипящего громкоговорителя, без перерыва, монотонно издающего совершенно новые и непонятные звуки. Игнорируя мягкие нары, находившиеся под перекрестным контролем камер слежения, и приглушенным светом дежурного освещения, Тень сворачивалась калачиком в темном углу камеры, пряча нос, на холодном цементном полу. Вот так, как-то само собой, и привязалась к ней прозвище Тень. Лишь одно только выдавало в ней едва треплющуюся жизнь – свет ярко зеленых, почти изумрудных, с нереальным рисунком радужки глаз, переливающихся всеми цветами радуги.

Так, в беспокойных метаниях Тени и бессонных ночах Конрада, прошла неделя. Тень, наконец, успокоилась. К удовлетворению Конрада, она начала заглядывать в свою чашку с едой. Вначале украдкой, оглядываясь, она выхватывала с миски кусок мяса, и забивалась в угол, где жадно заглатывала пишу. А ночью, что больше всего радовало Конрада – она стала спать. На восьмой день Конрад заметил, как Тень, дождавшись, пока надзиратель отойдет от решетки, спокойно, не спеша, съела свою утреннюю порцию. Насытившись, Тень забралась на нары и прикрыла глаза, окончательно смирившись со своей участью.

***

Прошло три месяца. Тень освоилась, хотя иногда и продолжала спать в углу на полу, и почти не подходила к решетке. К тренировкам она относилась спокойно, воспринимая их, как нечто само собой разумеющееся. Что же касается процедур, то тут она удивила даже умудренного опытом Конрада. Для полного восстановления ей с лихвой хватало суток, а то и одной лишь ночи. Несколько раз перед ее клеткой собирались люди в белых халатах, яростно жестикулируя и что-то записывая в своих блокнотах. Наверняка и они оценили удивительную способность Тени к регенерации, усилив интенсивность процедур и дозировку препаратов. Тень, однако, к повышенному вниманию и увеличению времени процедур относилась спокойно, воспринимая как должное возросший интерес к своей персоне. Она органично переносила медицинское вмешательство и с легкостью выполняла учебную программу. Поэтому новость о том, что Джину переводят в операционный блок, стала для Конрада страшной и пугающей неожиданностью. Это случилось в то утро, когда Конрад как обычно взглянул в сторону клетки с Тенью и встретился с осмысленным, заинтересованным взглядом пронзительно синих глаз, оценивающе его рассматривающих.

***

Конрад шел вдоль двух шеренг охранников, еле сдерживающих беснующихся овчарок. Не любил он их. Готовых ради куска еды лизать пятки хозяевам. Недалекие, легко читаемые, но, надо отдать им должное, верные и хорошо знающие свою работу. На псов, которых они сдерживали, Конрад вообще не обращал внимания, не понимая, для чего они здесь нужны. Ведь для того, чтобы его сдержать, понадобится не меньше двух десятков таких, как они; беснующихся с пеной у пасти, наивно полагающих, что чем громче лай, тем больше страха. Охранники, и это не ускользнуло от Конрада, с уважением посматривали ему вслед, признавая в нем бойца и воина. Вот только Конрад к их уважению был равнодушен. С детства воспитанный в страхе перед тюремщиками, он всегда знал, что их страх куда сильнее. Сегодня очередной экзамен. С одной небольшой вводной. Он не знал, с кем встретится на выходе. Это усложняло задачу. Непонятно, сколько нужно будет оставить сил для поединка. Зная противника, легко было рассчитать силы, оставив ровно столько, сколько понадобится для выживания. Он легко прошел все коридоры бункера, пожалуй, даже слишком легко. Это настораживало всегда готового к любым неожиданностям Конрада. Отмеренные им сотни километров испытательных полигонов подсказывали – трудности ждут его в самом конце. И он не ошибся. Насколько он был прав, Конрад понял только тогда, когда, выскочив из темных коридоров на дневной свет, освещающий арену для поединков, он увидел стоящих наизготовку Сверчка и Лютого. Один на один, в поединке с Лютым, у него были неплохие шансы. Сверчка он вообще как противника не рассматривал. Но против двоих…Конрад ощетинился, заняв боевую стойку. Он медленно, цедя каждую долю секунды, переводил взгляд с Лютого, тяжелой походкой продвигающегося к нему, на юркого Сверчка, пытающегося кругами зайти к нему за спину, да на охранников, азартно ожидающих начало боя. Те же, расположившись вдоль бортов арены, весело улюлюкая под визг собак, подзадоривали волков, предвкушая кровавую схватку. То, что случилось потом, произошло как в кошмарном, с тянувшимися, черно-серыми цветами, нереальном сне. Лютый и Сверчок, словно сговорившись, разом бросились друг на друга, под внезапно опустившуюся на арену тишину. Даже собаки притихли, непонимающе поджав уши. И тогда Конрад побежал.

***

Он потянул ноздрями воздух. Запах был новый, совсем незнакомый, но зовущий и манящий. Сюда его привел инстинкт, иначе быть и не могло. Выжить здесь ему с Тенью поможет то, то чего нет у всех врагов и жертв, которые встретятся на его пути. То, что вложили в него люди, то, чему обучили. И порой невыносимо жестокими были с ним и с Тенью люди. Но они создали из него совершенное оружие, абсолютное и страшное. После побега из комплекса они с Тенью уже полгода бродили по лесам, насыщенным свежим дурманящим воздухом свободы, смешанным с незнакомыми, влекущими запахами. Воля, нежданно раскрывшая им свои объятия после сумасшедшего побега, радостная Тень, неотступно следующая за ним, и постепенно просыпающееся в нём древнее, забытое чувство охотника, отточенное бесконечным числом предков до совершенства, будоражили и наполняли энергией молодой организм. Они влекли его, не останавливаясь, все дальше и дальше, на просторы неизведанных пространств. Можно ли было назвать это счастьем? Пожалуй, да. Впервые после бегства их из плена, и последующей за ним бесконечно холодной и голодной зимы, ему было легко и радостно. Лес встретил их с удивительным спокойствием и умиротворением. Привыкшему к постоянной опасности и преследованию, ему поначалу казалась дикой беспечность мира, в который он попал. А Тень была счастлива. Ужас постоянного голода сменился сладкой, усыпляющей сытостью, а страх перед людьми и боль, которую ей причинили, постепенно, день за днем притупляло ощущение защищенности и спокойствия за маленькое сердце, бьющееся внутри нее. Еды хватало вдоволь и ей, и быстрорастущему малышу, который скоро должен был появиться на свет. Пока ей хватало сил охотиться вместе с ним, но все чаще отдышка сбивала темп погони, вызывая его недовольство. Нужно было найти безопасное место для Тени. Укромную нору в стороне от глупых, но наглых кабанов, лисиц, самых опасных врагов здешних мест и конечно людей, распугивающих обитателей леса ревущими моторами машин. Тень нуждалась в таком убежище, к которому бы никто не посмел подойти даже на расстояние запаха. Такое место в лесу было только одно, и оно было занято. И то, что Тень принимала за недовольство ее утяжеляющимся состоянием, на самом деле был страх за нее. Страх за неё и будущее потомство. Он как можно дольше оттягивал этот момент, момент, когда он запретит Тени пойти с ним. Но все решилось само собой. Однажды утром Тень не смогла подняться, взглянув на него тоскливыми глазами. И тогда он понял, пришло время хозяину уступить им место. Конрад не мог не понимать, что шанс против хозяина лишь один – застать его врасплох внутри пещеры, в тесном замкнутом пространстве. В его голове хранились уязвимые точки огромного числа жертв и врагов. У хозяина таковых почти не было. Почти. К шее он не подпустит ни при каком раскладе. Но было у него еще одно уязвимое место. Восьмой позвонок. Нужно было, чтобы только он подставил спину. В открытом бою против пещерного медведя ему не устоять. Его единственный шанс заключался в изматывающей для гризли карусели боя. Боя, правила которого диким животным были неведомы. Жесткие, циничные, направленные только на одно – победу любой ценой. И когда, измотав и обескровив хозяина, он окажется у него за спиной, нужен будет только один, безболезненный и мгновенный удар. И не то, чтобы он боялся хозяина. Он знал, что люди обнаружат его присутствие в лесу. Может и не сразу, может и успеет их с Тенью потомство появиться на свет. И тогда им придется покинуть этот лес. В пещере хозяина Тень будет в безопасности и сможет спокойно выкормить потомство. Но охотиться без Тени, не боясь быть обнаруженным, он не сможет. Какое-то время им придется перебиваться мелкой добычей. Но голод Тени и быстрорастущего потомства заставит его выйти на большую охоту. Он проберется туда, где его никто не ждал, используя свое преимущество в скрытности и силе. Какое-то время люди не будут понимать, что происходит. Мгновенная атака и умело заметенные следы запутают их. Но он не тешил себя ненужными надеждами, что сможет долго безнаказанно приникать в их дом. Волновало его другое, чтобы Тень успела родить и выкормить потомство, до того момента, когда начнется совсем другая охота, охота людей на них.

***

Тень лежала рядом, сложив морду на лапы, и тихо поскуливала от голода и зовущего свежего запаха крови, от которого судорогой сводило все внутри. Но Конрад, в отличие от нее, чувствовал в этом запахе примесь омерзительно отталкивающего, почти неуловимого запаха страха. Воспитанный в нём, с тех пор, когда он еще не успел открыть глаза. Инстинкт ужаса перед человеком вопил, звал уйти от этого мрачного места, наполненного отталкивающими звуками, неестественным светом и нестерпимой вонью людей. Будь он один.… Но вид голодной Тени пересилил страх, и он поднялся с брюха. В глазах его отразился свет искусственных фонарей, заставив похолодеть внутренности. Но лапы уже сами собой несли его в сторону зовущего, сладковатого запаха крови.

Часть третья. Парад планет

– Выходит, мы лишь орудия?

– Человек и есть орудие, которым

пользуются другие люди,

чтобы помочь всем нам выжить.

(Орсон Скотт Кард. «Игра Эндера»)

«…война оставила глубокие, еще долго не заживающие раны на теле цивилизации. И многое она изменила в людях, перетряхнув их устоявшиеся привычки, ценности и традиции. Последующий за наступившим миром тотальный запрет на все виды вооружений был разумным шагом, и, казалось, единственно верным решением. А перепаханная атомными взрывами и пропахшая порохом земля стала не только местом упокоения бесконечного числа солдат, но и могилой оружию, которое совсем недавно они направляли друг на друга. Вздох облегчения пронесся над многострадальной планетой, обремененной тяжестью тысячелетних войн, наполнив душу человечества надеждой…»

***

Еще утром префект северного округа Иван Радуга находился в прекрасном расположении духа. Дела шли как нельзя лучше: политическая карьера стремительно прогрессировала, градус популярности масс неизменно шел вверх, в доме царила идиллия, и будущее рисовалось в самых радужных тонах. А ведь каких-то десять лет назад он едва перебивался от пенсии до пенсии, которая у рядового ветерана была мизерной, в безуспешных метаниях между равнодушными работодателями. Таких, как он, владеющих одним лишь ремеслом убийства, были тысячи, десятки тысяч, огромная армия безработных военных, в одночасье оказавшиеся без средств к существованию. Многих такое положение сломало, часть смирилась, перебиваясь нищенской пенсией, часть спилась, и это была не самая тяжкая участь. Психика зрелого, полного сил мужчины, в большинстве случаев не выдерживала вынужденного бездействия, отягощенного молчаливым укором общества. Находились такие «Бывшие», которые забывали о своей присяге, озлобленные снисходительным цинизмом благополучного общества, и уходили в его тень, перейдя грань закона. Лишь единицам удавалось найти свое место в новом мире, провозгласившем отказ от насилия. Место, стоившее им своего прошлого, имени, семьи, друзей. Наверное, Ивану повезло. Он умудрился пройти по тонкому лезвию, балансируя между уготовленными его характеру крайностями, рискуя в любой момент потерять равновесие. Сколько раз, доведя себя до исступления, он выходил на улицу, морально готовый к воровству, грабежам и насилию. Но каждый раз кто-то невидимый удерживал его за локоть, отгораживая, охраняя от безумных поступков. И дверь в его дом открылась. Открылась с внешней стороны. Она не была взломана полицией. Она не была открыта ключом уставших кредиторов. В его дверь вежливо постучали.

И вот теперь, впервые за много лет, Иван почувствовал, что земля уходит из-под его ног, а прочный фундамент благополучия вот-вот даст трещину. Звонок Даниэля, как показалось ему на первый взгляд, с невинной просьбой помочь в одном деле, даже обрадовал Ивана. Все же он был должником Даниэля, как ни крути, а помощь друзьям, тем более друзьям, с которыми вместе проливал кровь, дело святое. Но куда больше ценил Иван помощь Даниэля уже после войны; в тот момент, когда он с головой погрузился в пучину безысходности, именно Даниэль протянул ему руку помощи. Нужно ли говорить, что Иван с радостью согласился помочь старому другу. Но потом… События, последующие за этим, напоминали ночной кошмар, нелепый, страшный и беспощадный. Поиск информации, которую Даниэль попросил найти, отозвался такой головной болью, которую Иван еще в жизни не испытывал. Уровень противодействия и секретности был просто запредельным. Чего только стоили одни звонки с ненавязчивыми, но не оставляющими вариантов для ответных действий требованиями прекратить расследование. Те крупицы информации, которые удалось добыть, могли стоить Ивану карьеры, были способны разрушить весь его мир. То, чем так заинтересовался Даниэль, на деле оказалось бомбой. Впервые со времен войны Ивану стало страшно, он был близок к отчаянию. Но положение можно было поправить. Дело оставалось за малым. Отговорить Даниэля от дальнейших поисков. Попытаться найти слова, способные образумить его, оградить от необдуманных поступков, способных поставить под угрозу не только его жизнь, но и благополучие людей, его окружающих. Остановить. Пока не стало слишком поздно.

***

Даниэль не стал заезжать на территорию института и припарковался в полупустой гостевой зоне. Отстегнув ремень безопасности, он пощелкал указательным пальцем по экрану навигатора, наотрез отказывающегося работать. Выругавшись вслух и мысленно пообещав себе всё же поменять автомобиль до наступления холодов, он хлопнул дверцей, отозвавшейся ему переливным звуком сигнализации. Его архаичная привязанность к старым гаджетам, к капризному навигатору, вызывающему постоянный переполох соседей автосигнализацией, и полное неприятие автопилота, вызывала у большинства знакомых недоумение. У большинства людей, недостаточно хорошо его знающих, сторонящихся и прячущих глаза, избегая тяжелого, мрачного взгляда. Что и говорить – он не особо-то и разубеждал окружающих в своей почти волчьей нелюдимости, а одержимость мерами предосторожности, устаревшими и совершенно ненужными в спокойной и размеренной жизни, являлась частью его натуры. А близкие люди, которых было совсем немного, принимали его таким, какой он и есть, по-доброму посмеиваясь над ним за его спиной. Мэри была одной из них; хотя и не получалось у них встречаться чаще, чем хотелось бы, близость между ними и родство душ от этого не становились меньше. И ее срывающийся голос в телефонной трубке не оставлял никаких иллюзий по поводу ее состояния. Охранник на контрольном пункте знакомо кивнул, пропуская Даниэля мимо турникета. Даниэль натянуто улыбнулся, погруженный в свои мысли, не останавливаясь, вошел на служебную территорию. Дальше институтской аллеи он проходить не стал, выбрав взглядом место в стороне от выходящих во двор окон белоснежных корпусов. Удобно расположившись на пластиковой скамейке, он, после некоторой паузы, достал из нагрудного кармана мобильный телефон и нашел в записной книжке Мэри. Для чего она позвала его? Позвала его тоном, не терпящим возражений и отговорок:

«Нет, Даниэль, с Игнатиком всё в порядке, слава богу. Тут другое…».

«К чему такая срочность», – подумал тогда он, но перепуганный голос на другой стороне телефонной линии говорил сам за себя лучше всяких слов.

Мэри появилась в конце пустой университетской аллеи, рассекающей тонкими ухоженными дорожками сосновый бор, перемеженный карликовыми березами и декоративными кустами. Сотрудники в белых халатах, отдыхающие на редких скамейках, приветствовали проходящую мимо Мэри, улыбавшуюся им в ответ. Завидев Даниэля, Мэри ускорила шаг, забавно цокая каблуками туфель по влажному от дождя асфальту. Даниэль грузно поднялся и, взявшись за ее локоть, поцеловал Мэри в щеку.

– Присядем? – спросил Даниэль. Мэри отмахнулась рукой от неуклюжей вежливости, но все же улыбнулась и, присев, прижалась к нему.

– Как Вика, держится? – спросил Даниэль.

– Она крепкая девочка, справится. Но что было бы с ней, если бы с Игнатом случилось непоправимое, боюсь даже себе представить, – со вздохом ответила Мэри и провела рукой по седой голове Даниэля.

– Игнатик молодой и здоровый парень, выкарабкается, можешь даже не сомневаться, – тихо ответил Даниэль.

– Ему очень повезло, что раны оказались не смертельные. Вот только крови много потерял, – Мэри примолкла, теребя пуговицы на его куртке. – Я соскучилась по тебе, Даниэль. Мне так жаль, что мы редко видимся, – неожиданно вырвалось у Мэри. – Сколько уже можно встречаться украдкой. Даже дети посмеиваются, – закончила она, отведя взгляд.

– Не надо, Мэри, – он покачал головой и поднял на нее глаза.

«Что же происходит сейчас в ее голове, коль она, преодолев застенчивость, решилась на такое откровенное признание. Дело, видимо, совсем плохо», – подумал он.

– Да и не время сейчас. Зачем ты меня позвала? – стальным тоном произнес Даниэль, мысленно одернув себя, увидев, как побледнела от его слов Мэри.

– Боюсь, всё гораздо хуже, чем мы могли себе представить, – похолодевшим голосом произнесла она, поправив воротничок, задравшийся от внезапного порыва ветра, – ты знаешь, чем я занимаюсь, и могу точно сказать тебе – дело плохо, Даниэль, мы все должны благодарить Бога, что он еще жив, – Мэри отвернула голову в сторону, проглотив комок в горле.

– Почему, Мэри? – только сейчас Даниэль заметил, что она изо всех сил пытается скрыть накатывающие слезы. Он, растерявшись ее слез, не придумал ничего лучше, как вытащить папку из безвольно сложенных на ней рук Мэри. Открыв документы, он углубился в чтение, пытаясь скорее не показать Мэри, что он заметил мокроту на ее лице, чем понять, что там написано. Мэри перебросила ногу на ногу, и, нервно порывшись в своей необъятной, совсем не дамской сумочке, достала длинные, тонкие сигареты.

– Вот, посмотри, – она протянула ему медицинскую папку. Пропусти результаты анализов, все равно ничего не поймешь, а вот снимки посмотри, – бросила Даниэлю Мэри, щелкнув золотистой, инкрустированной нефритами, зажигалкой.