Дело для двоих. Хроники Воина Силы. Книга 1

– Он так уже два часа лежит, – сказал сосед по палате.

– А до этого. До того как замолчал, он говорил, что-либо.

– Говорил, и даже неплохо говорил, но потом спросил какое сегодня число и как посмотрел на себя в зеркало – замолчал.

Врач поводил перед лицом Миши своим молоточком, пощёлкал перед глазами пальцами, прикрыл и открыл ладонью его глаза, провёл торцом молоточка по стопам и по локтевым сгибам, и сказал:

– Сонечка, организуй, пожалуйста, каталку. И доставь его срочно в процедурный кабинет.

В процедурном кабинете, лёжа на хирургическом столе, Миша Петров в очередной раз подвергся всем стандартным медицинским манипуляциям. Измерены были температура, давление, сделана кардиограмма, и все показатели были в норме. Прямо совсем, классически в норме. Кроме одного, пациент ни как не реагировал на внешние раздражители. Как будто его нервная система жила, но где-то отдельно, а центральная нервная система вообще не подавала признаков жизни.

– Апаллитический синдром, – заключил врач. – Но, что самое удивительное, ни внутричерепной гипертензии, ни субарахноидального кровоизлияния я не наблюдаю.

Сонечка, сними с больного эту повязку, я думаю, что обильного кровотечения больше не будет.

Процедурная сестра разрезала завязки повязки „чепца”, сняла и удалила остатки бинта и ахнула.

– Борис Сигизмундович… – пауза. Сонечка на мгновение остолбенела. – Борис Сигизмундович, вы только посмотрите, рана… её нет.

Врач осмотрел место травмы и удивился не менее. На месте раны была тонкая розовая полоса со следами зелёнки по краям, а нитки хирургического шва просто лежали поверх бывшей раны.

К больному в экстренном порядке была вызвана главврач больницы.

– Вера Васильевна, этот пациент поступил к нам сегодня. В 9:30 сделана ПХО. Больной пришёл в сознание. Для открытой проникающей черепной состояние было стабильным средней тяжести. Сделано два снимка. Вот первый, до операции. А вот второй, после… И как видите, результаты удивительные. Но самое поразительное… Да вы сами посмотрите на состояние шва. – Борис Сигизмундович говорил сбивчиво и сумбурно. – И это через три часа после ПХО.

Главврач была женщина в возрасте, далеко за шестьдесят. Но в свои годы сохранила подвижность в теле и живость ума. И главное, чувство юмора.

– И что, сейчас он в вегетативном состоянии.

– В вегетативном, – подтвердил Борис Сигизмундович.

– И вы утверждаете, что на месте этого свежего рубца, три часа назад была рваная рана.

– Да. И первый снимок это подтверждает.

– Чудеса, да и только, – искренне удивилась Вера Васильевна. – Заживает, прямо как в сказке, не по дням, а по часам.

– Так может мы его, как в сказке, живой водой окропим, – тихонько и робко подала свой голос медсестричка.

– А попробуйте, если у вас есть такая, живая вода. Хуже не станет, – толи в шутку, толи в серьёз, сказала главврач.

Сонечка взяла со стола графин, плеснула в свою чудную ладошку немного воды и взбрызнула на лицо Миши. Дыхание пациента на мгновение приостановилось, затем он сделал глубокий вдох и моргнул ресницами.

Удивления у присутствующих не было предела. Теперь ступор наступил у медперсонала. Тем временем больной шевельнул рукой, головой и попытался приподняться.

– Лежите, лежите, – сказала главврач. – А вы, милочка, отдайте содержимое этого графина на экспертизу, вдруг там и, правда, живая вода.

– Михаил, как вы себя чувствуете.

Миша, кажется, не понимая, где он сейчас находится и что это за достойное собрание вокруг него.

– Нормально я себя чувствую, – удивлённо произнёс он. – А что это со мной было.

– Вы что ничего не помните, или если что помните – расскажите.

– Да, помню, утром зашёл в школу, разделся, а дальше всё… я здесь.

Тут в процедурный кабинет вошёл, а точнее вбежал, молодой парень в белом врачебном халате и марлевой маске спущенной на подбородок. Вбежал, увидел главврача и остановился, как от неожиданного явления.

– Ну, что у вас, Денис Сергеевич, – спросила Вера Васильевна, после непродолжительной, но не ловкой паузы. – Вы чего затормозили, меня не ожидали увидеть. Так если я лишняя, я выйду.

– Нет, нет, Вера Васильевна, я тут заключение принёс… – парень явно смущался, или чего-то боялся.

Главврач сама взяла из рук начальника лаборатории листок и прочитала.

– А-а а! Анализы крови Петрова, как раз кстати, – и вчиталась в текст. – А что, перед операцией анализ крови Петрова не делали? – как бы мимоходом спросила она.

– Делали. Вот заключение, – сказал Борис Сигизмундович. И потянулся к истории болезни.

– Это я делал, – сказал начлаб. – И первый, и второй раз. Первый раз делал экспресс методом, по стандартным сывороткам, группа крови по системе АВ0 соответствовала АВ– отрицательная, сами понимаете, редкая группа. И по этому, второй раз, для подтверждения, я проверил методом с цилоклонами анти-А и анти-В. И вот…

От слов лаборанта «АВ– отрицательная», меня аж передёрнуло. У меня, Алексея Бондаря, была А– положительная, одна из трёх самых распространённых в мире групп крови. А дальнейший разговор медперсонала, вообще, поверг меня в шок…

– Так, вы хотите сказать, – Вера Васильевна напряглась от своей, неожиданной догадки, и по её телу пробежал лёгкий холодок. Да так, что это стало заметно всем присутствующим. – Вы хотите сказать, что группа крови не подтвердилась?

– Да.

– А переливание делали, – обратилась она к врачу.

– Нет, не делали. Не было необходимость. Давление, сердечный тонус были в норме.

– И что там с группой, теперь, – Вера Васильевна облегчённо выдохнула, обратившись к начлабу.

– У него пятая! группа крови.

– Что!!! – этот вопрос прозвучал в три голоса.

– Точнее, одновременно определяются все четыре группы крови. Как будто это не кровь одного пациента, а коктейль, смесь всех групп крови. Причём, нет ни каких признаков взаимного отторжения. И это при отрицательном Резусе.

– Что? – этот вопрос прозвучал от Бориса Сигизмундовича. – Мало нам такого сверх быстрого заживления, так ещё и пятая группа крови…

– А может в этом и есть разгадка нашего феномена? – спокойно и загадочно сказала главврач. – А вы, Денис Сергеевич, напоминаю, что вы обязаны соблюдать врачебную тайну. Ни когда, и ни кому не рассказывайте, что сейчас узнали. Повторяю – ни где!, ни кому!, и ни когда! Всё, идите.

И когда за начальником лаборатории закрылась дверь, Вера Васильевна рассказала:

– Однажды, я столкнулась с пациентом, точнее с пациенткой, у которой так же не определялась группа крови. Но от неожиданности, и от непонимания, я поделилась этим с коллегами. С девочкой, в конечном итоге, было всё нормально. Но, в последствии, в этой семье случилась большая трагедия. И я до сих пор себя в этом виню. Отец, если только можно его так назвать, узнав о том, что у ребёнка группа крови не соответствует ни его группе, ни группе крови матери, заподозрил супругу в неверности. Был большой домашний скандал. Этот негодяй, ранил и ребёнка, и тёщу, а матери он нанёс восемь ножевых ранений, от чего она и скончалась. Девочка и бабушка выжили, а отца, (отца в кавычках), посадили, и на долго. Было это давно, лет десять назад. А сейчас, бабушка этой девочки, лежит у нас в онкологическом, и нет ни какой надежды… Я, почти каждый день, вижу эту девочку, и моё сердце сжимается от той, моей, непростительной ошибки. Прошу, вас, коллеги, забудьте о нестандартной группе крови. И ни кому не рассказывайте.

Вера Васильевна легонько потрепала меня по щеке, наклонилась, и тихонько сказала:

– Выздоравливай, Миша, и всё будет хо-ро-шо!

В тот же день, 16:15.

Московская обл., г. Химки, Ленинский проспект, д. 14.

В палату вошли два посетителя. Бабуля. Из памяти реципиента сразу всплыл этот образ. Моя любимая бабушка. Да, теперь уже моя. А позади неё возвышалась худющая девица в накинутом на плечи белом халате, поверх школьной формы. Память реципиента подсказывала только одно: Зайка. В остальном был провал. Надо быть осторожней с ней, как бы не накосячить. А то не понятно, кто она и какие у нас отношения. Как я помню у „капитана Петрова” братьев и сестёр не было. А в ином статусе, для девушки, припереться в первый же день в больницу к парню, это уже отношения.

– Мишенька, да как же так. Убился родненький, – неслись причитания и оханья от моей бабушки. Таких словесных нежностей, изливалось ещё около пяти минут, за время которых я украдкой рассматривал её спутницу.

Девушка была значительно рослая, наверное метр восемьдесят, не меньше, тонкая-звонкая, длинношеяя. Типичная нескладная фигура для пятнадцатилетней девочки переростка. Лицо было серьёзное, бровки домиком, серо-зелёные большие глаза, нос

прямой, ноздри слегка покрасневшие, должно быть от мороза. Завершал овал лица маленький остренький подбородок. Большие, серо-зелёные глаза, чётко очерченный овал лица и линия подбородка – все это в сочетании с веретенообразной фигурой наводило на мысль о стрекозе, но не беззаботной «попрыгунье», а серьёзном хищнике мира насекомых, грозе мошек и букашек. Впечатление усугублялось привычкой смотреть слегка исподлобья и иногда прорывающейся властностью характера. В этот момент я невольно почувствовал себя той самой букашкой, на которой с недобрыми намерениями остановился фасетчатый взгляд хищника. Плечи узкие, руки тонкие длинные, грудь, если это можно так назвать, была абсолютно плоская, без каких либо намёков на сексуальность. А вот ноги… за распахнутыми полами больничного халата, из-под абсолютно короткого школьного платья видны были ноги, ровные и стройные ноги, вызывающие самые откровенные фантазии, ноги достойные самых из исканных моделей. Их не портили даже простые толстые трикотажные колготки коричневого цвета. Интересно, это она так выпендривается, с длиной юбки до верха приличия бедра или это мода сейчас такая? Если мода, то я горячо «за». Довершали образ, два хвоста прямых тёмно-каштановых волос, туго стянутых на уровне оттопыренных больших ушей. Если это моя девушка, или она считает себя таковой, то я пропал.

– А я тут поесть принесла. Целый день не кушал, ведь. Да я на всех принесла. С больничных то харчей оголодать ведь можно. Я то знаю. – Засуетилась бабушка.

В её руках посудно загремела большая хозяйственная сумка. С прикроватной тумбочки, мгновенно, было сметено всё не нужное и выставлены кастрюля, миска, чашка, трёхлитровая банка с компотом, и так далее.

– Так, граждане больные и выздоравливающие, без излишнего стеснения, подходим, берём, желательно со своими тарелками. Тут картошечка, варённая с укропчиком и котлетки, имеются, подходим, подходим, – командовала она.

Дух варёной картошки и жареных котлет живо напомнил мне о не выпитой чашечке кофе, там… утром, в кафе. И всё, во рту сегодня не было ни крошки. На этот картофельно-котлетный дух потянулись все, и алкоголичного вида мужик, и Лев Борисович. А я и так раньше всех налегал на кушанья. А компот…, компот был превосходный, ещё тёплый, даже можно сказать горячий. К концу пищераздачи, бабуля собрала использованную посуду и направилась к раковине умывальнику в углу у входа в палату.

Воспользовавшись временным отсутствием бабули, Зайка присела ко мне на край кровати и положила свою руку на мою. О, сколько в этом невербальном жесте было нежности.

– Ты как, – застенчиво и нежно, спросила она. Голос у Зайки был низкий и грудной. По девушке было видно, что её раздирают противоречивые чувства.

Бабушка быстро справилась с мытьём посуды и, положив всё в сумку, сказала:

– Пойду, поищу врача. Поговорить надо, – и вышла из палаты.

Зайка оживилась и уже более раскованно спросила:

– Давай, рассказывай. Ну не верю я, что ты сам, без посторонней помощи, с лестницы загремел. Ты вон этим летом как с вышки в воду прыгал, сальто крутил. У тебя же координация как у циркача…

Повисла немая пауза. Я глядел на девушку и молчал, собираясь с мыслями.

– Ты только некому не говори, совсем никому, договорились, – я вопросительно посмотрел на девушку.

– Ладно. Ни кому, – тихо, по заговорчески, произнесла она.

– …

– Правда, правда. Я никому…

Делать было нечего, а ситуацию разруливать надо. До чего же память реципиента избирательна, помню малозначимые события из его, ну то есть теперь уже моей, жизни. А девушку, что влюблённым взглядом смотрит на меня, не помню.

– Я не помню, – тихо произнёс я.

– …

– Я совсем ничего не помню. Даже тебя.

– …

– При взгляде на тебя вертится одно имя: Зайка. Но я не понимаю, к тебе ли это относится.

– Петров. Ты не безнадёжен. Зайка – меня так зовут. Зоя Зайкова, будем знакомы. И девушка протянула мне руку, кокетливо прижав голову к плечу.

А она мила, подумал я.

– Зоя,… Зоинька, пожалуйста, по быстрому, это моя бабушка, как её зовут. И вкратце все события, что сегодня произошли, – умоляюще попросил я.

Надо отдать ей должное, Зайка, была весьма проинформированной девушкой. И умела кратко, но ёмко, известить меня о прошедших событиях. Упомянув всех действующих лиц и дать им свои описания и характеристики.

Вечером, с метелью падал снег, а уже в начале ночи под безграничной и насквозь холодной темнотой, под не чётко виднеющейся полной луной, всё вокруг уже было укрыто лёгким белым, сверкающим под лунным светом снегом.

Пациенты палаты спали, когда я встал с кровати и подошёл к умывальнику. Там, над умывальником висело зеркало с трещинками и проплешинами на амальгамном слое. С зеркала на меня смотрел юноша лет шестнадцати, но выглядел он несколько старше. Можно было принять его за студента первого или даже второго курса. Рост, не маленький рост, больше, чем метр восемьдесят. Худощавый, но не худой, с широким костяком плеч, чётким рельефом грудных мышц, а пресс… кубики. Мишка, ты где так накачался, или тебя так природа одарила. Лицо ровное симметричное, нос прямой не крупный, глаза серо-голубые, тонкие, вытянутые горизонтально губы, и завершал картину средне-крупный волевой подбородок. На голове всклокоченные русые волосы с проплешиной на макушке. Это врач состриг перед операцией. Да… у Мишки была шикарная причёска, а теперь придётся почти наголо стричь.

26 декабря 1974 года, 08:30.

Московская обл., г. Химки, Ленинский проспект, д. 14.

Утро. Я стою у окна своей палаты и смотрю вдаль.

Яркие утренние лучи солнца разбудили меня. Там, за окном, свежий морозный воздух растворился в голубом пространстве неба, но ещё оставались лучистые следы его невидимых белых нитей, да и они растворялись, удаляясь за канал, туда вдаль, где за горизонтом, воздушными белыми клубами парил теплóм большой город. Там была Москва. Иней. Иней всюду: на ветвях, стволах деревьев, на проводах, на стенах домов, на заборах.

С третьего этажа больничного корпуса был виден весь двор и далее, за забором, линия бетонных гаражей, что выстроились на задворках больничных корпусов. А дальше, за речкой Химкой, шла несуразная череда мелких, покосившихся и вросших в землю дощатых бараков, что оставались пережитком времён строительства Химкинского железнодорожного моста и канала имени Москвы. Это уродливое родимое пятно на теле города, именуемое в простонародье „План”, было рассадником алкоголиков, гопников, тунеядцев и бывших зеков. Откуда такое народное название:

В те самые времена, когда мост и канал ещё строились, над дорогой, у въезда в посёлок установили монументальный плакат, напоминающий триумфальную арку с надписью «План первой пятилетки выполним досрочно». Затем, слово «…первой…», заменили на «…второй…», потом на «…третьей…», а после войны, все буквы, кроме «План…» исчезли совсем.

Так исторически получилось, что для больших строек социализма, при отсутствии в достаточном количестве строительной техники, всё компенсировалось огромным количеством неквалифицированных рабочих рук. Эти рабочие руки, как пылесосом, высасывались из близ лежащих и отдалённых деревень, и мелких городков. И контингент это был – крестьянский, с их укладом и общинно-загульными традициями, с их примитивным деревенским менталитетом. А по окончании стройки ни кто и ни когда уже не возвращался к себе на малую родину. Так и жили годами и десятилетиями, прозябая в тунеядстве, или пристраиваясь на неквалифицированные рабочие места, грузчиков, дворников, землекопов. И было пьянство: запойное, загульное, беспросветное пьянство этой братии.