Иной Лес.Корчма на Вещем Броду

– Гляжу я, – говорил он, усаживаясь на пенёк, – а у дуба ветка так и шевелится. Думаю, не иначе как Лесовик пришёл пояс наш приглядеть. Потрогал пряжку – одобрил, видать!

Смех звучал легко, освобождающе. Они строили. Создавали. И это ощущение творения было сильнее любого страха.

К концу дня на поляне лежал ровный квадрат будущего дома и аккуратная поленница брёвен. Руки горели от мозолей, но на душе было светло. Сидели у костра, пили травяной отвар. Богуслав смотрел на свою семью – усталую, но сплочённую.

– Завтра, – сказал он, – начнём ставить первый венец. Основание.

Он посмотрел на Снежану. Девушка сидела, обняв колени, и смотрела на реку, на противоположный берег, скрытый вечерней мглой.

– Что там, дочка? – тихо спросил он.

Снежана медленно покачала головой.

–Ничего, тятя. Пока ничего. Только лес спит. И река. Но они… слушают нас.

Казалось, сам древний дуб склонил над ними свои ветви, прикрывая их первый, робкий огонёк и хрупкое человеческое тепло в своей безразличной, многовековой тьме. Они были всего лишь людьми, затерянными в бескрайнем лесу. Но в эту ночь они чувствовали себя не жертвами, а частью чего-то великого. Начало было положено. Теперь предстояло самое трудное – не просто выжить, а пустить корни в этой дикой, прекрасной и безжалостной земле.

Глава 4

Глава 4. Первый Венец и Первый Чужак

Солнце, бледное и редкое, наконец пробилось сквозь свинцовую пелену туч, озарив поляну холодным, но долгожданным светом. Воздух на высоком берегу был острым и чистым, пахнул хвоей и морозной свежестью – совсем не так, как тяжёлое, гнилостное дыхание Слёзной Топи.

С рассветом началась главная работа – укладка первого венца. От этих четырёх брёвен, от их прочности и ровности, зависела судьба всего дома. Богуслав, Голядь и Гудомир выбрали самые толстые, пропитанные смолой сосновые стволы, те, что успели промёрзнуть насквозь – такая древесина не сгниёт и не сдастся жуку-древоточцу.

– Поддай, ровняй! – раздавался негромкий властный голос Богуслава.

Гудомир, кряхтя от натуги, ворочал скользкие от инея брёвна, подкладывая под них плоские речные камни, собранные Жареславом. Голядь, вооружившись теслом, с хирургической точностью выбирал в древесине продольные пазы – «ложа», чтобы верхнее бревно намертво сплелось с нижним. Руки его, привыкшие держать меч, помнили и ремесло – в дружине князя Ратибора умение быстро срубить баню или укрепление ценилось не меньше боевого искусства.

Дивобор, с раскрасневшимся от мороза и усердия лицом, не отходил от отца, подавая инструменты и придерживая концы тяжёлых брёвен. В его глазах горел новый, взрослый огонь – не мечтательный, а созидательный. Он видел, как из хаоса сваленных деревьев под ударами топоров рождается порядок, форма, дом.

– Гляди, сынок, – говорил Богуслав, отирая пот со лба, – как замок ложится. Рубим в «обло», угол в чашу. Так и дед мой рубил, и прадед. Крепко, на века.

Полуса и Снежана тем временем обживали становище. Пока не было стен, их миром оставалось пространство у костра. Полуса, достав свой ценный железный нож, разделывала оставшуюся рыбу – часть на уху, часть на вяление. Снежана, принеся воды в долблёном берестовом коробе, развесила на ветвях молодых сосенок промокшие за дорогу онучи и платки.

Улучив момент, она подходила к дубу-великану или к самой кромке воды. Стояла неподвижно, вслушиваясь. И лес постепенно начинал отвечать ей – не словами, а потоком ощущений. Она чувствовала спокойную, величавую мощь Дуба, его молчаливое одобрение. Чувствовала быстрый, изменчивый нрав Реки, пока лишь холодно взиравшей на непрошеных гостей. И чувствовала бесчисленные малые жизни – настороженных белок, невидимых птиц, мышей под корнями. Мир вокруг был полон, и они, люди, были в нём новыми, но уже не чужеродными нотами.

К полудню первый венец был готов. Четыре бревна, сплочённые в ровный квадрат на каменном основании, отмечали границы будущего дома. Это была ещё не крепость, а лишь её чертёж, начертанный на земле, но вид его наполнял всех суровой гордостью.

В честь этого Полуса испекла на углях лепёшки из последней ржаной муки, сдобренные толчёными желудями, что насобирал Жареслав. Ели молча, устало, но с чувством глубокой правоты – будто вбивали первый, самый важный кол в землю своей судьбы.

– Теперь торопиться не след, – сказал Богуслав, обводя взглядом семью, усевшуюся на брёвнах первого венца. – Каждое бревно должно лечь как влитое. Сруб – он как род. Все звенья друг за друга держатся. Одно кривое – всю стену перекосит.

После короткой передышки работа закипела вновь. Теперь брёвна приходилось поднимать выше, и каждое было тяжелее предыдущего. Соорудили простые «козлы» из жердей – примитивный ворот, чтобы закатывать тяжёлые стволы на растущую стену. Гудомир, с его богатырской силой, был главной живой тягой. Голядь с топором работал наверху, подгоняя пазы. Богуслав руководил внизу.

Именно Голядь, со своей высоты, первым заметил незваного гостя. Он замер, прикрыл глаза от солнца и пристально вгляделся в чащу.

– Кто-то есть, – тихо, но чётко бросил он вниз.

Работа замерла. Все застыли, вбирая в себя тишину. Гудомир бесшумно спрыгнул с «козлов» и взял в руку своё боевое копьё. Грозя, с лица которого разом слетели все шутки, растворился среди деревьев.

– Где? – коротко спросил Богуслав, поднимаясь с колен.

– На опушке, где ельник редеет. Один. Стоит и смотрит.

Прошло несколько напряжённых минут. Птицы, смолкшие на мгновение, снова защебетали.

– Может, зверь? – предположил Дивобор, сжимая в потной ладони рукоять топора.

– Нет, – без колебаний ответил Голядь. – Стоит, как человек. И смотрит по-человечьи. Прищурившись.

Наконец, в чаще дрогнула тень. Из-за ствола вековой ели вышел человек. Высокий, сухопарый, в посконной рубахе и портках, поверх которых был накинут короткий, из грубой шерсти, плащ. На голове – ушанка из заячьего меха. За поясом торчала рукоять ножа, в руке – длинный, суковатый посох. Он упёрся посохом в землю и молча, недружелюбно окинул взглядом лагерь.

Лицо его было обветренным, жёстким, с колючей щетиной и пронзительными, светлыми глазами, несообразно яркими на этом тёмном лице. Он не выглядел ни разбойником, ни воином – скорее, прирученным волком, в чьих глазах всё ещё дикий огонь. Но в его осанке, в этом испытующем, презрительном взгляде, чувствовалась скрытая угроза.

Гудомир шагнул вперёд, заслонив собой семью.

– Гой-еси, путник! – прогремел его бас. – Чего надо?

Незнакомец не ответил сразу. Его взгляд скользнул по первому венцу, по сложенным брёвнам, по лицам детей и остановился на Богуславе.

– Новые, – проговорил он наконец. Голос был хриплым, неиспользуемым. – С какого рода? И по какому праву мои земли рубите?

Его слова повисли в воздухе, колкие и неожиданные. Его земли?

Богуслав, отодвинув Гудомира плечом, вышел вперёд.

– Мы с рода Велесова. А право наше – право нуждающихся. Место это было пусто. Мы договорились с Хозяевами. – Он кивнул в сторону дуба и реки.

Незнакомец фыркнул, и в этом звуке было столько презрения, что у Богуслава сжались кулаки.

– С Хозяевами? – переспросил он, и светлые глаза его сузились. – И много ль они вам сказали? А я-то тут лет двадцать промыслом живу. И зверь тут мой, и рыба. И брод этот я стерегу. Вам тут не место.

Голядь, не сходя со стены, холодно бросил:

– Стережёшь? А мы ни дозора твоего, ни засеки не видели. Место сильное, вольное. Хватит его на всех.

– На всех не хватит, дружинник, – парировал незнакомец, с первого взгляда угадав в Голяде военную выправку. – Зверь уйдёт, испугавшись вашего стука. Рыба перестанет ловиться. А вам жрать что-то надо будет. И потянитесь вы к моим угодьям. Так что сворачивайте свой скарб, пока целы, и уходите.

Наступила тягостная пауза. Гудомир сжал древко копья так, что костяшки его пальцев побелели. Исчезновение Грози было тревожнее его присутствия.

И тут вперёд вышла Полуса. В её руках была деревянная миска с лепёшкой.

– Не гневись, путник, – сказала она тихо, но твёрдо. – Мы не враги и не воры. Мы – семья. Голод да нужда согнали нас с места. Хочешь – раздели с нами хлеб. Он небогатый, но от чистого сердца.

Она протянула миску. Незнакомец с нескрываемым удивлением посмотрел на неё, потом на лепёшку. Его суровое лицо дрогнуло.

– Хлеб ваш мне не нужен, – буркнул он, но уже без прежней ярости. – И жалость ваша тоже.

Он снова уставился на Богуслава.

– Договорились с духами, говоришь? А с Водяным старым ты говорил? С Топь-девой, что внизу по реке живёт? Они тебе разрешение дали?

Богуслав не смутился.

– С Рекой и с Лесом мы свой договор скрепили. Дарами. И они нас приняли. А коли ты тут старожил, то должен бы знать – против воли Хозяев мы бы и первого бревна не положили.

Незнакомец задумался, впервые опустив взгляд. Он что-то взвешивал. Наконец, с силой ткнул посохом в землю.

– Называюсь Волкомыс. И брод этот, и леса вокруг – мои охотничьи земли. Князю до них дела нет, а мне – есть. – Он окинул их оценивающим взглядом. – Рубите свой курень. Не мне вас останавливать. Но предупреждаю – если хоть одна ваша ловушка встанет на моей тропе, если хоть одна сеть перегородит мой участок реки… вы своих костей не соберёте. И духи вам не помогут. Поняли?

Он не ждал ответа. Развернулся и бесшумно скрылся в чаще.

Несколько минут все стояли в оцепенении. Первым очнулся Голядь.

– Волкомыс… Имя подходящее. Волком смотрит – и мыслями, видать, не сильно от зверя отличается.

– Но он ушёл, – выдохнула Полуса.

– Ушёл, но не смирился, – мрачно констатировал Богуслав. – Предупредил. Считай, это была его первая и последняя любезность.

– Ничего, – вступил вернувшийся Грозя. – Я за ним сходил. Ушёл, следов лишних не наставил. Один, похоже. Но знает лес как свои пять пальцев.

Визит Волкомыса бросил тень на их радость, но не затмил её. Напротив, заставил сплотиться. Появление его было суровой прививкой реальности. Они поняли, что дому угрожают не только духи, но и люди – одинокие, голодные и от доброты одичалые.

Работа продолжилась, но теперь Голядь и Гудомир, закончив с плотницким делом, взялись за заострённые колья – первый, пока ещё низкий частокол вокруг поляны. Не столько защита, сколько знак – наш рубеж.

К вечеру над срубом возвышались уже три венца. Стены росли, обретая форму. Уже можно было разглядеть, где будет дверь, где – затянутое бычьим пузырём оконце. В центре горницы Гудомир выложил камнями яму для очага.

Снежана, наблюдая за работой, подошла к отцу.

– Тятя, – сказала она. – Он… Волкомыс… он не злой. Он… раненый. Лес его ранил. И одиночество.

Богуслав грустно улыбнулся, гладя её по голове.

– Знаю, дочка. Но раненый зверь – самый опасный. Мы должны быть готовы.

У костра, глядя на первые стены и тлеющие угли очага, Богуслав сказал твёрдо:

– Ничего. Мы здесь. И мы остаёмся. А кто придёт с миром – того накормим и обогреем. А кто со злом… – Он не договорил, но все поняли.

Они отвоевали у леса пядь земли. И теперь должны были её удержать. Первый венец был положен. И первая угроза явлена. Их испытание только начиналось.

Глава 5

Глава 5. Курная жертва и первая кровь

Дни сплетались в череду трудовую, где от зари до зари топор стучал да песня звенела. Пять венцов сруба уже поднялись – стены были по пояс взрослому мужчине. В центре горницы, на каменном основании, выросла глинобитная печь-каменка. Её сооружение стало особым ритуалом, объединившим всех. Жареслав и Дивобор таскали жирную речную глину, смешивали с песком и водой. Полуса, знавшая печное искусство, указывала, как сложить свод, чтобы жар не утекал зря. Гудомир вкатывал внутрь гладкие валуны – они должны были накаляться и бережно отдавать тепло долгими зимними ночами.

Первая пробная топка удалась – из глиняной трубы, едва возвышавшейся над срубом, потянулся густой, смолистый дым. Этот запах живого очага разносился по округе, заявляя о новом порядке: здесь теперь живут люди.

Но с каждым новым венцом напряжение росло. Все чувствовали незримый, тяжёлый взгляд. Волкомыс не показывался, но его присутствие витало в воздухе, словно запах грозы перед дождём. Поутру Голядь находил у края поляны свежие следы грубых поршней, примятую траву. Охотник выжидал.

Однажды утром Грожа вернулся с реки с пустыми руками.

–Сети пусты… совсем… ни плотвички, ни окушка. Вчера ещё клевало.

–Может, не в том месте закинул? – без веры в голосе спросил Богуслав.

–В самом уловистом, хозяин. Словно кто их распугал. Или выгнал.

Снежана, услышав это, побледнела.

–Река… шепчет, что мы берём, но ничего не даём назад. И кто-то старший сердится в глубине.

Вечером новая беда. Дивобор и Жареслав, собиравшие хворост, с визгом примчались к срубу. Их ворох сучьев катился по земле, будто невидимая рука дёрнула верёвку.

–Он! Камнем кинул! – захлёбывался Дивобор.

Голядь и Гудомир бросились в чащу, но нашли лишь знакомый след.

–Игры начинаются, – мрачно заключил Голядь. – Мелкие пакости. Но долго так не продлится.

Богуслав понимал: страх разъедал их изнутри. Нужно было действовать. Ночью ему приснился ветер, несущий шёпот: «Курная жертва… Дымом… Всех…»

Наутро решение было готово. Они пытались договориться с Лесом и Рекой по отдельности. Но здесь, на границе миров, нужен был общий договор. Освятить дом особым дымом – курной жертвой, понятной всем духам места.

За утренней трапезой он объявил:

–Голядь, Гудомир – идите на промысел с просьбой. Возьмите то, что даст лес. Птицу, зверя – неважно. Но добыча должна быть честной.

–Полуса, Снежана – соберите всё, что можем отдать. Щедро. Муку, соль, лучшие травы.

–А мы с малыми подготовим место.

Никто не спорил. Все видели необходимость шага.

Голядь и Гудомир вернулись под вечер, неся на шесте молодого кабанчика.

–Странный зверь, – рассказывал Гудомир. – Стоял, не боялся. Чуть ли не в ноги смотрел.

–Жертва чистая, сам в руки дался, – кивнул Богуслав. – Значит, его и избрали. Его и возьмём.

Тем временем женщины приготовили дары. В корчагу сложили горсть ржаной муки, щепоть соли, пучок сушёной мяты и зверобоя. Снежана добавила несколько своих самых ярких воспоминаний – образ первого подснежника и ощущение тёплой руки отца на голове. Она отдавала это добровольно, зная – это самая ценная монета в мире духов.

Когда стемнело и зажглись звёзды, они собрались у очага. Внутри пахло сырой древесиной, смолой и свежей глиной. Богуслав развёл на камнях яркий огонь. Рядом лежала тушка кабанчика и стояла корчага с дарами.

–Становись кругом, – тихо сказал он. – Все. От мала до велика.

Они встали, взявшись за руки, замыкая круг – семью и род.

Богуслав поднял корчагу над огнём.

–Хозяева! Дедушко-Лесовик! Батюшка-Водяной! Топь-дева! И все вы, малые духи! Примите нашу жертву курную! Мы пришли не как завоеватели, а как соседи. Будем брать, но и отдавать. Чтить ваши законы и хранить ваш покой. Дом наш – наш общий дом. Дым нашего очага – наш общий дым. Примите нас в свою семью!

Он опрокинул корчагу в огонь. Мука и травы вспыхнули душистым пламенем, соль затрещала. Струйка густого дыма потянулась к потолку, заполняя сруб.

Затем Богуслав возложил тушку в огонь.

–Примите нашу кровь и плоть! Мы – часть этого мира! Мы – с вами!

Мясо зашипело. Дым стал гуще, тяжелее, приобрёл тёмный оттенок. Он клубился внутри, заволакивая лица, проникая в одежду. Все стояли не шелохнувшись, вдыхая этот дым, густой и тягучий, пахнущий жертвой и надеждой.

Вдруг Снежана вскрикнула и упала на колени. Глаза закатились, тело затряслось.

–Идёт… Все идут… Смотрят… – прошептала она.

Затем заговорила странным, наложенным голосом, будто несколько существ говорили её устами:

–Видим дым… Чуем кровь… Слышим слово… Род людской… Опять пришёл… Рубит, жжёт…

–Мы с миром! – громко ответил Богуслав, удерживая Полусу.

–Соседства?.. – раздался другой голос, шипящий, будто из-под воды. – А сети?.. А дым?.. А стук?.. Топь мою потревожили… Рыбу распугали…

–И зверь мой уходит… – добавил третий, ворчливый, как ветер в соснах. – Шумят… Топчут…

–Мы исправимся! – поклялся Богуслав. – Сети больше не ставим! Будем брать только удочкой! И шум уймём!

–А охотник?.. – спросил первый голос. – Он наш… Из плоти леса… Из крови реки… Вы его тронете?..

Сердце Богуслава ёкнуло.

–Тронем, только если он тронет первым! Не ищем вражды! Предлагаем мир!

Наступила пауза. Дым вился всё гуще.

–…Люди… – наконец прозвучало, и в голосе слышалась усталая гроза. – Слова ваши… впрямь крепки… Дым ваш… прямёхонек… Кровь… принята…

–Пусть будет так… – прошипел водяной. – Но сетей – не будет! И шума – меньше!

–И охотника… не троньте… – добавил лесной. – Он… под защитой… Но и вы… под защитой… отныне…

Снежана ахнула и выдохнула, будто сбросив тяжёлый груз. Полуса подхватила её. Девушка была бледна и дрожала.

–Услышали, – с трудом выговорила она. – Приняли. Но… с условиями.

Богуслав почувствовал, как тяжёлая пелена страха ушла из сруба. Воздух стал чище. Огонь затрещал веселее.

–Слава Богам! – прошептала Полуса.

–Слава Хозяевам, – поправил Богуслав. – Мы теперь в долгу. И этот долг святее любого другого.

На следующее утро мир изменился. Враждебность ушла. Лес и река снова стали величественными, равнодушными, но не злыми. Грожа вернулся с реки с полным берестяным коробом рыбы.

–Клюёт! Сама на крючок бросается!

А Голядь нашёл у входа на поляну тушку свежего зайца. Рядом лежала стрела – чужая, с оперением из совиных перьев и наконечником из тёмного камня.

–Это что, опять угроза? – хмуро спросил Гудомир.

–Нет, – покачала головой Снежана. – Это… не угроза, а даровая рука… Ответная. От Волкомыса. Он чувствует договор. И что он теперь… часть его.

–Значит, принимает правила? – уточнил Богуслав.

–Пока – да. Он признал нас. Соседями. Частью… его мира.

Богуслав взял стрелу. Идеально прямая, тщательно обработанная. Оружие мастера.

–Что ж, – сказал он. – Примем его дар. Полуса, приготовь зайца. Сегодня у нас будет пир. Первый настоящий пир на новом месте.

В тот вечер они ели жаркое из зайчатины с лесными кореньями. Ели молча, но без тревоги. Дом ещё не был достроен, но они чувствовали себя в безопасности. Они прошли первое, главное испытание – доказали своё право быть здесь.

Теперь предстояло доказать это самим себе и всем, кто мог прийти по этой дороге. Но теперь они знали – за их спиной стоял не только их род, но и весь этот древний лес, и быстрая река, и даже колючий охотник Волкомыс. Они вплели свою нить в великую ткань этого места. И порвать её теперь было не так-то просто.

Глава 6

Глава 6. Первая метель и первый гость

Строительство корчмы подошло к концу. Над шестью венцами сруба уже возвышалась покатая крыша, крытая тёсом, а в центре горницы стояла сложенная из глины и камня печь-каменка. Она была сердцем нового дома – массивная, почти вполовину комнаты, с широким устьем и лежанкой, на которой могли уместиться двое взрослых. Первая же серьёзная протопка показала её нрав: стены пропитались душистым теплом, которое держалось до самого утра, несмотря на пробирающий холод из щелей, ещё не законопаченных мхом.

Воздух внутри пах смолой, свежей древесиной и печёным хлебом – Полуся наконец-то разожгла в новой печи первый каравай из припасённой муки. Этот запах был больше, чем просто еда. Это был запах дома, уюта, победы над голодом и отчаянием.

Но вместе с тёплым дыханием очага в их жизнь пришло и новое чувство – ответственности. Теперь они были не просто беглецами, а хозяевами. Хозяевами этого места, этого брода, этой только что рождённой корчмы, которую Богуслав по совету Грози назвал «У Вещего Брода».

И мир вокруг начал посылать им первых вестников их новой судьбы.

Погода испортилась окончательно. Небо затянуло сплошной серой пеленой, с которой сыпалась не снежная крупа, а мокрый тяжелый снег, тут же слеплявшийся в липкую массу. Ветер, до этого лишь порывами гулявший по поляне, завыл теперь постоянно, раскачивая верхушки сосен и срывая с крыши сухие былинки. Первая настоящая метель подступала к их порогу.

Именно в такой серый, неприветливый полдень, когда все сидели внутри, занимаясь своими делами, Голядь, стоявший на подобии дозора у двери, выпрямился и насторожился.

– Кто-то идёт, – бросил он коротко, и в его голосе не было тревоги, но была привычная военная собранность. – Один. По дороге. Ступает тяжело.

Все замерли. Богуслав отложил тесло, которым вырезал деревянную ложку. Гудомир беззвучно взял в руки своё копьё. Даже дети подняли головы.

Из завесы мокрого снега на поляну вышел человек. Это был не Волкомыс. Незнакомец был низкорослым, плотно сбитым, одетым в поношенный, но добротный кафтан, подпоясанный ремнём с медной пряжкой. За спиной у него болталась котомка, а в руке он опирался на посох. Он шёл, сгорбившись под ветром, и его лицо, красное от холода и усталости, выражало одно – надежду увидеть пристанище.

Он остановился перед срубом, с нескрываемым изумлением разглядывая дым, идущий из трубы, и крепкие стены. Потом, словно набравшись смелости, подошёл к двери и постучал костяшками пальцев.

Голядь отодвинул деревянную задвижку и распахнул дверь. В горницу ворвался вихрь холодного воздуха и снега.

– Гой еси, хозяева! – просипел незнакомец, едва шевеля продрогшими губами. – Пустите обогреться, ради всего святого! Дорога замотала, сил больше нет.

Богуслав кивнул Голядю, и тот впустил путника. Человек с благодарностью побрёл к печи, протягивая к ней окоченевшие, распухшие пальцы.

– Садись, грейся, – сказала Полуся, подвигая ему чурбан поближе к огню. – Снежана, подай гостю отвару.

Незнакомец с жадностью выпил поданную ему деревянную чашу с тёплым травяным настоем, согрел руки и лишь тогда осмелился оглядеть своих спасителей. Его взгляд скользнул по просторной, ещё не обжитой до конца горнице, по крепким стенам, по серьёзным лицам мужчин.

– И не чаял уже, что живой отсюда выберусь, – проговорил он, и в голосе его слышалось искреннее потрясение. – Думал, конец мне на этой дороге. А тут, оказывается, уже и корчма стоит. Диво дивное. Вы… вы давно тут?

– Мы только обосновались, – ответил Богуслав, присаживаясь напротив. – Назовись, путник. И откуда путь держишь?

– Зовут меня Доброжир, – отозвался гость. – А иду я… откуда ни возьмись, и туда, куда глаза глядят. Скоморох я, что ли. Ношу новости да песни, коли кто купить захочет. А новости нынче… – он горько усмехнулся, – не самые весёлые.

Он помолчал, снова потянувшись к чаше, которую Снежана поспешила наполнить.

– С юга, от степей, слух идёт, – продолжил он, понизив голос. – Князь Ратибор, тот, что на южных рубежах силён, войско собирает. Говорят, с кочевниками опять стычка была, жестокая. Много полегло с обеих сторон. А теперь князь людей ищет. И не только добровольцев. Посланцы его по деревням рыщут, кого в дружину забрать, а кого на укрепления гнать.

Богуслав встретился взглядом с Голядем. В глазах брата мелькнуло что-то тёмное, знакомое. Тоска? Гнев?

– Ратибор… – тихо проговорил Голядь. – Он по-прежнему не церемонится.

– Его и не учили, – вздохнул Доброжир. – А ещё… ещё говорят, в лесах неспокойно. Не то разбойники, не то… хуже. Люди пропадают. Целые обозы. Будто земля их поглощает. Иной раз находят потом телеги разбитые, товары разграбленные, а людей – нет. Ни живых, ни мёртвых.

Он замолчал, давясь тёплым паром отвара.

– Так что радуйтесь, хозяева, что в такой глуши осели, – закончил он. – Может, вас лихое время и минует.

В горнице воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в печи да завыванием ветра снаружи. Вести, принесённые скоморохом, были как удар обухом. Они напомнили, что от больших, жестоких распрей не спрятаться даже в самой глубокой чащобе. И что их тихая гавань может в любой момент оказаться на пути чужой бури.

Богуслав первым нарушил молчание.

– Ну что ж, – сказал он твёрдо. – Наше дело – стоять здесь. А там – будь что будет. Гость, ты сегодня с нами. Места хватит.

Ночью метель разыгралась не на шутку. Ветер выл так, будто хотел сорвать с петель только что сколоченную дверь. Снег заметал следы на поляне и залеплял единственное маленькое окошко. Но внутри сруба было тепло и, вопреки мрачным вестям, почти уютно. Доброжир, сытно накормленный похлёбкой с зайчатиной, устроился на нарах и, к удивлению детей, вытащил из котомки неказистые, но звонкие гусли.