Иной Лес.Тень Капища

Вечер застал их у большого костра, разложенного на главном току. Огонь был душой стойбища, его очистительной силой. Сечимир сидел на корточках, чистя свой лук тетивой, натёртой сосновой смолой. Рядом, растянувшись на овечьей шкуре, лежал Гром, его бока равномерно вздымались во сне. Но уши пса время от времени дёргались, улавливая недоступные человеку звуки.

К ним подошёл Доброгор. Он не был облачён в парадные одежды, на нём была простая кожаная куртка, испачканная землёй и дымом. Он был своим среди своих. Присев на колоду рядом с Сечимиром, он какое-то время молча смотрел на огонь.

– Рука не дрогнула сегодня? – наконец спросил он, не глядя на юношу.

– Дрогнула, отец, – честно признался Сечимир. – Деревянный меч выпал.

– Это хорошо, – неожиданно сказал Доброгор. – Значит, нервы ещё живы. Трус не признается в своей слабости. А воин, познавший страх и не сломленный им, становится только сильнее.

Он повернулся к сидящим вокруг молодым воинам. Его голос, тихий, но чёткий, был слышен над потрескиванием поленьев.

– Вы все слышали шепот. О Воине. О знаках. Боюсь, это лишь начало. Лес вокруг нас – не просто деревья и звери. Он жив. И у него есть свои тёмные уголки, куда лучше не совать нос. Но если тень из этих уголков выползает к нашему порогу, долг Волка – встретить её с оружием в руках. Не сломя голову, не по глупости, а с умом и расчётом. Наша сила – не в одной ярости. Наша сила – в стае. В том, что мы стоим друг за друга. И за всех Брегунов.

Он обвёл их взглядом, и в его глазах горел тот же огонь, что и в пламени костра.

– Завтра с рассветом – сбор. Пойдём проверять западные тропы. Всеслав, возьмёшь левый фланг. Громовит – правый. Сечимир – со мной в дозоре. Будем смотреть. И слушать. Лес, если прислушаться, всегда сам расскажет, что в нём творится.

Это был приказ, но и честь. Взять Сечимира, на которого пала тень странной встречи, в свой дозор – значит, публично подтвердить своё доверие. Шепотки, которые уже начали ползти в его сторону, должны были стихнуть.

Когда Доброгор ушёл, к костру подвалил Ходота. Он пришёл бесшумно, как всегда, возникнув из вечерних сумерек словно призрак. Его одежда – облегающая куртка и штаны из лосиной кожи – была вымазана глиной и сажей, волосы спутаны, а в глазах светилась привычная настороженность лесного зверя. Он был из рода Болотных Ходоков, и между ним и Сечимиром существовала странная, нигде не озвученная дружба, рождённая множеством совместных походов по гиблым местам.

Ходота молча опустился на корточки рядом, протянув руки к огню.

– Ну что, волчонок, – прошептал он так, чтобы слышал только Сечимир, – наследил-таки на запретной тропе?

Сечимир мрачно кивнул.

– И что, правда, пустой? – Ходоту интересовали не сплетни, а факты. Его мир состоял из следов, запахов и примет.

– Как выпотрошенная щука, – хрипло ответил Сечимир. – Только чешуя кольчужная да кости остались. А внутри… ничего.

Ходота задумчиво хрустнул пальцами.

– Такое бывает, – сказал он, глядя в огонь. – Видел я раз на Слепом Мху тушу лося. Медведи даже не тронули. Мясо целое, шкура цела. А внутри – ни крови, ни души. Только белые кости в мешке из кожи. Говорят, это Исконные духи так шутят. Высасывают всё, не тронув оболочки.

Сечимир содрогнулся. Сравнение было жутким, но точным.

– Доброгор говорит, завтра на разведку. На запад.

– Знаю, – Ходота кивнул. – Меня тоже позвали. Впереди дозора пойду. Посмотрим, не наследил ли твой «пустой» ещё где. – Он встал, отряхиваясь. – Не забивай голову, Сеча. Страх – он как болотная трясина. Чем больше дёргаешься, тем быстрее засасывает. Надо замереть, почувствовать дно под ногами и выбираться медленно, с умом.

С этими словами он растворился в темноте так же бесшумно, как и появился.

Наступила ночь. Сечимир лежал в общем доме рода Озёрных Волков – длинной, пропахшей дымом, кожей и мужским потом истобке. Спали на полатях, застеленных звериными шкурами. Рядом похрапывали Всеслав, Громовит, другие братья по оружию. Было тепло, безопасно, привычно. Но сон не шёл.

Он ворочался, прислушиваясь к ночным звукам: к скрипу деревьев, к уханью филина, к далёкому волчьему вою. И каждый звук казался ему теперь зловещим. Он снова и снова видел перед собой пустые глаза Радогора, слышал его голос. «Указай путь к Сторожихе».

И зачем ему этот путь? Чтобы передать весть? Чтобы попроситься обратно за Врата? Или чтобы привести за собой других, таких же пустых стражей?

Он думал о Вещем. О Договоре. О том, что где-то рядом существует граница между мирами, и её кто-то должен охранять. Ценой своей души. Стать таким же пустым, бессмысленным солдатом в бесконечной войне с чем-то ужасным.

«Сила не в душе, а в выборе», – сказала Стрибога, если верить Вещему. Но какой выбор может быть у того, кто лишился души?

Он повернулся на другой бок и уставился в тёмную стену. В кармане его куртки лежал волчий клык – его личный амулет, подарок Доброгора после первой успешной охоты. Он сжал его в кулаке, чувствуя твёрдую, гладкую поверхность. Это был символ его рода, его племени. Силы, чести, верности.

Но хватит ли этой силы, чтобы противостоять тому, что не имеет ни формы, ни сути? Тому, что может высосать душу, не тронув тела?

Под утро он всё же забылся коротким, тревожным сном. И ему приснился Белый Олень. Он стоял на краю каменного круга, и его рога светились мягким, лунным светом. Он смотрел на Сечимира, и в его глазах не было ни упрёка, ни призыва. Было лишь спокойное, безразличное знание. Знание его судьбы.

Сечимир проснулся с одним ясным, холодным как лёд ощущением. Выбор, о котором говорил Вещий, – это не вопрос «если». Это вопрос «когда». И он, Сечимир из рода Озёрных Волков, уже сделал первый шаг навстречу ему, погнавшись за серебристым призраком в запретной долине. Осталось лишь дождаться, когда тропа сама приведёт его к месту, где этот выбор придётся сделать окончательно.

А пока нужно было вставать. Чистить оружие. Идти в дозор. Быть Волком. Хранить свой берег. Пока ещё было время.

Глава 4: Шёпот Травы

Пока род Озёрных Волков точил клыки и проверял тетивы, на другом конце стойбища, там, где воздух был густ от ароматов сушёных трав и горьковатых отваров, просыпалась Здравка. Её день начинался не с зова рога или звяканья оружия, а с тихого шепота – шепота листьев, кореньев и цветов, что наполняли её жилище с нетающим упрямством.

Её дом, вернее, большая, приземистая мастерская, стояла чуть в стороне, на самом краю свай, почти уходя в воду. Строили её сообща Глинцы и Медвежане, но внутри царил безраздельный закон рода Шепчущего Тростника. Здесь не было грубых мужских запахов пота и кожи. Здесь пахло жизнью и смертью в их самой концентрированной форме: терпкой полынью, сладковатым донником, острым чебрецом, смолистой хвоей и чем-то ещё, неуловимым и древним, – запахом самой земли.

Здравка, дочь старейшины-травника Ведуна, была не просто собирательницей и целительницей. Она была Глашатаем Растений. С детства её пальцы, тонкие и цепкие, умели не срывать, а просить; её глаза видели не просто стебель, а душу травы, её нрав и предназначение. Она знала, что чага, снятая с северной стороны берёзы в полнолуние, лечит лихорадку иначе, чем та, что собрана на южной при ущербной луне. Она помнила, что корень аира, добытый из-под самого уреза воды, может наслать такой морок, от которого человек забудет собственное имя, а тот же корень, но взятый с солнечной отмели, – вернёт память и ясность ума.

Ей не было ещё и двадцати зим, но в её спокойных, серых, как лесная хмарь, глазах таилась мудрость, не по годам глубокая. Длинные, цвета спелого льна волосы она заплетала в тугую косу, чтобы они не мешали работе, а её одежда – платье из мягкой, дублёной кожи и холщовый передник с десятками кармашков – всегда была испачкана землёй, соком растений и пятнами отваров.

В это утро, едва первые лучи солнца пробились сквозь туман над болотом, она уже была на ногах. Разжигала маленькую глиняную печку, расставляла на полках горшочки и склянки, проверяла, хорошо ли просохли собранные накануне зверобой и кипрей. Но привычный ритуал был нарушен. Лёгкое, почти незаметное беспокойство колыхалось в воздухе, словно мушка, залетевшая в паутину.

Она вышла на маленький, плетёный из ивовых прутьев балкончик, что висел над самой водой. Здесь, в горшках из пористой глины, росли её самые ценные, капризные питомцы: золототысячник, белена, дурман. Она проверяла землю на влажность, обрывала пожелтевшие листочки. И тут её взгляд упал на порог.

У самой двери, в щели между половицами, пробивался мох. Не обычный, зелёный и бархатистый, что растёт на северных сторонах деревьев. Этот мох был серым. Пепельно-серым, мертвенным, и его споры слабо фосфоресцировали в утренних сумерках, словно крошечные глазки. Он был холодным на ощупь, и от него тянуло тем же сладковатым запахом тления, что и из Недоброй долины.

Здравка замерла. Сердце её сжалось. Она видела этот мох лишь раз в жизни, много зим назад, когда её отец, Ведун, взял её с собой к самой Кромке, чтобы показать ядовитые растения, что не стоит трогать. Он рос только там, у подножия чёрных валунов Капища.

«Серая проказа», – шепотом назвал его тогда отец. – «Она ползет туда, где истончается завеса между мирами. Где земля болеет».

А теперь он здесь. У её порога. На самом краю живого стойбища.

Она не стала срывать его голыми руками. Вернувшись внутрь, она надела толстые кожаные перчатки, взяла медный совок и бережно, словно снимая паутину, соскребла серые побеги в маленький мешочек из плотного холста. Потом посыпала это место крупной солью и золой от очищающего костра.

Тревога, сначала тихая, теперь зазвучала в ней настойчивым, тревожным набатом. Лес болел. И болезнь его подбиралась к самому дому.

Всё утро она работала молча, с непривычной суровостью. Пришёл старый Медослав из Медвежьей Крепи с глубокой занозой от щепы – она вынула её, обработала рану отваром коры дуба и даже не улыбнулась в ответ на его грубоватую шутку. Прибежала девчонка из рода Гласией с ободранными до крови коленками – Здравка перевязала их, отвлекшись, глядя куда-то в сторону леса.

Её отец, Ведун, человек с лицом, похожим на высохшую, потрескавшуюся кору старого дуба, заметил её состояние. Он подошёл, молча положил свою узловатую, исчерченную прожилками и шрамами руку ей на плечо.

– Дух твой встревожен, дочь. Лес шепчет тебе что-то недоброе?

Здравка показала ему холщовый мешочек.

– Он рос у нашего порога, отец. Серая проказа.

Лицо Ведуна не дрогнуло, но его пальцы слегка сжали её плечо.

– Положи его в железную шкатулку с солью. И забудь о нём. Не давай ему войти не только в дом, но и в свои мысли. Страх – лучшая почва для такой нечисти.

– Но он здесь! – вырвалось у Здравки. – Значит, тень с той тропы дотянулась до нас! Что это значит?

– Это значит, что равновесие колеблется, – тихо ответил Ведун. – И мы, Тростничники, должны быть начеку. Наши знания сейчас нужны племени как никогда. Готовь укрепляющие отвары для воинов. И те, что очищают разум от морока. Скоро они могут понадобиться.

Он ушёл к своим свиткам – древним рецептам, передававшимся в их роду от отца к дочери, от матери к сыну.

После полудня, когда основная работа была сделана, Здравка не выдержала. Ей нужно было пойти в лес. Не за добычей, не по делу. Ей нужно было почувствовать его, послушать его голос, понять, насколько глубоко проникла болезнь. Она взяла свою корзину, маленький серп с костяной ручкой и направилась к опушке, к тому месту, где ручей впадал в Чёрную Протоку.

Лес встретил её настороженной тишиной. Птицы пели, но как-то неуверенно, с паузами. Воздух был неподвижен. Она шла, касаясь рукой стволов деревьев, прислушиваясь к их немой песне. Дуб сообщал о крепости и устойчивости, ольха шептала о воде, осина мелко дрожала, чувствуя незримую угрозу.

Она наклонилась, чтобы собрать немного молодой крапивы для витаминного отвара, и вдруг её пронзило.

Не боль. Не звук. А видение.

Перед её глазами проплыл образ: чёрная, стоячая вода лесного омута, и на его поверхности лопаются пузыри, будто что-то тяжёлое и тёмное поднимается со дна. Потом она увидела лицо. Высокое, худое, с кожей цвета старого воска и глазами – двумя угольками, тлеющими в глубоких глазницах. Это была женщина. Ведьма. Сторожиха. Их взгляды встретились в этом мимолётном видении, и Здравку охватила волна леденящего ужаса, смешанного с острой, почти физической жалостью. Казалось, в этих глазах заперта вечность одиночества и непосильного долга.

Видение исчезло так же внезапно, как и появилось. Здравка пошатнулась, опершись о ствол берёзы. Сердце бешено колотилось. Это был не морок, не игра воображения. Это было Знание, переданное ей через лес, через травы, через саму землю. Сторожиха была здесь. Где-то близко. И она… страдала. Или предупреждала.

Она больше не могла собирать травы. Скомканный пучок крапивы так и остался лежать в корзине. Она повернула назад, к стойбищу, чувствуя, как тревога перерастает в уверенность. То, что началось с серого мха и рассказа Сечимира, было не цепью случайностей, а единой, надвигающейся грозой.

Возвращаясь по тропе, она увидела его. Сечимир стоял у частокола, разговаривая с Ходотой. Он был бледен, под глазами лежали тёмные тени, но в его позе читалась привычная воинская собранность. Их взгляды встретились на мгновение. И в этот миг Здравка поняла, что их судьбы, такие разные, сплелись в один узел. Воин и травница. Коготь Волка и Шёпот Тростника. Оба они коснулись тайны, оба почувствовали дыхание иного мира.

Она не подошла к нему. Не сказала ни слова. Она лишь чуть заметно кивнула, и в её глазах он прочитал нечто важное: понимание и предупреждение. Она тоже знала. И она тоже боялась.

Вечером, когда стойбище погрузилось в сон, Здравка не легла. Она сидела у своего стола, на котором стояла железная шкатулка с серым мхом. Перед ней лежали связки сушёных трав: зверобой для изгнания нечисти, полынь для очищения, можжевельник для защиты. Её пальцы перебирали стебли, листья, соцветия.

Она должна была быть готова. Её оружием были не стрелы и мечи, а знание. И если тень с Недоброй тропы продолжит ползти на их мир, именно ей, Здравке из рода Шепчущего Тростника, предстоит найти противоядие. Или стать последним рубежом, где даже самые страшные яды бессильны против воли к жизни.

Она взяла в руки пучок полыни, и её горький, чистый аромат наполнил комнату. Это был запах их земли. Их мира. И она поклялась про себя, что сделает всё, чтобы его не осквернили.

Глава 5: Вещий и Договор

Тишина в доме Хранителей Слова была иного качества, чем в остальном стойбище. Это была не просто отсутствие звуков – это была плотная, насыщенная тишина библиотеки или гробницы, где каждый атом воздуха был наполнен памятью. Воздух стоял неподвижный, пахший воском, старой древесиной и едва уловимым, горьковатым ароматом сохнущих чернильных орешков.

Вещий сидел на своём обычном месте, у холодного очага. Но сегодня он не перебирал берестяные свитки и не водил тонким резцом по восковой дощечке. Перед ним на низком столике лежала связка старых, потемневших от времени и рук деревянных бирок. Каждая была испещрена зарубками – угловатыми, словно птичьи следы на снегу, знаками пращуров. Это была Летопись Договора. Не история побед или рождений, а хроника ухода. Хроника жертвоприношения, растянутого во времени.

Пальцы старца, тонкие и живые, несмотря на возраст, с нежностью касались шершавой древесины. Он не смотрел на них. Его взгляд был устремлён внутрь, вглубь веков, которые он носил в своей голове, как шкатулку с драгоценными и страшными камнями.

Его звали Мирослав, но все звали его Вещим. И он помнил. Помнил всё.

Он помнил, как его отец, тоже Вещий, впервые привёл его в эту самую горницу, когда ему было не больше десяти зим. Помнил тяжёлый, как свинец, взгляд отца и его слова: «Сын мой, с этого дня твоя жизнь больше не принадлежит тебе. Она принадлежит Памяти. И Договору».

И он начал учить. Сперва простые генеалогии – кто от кого родился в каждом роду. Потом – предания о подвигах, о переселениях, о войнах с соседями. И наконец, самое сокровенное и страшное – историю Капища Чёрного Бора.

Он помнил, как впервые прочёл бирку, на которой его пра-пра-дед вырезал историю основания Договора. «Когда твари из Иного Леса стали прорываться в наш мир, и земля стонала, а небо плакало кровью, собрались старейшины и жрецы. И пришли к Мудрейшей, Сторожихе тех времён, и сказали: „Помоги“. И она ответила: „Я – лишь проводник. Мне нужны воины. Дайте мне самых сильных душой, и я сделаю их Стражами. Но цена – их душа будет принадлежать Границе. Они будут сражаться там, пока не истлеет их плоть и не сотрётся память“».

Так был заключён Договор. Род Хранителей Слова стал тем ситом, что отыскивало души, способные на такой подвиг. Род Озёрных Волков и Медвежьей Крепи поставлял самых крепких телом и духом воинов. А Стрибог, богиня ветра и путей, шептала им дорогу к Капищу.

Вещий провёл пальцем по глубокой зарубке на одной из самых древних бирок. «Ушёл Волкомир». Так звали первого Стража. Он помнил и его настоящее имя – Всеволод. Сильнейший воин своего поколения, укротитель медведей, человек с сердцем, горящим как солнце, и волей, твёрдой как булат. Он ушёл за Врата и не вернулся. Но прорывы тварей прекратились. Договор работал.

И он работал века. Вещий перебирал бирки, как чётки, мысленно произнося имена. Быстродар. Громовлад. Святогор. Берендей. Десятки имён. Лучшие из лучших. Уходили сильными, полными жизни. А что оставалось? Пустая оболочка, как та, что видел Сечимир? Или нечто иное? Летопись умалчивала о том, что было по ту сторону. Это было тайной, доступной лишь Сторожихе да самим Стражам.

Но в последние годы, вернее, в последние десятилетия, что-то изменилось. Прорывы участились. Тени из Иного Леса становились настырнее, злее. А главное – из-за Врат стали возвращаться те, кто должен был оставаться там. Как Радогор. Возвращались «пустыми», изношенными, будто сама суть Иного Леса выедала их изнутри.

Это значило лишь одно – Договор давал трещину. Баланс сил нарушался. Исконные, те бесформенные, древние сущности хаоса, набирали силу. А Стражи не справлялись.

Вещий отложил древние бирки и взял более свежие. Вот бирка с именем «Радогор». Рядом с ней должна была быть пустота – место для бирки с датой его возвращения или… окончательного ухода. Но возвращение в виде пустой оболочки не было предусмотрено Договором. Это был сбой. Аномалия.

И теперь – Белый Олень. Явление Велесова вестника. И встреча Сечимира с Радогором. Цепь событий выстраивалась в чёткую, пугающую линию. Лес, боги, сама реальность указывали на то, что требуется новое, решительное действие. Нужен был не просто очередной Страж. Нужен был кто-то, кто мог бы изменить правила игры. Или пасть, пытаясь это сделать.

Он знал, что Доброгор уже собрал тайный совет старейшин. Скоро и к нему придут. Спросят совета. И он должен будет его дать. Но какой совет он может дать? Принести в жертву ещё одного юношу? Отправить на верную гибель того, в ком он видел искру необычайной силы – Сечимира?

Внезапно его пронзила острая, ледяная боль в виске. Он зажмурился, и перед его внутренним взором проплыло видение. Не прошлого, а возможного будущего.

Он увидел Капище. Каменный круг был не немым и пустынным, как обычно, а пульсирущим тусклым, багровым светом. Из центрального жертвенника сочилась чёрная, вязкая смола, которая, стекая на землю, принимала формы когтистых лап, щупалец и безглазых пастей. Воздух дрожал от немого рёва. А по краю круга, словно тени, метались фигуры в доспехах. Они были едва различимы, полупрозрачны, но он узнавал их – это были Стражи прошлого. Их души, привязанные к месту своей службы. Они отчаянно сражались, но тёмная смола поглощала их, растворяя в себе без следа. И он понял – это не просто прорыв. Это наступление. Это конец.

Видение исчезло, оставив после себя вкус меди на языке и ледяной ужас в сердце. Вещий тяжело дышал, опершись на стол. Он был не только хранителем прошлого. В его жилах текла кровь провидцев, и порой будущее являлось к нему без спроса, являя свои самые мрачные картины.

Он знал теперь, что времени нет. Ждать нельзя.

Он взял свою резцу, кусочек чистой, светлой бересты и начал вырезать. Не прошлое – настоящее. «Явление Белого Оленя Сечимиру, сыну Волков». «Возвращение Радогора Пустого». «Появление Серой Проказы у дома Здравки». Он фиксировал всё. Это была летопись надвигающейся бури.

Он работал медленно, тщательно, выводя каждый знак. Его старая рука не дрогнула. В эти минуты он был не просто стариком, отягощённым знанием. Он был Столпом. Одной из тех немых сил, что держали мир Брегунов от падения в хаос. И если уж этому столпу суждено было рухнуть, он сделает это, до последнего мгновения исполняя свой долг.

Закончив, он отложил бересту для просушки и снова взял в руки древнюю бирку с именем «Волкомир». Он смотрел на неё, и в его синих, прозрачных глазах плескалась бездонная печаль.

«Прости нас, отец, – прошептал он, обращаясь к первому Стражу. – Мы, потомки, оказались слабы. Мы не смогли сберечь равновесие, купленное твоей кровью и духом».

Издалека, сквозь стены дома, донёсся приглушённый оклик – Ратибор звал кого-то. Значит, совет начинается. Скоро за ним придут.

Вещий медленно поднялся. Его кости заныли, предвещая непогоду или просто конец долгого пути. Он подошёл к небольшому ларю, стоявшему в углу. Открыл его. Внутри, завернутые в ткань, пропитанную сохранными травами, лежали не береста и не дерево, а тонкие пластины свинца. На них были выцарапаны те же знаки, но они рассказывали о самом сокровенном – о ритуалах, о точных словах Договора, о том, как отличить душу, способную стать Стражем, от той, что разорвётся при первом же соприкосновении с Иным.

Это было знание, которое не доверяли даже всем Хранителям Слова. Только главе рода. Последний рубеж.

Он достал одну пластину. «Признак Избранного – видит Пути до того, как они открыты. Слышит Шёпот до того, как он произнесён. Дух его не привязан к одному миру, но и не потерян меж них».

Он смотрел на эти слова, и в его памяти всплывал образ Сечимира. Юноша, который пошёл за Белым Оленем не из жадности, а повинуясь зову, который не мог объяснить. Который увидел Воина-Странника и не бежал в ужасе, а попытался понять.

«Неужели ты? – подумал старец с тяжёлым сердцем. – Неужели на твоё поколение выпадет ноша, под которой согнулись наши предки?»

Он положил свинцовую пластину обратно и закрыл ларь. Потом подошёл к двери и отодвинул кожаную завесу. Свежий, холодный воздух ворвался в горницу, смешавшись с запахом древности. Внизу, у дома, его уже ждали двое – Доброгор и седовласый Медослав из Медвежьей Крепи. Их лица были суровы.

Пришло время. Время говорить. Время решать. Время, возможно, готовить нового агнца для заклада на алтарь древнего и жестокого Договора, чтобы спасти всё, что они знали и любили.

Вещий сделал глубокий вдох и шагнул навстречу сумеркам и судьбе.

Глава 6: Тропа Ходока

Три дня прошло с тех пор, как тень с Недоброй тропы легла на стойбище. Три дня, в течение которых Сечимир пытался встроиться в привычную жизнь, будто ничего не произошло. Он ходил в дозоры с Доброгором, рубил лес с Медвежанами, чинил частокол. Но всё было словно подернуто дымкой: краски блекли, звуки приглушались, а вкус печёного хлеба и дымного мяса казался пресным, как зола. В ушах, не умолкая, звучал тот глухой, безжизненный голос: «Указай путь к Сторожихе». А в глазах стоял образ – высокий, худой силуэт в плаще из мхов, растворяющийся меж чёрных валунов.

На четвертое утро терпение его лопнуло. Ожидание и неведение были хуже любой открытой угрозы. Он не мог сидеть сложа руки, пока неведомая хворь точила корни его мира. Ему нужны были ответы. Или, на худой конец, убедиться, что их добыть невозможно.

Солнце только-только поднялось над чахлыми макушками дальнего леса, окрашивая воды Чёрной Протоки в цвет холодного свинца. Стойбище просыпалось медленно, нехотя. Дымок из гончарной печи рода Глиняных Рук стелился по земле густой, ленивой пеленой; с берега доносились сонные окрики Гласией, готовивших долблёнки к дневному лову. Сечимир, уже облачённый в походную одежду – короткую, не стесняющую движений рубаху из оленьей кожи и прочные порты, – вышел из куреня Озёрных Волков. На плече был лук, за поясом торчала рукоять охотничьего ножа, а у сердца, под курткой, холодком прижимался волчий клык – его личный оберег.