Иной Лес.Тень Капища

Дмитрий Артюхов

Иной Лес.Тень Капища

Глава 1: Белый Олень

Холодная влага рассвета еще висела в воздухе, оседая на паутину, что серебрилась в зарослях хмеля и папоротника. Лес просыпался неспешно, будто нехотя. Сперва отозвалась где-то в вышине зорька, потом встрепенулась стайка клёстов, срывая с мокрых еловых лап искристую изморозь. Сечимир стоял недвижимо, прислонившись спиной к шершавому стволу древней сосны. В руке его, обтянутой мягкой лосиной кожей, тетива лука была натянута до предела. Стрела с широким, словно лепесток, наконечником жадно всматривалась в просвет между ветвями.

Он выслеживал оленя. Не просто зверя, а вожака табуна, старого и хитрого самца, чьи следы он нашел еще вчера, у самой кромки Большого Мха. Но судьба, или иные силы, распорядились иначе.

Из чащи, точно призрак, вышел Белый Олень.

Он был не альбиносом, чья белизна кажется болезненной. Шерсть его отливала матовым серебром, словно иней под первыми лучами солнца, а рога, огромные, ветвистые, будто сплетенные из лунного света, казались невесомыми. Зверь ступал по влажному чернозёму бесшумно, не оставляя следов. В его огромных, тёмных, до самого дна разумных глазах не было страха. Было знание.

Сердце Сечимира, привыкшее к ровному и сильному бою на охоте, вдруг заколотилось, словно испуганная птица. Белый Олень. Дух леса. Посланец. Увидеть его – и великая честь, и великая опасность. По преданиям, которые нараспев говорил старый Вещий, он являлся лишь тем, кого сами боги отметили для пути меж мирами. Охотиться на него – святотатство. Но… разве не сам Велес, владыка зверей и лесов, посылает удачу охотнику? Мысль путалась, сбиваемая гулким стуком крови в висках.

Олень повернул к нему свою венценосную голову. Взгляд их встретился. И в ту же секунду из-под копыт зверя брызнула алая искра – стрела, выпущенная словно сама собой, вонзилась в землю, лишь оцарапав ему бедро. Не рана, а знак. Сечимир даже не почувствовал, как пальцы разжались.

Белый Олень не бросился бежать. Он лишь фыркнул, и из его ноздрей вырвалось струйка пара, и метнулся в чащу, не оглядываясь. Будто звал за собой.

И Сечимир побежал. Не как охотник, выслеживающий добычу, а как одержимый, гонимый неведомой силой. Он не видел тропы под ногами, не слышал криков птиц. Мир сузился до серебристой вспышки впереди, мелькавшей меж стволов. Воздух густел, становился тяжёлым и сладковатым, пахнущим мокрым камнем и прелыми кореньями. Сосны вокруг начали меняться – их стволы скрючивались, кора чернела, словно обугленная, а ветви тянулись к небу в немом ужасе.

Топта, его верный пёс, крупный и злой потомок волкодавов, обычно бесстрашный, жался к его ногам, тихо поскуливая. Шерсть на загривке у пса стояла дыбом.

«Стой, Топта. Тихо,» – прошептал Сечимир, сам едва переводя дух. Они выбежали на край склона, за которым начиналась та самая долина, что в преданиях звалась Недоброй. Лес здесь был мёртв. Берёзы стояли голые, с чёрной, облезшей корой, а под ногами хрустел не снег, а лёд, странного сизого оттенка. Белый Олень исчез. Словно растворился в предрассветной хмари.

И тут Сечимир почувствовал Взгляд. Пристальный, тяжёлый, прожигающий спину насквозь. Он медленно обернулся.

На опушке, у самого входа в долину, стоял Воин.

Он был не из Брегунов. Это было ясно с первого взгляда. На нём была длинная, до колен, кольчуга из тёмного, почти чёрного металла, с короткими рукавами. Под ней виднелся стёганый поддоспешник из потертой, когда-то крашеной в охру ткани. На голове – простой железный шлем с наносником, без всяких украшений. В правой руке он держал длинный, тяжелый меч, опущенный остриём к земле. Но не оружие заставило кровь стынуть в жилах Сечимира.

Лицо воина было землистым, осунувшимся, кожа на скулах натянута так, что проступали кости. А глаза… Глаза были пусты. В них не было ни жизни, ни мысли, ни гнева, ни страха. Лишь тусклое, потухшее стеклянное сияние, будто он смотрел не на юношу, а сквозь него, в какую-то иную, незримую даль.

Топта зарычал, глухо и непрерывно, оскалив могучие клыки. Но воин не обратил на пса ни малейшего внимания.

Сечимир инстинктивно поднял лук, положил стрелу. Рука дрогнула. Он был лучшим молодым стрелком в роду Озёрных Волков, мог попадать белке в глаз с пятидесяти шагов. Но сейчас пальцы не слушались, будто одеревенели.

Воин сделал шаг вперёд. Его поступь была тяжёлой, мертвенной, будто двигалось не живое тело, а кукла на невидимых нитях. Он не издал ни звука. Лишь остановился в десяти шагах и уставился своим пустым взором на Сечимира.

«Кто ты?» – сипло выдохнул юноша, и голос его прозвучал чужим и хрупким в гнетущей тишине. «Чего тебе?»

Воин медленно повернул голову. Его взгляд скользнул по Сечимиру, по его простой кожаной куртке, по амулету из волчьего клыка на груди, и на мгновение задержался на луке. Казалось, в глубине мёртвых глаз что-то шевельнулось, как пепел над тлеющим углём. Он приоткрыл губы. Голос, который из него вышел, был глухим, лишённым тембра и тепла, словно скрежет камня под землёй.

– Указай путь к Сторожихе.

Слова повисли в леденящем воздухе. Сечимир почувствовал, как по спине бегут мурашки. Сторожиха. Болотная Ведьма. Та, о ком говорили шепотом, чьё имя боялись произносить вслух у ночного костра.

«Я… я не знаю,» – прошептал он, и это была правда. Тропа к её жилищу не была вытоптана, её чуяли лишь избранные, да и то ценой немалой.

Пустые глаза воина будто потемнели. Он не повторил вопроса. Не стал угрожать. Он просто… растворился. Не шагнул назад, не отвернулся. Его фигура словно потеряла плотность, стала прозрачной, как утренний туман, и через мгновение на том месте, где он стоял, была лишь пустота, да струйка холодного пара, поднимающаяся с примятой травы.

Сечимир простоял ещё несколько долгих мгновений, не в силах пошевелиться. Лук бессильно опустился в его руке. Топта перестал рычать и, прижав уши, тыкался холодным носом в его ладонь, тихо скуля.

Сердце отстукивало удары, каждый из которых отзывался болью в висках. Кто это был? Призрак? Проклятый? Заблудшая душа? И почему он искал Ведьму?

Он заставил себя сделать шаг, потом другой, подойдя к тому месту, где стоял незнакомец. На земле не было ни следа. Ни отпечатков сапог, ни вмятин от тяжёлой кольчуги. Лишь трава, прибитая инеем, да всепроникающий запах тления.

И тут краем глаза он уловил движение в глубине долины. Среди скрюченных, голых деревьев, на фоне серого камня, стояла высокая, худая фигура. Длинный, до земли, плащ, сшитый, казалось, из мхов, серых лишайников и лесных теней, скрывал её очертания. Из-под капюшона нельзя было разглядеть лица – лишь бледный овал да два тлеющих уголька, обращённых прямо на него. Это была она. Сторожиха.

Они смотрели друг на друга через сотню шагов мёртвой земли. Сечимир почувствовал не ужас, а ледяное, всепроникающее спокойствие, исходившее от неё. Спокойствие древнего камня, векового дерева, знающего все тайны мира и хранящего молчание.

Она не сделала ни жеста, не произнесла ни слова. Лишь бесшумно, как тень, отступила назад, и тёмный проём меж двух чёрных валунов поглотил её.

Ошеломлённый, с дрожью во всём теле, Сечимир отшатнулся. Трижды сплюнул через левое плечо, отгоняя нечисть, и судорожно нащупал амулет на груди. Волчий клык был холоден как лёд.

Он должен был вернуться. Сейчас же. Рассказать Доброгору. Рассказать Вещему. Лес заболел. Недобрая тропа активизировалась. И что-то надвигалось. Что-то, чему пока не было имени.

Он свистнул Топта, и пёс, радостный, что кошмар закончился, рванул в сторону живого леса. Сечимир бросился за ним, не оглядываясь, чувствуя на своей спине тот тяжёлый, безжизненный взгляд, что, казалось, всё ещё висел в воздухе, и слыша в ушах эхо глухого, нечеловеческого голоса: «Указай путь к Сторожихе».

Глава 2: Шёпот в селении

Возвращение было похоже на бегство из иного мира. С каждым шагом по знакомой, пусть и зыбкой, тропе гнетущая тяжесть Недоброй долины отпускала. Воздух снова становился чистым и холодным, пахшим хвоей, прелыми листьями и дымком далёкого костра – запахом дома. Лес оживал вокруг: стрекотала белка, перепрыгивая с ветки на ветку, вдали ворковал глухарь, а с неба, затянутого сплошной серой пеленой, посыпалась редкая, колкая крупа.

Сечимир шёл, почти не чувствуя ног. В ушах по-прежнему стоял тот глухой, безжизненный голос: «Указай путь к Сторожихе». Он сжимал лук так, что костяная накладка врезалась в ладонь, пытаясь найти в привычной твердыне опору. Топта, оправившись от страха, бежал впереди, оборачиваясь и помахивая хвостом, будто спрашивая, что же случилось.

Вот и первый знак – зарубка на старой ольхе, три косых черты и круг. Знак рода Озёрных Волков: «Путь к воде». Значит, до поселения рукой подать. Сердце ёкнуло – от облегчения и от нового, холодного страха. Скоро ему придётся говорить. А что он скажет? Что гнался за Белым Оленем, священным вестником, и поднял на него лук? Что видел Мёртвого Воина и лик Самой Ведьмы? Ему не поверят. Сочтут юнцом, у которого играет гормональная фантазия, или, что хуже, – осквернителем, навлёкшим на племя гнев духов.

Тропа вывела их к Чёрной Протоке – узкой, извилистой речке, воды которой были тёмными от торфа, но чистыми и живыми. Здесь, на этом берегу, кончался дикий лес и начинались владения Брегунов. На другом берегу, на высоких сваях, вбитых в илистое дно, стояло селение Сто́жиры – главное стойбище племени, место схода всех десяти родов.

Мост через Протоку был не простым настилом, а хитроумным сооружением из связанных лозой и гибкой ольхи жердей. Он качался под ногами, но был прочен и, главное, его можно было быстро разобрать или поднять, если грозила опасность. Два подростка из рода Озёрных Волков, дежурившие у моста с дротиками в руках, лениво поднялись при его приближении.

– Ну что, Сеча, где твой великий трофей? – крикнул один, широколицый и веснушчатый, по имени Вышан. – Слышим, ты с утра по росе как заяц метнулся. Уж не за косолапым ли гонялся?

Второй, помолчаливее, лишь ухмыльнулся, сверкая белками глаз. Обычно Сечимир вступал в такие перепалки, отшучивался. Сейчас же он лишь бросил на них короткий взгляд, в котором было столько отчуждённой серьёзности и усталости, что улыбки с их лиц сползли мгновенно.

– Доброгор в стойбище? – глухо спросил Сечимир, ступая на зыбкие доски моста.

– В стойбище… – кивнул Вышан, уже без тени насмешки. – Что случилось-то?

Но Сечимир уже шёл по мосту, не оборачиваясь. Топта, проходя мимо стражей, оскалился и издал низкий предупредительный рык, от которого у парней зашевелились волосы на затылках. Они переглянулись. Что-то было не так. Непорядок.

Сто́жиры раскинулись на обширной площадке, приподнятой над водой на мощных лиственничных сваях. Длинные, приземистые дома-истобки, срубленные из толстых брёвен и покрытые дёрном, стояли вкруг большого, вытоптанного глиняного тока – Места Совета. От каждого дома к воде вели сходни, к которым были привязаны долблёнки-однодревки рода Гласией. Воздух был наполнен звуками и запахами кипящей жизни.

Свистели острые ножи, разделывавшие на скользкой от крови и чешуи платформе улов – щук, окуней, язей. Девушки из рода Глиняных Рук несли на коромыслах вёдра с водой из чистой ключевой криницы. Открытая гончарная печь, сложенная из камней и глины, пышно дымила, и старый Гончар, с лицом, покрытым сетью морщин и пятнами золы, закладывал в жар обожжённые кувшины для священного мёда. С другого конца доносился мерный стук топоров – это Медвежане рубили свежие сваи для нового амбара. Дети, от мала до велика, носясь между домами, играли в «Болотных Ходоков и Лихих Теней», их визг и смех звенел в воздухе.

Всё это Сечимир видел как сквозь туман. Он шёл к самому большому дому, над входом в который висела волчья голова с оскаленной пастью – дом старейшины его рода и воеводы племени, Доброгора.

Его заметили. Замолкали, прерывая работу, чтобы проводить его задумчивым взглядом. Шёпот катился за ним по пятам, как круги по воде. «Сечимир вернулся… Один… Лука пуста… Видали вы? Лик-то какой серый…»

Дверь в дом Доброгора была из цельного куска дуба, обитого коваными полосами. Перед ней на колоде сидел седовласый воин с лицом, изборождённым шрамами, как картой былых сражений. Это был Буеслав, правая рука воеводы. Увидев Сечимира, он медленно поднялся, преграждая путь.

– К старейшине, парень? С делом?

– С делом, Буеслав, – голос Сечимира звучал хрипло. – Делом неотложным и тёмным.

Буеслав внимательно посмотрел на него, оценивающим взглядом старого волка, умеющего чуять ложь и страх. Потом кивнул и отодвинул тяжёлую дверь.

– Заходи. Он один.

Внутри пахло дымом, смолой, кожей и сушёными травами. В центре на глиняном полу тлел очаг, дым уходил в отверстие в крыше. Стены были увешаны оружием, щитами и шкурами. Напротив входа, на почётной лавке, покрытой медвежьей шкурой, сидел Доброгор.

Старейшина рода Озёрных Волков был под стать своему имени – широкий в плечах, могучий, с седой, ещё густой гривой волос и умными, пронзительными глазами цвета лесного озера. Он не чинил луки и не точил меч, а разбирал старую, сложную снасть для ловли рыбы, его пальцы, толстые и неуклюжие на вид, проворно распутывали узлы. Он был не просто воеводой, он был Осью, вокруг которой вращалось племя в дни бед и войн.

– Ну что, смотрины? – не поднимая глаз, произнёс Доброгор. – Принёс нам шкуру Белого Оленя в подарок на предстоящее Вече? Говорили мне мальчишки, что ты утром сорвался, будто на тебя сама Стрибога подула.

Сечимир остановился у очага, чувствуя, как жар опаляет его холодную кожу.

– Не шкуру я принёс, отец, – тихо начал он, используя обращение, принятое для старейшины рода. – А вести. Вести с Недоброй тропы.

Пальцы Доброгора замерли на узле. Он медленно поднял голову. Его взгляд, тяжёлый и всевидящий, упал на юношу.

– Говори. Всё, как было.

И Сечимир рассказал. Сбивчиво, путая слова, но честно. Про Оленя. Про погоню. Про мёртвый лес и тяжёлый воздух. И про Воина. Пустые глаза, глухой голос, просьба указать путь к Сторожихе. И его исчезновение. И её – высокую, худую, в плаще из мхов, с тлеющими угольками во тьме капюшона.

Когда он закончил, в доме стояла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием углей в очаге. Доброгор не двинулся. Его лицо было каменным. Но в глазах, этих спокойных озёрах, пробежала тревожная рябь. Он отложил снасть в сторону и медленно поднялся. Его тень, огромная и колеблющаяся, легла на стену, заставенную оружием предков.

– Трижды плюнь через левое плечо, – приказал он сурово. – И коснись железом наконечника своей стрелы. Прикоснись!

Сечимир послушно сделал это, чувствуя, как древние защитные ритуалы чуть ослабляют ледяные тиски на его душе.

– Ты уверен, что он не был призраком? Мороком болотным? – спросил Доброгор, подходя ближе.

– Он был плотью, отец. Я видел кольчугу, каждое колечко. Видел потёртый поддоспешник. Слышал его голос. И… – Сечимир заколебался. – И Топта его видел. И боялся.

Это было главное. Псы, особенно потомки волкодавов, видели то, что скрыто от глаз человеческих. Их нельзя обмануть мороком.

Доброгор тяжело вздохнул. Он подошёл к стене и снял с крюка не оружие, а длинный посох из тёмного дерева, увенчанный резным набалдашником в виде волчьей головы.

– Худшие подозрения мои оправдываются, – проворчал он. – Шёпот в лесу стал громче. Тени длиннее. Пойдём.

– Куда? – спросил Сечимир.

– Туда, где память племени длиннее, чем жизнь самого старого из нас. К Вещему. Если тень легла на нашу землю, Хранитель Слова должен узнать о этом первым.

Они вышли из дома. Народ, столпившийся неподалёку, при их появлении затих. Все видели суровое лицо Доброгора и бледное, испуганное – Сечимира.

– Буеслав! – рявкнул воевода. – Никого не впускать и не выпускать без моего слова! Собрать совет старейшин. Тихо. Без лишнего шума.

Не отвечая на немые вопросы в глазах соплеменников, Доброгор направился к дальнему краю стойбища, где стоял отдельный, не похожий на другие дом. Он был меньше, но выше, с островерхой крышей, покрытой берестой. Перед ним не сушились сети, не валялись стружки. Здесь царила тишина, нарушаемая лишь шелестом листьев священной берёзы, что росла рядом. Это было жилище рода Хранителей Слова. Дом Вещего.

Доброгор, не колеблясь, отодвинул кожаную завесу у входа и шагнул внутрь. Сечимир, сделав глубокий вдох, последовал за ним.

Воздух внутри был иным – сухим, пахшим старым деревом, воском и сушёными травами. Свет проникал через одно маленькое волоковое окошко, вырезанное в стене, и падал на сидящую у пустого холодного очага фигуру.

Старец. Казалось, в нём не осталось ничего, кроме кожи да костей, обтянутых тонкой, пергаментной кожей. Его длинные, белые как лунь волосы спадали на плечи, сливаясь с такой же белой бородой. Руки, лежавшие на коленях, были тонкими и жилистыми, с длинными пальцами, похожими на корни древнего дерева. Но глаза… Глаза Вещего были молодыми. Ясными, пронзительно-синими, как осеннее небо. В них горел неугасимый огонь знания.

Перед ним на низком столике из пня лежали священные принадлежности его рода: восковые дощечки, берестяные свитки и множество резных деревянных бирок – летопись племени, где каждая зарубка была событием, рождением, смертью или договором с духом.

Вещий не повернул головы при их входе. Он смотрел в пустоту, будто читал там невидимые письмена.

– Я чувствую холод от тебя, сын Волка, – тихо произнёс он, и голос его был похож на шелест сухих листьев. – Ты принёс с собой дыхание Иного Леса.

Доброгор почтительно склонил голову.

– Вещий. Мой воспитанник, Сечимир, был на Кромке. Он видел… Странника. И Саму Владычицу Тропы. Странник спрашивал дорогу к Сторожихе.

Синие глаза старца медленно повернулись к Сечимиру. Казалось, они видят не его лицо, а саму его душу, все страхи и сомнения.

– Говори, дитя порубежья. Говори всё. Не утаивай ни звука, ни образа.

И Сечимир снова повторил свою историю. На сей раз, под пронзительным взглядом Вещего, слова текли ровнее, словно он сам заново переживал каждый миг. Он описал пустые глаза воина, его глухой голос, ощущение неживой тяжести, исходившей от него. Он описал Ведьму, её бесшумное исчезновение.

Когда он произнёс фразу «Указай путь к Сторожихе», Вещий закрыл глаза. Его худые пальцы сжались.

– Так, – прошептал он. – Значит, Стрибога снова ступила на наши тропы… Кружит, ищет новых стражей для старых врат.

Сечимир и Доброгор переглянулись.

– Что это значит, отец? – спросил воевода. – Этот воин… кто он?

Вещий медленно открыл глаза. В них не было страха. Была бездна древней печали.

– Он был человеком. Когда-то. Из тех, чьи души оказались достаточно крепки, чтобы принять Долг, но недостаточно сильны, чтобы нести его вечно. Их души стираются, как рисунок на бересте, оставляя лишь оболочку, исполняющую волю тех, кто послал его.

– Кто послал его? – не удержался Сечимир.

– Те, кто стоит по ту сторону Врат. Те, с кем наши предки заключили Договор. – Вещий провёл рукой по резным биркам на столе. – Род Хранителей Слова помнит. Мы помним имена всех, кто ушёл. Всех, кто стал Стражем. И всех, кто… не вернулся, растворившись в тумане между мирами. Этот, кого ты видел… его имя было Радогор, из рода Медвежьей Крепи. Он ушёл за Врата три зимних круга назад.

В доме повисло молчание. Сечимир с ужасом представил себе сильного медвежанина, чья душа постепенно стиралась в пыль, пока от него не осталась лишь пустая оболочка, бродящая по лесу и пугающая охотников.

– Но почему он явился теперь? И почему искал Ведьму? – настаивал Доброгор.

– Потому что равновесие колеблется, – ответил Вещий. – Исконные, древние твари из мира по ту сторону, становятся сильнее. Чаще прорываются сквозь завесу. Стражей не хватает. Их вызывают назад, в наш мир, для подкрепления, для… починки. Но путь назад для них труден. Лишь Сторожиха, хранительница Порога, может провести их обратно к Капищу. Радогор, верно, был послан как вестник. Или… как просьба о помощи.

Он посмотрел на Сечимира, и в его взгляде было что-то невыносимо тяжёлое.

– Ты видел Белого Оленя, дитя. Вестника Велеса. И тебя избрали, чтобы ты увидел и остальное. Это не случайность. Ветер Стрибога дует в твою спину.

Сечимир почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он не хотел этого избрания. Он хотел быть просто охотником, воином своего рода, а не пешкой в игре богов и духов.

– Что же делать, Вещий? – спросил Доброгор, и в его голосе впервые зазвучала неуверенность. – Ждать?

– Ждать нельзя, – старец покачал головой. – Тень легла на племя. Скверна с Недоброй тропы может просочиться и сюда. Нужно укреплять границы. И физические, и духовные. Роду Шепчущего Тростника велеть развести по периметру очищающие дымы из можжевельника и зверобоя. Воинам – удвоить патрули. А тебе, сын Волка, – он снова уставился на Сечимира, – готовится.

– К чему? – с трудом выговорил юноша.

– К выбору, – просто сказал Вещий. – Скоро он встанет перед тобой. И от него будет зависеть не только твоя судьба.

Он опустил голову, словно сила, поддерживавшая его, внезапно иссякла. Разговор был окончен.

Выйдя из дома Хранителей Слова, Сечимир с жадностью вдохнул холодный, пахнущий дымом и рыбой воздух стойбища. Но привычный мир уже не казался ему прежним. Он был всего лишь тонкой плёнкой, натянутой над бездной. И бездна эта смотрела на него пустыми глазами Воина-Странника, донося шёпот из-за Кромки: «Указай путь к Сторожихе».

Глава 3: Род Озёрных Волков

Ветер с болота принёс не только холод, но и тревогу. Она витала над Сто́жирами, незримая и липкая, как паутина. Слова, сказанные в доме Вещего, не вышли за его стены, но их отравленное дыхание просочилось наружу. Люди говорили тише, чаще оглядывались на лес, а у костров по вечерам вместо буйных песен и перекличек воцарилось напряжённое молчание.

Сечимир пытался вернуться к привычной жизни. На следующее утро он с другими молодыми волковцами отправился на тренировочный круг – вытоптанную площадку на самом краю стойбища, у частокола. Но всё было иначе. Деревянный меч в его руке, обычно такой послушный, казался чужеродным и тяжелым. Он пропускал удары, которые парировал сотни раз, его корпус был скован, а взгляд то и дело ускользал в сторону леса, к той зловещей просеке, что вела на закат.

– Эй, Сеча! Очухайся! – крикнул ему Всеслав, его названый брат и постоянный спарринг-партнер, отступая после ловкого финта. – Или Белый Олень унес не только твою добычу, но и боевой дух? Уж не влюбился ли ты в лесную деву?

Обычно Сечимир парировал бы такой выпад едкой шуткой или яростной атакой. Сейчас он лишь опустил оружие, с трудом переводя дух. Воздух был холодным, но на его лбу выступил пот.

– Оставь его, Всеслав, – вступился другой воин, Громовит, низкорослый и плечистый, с умными глазами волка-одиночки. – Не ты один видел, как он возвращался. Вид у него был, будто на того Воина-Странника наткнулся, о котором шепчутся старики.

Всеслав сразу посерьёзнел. Слухи уже ползли, обрастая самыми невероятными подробностями. Кто-то говорил, что Сечимир встретил призрак павшего предка, кто-то – что это был гонец из мира мёртвых, а самые пугливые шептались о духе, стерегущем клады, что явился за живой душой.

– Правда, что ли? – тихо спросил Всеслав, отбросив шутливый тон. – Видел его?

Сечимир молча кивнул. Ему не хотелось говорить. Каждое слово об этом выворачивало душу наизнанку. Но молчание было бы ещё хуже – оно рождало бы новые, ещё более страшные домыслы.

– Видел, – коротко бросил он. – И не призрак он. Он был… пустым.

Он не стал вдаваться в подробности, но и этого было достаточно. Молодые воины, только-только начинающие постигать суровую науку выживания и войны, переглянулись. Их мир, состоявший из чётких правил – сила, ловкость, преданность роду, – вдруг дал трещину, и из неё задул ветер иного, непонятного и пугающего.

Тренировка на этом закончилась. Старший дружинник, суровый Буеслав, наблюдавший за ними с порога караульной избы, хмуро махнул рукой.

– Хватит на сегодня. Разойтись. Кто на западный частокол – на починку? Доброгор велел укрепить его в два ряда.

Работа нашлась всем. Физический труд оказался благодатью – он не оставлял места для тягостных раздумий. Весь день Сечимир, Всеслав и другие волковцы таскали и вбивали в землю заострённые брёвна, сплетали меж ними гибкие стволы молодых ольх, замазывали глиной с соломой щели. Мускулы горели, дыхание сбивалось, и в этой усталости была своя, простая и ясная правда.