Чёрт на спине. Территория тьмы

Дмитрий Вартанов

Чёрт на спине. Территория тьмы

Глава 1

Глава первая

Зимний день катился к закату вслед за степенно скатывающимся под откос за горизонт солнечным диском. Лучи от стылого вечернего светила безуспешно, в какой-то суетной безнадёге, пытались цепляться за кресты и оградки старого городского кладбища. Кладбище же безучастно, с лёгкой усмешкой смотрело на их тщетные потуги и не проявляло никакой инициативы, чтобы придержать эти слабенькие, смешные лучики. Да и вечер вкупе с ночью брали своё и неумолимо утаскивали день в свою непроглядь и тьму. И вот кладбище облегчённо вздохнуло, освободившись наконец-то от таких суетных и лишних живых человеческих душ, и приняло свой нормальный, естественный неодушевлённый и покойный облик и атмосферу.

– Уф, полегчало… – словно выдохнул ближайший ряд могилок и надгробий.

– Угу, угу… – радостно поддакнул изголодавшийся сыч, весь день мечтавший об охоте на полёвок.

– Угу, Фома, ты, как всегда, прав, – согласился с пернатым соседом сорокалетний сторож кладбища, Алексей Фомич, когда-то нарёкший эту странную птицу именем своего бати.

А потому и беседовал вот так по вечерам Фомич с Фомой, словно с батяней, беседовал задушевно и, можно сказать, по-родственному. Да и могилка отца, с большим деревянным крестом, была недалече. Этот старый угукающий сыч уже лет пять был словно связующее звено между покойником и его сыном, по графику ночующим каждые третьи сутки в кладбищенской сторожке. И произошло это «вселение» на кладбище опосля того, как бравого прапорщика вооружённых сил тихо и вежливо турнули из этих самых вооружённых сил. Бухающий воин не способен поддерживать боевой армейский дух – дух перегара усыпляет бдительность и напрочь нивелирует боевую готовность ВС. Это ему сухо, но доходчиво, почти без мата объяснил замполит, майор Комар. Эта «сухость» и «почти безматерность» в догонку с амбре похмельного сушняка Фомича так торкнули ему в печень, темя и осколки совести, что он разом бросил бухать. Но было поздно – служба ушла безвозвратно в самоволку иль на скоропостижный дембель, а с ней родимой ушла к родителям и жена, забрав и дочку с сыном. Нет, жена Танюха не нашла себе нового мужика и «папу» для славных ребятишек – точных копий фомичёвской династии. И даже по выходным приносила свои фирменные вкуснющие щи, обалденные пирожки и сногсшибательные голубцы. И даже… оставалась по субботам с Фомичом… Любовь – она и в Африке любовь. Кака така любовь, скажете?! А вот така любовь – по-фомичёвски да по-танюхински. В глубине и на поверхности души Алексей Фомич надеялся на то, что «кака така любовь» переродится и вновь станет обычной такой любовью его родной, тёплой и хорошей Танюхи.

Но Татьяна все эти последние пять лет «заочной», дистанционной любви не спешила возвращать эту любовь в очный формат. И объясняла это, точнее лишь раз объяснила, но конкретно, тихим голосом, с нескрываемым страхом:

– Лёш, я не вернусь к тебе… в эту квартиру… не могу… боюсь… и за себя, и за детей…

– ???..

– Помнишь, накануне твоего увольнения, ты был в очередном запое?.. Ты допился до чёртиков и стал утверждать, что с тобой за столом чёрт сидит и водку тебе всё время подливает, а она, чертовка, не заканчивается. Мол, ты не хочешь, а он предлагает и предлагает, наливает и наливает…

– Тань, ну мало ли мне тогда что могло привидеться – и чёрт, и дед мороз со снегуркой, и спящая царевна с богатырями. Ты же знаешь, что я и впрямь до чёртиков допивался, до поросячьего визга, как свинья был. Мне стыдно, больно и горько за это. Я ведь просил прощения, и с того вечера ни капли в рот не беру, окромя чая и кофе, даже лимонад не пью. А ты всё вспоминаешь… Ну их всех к лешему, чертям собачьим!

– Алёша, я тебе тогда не сказала, да и потом не говорила… Но сейчас скажу…

Алексей Фомич занервничал, взял сигарету и стал неловко чиркать спичкой, та разбросила искры, но не зажглась. Вот только стоящая за пепельницей зажигалка вдруг сама собой откинула со звонким щелчком крышку и выпустила синее пламя.

– Вот чёрт, опять сама воспламенилась! – Фомич взял услужливое огниво и прикурил.

– И давно она так?.. – жена пристально смотрела на руку мужа с зажигалкой.

– Чёрт его знает, – Алексей потёр виски. – Да вроде сразу, как ты с детьми ушла… я бросил бухать… Вроде тогда эта чёртова зажигалка и стала щёлкать и вспыхивать сама… А ещё плита газовая загорается… и колонка… обычно ночью…

– А ты что?

– Я газовиков вызывал. Они проверили, сказали, что всё нормально. Ушли, всё опять стало повторяться. Я снова их вызвал. Они пришли, проверили и сказали, что если ещё раз вызову, то штраф выпишут или в дурку отправят.

– И ты не боишься?

– Чего? Пожара? Так вроде пока ничего… Зажигалка загорается только тогда, когда я беру сигарету… будто ждёт, чертяка окаянная…

Наступило тягостное молчание. Фомич нервно затянулся и выдохнул дым в сторону. Татьяна посмотрела на мужа и произнесла:

– Странно это… этот огонь… но не только… Есть ещё… – Таня встала, обошла стол и обняла мужа за шею. – Лёш, я люблю тебя, всегда любила. Даже когда ты бухал. Ненавидела и любила.

Лёха загасил сигарету. Татьяна отошла к холодильнику, облокотилась на него и тихим голосом продолжила:

– Помнишь, накануне того, как я забрала детей, и мы ушли к маме, ты среди ночи вскочил и стал орать, чтобы «они» уходили? Ты махал руками и ногами. Потом открыл окно и стал кого-то невидимого выталкивать в него… даже упирался в кого-то, во что-то… так мне показалось… А потом ты остановился и вроде успокоился… А я… я на мгновение увидела у тебя за спиной чёрта… большого… Он обхватил твою шею чёрными, волосатыми руками, а хвостом, длинным с кисточкой, стегал тебя по лицу, а мне рожи корчил глумливые…

Фомич недоумённо смотрел на супругу и аж приоткрыл рот.

Татьяна продолжила:

– Это длилось лишь какое-то мгновение. Я даже не поняла – был ли чёрт на самом деле, или я просто спросонья испугалась тебя… за тебя?..

Алексей встал, подошёл к своей родной, обнял её:

– Ну, какой к чёрту чёрт? Привиделось мне всё. Допился до чёртиков, до белой горячки. И тебе из-за моих выкрутасов всё привиделось. Возвращайся ко мне, не могу без вас. Будем жить как раньше… в смысле, как раньше, когда я не бухал. Ну же, родная! Давай, прям сегодня вещи перевезём.

Татьяна отстранилась и села за стол, глотнула остывший чай:

– Я не дорассказала… Мне и потом, когда я у тебя оставалась, иногда казалось, что у тебя за спиной опять бес, огромный и чёрный. Он скалился и глумился. Правда, эти видения бывали только поздним вечером, ночью.

– Вот видишь, ты сама называешь это «видениями», и говоришь, что «казалось». Просто тебе с той ночи, когда я был в горячке, и стал видеться чёрт. Это всё из-за меня. Танюха, какие к черту черти. Чертей в реалиях ни черта не бывает. Это всё чёртовы сказки.

– Лёшенька, дорогой мой, ты сам не замечаешь, что ты всё время чертыхаешься. И я, кажется, поняла, с какого момента ты стал постоянно упоминать имя лукавого. Да, именно с той ночи. До этого ты вообще никогда не чертыхался. Мы же православные. Ты и я крещёные, и дети наши с младенчества приняли обряд крещения. Помнишь, в деревенской деревянной церквушке в купель их старенький батюшка окунал и крестил: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа»… А мы сами при своём крещении ведь произносили: «Отрекаюсь от лукавого!». Трижды произносили…

Слова Татьяны уже тогда заставили Фомича задуматься. Он поймал себя на мысли, что и впрямь упоминает имя лукавого буквально каждый день, да неоднократно, при каждом «удобном» случае. Ему даже на кладбище работяги и коллеги не раз в сердцах бросали: «Лёха, харе чертыхаться! Здесь и без твоих «чертей собачьих» достаточно жути и мертвяков! Живи со своими чертями сам, без нас. Нам и своих покойников и скелетов в шкафу хватает!».

Но Алексей Фомич забывал про все замечания и увещевания и продолжал «лепить чертилу», суя во все дыры свою словесную чертовщину. Вот и Татьяна обратила внимание на «нечистую» речь ныне трезвого муженька.

– Тань, а сейчас за моей спиной кто-нибудь есть?

Жена с опаской посмотрела на мужа:

– Если б кто-то был, я бы сейчас не говорила с тобой. Сбежала бы, – Таня боязливо передёрнула плечами. – Я же говорю, мне это кажется только по вечерам, иногда, когда в комнате сумрак. Но ты подходишь, и никого за тобой нет, я успокаиваюсь. А когда горит свет, и вовсе не страшно.

– Так, ты поэтому просишь не выключать ночник по ночам?!

– Да, а ты думал, что всю ночь на тебя любуюсь?

– Чёрт возьми, а я сразу и не понял: чё это моя Танюха по ночам со светом? Думал, тебе так лучше любовью со мной заниматься…

– Дурак! – Таня махнула на него кухонным полотенцем. – Но вот ты опять чертыхнулся и не заметил даже…

– Блин.

– Ты уж лучше блинкай или ещё что говори.

– Что?

– Ну, например: ё-пэ-рэ-сэ-тэ или ё-кэ-лэ-мэ-нэ.

– А ёкарный бабай можно?

Татьянка на мгновение задумалась:

– Не, про бабая лучше тоже не надо. Говорят, он, бабай этот, с шайтаном дружит. Я где-то в интернете об этом читала. Лучше ё-пэ-рэ, на худой конец, ёлки палки вспоминай – всё про Новый год лучше.

В тот день на том и порешили. Таня с детьми пока (шестой год это ПОКА!) продолжат жить у родителей. Ну а что? Дом большой, с приусадебным участком, курочки, кролики, кошки, пёс Венька в будке – чем не раздолье для ребяток-погодок, шестилетней Машеньки и семилетнего Ванечки? Нет, конечно, Татьяна делала всё, чтобы дети общались с папкой. По выходным, да и в будни (сменный график Фомича позволял) гуляли вместе в парке, на берегу матушки-Волги. Летом на пляж и острова с ночевой отправлялись. Зимой снеговиков лепили, и Новый год с Рождеством у родителей справляли. В общем, семья была, семья жила. Пусть и на расстоянии (небольшом – пара км), но семья «кака така» была. Вот только Таня после той буйной ночи детей в квартиру больше никогда не привозила. Был ли чёрт за спиной Лёхи, не был ли… Но был страх, и страх остался…

И ещё Татьянка заметила, что её крепкий, жилистый мужичок стал сутулиться, и с каждым божьим днём всё более и более. Стоит и ходит, будто на нём ноша, какая тяжёлая, будто к земле пригибает. Она в итоге не выдержала, так и сказала:

– Лёшенька, ты в последнее время стал шибко сутулиться – будто у тебя на спине, плечах мешок с мукой с полцентнера. Болит что ль спинушка. Давай к доктору…

Лёшка тогда отмахнулся от любимой жёнушки – отродясь по врачам не хаживал.

– Не, Танюх, не пойду. Само пройдёт. Видать, немного продуло, вот и клонит…

Однако, оказалось всё не так просто. Спину с каждым днём прихватывало всё более. Причём не сказать, что она болела. Скорее на неё что-то давило, будто и впрямь мешок с мукой за плечами был. И каждый день, а точнее к ночи, этот мешок на чуточку тяжелел, словно кто-то незримый подсыпал в него сто граммулек муки, ржаной аль пшеничной, чёрт его знает…

***

Итак, декабрьский вечер постепенно обложил со всех сторон бесснежное городское кладбище своим ворсистым, колючим одеялом. Снежное покрывало зимы запаздывало, где-то застряв, и ещё не дошло до городка. Филин Фома радостно и громко угукнул и, сорвавшись с ветки старого дуба, нырнул в могильный орнамент – наступило время охоты на полёвок и прочую живность.

– Время ужина, Фома. Хорошей охоты, брат. Пойду и я перекушу кашки гречневой с тефтельками от Танюхи, – Фомич хотел было потянуться и расправить спину, да та горемычная не расправилась, мешок с картофаном иль ещё с чем так и лежал на горбу. Сторож крякнул и, не разгибаясь, вошёл в сторожку. Неожиданно обрубился свет…

Так здесь частенько бывало. Электролинии, старенькие, изношенные. Власти давно махнули рукой на это древнее кладбище. Новое-то, что на другом конце города, благоустроили – для себя, родимых. Там всё в граните и мраморе, аллеи, освещённые да широченные, – чтоб гробы не таскать, а на катафалке и иномарках въезжать и разъезжать по территории. Там и пруд с лебедями забамбахали – идея мэра. А на входе магазин установили, причём не только с гробами и венками, но и с выпивкой, и закусью. Даже мангал прицепили, ну чтоб «шашлычок под конъячок – вкусно очень», как в известной песне, и назвали: «Пикник на кладбище».

Ну да чёрт с ними, с богатеями этими, с их прудами и шашлыками. Фомич махнул с досады рукой и включил светильник на батарейках, благо, недавно новые поставил. Этот светильник в форме свечи, правда, был тускловат, но ужин при свече, оно и не плохо. Этакий кладбищенский ужин при свечах – чем не романтика, чем не пикник на погосте?

Сел, значит, «романтичный» Алексей Фомич за свой «пикник» и нехитрую, но вкусную трапезу от любимой Танюшки и только хотел приступить к ней, как дверь в сторожку распахнулась. На пороге стоял лохматый, как всегда, извазюканный в земле, Терёшка. Он, едва шагнув в комнату, резко остановился и… превратился в «каменного гостя»… Вот только Фомич вряд ли потянул бы на роль Дон Жуана – красавчик, но фактура всё ж не та, по бабам не ходок, да и Танюху свою шибко любил…

Итак, «истукан» Терёха. По паспорту Терентий Арнольдович Поддубный – худющий, долговязый, рыжий парень, двадцати семи лет от роду, дурачок от рождения, однако, добрый и вменяемый, и что немаловажно, покладистый и работящий. Здесь он работал могильщиком, естественно, не официально, за небольшую копейку, трёх разовые харчи и ночёвку, в рядом стоящей небольшой будке. Он был абсолютным сиротой-«отказником», родившемся недоношенным, сереньким и тщедушным. Потому в роддоме придумали и дали ему богатырские отчество и фамилию. До совершеннолетия паренёк жил в интернате. Потом его признали дееспособным, и государство, как сироте, выдало сертификат на жильё. Но вот оказия, ушлые риэлторы взяли в оборот чистого, наивного паренька и технично, в два счёта облапошили беззащитного сиротинушку, оставив его без сертификата и без квартиры. Государство, в лице местных чиновников из соцзащиты и опеки, ничего не прознало или сделало вид, что ничего не видит и не ведает. Так сирота остался на улице и пополнил армию бомжей, хорошо хоть документы, удостоверяющие личность, остались при нём. Ни для кого нет секрет, что такой квартирный кидок, обычное дело нынче. Ушлых, вороватых чертей и шайтанов во все времена хватало и сейчас хватает. Куда ж им деться, куда податься? Ведь тоже кушать хотят, окаянные…

Терёше повезло. Директор кладбища, старый осетин Магомед, добрый и великодушный, как все крупные, двухметровые великаны, лет семь назад увидел рыжего кощеюшку, ищущего пропитание на свалке, и, пожалев доходягу, взял в свой кладбищенский штат, как уже было сказано, неофициально. Терёшка помогал копать могилы, следить за порядком и чистотой. Паренька не обижали, даже любили за его наивность, детскую непосредственность и чистоту в помыслах и поступках. Он каждый вечер заходил к сторожам, те поили его чаем, угощали сушками и играли с ним в шашки и нарды. И надо заметить, Поддубный рубился достойно и знатно, особенно в нарды. Он, как по заказу, выбрасывал шестёрочные дупли и расшлёпывал шашки по лузам быстро и неуловимо, сразу обеими руками, но никогда никого не объегоривал.

– Здорово, Арнольдыч, – Алексей пододвинул вторую кружку и налил из термоса для гостя чай. – Проходь, будь, как дома. Сейчас чайку бахнем, я перехвачу и в нардишки…

– Вечер до… – Терентий осёкся на полуслове и, вытаращив свои большущие голубые глаза, попятился назад.

– Ты чё, Терёша? Аль чёрта увидал? – хохотнул Лёха.

Могильщик отступил, упёрся в дверной косяк и, выставив указательный палец куда-то за плечо сидящего сторожа, дрожащим полушёпотом выдавил:

– Д-да… чёрт…

Алексей отхлебнул чай, отрезал ломоть ржаного хлеба и шутливо хмыкнул:

– Где? На плече у меня?

– Да… нет…

– В смысле, да-нет?!

– Он с рогами, у тебя за спиной… точнее, на спине… ногами и лапами тебя обхватил… на меня из-за плеча твоего смотрит и скалится… чёрт… самый настоящий, чёрный и рогатый… и ещё пятак у него… А-а-а-а-а!!!

С этим криком «а-а-а-а-а» Терёха, чуть не выломав входную дверь, ломанулся из сторожки и, очертя голову, бросился прочь, в сторону ближайших могил, которые с головой и крестами уже накрыла ночная тьма.

– Тьфу ты, дурак рыжий! – в сердцах бросил сторож и попытался подняться, чтобы прикрыть за очумелым рыжим дверь.

Это ему с трудом удалось, но в этот момент Фомич неожиданно почувствовал резкие удушающие объятия чего-то жёсткого и одновременно мохнатого. И бёдра его словно сковали какие-то тугие оковы. И увидел человек, как чьи-то чёрные крюковатые, цепкие лапы обхватили его шею и вдавились в грудь острыми когтями, а на животе переплелись лохматые ноги с копытами. Слева из-за плеча пахнуло зловонным смрадом. Чернющая, огроменная рожа беса, с двигающимся пятаком и горящими, словно угли, маленькими глазками, выглянув из-за плеча, вперилась своим демоническим взглядом в лицо бедного, ошалевшего бывшего прапорщика. Алексей сделал шаг и упал, больно ударившись об пол виском. Вновь попытался встать… Удалось. Попробовал расцепить крепкие объятия нечисти. Куда там! Чёрт прилип, как клещ. Лапы его были жёсткими, аки дерево. Ударить локтём в бесовские рёбра… Словно об бетонную стену. Кулаком в рыло… Увёртливый и скользкий, будто озёрный угрь… Попробовал укусить за лапу – ворс и сухое дерево…

Лёха стал задыхаться и уже из последних сил, почти теряя сознания, со всего маха, со всей дури опрокинулся на спину. И потерял сознание…

***

– Очнулся ваш сторож, – девушка в медицинском колпаке и синей форме «скорой» держала ватку с нашатырём у его носа, а другой рукой обнимала за шею, приподняв голову очнувшегося.

Алексей сморщился и отодвинул руку с ватой.

– Как себя чувствуете?

– Как мужчина, который попал в объятия красивой девушки, – попытался шуткануть Леша.

Очевидно, что наступило утро. Лучи восходящего солнца скромно, но пытливо заглядывали в оконце сторожки. Рядом со склонившейся медсестрой горой возвышался директор кладбища Магомед, дворничиха Алевтина и пара рабочих.

– Фомич, дорогой, что случилось, брат? – пробасил Саламыч.

Отца Магомеда звали Салам, а потому и в шутку, и в серьёз самого Магомеда звали Салам Саламыч – тем самым так здоровались и одновременно обращались к доброму, великодушному «главарю» местного «покойного» мира. Саламыч на это не обижался и протяжно отвечал: «Мир и вам, доходяги, покойтесь с миром, коль здесь обитаете». Сам же Фомич обращался к осетину просто – Мага. Мага тоже был из военных, так же, как и Лёха, повоевал, участвуя в чеченской кампании, но ещё и прошёл дорогами Афгана. А потому относился к Алексею по-братски, военное братство столь же крепко, как и кровное.

– Нормально я… – Лёша медленно сел, ему помогли встать.

– Что у вас болит? – сестра проводила его до табурета, усадила.

– Здесь, – он потёр у брови и потрогал затылок. – И здесь гудит…

– Да, у вас здесь шишка, надо лёд приложить, – сестра протёрла у брови холодной, влажной марлей. – Вы, наверное, сначала ударились виском обо что-то, или вас ударили… А потом упали на пол затылком… Надо в полицию позвонить. Вдруг на вас напали…

– Не надо никакой полиции… На меня никто не нападал… Я споткнулся просто о табуретку. Вчера вечером свет обрубился, темно было, как на кладбище.

– А вы вчера ничего не пили? – глядя в глаза Алексею, пытливо спросила красавица в синем. – И, обращаясь к директору, уточнила: – От вашего сторожа не пахнет, но, может, с бодуна?..

– Не, наш Алексей Фомич не пьёт, – хором ответили все находившиеся в сторожке.

– Пил я и Терёхе предлагал… – все от неожиданности напряглись. – Чай с шиповником из термоса.

– Шутите, уже хорошо, – медсестра или фельдшер сложила в портфель все свои медицинские причиндалы и добавила: – Может, в стационар, на обследование?..

– Здоров я, как бык.

Медики уехали. Саламыч взял Алексея под руку, они вышли из сторожки.

– Угу-угу, – поприветствовал друга со своего дуба сыч Фома.

– Здорово, брат Фома. Как ты? Терёху не видал?

Сыч промолчал, но Лёша и сам увидел рыжего очевидца своей бесовской драмы. Причём Терентий прятался за ближайшим большим деревянным крестом и опасливо выглядывал из-за него.

– Терёха, ты, что там трёшься, как неприкаянный, покойника увидел что ли? Иди к нам, расскажи, как ночь на кладбище прошла, – позвал начальник внештатного подчинённого.

– Не, я не подойду… мне здесь хорошо, – рыжий присел за крестом на корточки.

– Напуганный ты какой-то, сынок. И вправду кого видал? Покойника или шайтана с рогами? – продолжил подшучивать над блаженным Магомед Саламович.

– Чёрта я видел… настоящего, с хвостом и рогами… – указав длинным пальцем на Алексея, выкрикнул Терентий и бросился бежать вглубь кладбища.

– Чё это с ним? – удивился Саламыч. – Он, конечно, всегда странненький, но так никогда не прятался за кресты и про чертей не лепил ничего. А что это он на тебя пальцем тыкал, Фомич?..

– Да кто ж его знает, рыжего. Мага, пойду я домой, башка и впрямь болит и гудит.

– Иди, конечно, братишка. Может, в больницу? Понял, не пойдёшь. А знаешь, Алексей Фомич, сходи-ка ты в отпуск. В прошлом году ведь не был. Я в бухгалтерии скажу, они тебе хорошие отпускные начислят – заслужил. И ты материальную помощь никогда не просил. Время пришло, не отнекивайся. Через полторы недели Новый год, а там и Рождественские праздники с каникулами. После всех этих праздников, к концу января и выйдешь. А пока возьмёшь свою Танюху с детишками, и в санаторий махнёте, например, в «Белые ночи». Хоть с пару-тройку недель вместе с детьми побудешь. А то закрылся в своей квартире, как сыч Фома. Ладно, давай. Пойду дурня Терёху искать… Лёха, брат, ты что так согнулся, будто дед старый?..

***

Уже подходя к квартире, Алексей достал мобилу. Несколько десятков пропущенных от жены – названивала весь вечер и всю ночь.

– Вот чёрт! – Фомич осёкся на поганом слове, вспомнив зловонную, чёрную бесовскую рожу и его цепкие объятия. – Надо и впрямь прекращать упоминать лукавого. Это до добра не доведёт. Куда уж доводить-то? Дальше некуда!

Нетерпеливый стук в дверь прервал сумбурные мысли мужчины. Он встал, согнувшись, прошёл в коридор, не спрашивая, кто, открыл дверь. На пороге стояла Татьяна.

– Ты, что творишь? С ума меня хочешь свести? Весь вечер, всю ночь звонила. Знаю, ты ночью дежурил. Но ответить-то на звонки можно?! Я уж хотела среди ночи такси вызывать и на кладбище ехать, отец не пустил. Только что там была, сказали, что ты дома… в отпуск отпустили. Магомед дал тебе отдых до конца января. Ещё сказали, что с тобой ночью что-то случилось. Мол, нашли тебя утром рано, без сознания в сторожке на полу лежал. Скорая была… Что случилось? Как ты? Где болит? Что молчишь?..

– Танюш, так ты не даёшь слова вымолвить, налетела, как сорока, – Фомич аккуратно освободился от объятий любимой и, не разгибаясь, прошёл в комнату, сел на диван. Татьяна присела рядом.

– Лёшенька, тебя ещё больше скрючило, совсем согнулся. Это после сегодняшней ночи?

– Нет… не знаю… – Алексей Фомич посмотрел на свою Татьянку.

Сказать правду?.. Ещё больше её напугать. Не говорить про чёрта?.. А вдруг повторится, да ещё при ней… А был ли чёрт?.. Был. Башка разбита, а главное, следы кровавые от когтей на груди остались. Да и Терентий явно видел беса на моей спине. Вон как детально описал, а утром даже не приблизился, дрожал, как осиновый лист и сбежал…

Мужчина достал сигарету и протянул руку к зажигалке, стоящей на журнальном столике. Огниво, как и ожидалось, услужливо вспыхнуло. Фомич прикурил и опасливо посмотрел за своё левое плечо. Никого не увидел. Но… Но спина гнулась к полу после демонической ночи ещё более. Так, что человек вообще не мог выпрямиться, даже сидя. Что самое удивительное, спинушка не болела, не было вообще ни малейшего признака боли. И всё более приходило ощущение и понимание, что на спине, плечах и шее, кто-то плотно, с мёртвой хваткой разместился. И этого «кого-то» дембель-прапорщик этой страшной ночью видел, нюхал и безуспешно пытался скинуть с себя. Теперь человек стал ощущать не только эту назойливую, нелёгкую ношу, но и чувствовать её крепкие, удушливые объятия. Правда, на груди когтей не ощущал. Так что очевидно – демон и сейчас сидел на спине, просто он был пока невидим. Пока…