Белый город. Территория тьмы

– Вообще-то после той ночи на кладбище я готов поверить и в бабу-ягу.

– Изя, я не спрашиваю тебя про бабу-ягу, кощея бессмертного и змея горыныча. Я конкретно спрашиваю: черти есть, по-твоему?..

– До страшной ночи я ответил бы, что бесы не существуют, разве только в сказках или, скажем, у Гоголя с Булгаковым… Сейчас не знаю. А в чём собственно дело?

– Этой ночью ко мне в квартиру приходил маньяк в пальто и шляпе, тот, что на кладбище головы и ноги срубал.

– Он позвонил в дверь, и ты ему открыл?..

– Нет. Я проснулся от воя кота, чёрный мужик уже сидел в кресле. Он взял из-под дивана меч и ушёл, правда, не совсем обычно, а через кухню, и ещё оставил на стене надпись: «Добро пожаловать в ад, придурок с котом». В обед я опять его видел в кафе «Айвенго». Он смотрел на меня, как гипнотизёр, затем встал, вошёл в туалет и там испарился. Ещё пару таких фокусов с исчезновениями, и я начну думать, что это Копперфильд или наши братья Сафроновы повадились к нам.

– Диман, а причём здесь черти?

– У рыцаря за пазухой сидел чёрный чёрт, Гансом он его назвал.

– Ты уверен, что это был бес? Может, это была обезьянка или такой же котяра, что и твой Счастливчик, только чёрный?

– Сначала я так и подумал, что это обезьяна, правда, почему-то именно чёрная. И она сразу же не понравилась коту. Когда она на двух лапах, цокая, направилась в мою сторону, котяра, словно бешеный, набросился на неё и основательно подрал. Эта, так называемая обезьянка, с перепуга забралась на плечи к ночному гостю и притаилась там. Но когда мужик встал и подошёл к дивану, на котором мы лежали со Счастливчиком, наклонился за мечом, это существо оказалось в полуметре от моих глаз. Клянусь, это был самый настоящий чёрт, с рогами, поросячьим рылом, хвостом и чёрной щетиной. Я его видел так же ясно, как тебя сейчас.

Изя внимательно посмотрел на Диму.

– Может, ты был пьян, мы ведь хорошо посидели?

– Я не был пьян. И чёрта видел, как тебя сейчас. И чёрный мужик в пальто и шляпе был. Он вышел на кухню и пропал, словно испарился. Но осталась надпись на стене, я её минут сорок отмывал. Кровью она была намалёвана. И меч был с тремя шестёрками, как бритва, острый, я им по неосторожности отрубил ножку стола.

– Значит, этот маньяк, проходящий сквозь двери и стены, знает, где ты живёшь. Раз тебя нашёл, то и меня легко вычислит. Я не за себя дрожу. Илюшка, Тося. Ей рожать через четыре недели. Волноваться никак нельзя.

– Чёрный приходил ко мне, думаю, за мечом. К тебе ему незачем соваться. К тому же ты его видел только на кладбище. А я пересёкся с ним не только на погосте, но и на мосту, и в квартире, и в «Айвенго». Уже четырежды. Случайность?

– Случайности не случайны. Случайность – это лишь иная форма судьбы. Не я сказал, а мудрецы, – изрёк очкастый друг.

– Я об этом же. Ты ему не нужен. Думаю, я стал объектом его внимания, после того, как помешал ночью на мосту. Очевидно, что зеленоглазая львица неспроста хотела сигануть с моста в реку.

Этот чёрный как-то к этому привязан, замешан в этом. Незнакомка сказала, что «у них» была только одна попытка. Теперь «они» от неё отстанут, но возьмутся за меня. Кто «они» и как возьмутся? Не знаю. Время покажет. Очевидно, что в кафе мужик был тоже не случайно. Кстати, красавица дотронулась до моего крестика и сказала, что это хорошо… хорошо, что на мне крестик и образок с батюшкой Николаем. Ещё попросила гайтан с Девой Марией принести ей в следующий раз…

– Какой следующий раз и куда принести?

– А я знаю? Наверное, туда, где водятся пантеры, которым я, с её слов, понравлюсь. Осталась самая малость, узнать, где обитают эти хищницы.

– Подвесная иконка у меня, кстати, есть. Освящённая, из Дивеева, ещё три года назад мы с тобой там были, Илюшу крестили. Помнишь? Возьми.

– Но всё же неспокойно у меня на душе, – продолжил Изя. – И не только за семью. За тебя тревожусь, брат. Может, не пойдёшь домой, у нас останешься? Илюшка рад будет потискать Счастье. И Тося славный ужин забамбахает.

– Что-то приуныл ты, дружище, даже немного скис, вижу. Не похоже это на тебя.

Изя перебил непаникованного Димана:

– Прежде ни я, ни ты не видели сумасшедших маньяков, срубающих головы, словно качаны капусты на грядке; в ад нас никто не приглашал и не приходил домой с чёртом за пазухой; нам не приходилось наблюдать, чтобы люди бесследно исчезали в мгновения ока на кладбище, кухне и туалете. Все предыдущие проблемы можно было решать без суеты. Они были реальными, без какого-либо налёта мистики и чертовщины. Их можно было видеть, трогать, осязать. А сейчас что?!.. Дьяволиада какая-то, по-другому и не назовёшь.

– Изя, успокойся, мы вместе и что-нибудь придумаем. Как сказал один хороший человек: главное – не иметь с собой белого флага, тогда ты вынужден побеждать.

– Это да, верно. А ещё сказано: пропал не тот, кто в беду попал, а тот, кто духом упал! Может, оружие прикупим? Пару охотничьих карабинов, ну или хотя бы травматы. Лицензию я быстро сварганю…

– На территорию ZOV собрался? А как же Тося с Илюхой и ожидаемым малышом? Их на кого хочешь оставить?

– Вообще-то ты сам не так давно заявил мне, что думаешь, отправиться на эту территорию. Ты-то обо мне и моей семье подумал? Стыдно, видите ли, ему за себя: коньячок под шашлычок уминать, получать от жизни максимум удовольствия, когда там, на войне, гибнут наши парни… тебе всё более обидно, ты сам сказал. Может быть, мы и здесь нужны. Войны ведь на каждого ещё хватит, и на тебя, и на меня. Было бы желание и здоровье. К тому же любой мир – это не конец войны, мир – это лишь передышка перед новой войной. Вся история человечества об этом говорит. Первобытные дикари дрались за лучшие пещеры, мы же бомбим друг друга за нефть, газ и золото, за «идеи» и власть, а то и вовсе «хиросимим и нагосаким» бездумно и безумно, как черти. Но ты прав, на нас опять прёт коричневая сатанинская чума с фашистскими крестами на «тиграх» и «абрамсах». Однако, про оружие, это я лишнее брякнул. Ты же знаешь, я его и в руки-то никогда не брал, как пользоваться, не знаю.

– Ладно, братан, что-то расфилософствовались мы с тобой. Начали с чертей, закончили войной и теми же чертями. Давай, о текущем. Завтра бабульку похороним, а там недельку-другую отдохнём. Возьмём Тосю с Илюшей и махнём в санаторий «Светлана»: процедуры, массаж, бассейн, здоровое питание. О бесах, маньяках с мечами и иванах анатольевичах забудем. Перезагрузимся, так сказать. Оружия, понятное дело, не надо. Я сейчас домой, приберусь, вещи соберу. А завтра к вам с ночёвкой.

– А путёвки в «Светлану»?

– Друг мой, Изя, в санатории племянник Тамерлана, Асхаб управляет, так что никаких проблем с этим не будет. Я сейчас позвоню, всё решится.

– Ты своим хладнокровием прошибёшь кого угодно. Но будь осторожен. Надеюсь, меченосец с чёртом тебя не посетят. Если с тобой и твоим наглым котярой что-то случится, не переживу, – добрый еврей не на шутку расчувствовался.

– Не суетись. Лучше приготовь к завтрашнему дню на кладбище хороший обед с водочкой, непременно лимонной и холодной. Счастью хавку не забудь; индюшатину не обязательно, варёной курицей обойдётся.

– Может, у нас дома пообедаем? Тося накроет на стол.

– Нет, на свежем воздухе полезнее.

– На кладбище-то?..

– Почему, нет? Сам говорил, что там тихо и покойно…

Странные танцы в переходах подземных станций…

В дверях своей квартиры Дима остановился, выпустил из сумки белого обжору. Тот был спокоен и несуетлив, вальяжно прошёл в зал и растянулся на полдивана. Это означало, что чертовщиной в жилище не пахло. Счастью Дима доверял: тот всегда бурно реагировал на хвостатых сородичей, псиное и мышиное племя, индюшатину, теперь вот и на всякую рогатую, хвостатую и копытную нечисть.

Раздевшись и приняв душ, автор детских сказок заварил чай с набором цветов и ягод и с добрым настроением бухнулся в кресло перед телевизором. Показывали сплетенье рук, сплетенье ног, но не по-пастернаковски, а дёшево и смачно, по-голливудски. Показушно темпераментно полюбив друг друга, герои столь же темпераментно побегали, постреляли, зверски побили по головам и животам врагов «справедливого» и «гуманного» дяди Сэма, всех и вся победили и под музыку с титрами, не умывшись и не отдохнув, даже не сходив в туалет, легли темпераментно переплетаться. Но Диману было всё равно, что смотреть. Чай был волшебно ароматен и вкусен и под суетливые ночные новости. Из неги и комфорта его выдернул звонок мобилы.

Это была Аннушка. Умная, терпеливая, красивая женщина. Дима стал вспоминать, когда был у неё в последний раз. Кажется, полторы-две недели назад? Был ужин при свечах. Был Шопен, обожаемый Анной. Было мало слов, Анна умела молчать и слушать тишину. Были каштановые волосы, губы, глаза и руки женщины. Были её нежность и страсть. И только после всего этого к Диману нагло и уверенно вваливался стыд. Стыд перед ней, стыд перед самим собой, и прогнать этот стыд было никак не возможно. Такую женщину нельзя было не любить, с такой женщиной нельзя было просто танцевать, пусть даже под Шопена, просто спать. Однако он не любил её, впрочем, как и всех других, встречавшихся на его пути, пространствах и территориях, на которые он вторгался. Такой образ бытия всё более становился для него удручающим и, пожалуй, неприемлемым и ненавистным. И чем дальше, тем больше. Отсюда рождались и стишки про самого себя. Куда ж без них? «Шедевры» так и пёрли:

– Я – комиссар отряда,

Женщин, раздетых для битвы.

Дерзкого, пошлого взгляда

Не осветят молитвы…

Анна знала, что была одной из нелюбимых среди таких же нелюбимых «женщин, раздетых для битвы». Знала, знала и всегда ждала его…

– Я звонила тебе, но ты не отвечаешь… я соскучилась… хочу тебя видеть… прямо сейчас… жду… приходи… больше ничего говорить не буду… жду тебя…

– Аня, подожди, – Дима был скверненько суетлив, но успел, Анна не отключилась.

– Прости, я не приду…

– Почему?

Это «почему» прозвучало для него громко, и потому наступившее молчание показалось до жути тихим и тягостным. Вся лексика русского языка бесцеремонно покинула его, оставив лишь короткую фразу: «Ты полный идиот, тупица». Это ничего не объясняло и не решало. Но женщина, как всегда, была тоньше и умнее любого «димана», «санька», другого брутального «пассажира», «звездолётчика», оборвав «тупизну» такой необходимой подсказкой:

– Ты уезжаешь, Дима?

– Да, – языковое богатство великого и могучего русского языка было ещё в не зоны досягаемости.

– Далеко?

– Да.

– Надолго?

– Навсегда, – ему стало легче, словно он подписал себе приговор, не подлежащий обжалованию, но освободивший его от своего «чёрного Я». Пришла очередная пауза и сказала: «привет». Он не ответил, пауза ушла. Вернулся голос Анны:

– Мне с тобой было хорошо, интересно и удивительно. Можешь ничего не говорить. Я не скоро забуду тебя, но забуду… Прощай…

– Прощай, – сказала пауза.

– Прощай, – повторила мобила.

– Прощай, – с готовностью поддакнула тишина.

– Счастливчик, ну хоть ты молчи и не говори «прощай».

Но белый здоровенный котяра и не собирался прощаться: найди потом такого другого дурака, готового таскать с собой почти десять килограммов «счастья», да ещё кормить индюшатиной и терпеть пуканье от оливье с горошком.

– Ладно, я спать. Белый, ты со мной в спальню? – белый проигнорировал вопрос, раскинувшись вольготно на диване.

– Что ж, одному будет не так тесно.

И пришёл сон.

Он стоял посреди пустынной улицы в совершенно незнакомом городе, странном городе. Ибо не было вокруг никого, ни людей, ни машин, вообще никого. Шёл мелкий ненавязчивый дождь. Счастливчик сиротливо жался к его ногам. Но, несмотря на пасмурность, серые каркасы домов выглядели отнюдь не печально под мокрыми небесами. Скорее они были привычно рады чистоте и лёгкости дождевых капель, тёплых, мягких и отрадных. Не рад влаге был только кот, нервно и недовольно подёргивающий своим мощным чёрным хвостом.

Вот и сбылась его мечта: марсианские хроники от Брэдбери. Вот так выйти когда-нибудь на улицу, но не ночью, а именно днём. И чтоб вокруг никого не было: ни раскрашенных полуголых девиц, сидящих на лавочках взасос с сигаретами и банками с коктейлем; ни вечно спешащих прохожих; ни мальчишек-хулиганчишек, беспардонно наступающих на туфли; ни ошалело мчащихся скутеристов и самокатчиков; ни машин, воняющих человеческой изобретательностью; ни озабоченных собак, бегущих, фиг его знает куда, и даже, чтоб воробьи и голуби не какали и не мельтешили…

Он шёл по пустынной улице, и окна домов тихо приветствовали его глубиной своих тёмных глазниц. Он вошёл в подземный переход, станция метро галантно позвала его внутрь.

Он знал одно: этот город в дожде, он не на Марсе, он здесь, он ждал его, только его; ждал сто, а может, и тысячи лет. Эскалатор встретил его необъятной глубиной своего зева. Бывая в Москве, он всегда мечтал спуститься по такому глубокому эскалатору, но чтобы не было урчащих моторов; он хотел встретить подошвой ботинка каждую ступень. И вот сейчас, когда не было угрюмых, стоящих у поручней или скачущих мимо людей, он по-настоящему ощутил какой-то не по-земному странный уют и покой. Он не спеша спускался по железным ступеням, и свет наземный, постепенно отдаляясь, приближал к нему неоновый свет подземного мира. Станция приняла его первозданной гулкой тишиной. Лишь пол, выложенный бледно-розовыми плитами, воспользовавшись услугами эхо, вёл с ним ненавязчивый, неторопливый диалог. Счастливчик, ещё наверху стряхнув с себя излишки влаги, обогнал его и по-хозяйски бродил между колонн. И не было мыслей, ни хороших, ни плохих. Был внутренний свет и необыкновенная лёгкость в теле и на душе. Настенные барельефы и узоры были не в силах сломать и загасить тот внеземной комфорт, который поглотил всё его естество. Он не помнил таблицы умножения, не знал, как и где растут арбузы, зачем, кто и когда открыл Америку. Но он знал, зачем он здесь, и кто его ждёт и встречает.

Одинокая женская фигура в его плаще, освещённая неоновыми лампами, в конце тоннеля ждала его. Он не спеша шёл к ней, женщина шла навстречу. Белое Счастье, распушив свой огромный чёрный хвост, с каким-то небывалым вдохновением тёрлось о её ноги. Это была она, незнакомка с зелёными глазами львицы и волосами цвета спелой пшеницы, ночная ныряльщица без акваланга, Ариадна с неземным голосом. Они приблизились друг к другу. Она была босиком и сразу же, встав на цыпочки, прикоснулась губами к его небритой щеке и, взяв за руку, тихо произнесла:

– Здравствуй. Я же говорила, что буду ждать тебя, и ты придёшь. И вот ты здесь… Пойдём, сейчас придёт поезд. Помнишь, я обещала познакомить тебя с пантерами.

Подошёл поезд, ярко освещённые вагоны были пусты. Они вошли в вагон. Двери закрылись, и поезд, игнорируя станции и переезды, понёс их вперёд. Мелькали огни, мелькали платформы; пространство и время утратили свой смысл и значение. Он не спрашивал её имени, он не спрашивал, кто она. Он знал её тысячи лет, знал вне времени и пространства. Он ждал её, он искал её, он нашёл её; она встретила и обрела его.

– Юля, твои волосы пахнут подснежниками, – он достал из внутреннего кармана гайтан с образом Девы Марии и повесил на шею женщины. – На мосту той ночью ты сказала, чтоб я принёс…

Она молчала и, тихо прильнув к нему, засунула руки в карманы его лёгкой куртки. Её мягкие пшеничные волосы касались его губ. Он смотрел на мелькавшие огни подземных станций, и казалось ему, будто пересекают они межзвёздные пространства, и галактики, сменяя одна другую, приближают к ним голубую планету, которая ждёт вот уже миллионы лет именно их и только их.

Поезд замедлил ход. Он знал, что это конечная станция. Двери открылись, и они вышли на перрон. Она взяла его за руку и сказала:

– Мы приехали, пойдём.

По неподвижным ступеням эскалатора они поднялись наверх, вышли из станции. Подземный переход встретил их избытком кислорода и едва уловимой музыкой идущего где-то там наверху тёплого дождя. Юля остановилась и обняла его за шею:

– Я хочу танцевать с тобой.

Он прикоснулся губами к её волосам. И только матёрый белый кот с чёрным хвостом странно смотрел на их танцы, странные танцы в переходах подземных станций…

Они танцевали на лестнице подземного перехода, они танцевали на улице. Дождь, сбегая с них тонкими прозрачными струйками, бесстыдно и раскрепощенно соединил их тела в одно единое целое. Сильный удар грома и отблеск молнии бестактно, но вовремя попросили их остановиться. Мокрые серые здания остались где-то там, позади. Асфальт, отливающий платиной, уступил место жёлто-зелёной мягкой траве. Впереди на поляне между десятком больших вековых дубов стоял, словно притаившись в ожидании, двухэтажный домик со светло-розовыми стенами и бирюзовой крышей.

– Мы пришли. Я здесь живу.

Они подошли к лёгкой светлой калитке, она была открыта и спокойно приглашала войти внутрь. Навстречу им шли две пантеры, белая и чёрная. Ошалевшее от такой неожиданной встречи и хищных хозяев Счастье в отчаянии и какой-то безнадёге, распушив хвост, прижалось к траве и стало заунывно и тягуче орать, басить, выть. Пантеры, не обращая внимания на голосящего белого котёнка, неспешно приблизились к людям. Кот сначала ничего не понял, но постепенно осознал, что нафиг никому не нужен и точно не станет сегодня обедом для хищниц, быстро сориентировался и сделал вид, что он вовсе не орал, а если кто и орал, то вовсе не он, принялся умываться. Грозные, но грациозные хищницы подошли к Дмитрию и стали внимательно обнюхивать его, а чёрная, вдруг встав на задние лапы и положив передние ему на плечи, лизнула в лицо. Совершив этот ритуал, дикие кошки, так и не обращая внимания на домашнего котейку, неторопливо пошли к дому.

– Дима, я же говорила, что ты им понравишься, – она произнесла его имя так, как будто делала это каждое утро на протяжении вечности, если, конечно, у вечности есть эта протяжённость. – Пойдём быстрее, у нас мало времени.

Он не понял это её «у нас мало времени», он вообще утратил чувство времени.

Они вошли в дом. Красивая белая, пушистая кошка, абсолютно проигнорировав их приход, неспешно умывалась на подоконнике. То, что это была именно кошка, подтвердил Счастливчик. На котов-мужиков он реагировал примерно так же, как на пантер, с тем лишь отличием, что, выпустив свои огромные безжалостные когти, сразу бросался драть и кусать несчастных. Но сейчас котиный чёрный хвост, словно труба кочегарки, неотвратимо и гордо устремился ввысь. Счастье издало, по его мнению, соблазнительный и красивый курлыкающий клич, напористо запрыгнуло на подоконник и… получило отменную, смачную по-кошачьи женскую оплеуху по своей наглой и брутальной морде. Ошалев от такого приёма и спрыгнув на пол, покоритель кошачьих сердец широченно открыл свою зубастую пасть и громко зазвонил…

«И в преисподней найду, члвк…»

Остервенелые звонки в дверь вырвали Диму из сна, выдернув из марсианских хроник в земное реальное бытие.

– Ну, ты, однако, и дрыхнешь крепко, Диман. Битый час звоню и долблю в дверь, хотел вызывать службу спасения. Умывайся и одевайся, никаких завтраков и потягиваний. Кладбище ждёт, – бодро выпалила родная физиономия друга.

Ослушаться Изю было смерти подобно, тем более что кладбище ждать не любит, потому и сборы были по-солдатски быстрыми и бравыми. Уже у порога Дима крикнул хвостатого другаа, но тот не соизволил выйти, пришлось идти за ним в спальню.

– Счастье, давай шустрее, опа… – Дима остановился на этом «опа…» и медленно подошёл к коту. Тот сидел на стуле, по ним был плащ, который Дмитрий отдал таинственной незнакомке в ту ночь на мосту. Нос котяры был основательно ободран. Счастье посмотрело на человека с нескрываемым укором, словно это он выдал оплеуху своему любимцу. Дима вспомнил странную ночь на мосту, отданный плащ. Сон сегодняшний явился явью в виде этого плаща и поцарапанной морды кота.

– Так, мистика продолжается, теперь уже в виде снов на грани реальности, точнее, без всяких граней. Что думаешь, мой хвостатый друг? Что скажешь о пантерах, белой, пушистой красавице? Понимаю, тебя более всего беспокоит твой пострадавший нос – самое больное место сейчас. Но разве можно так бестактно приставать к женщинам? Без всяких ухаживаний, пары комплиментов хотя бы? Ты как кавалерист из отряда Будённого с шашкой наголо на скаку налетел на это изящное создание. А где же твоя галантность? Такая бравурная солдафонщина только для соседских дворовых кошек годится. Здесь требовался другой подход, именно галантный, с каким-то шармом, изяществом. Пять лет на планете живёшь, а опыта и ума не набрался. Всё нахрапом, на скаку… Ладно, вечером помажу нос зелёнкой, а сейчас нам пора. В сумку полезешь или пешком пойдёшь?

Счастье выбрало «пешком».

Кладбище встретило их первозданной тишиной и покоем. Могила для бабули была уже вырыта. Друзья выгрузили небольшую надгробную плиту и деревянный крест. К половине двенадцатого Изя съездил на Речную за сестрой покойной. В полдень подъехала машина с гробом. Четыре молчаливых бугая опустили гроб в могилу. Среди них был и бульдог Боря. Его опухший, лиловый нос явно не забыл ласковые пальцы дружелюбного Димана.

– Я твою мёртвую душу из-под земли достану и в преисподней найду, члвк, – сказала голова Борьки, не двигая губами. На большее рыжая башка не осмелилась, так как Анатолий Иванович, мило улыбаясь, смотрел на них из окна чёрного мерса, стоявшего чуть поодаль.

– Сейчас мои черти… парни зароют могилку и установят крест, – не выходя из авто крикнул директор морга.

– Нет, не надо. Мы сами, – отказался от дальнейших услуг Изя. – Спасибо вам, Анатолий Иванович, за помощь и альтруизм ваш! Мы ещё пересечёмся с вами…

– Какой уж там альтруизм? – пропел скользкий толстячок. – Всё имеет свою цену, за всё и всегда надо платить. Но мы пересечёмся, пренепременнейше пересечёмся… уже очень скоро. И петухи не успеют прокричать три раза, как свидимся. Черти… парни, за мной! – скомандовал напоследок милый Толяшка.

– Какой-то странненький этот твой Анатолий Иванович, и речи у него витиеватые и странные, про свою цену и петухов с чертями.

– И вовсе он не мой, – отмахнулся Изя. – Работать приходится с разными и такими персонажами тоже. Ты вон рыжему мужику с синим носом понравился. Он, судя по всему, чревовещатель: с закрытым ртом обещал найти тебя, даже в преисподней. Это ж за какие такие твои грехи столько агрессии против тебя? Не за нос ли ты его таскал? Шнобель лиловый, как слива.

– Он у него с рождения такой. Я не при делах, – утаил свою расправу над бульдогом Дима.

– Мать, давай, я тебя отвезу домой, – обратился Изя к тихо сидевшей рядом старушке.

– А могилку-то, крест как же? Кто ж сделает? – запричитала та.

– Да ты моя хорошая, а мы на что? – очкастый добряк приобнял бабулю.

– Так вы ж не работяги какие? Не могильщики вроде? – удивилась хорошая.

– Ну, матушка, всякий труд у нас в почёте. Кресты мы сами, своими руками чиним. И этот сготовили для твоей сестры, сами и установим, облагородим вот этой плитой. Поехали домой.

– Вот, возьми, – бабуля дрожащей рукой стала совать Диме скомканные банкноты.

Дмитрий приобнял старую и довёл до машины Изи.

– Мать, я же тебе уже говорил, что всё оплатил Красный крест. С Богом езжай, Изя Львович тебя довезёт до дома.

Когда Изя вернулся, друг уже почти прикопал могилку, оставалось только установить крест и надгробную плиту. Это много времени не заняло. Умылись, передохнули. Котище явно проголодался, но терпеливо ждал время трапезы. Друзья, расположившись на полянке, стали доставать из баула ароматно пахнущий провиант, приготовленный удивительными и заботливыми руками Тоси. При виде такой вкуснотищи Счастливчик не выдержал и бестактно сказал:

– Мау-у-у.

– Дзедун, – на автомате ответила вторая половинка доброй Тоси и положила на одноразовую тарелку увесистую отварную куриную грудку.

Усатый чернохвост отказался от совместной трапезы и, взяв по-собачьи курятину, скрылся за соседней могилкой. Изя разлил водку по рюмахам. Пожелание друга не осталось забытым, зелье было лимонным и холодным. Не чокаясь, Диман поднял стопку и повернул голову, чтобы выдохнуть. Выдохнул и…

Внимательный, жёсткий взгляд из-под тяжёлых надбровных дуг под чёрной широкополой шляпой словно пригвоздил друга Изи и Счастья к кладбищенской земле. Маньяк, штукатур, фокусник в чёрном пальто сидел в пяти метрах от ребят и словно гипнотизировал их. Естественно, пришла пауза. Куда ж без неё родной? Изя, не замечая ничего, выпил водку, закусил малосольным огурчиком и только после этого посмотрел на компаньона. Пришла вторая пауза, то ли первая получила своё продолжение. Так они и смотрели: Дима на чёрного мужика, Изя на Диму, чёрный на них обоих.

– И что упёрся взглядом, словно бычара на красную тряпку? Ты зачем за мной шастаешь везде? Ни поспать, ни поесть по-человечески не даёшь. Не жарко в пальто? – выдал словесную тираду Диман. – Выпить хочешь?