Граффити

– Он придет, – Саморядов усмехнулся самому себе, сделал большой глоток, крякнул, спрятал стеклянную фляжку во внутренний карман куртки и пошел сквером. Над сквером точно маятник часов покачивалась яркая луна. Саморядов остановился у бюста Пушкина. Геннадий вынул из кармана куртки початую бутылку и поднял ее над головой, приветствуя поэта и предлагая выпить. Пушкин даже бровью не повел.

– Сердцу будет веселей! – пробормотал Саморядов и сделал глоток за себя и глоток за классика.

И когда это он успел уговорить полбутылки? Хм… Может, метнуться в магазин? Он посмотрел на луну. Но ни циферблата, ни стрелок не увидел. Чтобы узнать время, вынул из кармана телефон и, уставившись на темный экран, вспомнил, что отключил его. Коснулся пальцем кнопки, чтобы воскресить телефон…

Вдруг подумал: «А если жена позвонит?». Вспомнил знак с изображением черепа, пронзенного красной молнией: «Не влезай – убьет!». Отдернул палец от кнопки. Так и не включив, вернул телефон в карман. Он отвинтил крышку, вспомнил перекошенное от злости лицо жены, а так же ее «я тебя ненавижу!», присосался к горлышку. Голос жены в голове Саморядова отдалился и как будто бы сморщился.

Между тем улица серела и выцветала. Сгущались сумерки. Увязая и проваливаясь в них, Саморядов переставал узнавать ландшафт. То тут то там появлялись червоточины и бреши, сквозь которые можно было заглянуть по ту сторону.

И повсюду были эти странные рисунки и похожие на тайнопись надписи… Саморядову часто снилось, как он подбирает с безлюдного тротуара чьи-то монеты. Сейчас он с тем же азартом выхватывал взглядом настенные рисунки и надписи, словно решив прибрать их к рукам… Заметив очередное странное граффити, он останавливался и прикладывался к стеклянной фляжке.

Граффити довели до развлекательного центра, около которого сгрудились легковушки, словно готовясь идти на приступ.

Саморядов должен был перейти дорогу и направиться домой, чтобы услышать «Опять напоролся!» и «Господи, когда же это все закончится!». А действительно: когда? Может быть, никогда. А может быть, он прямо сейчас дойдет до вокзала, купит билет на первый проходящий и махнет если не в столицу, то в тот же Питер. Там хоть какая-то движуха. В любом случае это лучше, чем слоняться по Московской и Ленинградской. Саморядов отпил из фляжки и направился к пешеходному переходу.

4—8

И тут ему бросился в глаза странный рисунок на стене слева от развлекательного центра. Саморядов перешел через дорогу и приблизился к стене, за которой высилась недостроенная гостиница. На обшарпанной белой стене была стереограмма – рисунок со скрытым изображением. Саморядов попытался рассмотреть, что же скрывается за наслоениями повторяющихся узоров, похожих на зеленоватую чешую… Он увидел сумрачный атриум, ярусы этажей, которые изнутри опоясывали здание, а так же стеклянный свод крыши. Саморядов вздрогнул и растерянно огляделся. Он оказался в зябком полумраке заброшенной гостиницы.

«Надо делать отсюда ноги», – озираясь, подумал Саморядов. Но вместо этого он стал бродить по гостинице и фотографировать граффити в духе оптических иллюзий.

На третьем этаже со стены коридора на Саморядова уставился глаз.

– И ты здесь? – спросил Саморядов.

Глаз подмигнул, как бы отвечая: «А где же мне еще быть».

Ахнув, Саморядов отшатнулся от глаза и уронил смартфон. Чертыхнувшись, Геннадий поднял смартфон. Обошлось и на этот раз.

Саморядов приблизился к глазу. Рисованный глаз уже смотрел в широкое окно, за которым ошивалась луна, как будто бы небрежно и впопыхах нарисованная. Ее свет был таким же, как у энергосберегающей лампочки: мертвенным.

4—9

Саморядов отяжелел, у него стали подкашиваться ноги от усталости. Он опустился на корточки, прислонившись спиной к стене. Он сделал глоток из бутылки, поднял ее и с сожалением увидел, что осталось в ней всего ничего. Да и сам он стал почти никакой…

И вот стены затуманились и раздвинулись, словно театральный занавес. Откуда не возьмись, нарисовались те две из «Барсука». Светло-русая длинноволосая Полина сжимала в руке большой канцелярский нож. В руке коротко стриженой Леры были косметические ножницы с заостренными концами. Девушки раздели Саморядова по пояс и стали покрывать его живот, грудь, шею, руки и даже лицо такими же странными рисунками, какие привели Саморядова в эту чертову гостиницу. Полина, скрестив руки на груди, критически оглядела разрисованного Саморядова, разочарованно покачала головой и сказала подруге:

– Нет. Это не то.

– Да. Это не Гюстав Климт, – сказала Лера и тряхнула шапочкой коротких волос. Девушка подняла с пола ржавую стамеску и вонзила ее в шею Саморядова. Он захрипел, забулькал, замахал руками и повалился на бок, ударившись виском обо что-то холодное и твердое.

5

5—1

Саморядов проснулся и испуганно огляделся. Он по-прежнему был в полутемном пустом зале заброшенной гостиницы. В оконном проеме висела луна, большая и круглая, как бубен шамана.

Тяжело поднявшись, Саморядов вынул из нагрудного кармана куртки стеклянную фляжку, встряхнул и поднес ко рту. В этот момент его мутный взгляд скользнул по стене и остановился на граффити. Саморядов замер, прищурив левый глаз и подозрительно приглядываясь. Пока он спал, вроде рисунок на стене изменился. Не вроде бы, а точно! Теперь на стене было то же самое, что студентки-танцовщицы из «Барсука» выцарапывали и вырезали на животе и груди Саморядова. Его передернуло, и он замахнулся, чтобы швырнуть бутылку в граффити. Но тут из соседней комнаты донеслись шорохи и прерывистые шипения.

Склонив голову к левому плечу, Саморядов насторожил слух. Вот опять зашикал и зашипел аэрозольный баллончик. Саморядов машинально засунул стеклянную фляжку в нагрудный карман куртки, подкрался к дверному проему и заглянул в него. Прикрыв голову капюшоном, Некто в серой мешковатой длинной куртке с помощью баллончика краски рисовал на дальней стене.

5—2

Убийца толкал человека в серой куртке и тот, перевалившись через парапет, падал в темную глубину атриума. Из-за глубокого капюшона вместо лица у жертвы темнело овальное пятно. А лицо убийцы было размытым и смазанным. И все же Саморядову показалось, что он где-то встречал этого злодея. Вокруг схематично нарисованного убийцы и падающего в атриум мошкарой роились символы и знаки.

– Класс! – Саморядов навел смартфон на рисунок, чтобы сфотографировать.

Серая куртка быстро обернулась. Саморядов увидел бледное худощавое лицо, густые черные брови. Девушка смахивала на Кару Делевин.

– Высший! – добавил Саморядов и нажал на зеленый треугольник на экране. Белый свет фотовспышки окатил девушку и как будто бы вывернул ее лицо наизнанку, превратив его в плоскую отвратительную маску. Саморядова пробрало обжигающим холодом так же, как в тот момент, когда со стены ему подмигнул рисованный глаз. Саморядов невольно попятился, хлопая глазами. Померещиться же такое.

– Удали фото, – рассердилась девушка.

– Еще чего, – усмехнулся подвыпивший Саморядов и опять навел на девушку смартфон. Хотя еле слышный встревоженный голос внутри Саморядова шепнул, валить отсюда.

Девушка швырнула в Саморядова баллончик краски. Голова Саморядова взорвалась от слепящей как фотовспышка боли.

– Тварь! Ты что творишь! – Саморядов схватился за голову. Девушка пнула его в пах. Новая вспышка боли пронизала всего Саморядова. Охнув и согнувшись, Саморядов схватился за пах, опустился на корточки, повалился на пол. Из глаз брызнули слезы, из груди вырвался протяжный стон. Внутренний голос гаркнул: « Доигрался!» Девушка занесла над смартфоном ногу… Но вдруг передумала, подняла смартфон и навела на скорчившегося Саморядова.

– Отдай… – Саморядов выругался. Его ослепила фотовспышка. Он часто и беспомощно заморгал.

– Класс? – спросила девушка и сама себе ответила: – Высший класс!

Изловчившись, Саморядов схватил девушку за ногу и рванул к себе. Потеряв равновесие, девушка упала и выронила смартфон. Вскрикнув, она лягнула Саморядова в грудь, и он, повалившись на спину, ударился затылком об выступ стены. Из глаз Саморядова словно посыпались искры, потом резко потемнело, но Саморядов все же увидел, как девушка вскочила на ноги и, сверкая пятками, прыснула прочь.

Не помня себя, тем более забыв о смартфоне, Саморядов, прихрамывая, погнался за девушкой. Перед глазами запрыгали, тесня, и толкая друг друга, коридоры, залы, закутки, лестничные пролеты. Девушка метнулась в темную комнату. Саморядов – туда же.

5—3

Вслед за серой курткой Саморядов вбежал в дверной проем. Он оказался в длинной полутемной комнате. На полу толстым слоем лежала строительная пыль. Саморядов растерянно огляделся. В комнате никого не было. Куда же делась художница? Загривок и тыльную сторону ладоней обжег испуг.

Он попятился к дверному проему и уперся спиной в стену. Резко обернувшись, Саморядов остолбенел. Дверной проем исчез. Не веря своим глазам, Саморядов ощупал стену. Его прошиб холодный пот.

– Господи, что происходит? Что происходит, господи? – забормотал Саморядов, с выпученными глазами кружась по комнате, и трясущимися руками ощупывая шершавые стены. Но не было даже намека на выход. Это был каменный мешок.

Сквозь боковую стену просочился какой-то шум. Саморядов приник ухом к стене. Он различил стук колес по мостовой, скрежет, голоса, смех.

– Помогите! – крикнул Саморядов и саданул кулаком по стене. Потом еще и еще раз. Он заколотил по стене руками, а потом и ногами, словно пытаясь достучаться в дверь… Глухо, как в склепе.

На стене проступило: «Помогите». Граффити! Содрогнувшись, Саморядов отшатнулся. Вот такие надписи по сути дела и довели Саморядова до каменного мешка. Саморядов почувствовал себя запертым внутри граффити. Он словно сам превратился в изображение, скрытое в настенном рисунке.

Саморядов опять обшарил периметр комнаты, ища хоть какую-нибудь щель, хоть что-то напоминавшее выход. Но были лишь шершавые холодные стены.

Обессиленный и отчаявшийся Саморядов сполз по стене и, обхватив голову руками, замер. Горло сжали подступившие слезы. «Рева-корова!» – говорил Костя, когда Варя ревмя ревела и не могла остановиться… Слезы душили, рвались наружу. Саморядов сколько и как мог крепился. А потом, уткнувшись лицом в предплечье, словно боясь, что его увидят, Саморядов сдался.

Когда слезы иссякли, он почувствовал себя совершенно опустошенным и обессиленным. На него навалилась тяжелая сонливость. Мне надо поспать. Может быть, когда я проснусь, весь этот кошмар рассосется. И на какое-то время Саморядову удалось забыться.

Сквозь сон, как сквозь пористую тонкую картонную стену, он слышал стуки, топотанье, скрежет, звяканье, голоса, смех. Этот потусторонний, то есть по ту сторону стены шум, накатывался волнами. Он затапливал комнату. Саморядов стал задыхаться.

Он проснулся. Чахоточный свет мерцал, мерк, агонизировал.

– Нет! Нет! – закричал Саморядов. А он думал, что хуже быть уже не может. И вот на тебе. – Только не это! Только не это!

«Нет! Нет! Только не это!» – сикось-накось как издевка проявилось на стене.

Встав на цыпочки, Саморядов попытался дотянуться до лампочки, словно от этого могло что-то измениться. Свет тускнел, скукоживался. Подпрыгнув, Саморядов коснулся кончиками пальцев раскаленной лампочки. Лампочка качнулась. Тень отшатнулась от Саморядова. Умирающий свет затрепетал и стал рыжевато-желтым.

Саморядов еще раз подпрыгнул и дотронулся до лампочки. Свет содрогнулся, вспыхнул и погас. В темноте перед глазами остался желтоватый призрачный след от исчезнувшего электрического света/ фантом электрической вспышки/. Это след был похож на граффити. Но вот призрачные линии растаяли в кромешной темноте. И Саморядову показалось, что он тоже исчез.

Саморядов зашарил по карманам в поисках зажигалки. Вспомнил, что оставил ее на столе в «Контакте».

Он выругался и словно бы воочию увидел, как на стене появляется новая надпись. Проклятое граффити. Неужели настенные рисунки были приманкой, чтобы затащить Саморядова в эту каменную ловушку?

– Как специально, – пробормотал Саморядов и машинально посмотрел в ту сторону, где должна была быть стена, а на стене надпись: « Как специально».

Опустившись на корточки и пригнувшись, Саморядов двинулся по направлению к стене. Передвигаясь осторожными шажками, то и дело останавливаясь, он шарил рукой по невидимому в темноте полу. Из-за строительной пыли было тяжело дышать.

По расчетам Саморядова он давно должен был добраться до стены. Но рука ловила одну лишь пустоту. Стена как будто бы исчезла или отдалилась. Еще несколько шажков на корточках… И рука коснулась стены. Сердце ёкнуло и упало.

– Выпустите меня! – закричал Саморядов и застучал в стену. – Хватит уже! Хватит! А-а-а!

На крики отзывалось только гулкое отрывистое лающее эхо, наполнявшее комнату…

Между тем звуки за стеной отхлынули и, перемешавшись, стали неразборчивыми. Ноги Саморядова подкосились. Он опустился на колени и, положив ладони на холодную пористую стену, уперся в нее лбом.

– Может, хватит? А? Ну, пожалуйста… – попросил Саморядов. – Хватит, хватит, хватит… – стал повторять он, повышая голос и стукаясь лбом о стену. – Хватит! Хватит! – закричал он. И эхо, словно с цепи сорвалось. И невидимые стены испещряли точно шрамы одна и та же невидимая надпись.

Саморядов, прижавшись спиной к стене, опустился на корточки и схватился за голову. В изнеможении он опять забылся. Сквозь сон, как через стену, послышались чьи-то тихие вкрадчивые шаги. На мгновение вспыхнула лампочка. Чья-то длинная зеленоватая сухопарая рука с длинными острыми когтями тянулась к Саморядову. Саморядов очнулся, отмахиваясь от мрака.

Саморядов понял: есть только один способ выбраться отсюда. И он стал медленно и осторожно отступать к противоположной стене. Внезапно он пяткой ботинка задел что-то; и это что-то, позвякивая, откатилась в сторону.

Он опустился на корточки и словно слепой стал обшаривать пол, водя по нему то одной, то другой рукой. Правая ладонь напоролась на стеклянный осколок. Отдернув руку, Саморядов присосался к ладони и ощутил во рту солоноватый привкус. Порез вроде бы оказался пустячным неглубоким. Саморядов продолжил обследовать пол левой рукой, скользя по нему ладонью, словно гладя темень то по шерсти, то против шерсти.

То, что он искал, или откатилось в дальний угол или просто-напросто померещилось. Да и чем эта чепуховина ему поможет? Ведь это не молоток, не лом, не циркулярная пила, не перфоратор и тем более не ручная граната.

Саморядов вздохнул и решил подняться. Напоследок рука машинально скользнула над самым полом и вдруг коснулась чего-то гладкого и вроде бы обжигающе холодного. Саморядова словно ударило током, и он отдернул руку…

Нет, это был не молоток, не лом, не перфоратор. Это оказался всего лишь баллончик краски. Разве он поможет вырваться отсюда?

Саморядов вспомнил, как девушка в серой куртке рисовала на стене, встряхивая этот баллончик. Вспомнил пшыкающий звук наносимой на стену краски; это протяжное ш-ш-ш, похожее на шипение змеи, готовой броситься на тебя. А потом Саморядов оказался здесь, в каменном мешке.

Саморядов зашелся глухим отрывистым смехом и швырнул баллончик в стену перед собой. Темнота молча проглотила баллончик, не издала ни звука. Словно впереди ничего не было. И сколько Саморядов не прислушивался к темноте, он так ничего и не услышал.

«Теперь мой черед!» – решился Саморядов и, попятившись, прижался к стене. Опустив голову, он оттолкнулся от стены и кинулся вперед, чтобы расшибиться о стену напротив, которая оставила его без выхода.

Он закричал, пытаясь заглушить тошнотворный страх и грохочущее сердце. Тут он оступился, – пол под ногой оборвался, исчез. Саморядов ухнул в черную пустоту. Что это? Опоясанный этажами атриум гостиницы, и сейчас он, Саморядов, шмякнется о каменный пол вестибюля?

Саморядова окутал шум улицы. Этот шум нарастал, втягивая в себя, точно черная воронка. Саморядов закричал, но из-за уличного гвалта не услышал сам себя. Да и остался ли он самим собой? Он растворился в черном шуме, и напоследок потерял в нем сознание.

5—4

В нос ударил запах краски, щелочи и канализации. Доносилось квохтанье курицы. Она как будто бы передразнивала голос женщины, которая осыпала кого-то жалобами и попреками. Басовитый тяжелый голос лениво отвечал женщине. Раздался шлепок хлесткой оплеухи. Женщина взвизгнула и заплакала, словно подражая куриному квохтанью.

Со стороны проулка послышались цоканье копыт и перестук колес. Мимо подворотни быстро проехала четырехколесная открытая повозка. На козлах одноконной пролетки понурился угрюмый человек в темно-сером кафтане, подпоясанный желтым кушаком. В коляске сидела красивая бледная женщина, похожая на незнакомку с картины Крамского.

Саморядов оглянулся и увидел внутренний дворик, завешанный бельем. Босоногая девочка гладила худого черно-белого котенка, ласково что-то говорила ему.

Простоволосая женщина в длинной темно-синей юбке, в грязных ботиках, в желтой кацавейке выплеснула из жестяного таза помои в подворотню, и они потекли вдоль стены.

– Чего вылупился, мил человек? – спросила рыжеволосая женщина. – Аль приглянулась что ли? Заходи, выпьем чаю, поговорим, – женщина подмигнула Саморядову и засмеялась визгливым смехом.

– Ну, ты, Глашка, даешь! – раздался из глубины дворика грудной голос женщины, скрытой за развешенным бельем.

– Огонь девка, – согласился другой женский голос. Дворик рассмеялся. Подворотня и проулок, отозвались эхом.

Растерявшийся Саморядов поспешил убраться из подворотни. В проулке жались друг к другу приземистые одно и двухэтажные дома. У них был пришибленный испуганный вид, словно Саморядов застал их врасплох.

К скобяной лавке пристроилось питейное заведение с вывеской под старину. На вывеске добродушная улыбка округляла физиономию бородача. А над бородачом подковой изгибалась надпись: «Не горюй!» Саморядов с озадаченным видом уставился на невесть откуда взявшийся трактир в непонятном проулке. Что это за место? Что, черт возьми, происходит?

– А это кто еще такой? – прозвенел чей-то недоуменный голос. Оглянувшись, Саморядов увидел полноватую девушку. На девушке были украшенная лентами и цветами шляпка, глухая серая блузка с голубиной грудкой и высоким воротником, шерстяной жакет с короткими рукавами, длинные перчатки, юбка-колокол, из-под которой выглядывали черные узкие туфли лодочки, перехваченные ремешками. Веснушчатое лицо обрамляла короткая вуаль. Рука в длинной перчатке была продета под руку крупного румяного молодого человека в черном котелке и темно-сером сюртуке. Его шею, точно двойной ошейник, стягивали высокий жесткий воротник и тугой галстук. Парочка выглядела так, словно намылилась на тематическую костюмированную вечеринку. Девушка указала на Саморядова зонтиком-тростью.

– Пугало огородное! – и рассыпала звонкие пригоршни смеха.

– Чья бы корова мычала, – Саморядов окинул насмешливым взглядом странную парочку.

– Никодим, он назвал меня коровой! – девушка скривилась и поморщилась, словно собиралась заплакать.

– Никодим? Даже так? Ну-ну, – Саморядов усмехнулся и покачал головой.

Нахмурившись, Никодим кулаком ударил Саморядова по голове. Саморядов, как подкошенный, рухнул на мостовую. В голове протяжно загудело. А может, это загудел колокол церкви шаговой доступности.

Черты лица Никодима затуманились, и его голова стала смахивать на большое яблоко в черном котелке. А спутница Никодима преобразилась в девушку с картины Ренуара. И вот парочка сделалась плоской, как ростовые картонные фигуры, подстерегающие в фойе кинотеатра. От сокрушительного удара Саморядову показалось, что он рассыпается. Что-то как будто бы оторвалось от него и, позвякивая, покатилось по мостовой.

– У него бомба! – взвизгнула барышня и побежала прочь. Подняв оброненную шляпку, Никодим устремился вслед за девушкой.

Пошатываясь, Саморядов встал, поднял баллончик краски, с недоумением посмотрел на него, засунул в карман куртки, отер локтем разбитое лицо. Чья-то тяжелая рука легла на плечо Саморядова. Саморядов вздрогнул и присел, ожидая удара от Никодима. Но, оглянувшись, увидел грузного усача, ряженного городовым.

5—5

– Нехорошо, – якобы городовой покачал головой. Лоб и затылок лоснились складками. Его маленькие, свиные глазки смотрели устало и недобро.

– Чего уж тут хорошего, – согласился Саморядов, отирая рукавом куртки грязь, кровь и пот с лица.– Актеры совсем того… Полное так сказать погружение.

– Погружение? Какое еще погружение? – ряженый недоуменно посмотрел на Саморядов.

– В гущу неприбранной жизни, – усмехнулся Гена. – Декорации конечно впечатляют. Но переигрывать зачем? Зачем по лицу-то бить? Или это арт-проект такой? Так что ли и было задумано в этом так сказать арт-пространстве? – Саморядов обвел рукой убогую улочку. Из трактира, пошатываясь, вывалился косматый мужик, хрипло заорал что-то отдаленно похожее на песню, но, заметив городового, виновато прикрыл рот широкой грязной ладонью и, пошатываясь, поплелся прочь.

– Не местный что ли? – спросил городовой Саморядова.

– Еще скажи из заграницы, – Саморядов засмеялся и хлопнул городового по плечу. Городовой вздрогнул и побагровел.

– Да как ты смеешь? Я при исполнении, – городовой надвинулся на Саморядова. – Документы!

Саморядов, опешив, вытаращился на ряженого.

– Верю. Верю, – сказал Саморядов.

– Документы! – рявкнул городовой.

– Какие еще документы? Лапы и хвост? Или может вот это? – Саморядов вытащил из кармана баллончик краски.

– Что это? – городовой напрягся и насторожился.

– Это? – Саморядов посмотрел на баллончик. – Это одной бомбистки. Я как раз ее преследовал.

– Это что бомба? – ряженый шарахнулся от Саморядова.

– Да это же краска, – Саморядов пшикнул из баллончика.

– Отдай это мне, – сказал городовой. – Не бери грех на душу. – Саморядов с сомнением глянул на городового и нерешительно протянул ему баллончик. Схватив баллончик, городовой сильным и резким ударом кулака в подбородок сшиб Саморядова с ног. Ряженый сапогом пнул Саморядова в живот. Геннадий скорчился и стал задыхаться.

– Ты что совсем что ли? – с трудом выговорил Саморядов. Городовой поднял его за шкирку, встряхнул и повел в полицейский участок. Городовой сжимал в руке баллончик, время от времени с опаской поглядывая на него.

5—5

Пройдя проулком, они оказались на пешеходной улице. Прохожие в одежде позапрошлого века подозрительно поглядывали на Саморядова. Он с ошеломленным видом вертел головой и не верил своим глазам.

В какой-то момент до него стало доходить, что все это не игра, не бутафория и не декорации. Все это было на самом деле: и та же дама в белом под белым шелковым зонтиком и с маленькой белой собачкой, и тот же слепой шарманщик

Глаза шарманщика были скрыты за круглыми черными очками. Он точно каменное изваяние сидел у галантерейной лавки на перевернутом деревянном ящике и как бы смотрел на витрину магазина женской одежды на противоположной стороне улицы. А такие же неподвижные манекены из-за витрины магазина как бы смотрели на шарманщика. Двигалась только левая рука шарманщика, которая медленно и равномерно крутила деревянную ручку, извлекая из шарманки мелодию уж больно похожую на «Summertime».

К шарманщику подошел худощавый господин в пенсне, с бородкой и тростью. Господин был похож на А.П.Чехова. Он бросил в картонную коробку несколько тихо звякнувших монет, и шарманщик кивком поблагодарил прохожего.

Угрюмый городовой провел Саморядова мимо цилиндрической тумбы. На ней рядом с объявлением ритуальной компании «Купите гранитный памятник со скидкой!» висела потрепанная афиша цирка-шапито, с которой в компании, акробатов, жонглеров и пони склабился рыжий клоун.

Оглянувшись на ходу, Саморядов спросил городового:

– Какой сегодня век на дворе?

Городовой не успел ничего ответить, – под ноги ему упал какой-то сверток. Внутри свертка звякнула разбившаяся бутылка. Вспыхнуло, грохнуло, заволокло черным дымом. Визг женщины, ржанье лошади, крики. Паника.

Кто-то серой тенью метнулся к упавшему городовому и шарахнул его палкой по голове. Оглушенный городовой разжал пальцы, и металлический баллончик покатился по мостовой. Подхватив баллончик краски, серая куртка посмотрела на обомлевшего Саморядова. Это была та самая художница. Она усмехнулась и кинулась прочь. В уши Саморядова впились остервенелые трели полицейских свистков. Они приближались, они окружали.

5—6

– Это все она! Она! – закричал Саморядов вслед девушке, указывая на нее.

Хрипя и вращая оловянными глазами, городовой попытался встать на ноги. Но пошатнулся и повалился на мостовую. Саморядов хотел устремиться вслед за серой курткой, но городовой вцепился в штанину Саморядова.