Смотрящие на небо

– Знаете что, преподобный, – Эмма на «ты» переходить не желала, – этот ребёнок за свою жизнь голодал достаточно, и может ещё полчаса потерпеть, и принять пищу в чистом виде…

Койт послушно пошёл в указанном направлении. Но в коридоре он обернулся:

– Спасибо вам, Флориан…

– Для тебя он преподобный Флориан, и никак иначе, – строго сказала матушка, провожая Койта в ванную, с таким видом, будто вела его на эшафот.

***

Ванная была светлым помещением. В ней находилось большое окно, на две трети по высоте занавешенное белыми, плотными шторками, спасавших купающихся от случайных взглядов с улицы. Кроме того, и сама ёмкость ванной была отгорожена ещё одной капроновой шторкой.

В дальней стене ванной имелись ещё две двери. Дом всё больше напоминал Койту лабиринт встроенных друг в дружку комнат.

Платье было снято и помещено Эммой в герметичный пакет. Такая же участь ждала и шляпку. Оба предмета были унесены в одну из комнаток напротив, где Койт заметил грандиозных размеров постирочную машину-автомат. Остальную одежду Койт по приказу матушки просто сбросил на пол. Прежде чем пойти к самой ванной, Койт, уловив кивок хозяйки дома, посетил вторую примыкавшую комнату, где оказался санузел.

Эмма откинула капроновую занавеску, и Койт увидел внушительных размеров акриловую ёмкость. Он слегка усмехнулся, представив в ней преподобного в образе китозавра, что водились в Тёплом Океане у берегов Диких Островов. Но самому Койту поплавать не пришлось. Матушка, отрегулировав температуру поступающей воды по своему разумению, позволила налиться ей только до пупка мальчишки, сказав:

– Ну что ж, вставай, крысён… Прости, мышонок, попробуем тебя отмыть…

– Я прекрасно способен помыть себя сам.

– Ну ладно, продемонстрируй, – Эмма протянула Койту намыленную мочалку, – на левой руке, продемонстрируй…

Койт пожал плечами, намылил левую руку и смыл мыло водой. По его мнению, этого было вполне достаточно. Матушка усмехнулась и вдруг схватила Койта за руку, приблизила к себе и свободной ладонью потёрла его левое предплечье. Койту было не больно но неприятно, а из-под ладони Эммы вылезали неприятного вида тёмно серые катушки, будто он сбрасывал кожу. Стало понятно, что пока все эти многолетние наслоения не будут удалены, матушка вряд ли успокоится. Койт поднялся, отдал мочалку хозяйке дома и приготовился терпеть экзекуцию.

– Наверное, так отмывают беспризорников на консервном заводе, когда готовятся разложить их по банкам – сообщил он Эмме.

– Что за глупость ты несёшь! – Эмма закончила с его грудью и животом, и повернула Койта спиной к себе.

Койт, пока отмывался его хребет и лопатки, подробно изложил теорию изготовления консервов из отловленных хлыстами беспризорников, вызвав у Эммы возмущение вперемешку со смехом:

– Какой бред поселился у тебя в голове! Республика ведёт войну. Ты мальчик, а значит будущий солдат. А девочка – она вырастит и родит новых мальчиков, новых солдат, и какая, святые апостолы, разница беспризорники вы или семейные дети. Республика любит и дорожит вами. Моли Господа, чтобы война закончилась до того, как ты станешь взрослым, но если нет – ты будешь защищать нас. А если наступит мир – ты будешь восстанавливать то, что разрушено. И ловят вас вовсе не на консервы, а чтобы поместить вас в училища, где сделают из вас настоящих людей.

– Что-то я не видал этих училищ, – попытался возразить ей Койт, но в ответ получил приличный шлепок мокрой мочалкой по ягодицам:

– А консервы с написью «Тушёное филе беспризорника» ты в магазинах или в гуманитарке видел? Ладно там, когда несут бред про отлов на органы… Но идиотизм с консервами я впервые слышу от тебя…

– Но Коста говорил… – начал было Койт, но осёкся, поняв, что болтает лишнее.

– Какой ещё Коста? – Подловила его на слове матушка.

– Да так, знакомый мальчик…

Наступила тишина, так как на Койта навалилась усталость. Немудрено, ведь полтора часа назад в него стрелял губровец, а теперь его отмывает в ванной какая-то помешанная на чистоте незнакомая ему тётка. При таком темпе событий и правда можно поехать крышей.

Эмма, тем временем, закончила сражаться с застарелыми черными пятнами под коленками Койта, и с удовлетворением в голосе указала ему на плескавшуюся у него в ногах серовато-коричневую жижу:

– Вот это всё сошло с тебя. Я так понимаю, тебя никогда не мыли по-настоящему.

Кстати, а как тебя зовут?

– Койт.

– Серьёзно?

– Ну, да…

Эмма, похоже, тоже немного притомилась, отмывая мальчишку, присела на придвинутую табуретку. Грязная вода уходила в отверстие ванной, но матушка сказала обрадовавшемуся было Койту, что голову-то они ещё не мыли:

– Так что давай, присядь ещё раз, я напущу свежей водицы, и мы отмоем твои завитушки, чтобы ты стал красивым эстонским мальчиком.

Голос Эммы стал гораздо приветливей.

– А почему эстонским? – спросил Койт, зажмурив глаза, так как матушка намылила ему волосы ароматным шампунем.

– Потому что Койт, по-эстонски, означает рассвет, – ответила она, – мой отец был по происхождению эстонцем, мои предки жили острове Сааремаа…

– А это где? – Койт от волнения открыл глаза, пена попала в них и защипала, Эмма быстро окатила ему лицо чистой водой, – А вдруг я тоже с этого острова? И меня там ждёт мамка. Где этот остров? Где Дикие Острова? В Тёплом Океане?

– Нет, мышонок, он далеко-далеко.. . На Земле.

Опять наступила тишина. Матушка второй раз намылила и ополоснула кудри Койта. В дневном свете из окна они вдруг вспыхнули прозрачным золотом. Койт размышлял о том, могли ли его родители быть и вправду оттуда, с родины богов, и будто угадав его мысли, Эмма спросила:

– А ты родителей совсем не помнишь?

– Нет. Но мамка жива, я верю в это… Папка – не знаю, но мамка жива…

– Что ты вообще помнишь? Я имею ввиду, самое раннее твоё воспоминание.

Койт задумался:

– Я помню семью фермера, где я вроде жил, но они были мне не родными. Лица не помню. Только светлые пятна. Много детей. А потом пришёл взрослый мальчик, почти взрослый, меня забрал и мы долго бродили, пока не пришли в Чектаун.

– Это тот, которого ты зовёшь Костой?

Койт вздохнул и сдался:

– Да, его зовут Коста. А у вас … – Койт хотел сказать просто Эмма, но вспомнил, что ему велено обращаться как положено в армии, по званию, – А у вас, матушка Эмма, есть дети?

– О да, мышонок, и ты их непременно увидишь, уж они-то своего не упустят… А вот Койтом тебя Коста назвал?

– Я тоже спрашивал, но он ответил, что когда меня забирал, я был в комбинезоне, там на плече был… Как его…

– Шеврон? Ну, нашивка?

–Да. Там было три звезды а посередине надпись «Койт», Вот так я Койтом и стал.

Эмма задумалась, нахмурилась, будто что-то припоминая.

– А среди ваших детей мальчик есть? – спросил Койт.

Эмма посмотрела на Койта как-то странно, пронзительно что ли. Так могут смотреть только мамы:

– Хочешь я покажу тебе одну игру, – и, не дожидаясь ответа, она плеснула в воду колпачок шампуня, включила напор побольше, ванная начала быстро наполняться, так, что Койт подвсплыл, оторвался попой от днища. Попёрла пена, и когда она наполнила ванную до краёв, матушка выключила воду и принялась подбрасывать пузыри пены, дуя на них и заставляя лететь под потолок. Койт, смеясь, повторил это.

Эмма потрепала Койта за волосы:

– Был у меня мальчик. Летал он ангелом на железных крыльях… Да так и улетел в рай…

Койт вдруг понял, что вот так в пузыри играла когда-то Эмма со своим сыном, который стал боевым лётчиком, и которого подбили где-то там, на западе, над Чёрными Холмами. Койт не знал, как надо утешать другого, и не нашёл ничего лучшего, чем просто поцеловать Эмму в костяшки правой кисти. Матушка тихо засмеялась, запустила пальцы левой руки Койту в шевелюру, ему даже стало немного больно, потом отпустила его волосы и, положив лицо на сложенные на краю ванной руки, близко-близко от физиономии Койта, затянула низким голосом тихую песню, может быть совсем так, как когда-то- когда-то она пела своему мальчику:

–А на косогоре

Шёлковые травы.

Приключилось горе,

Не найти управы.

С берега высокого

Вниз, к воде зелёной…

Подстрелили сокола

Пулею калёной.

А на босы ноженьки

Липнет смолка тонкая.

Есть на небе Боженька,

Да что, люди, толку-то…

Налетели аспиды,

А он не причём…

Не молилась разве ты

Ему горячо?

А по косогору

Кубарем мой маленький.

Убегал до бору,

Утекал от маменьки.

Пой же чёрный скворушка.

Стреляны мы пушками…

Эх, багряна горушка –

Слёзки всё кукушкины.

Одинокая слезинка скатилась на кончик острого носа матушки и капнула в пену. Эмма тотчас резко поднялась со стула и сказала прежним строгим голосом:

– Ладно, ты тут ещё поплещись, но не смей заливать водою пол. Пойду принесу полотенец… Да и одеть на тебя что-то надо, не голышом же тебе по дому разгуливать.

***

Матушка вышла, прикрыв плотно дверь, а Койт пустил ещё один пузырь пены к потолку, смотря, как он переливается радугой. Вдруг дверь в ванную комнату начала медленно открываться, потом резко расхлопнулась и на пороге с воплем: – Та-да-дам! – застыла в позе руки в боки здоровенная девчонка лет пятнадцати с лицом отца Флориана.

– Вот ты и попался, херувимчик – Усмехнулась взрослая девчонка, – вот, Аркадий –то с тобой позабавится…

Слева из-за взрослой девчонки показалось лицо девочки помладше, по-виду ровесницы Койта. Мальчишка понял, что это та самая Инга, в платье которой его нарядил отец Флориан. Эта девочка не произнесла ни звука, просто медленно достала откуда-то из-за спины плотный, литой кулачок и показала его Койту, сжав при этом свои губки до узкой полосочки.

А с правого боку старшей сестры выскочила пигалица лет шести от роду, и, тыча пальцем в сторону сидевшего в ванной Койта завопила:

– Ага! Смотри, Агата! Ему, значит, мамка налила полную ванную и с пеной, а мне она так купаться не разрешает!

Взрослая девочка, Агата, то есть, ответила мелкой:

– Потому что он, хоть и крысёныш, сидит себе в ванной спокойно, а не заливает всё вокруг, так что вода течёт из передней на площадь.

Мелкая не унималась, скидывая с ног сандалии и ринувшись вперёд:

– Я сейчас к нему залезу…

Но Агата ловко перехватила девчонку:

– А ты не боишься, Лизонька, подхватить от него что-нибудь в виде лишая?

Койт пришёл в себя и уже хотел сказать этим наглым девчонкам что-то грубое и обидное, но из коридора послышался крик матушки:

– И что это значит? Что вы тут за парад невест устроили?

Удар полотенцем пришёлся в широкую спину Агаты. Девчонки захохотали, побежали прочь, а Эмма закрыла за собой дверь.

– Вот ты и познакомился с моими бандитками, – сказала она торопливо вылезавшему из ванной Койту.

Мальчик тщательно вытирался, а Эмма смотрела на него так пристально, что Койт даже прикрылся, засмущался.

– Вот одного я не пойму, – рассуждала вслух матушка, – вот как может быть у ребёнка, живущего по подвалам да подворотням такое нежное тело. Где же твои шрамы, синяки, прыши, опрелости хоть какие-нибудь. Ты и вправду херувимчик какой-то…

Койту стало дажо неудобно, будто его обвиняли в чём-то, в чём он не виноват:

– Да всё у меня было, просто проходит быстро и без следов, – он посмотрел на свою грудь и правда, после ванной полосы от скотча бесследно исчезли, – Коста говорит, что на мне быстрей чем на собаке…

– Ладно, – матушка распахнула больших размеров халат, – ныряй, и пойдём, поешь. Ты уж не взыщи, – она подняла с пола тряпицы, – но исподнее твоё пойдёт на помойку, а вот брючки постираем…

Койт, в свою очередь, вцепился в ремень со спрятанной картой памяти и перепоясал им халат. Матушка неодобрительно покачала головой, махнула рукой, и повела Койта по коридору к первой двери. За ней было что-то вроде кельи, каморки, вероятно для отдыха таких же бродяг и пилигримов, вроде Койта. Кровать, шкафчик, пару табуреток да стол. Эмма вышла, вскоре в комнату зашла Агата, старшая девчонка, и поставила перед мальчишкой эмалированную миску полную полбы. Каша была густая, ароматная, в центр была воткнута алюминиевая ложка.

– Уж не взыщите, сэр, – улыбнулась Агата, – но денёк сегодня постный..

Она уселась на табуретку на другом конце стола. В убежище Койта постными назывались дни, когда пожрать было нечего совсем, а тут на тебе в постный день, и целая миска каши. Агата дождалась, пока Койт доест до конца, взяла миску:

– Пойдёмте, я проведу вас, сэр в мастерскую…

***

Мастерская оказалась тут же, за левой двухстворчатой дверью в холле. Она, похоже, занимала весь первый этаж слева от входа в дом. В мастерской пахло кислым алебастром. Вокруг были сложены и просто разбросаны эскизы и гравюры, расставлены гипсовые головы с непременно мученическим выражениями на лицах. Было очень тепло, даже жарковато. Агата в мастерскую не входила. Тут же опять появилась матушка, сняла с Койта халат. Он опять ухватился за ремень, но матушка со словами:

– Да что ты кнему прицепился-то? – Успела ухватиться за пряжку, – вот высохнут брюки и отдам его… Аркадий, вот твой херувимчик!

Откуда-то из-за шкафа раздался грохот, и появился маленький худосочный человек в неряшливой рабочей одежде. Он подошёл к Койту, взял его за плечи и повёл в центр комнаты, к постаменту, высокому, метр, не иначе, помог ему забраться на него и махнул рукой Эмме:

– Ну идите, матушка, идите, – а потом обратился к Койту, – итак, молодой человек, ну ка дайте ка я вас рассмотрю.

Койту уже начинало надоедать, что его всё время раздевают и рассматривают. Он так и сказал Аркадию, что ничего особенного в нём нет.

– Вот тут вы ошибаетесь, молодой человек, – Аркадий отбежал в угол и достал извитую медную дудку, и протянул её Койту, – сделайте вид, будто трубите в небеса из сего горна… Замечательно… У вас, молодой человек, строение тела, будто бы вы сошли с земных амфор древних греков. Поистине, у нашего преподобного глаз-алмаз. Вот так выделить вас из толпы…

Койт хотел сказать, что из толпы его вовсе не выделяли, Он тупо врезался в святого отца при бегстве, но промолчал, подумав, какая ему, в самом деле, разница… Аркадий продолжал тараторить, имея в виду, понятное дело, древних греков:

– Они писали обнажённых юношей, вроде вас с детскими пропорциями тела, но нарочито рельефной мускулатурой, как у бодибилдеров. В природе так не бывает, по крайней мере, пока я не встретил вас, молодой человек. Вы случаем не бодибилдер?

Койт поджал плечами, не зная, что обозначает это слово, но спросил Аркадия, неужели он, мол, не может заказать макет херувимчика у ИИ. Наверняка там будут тысячи моделей.

– Что вы говорите, юноша! – Аркадий искренне возмутился, но выглядело это смешно, будто взрослый человек нарочито кривляется, – я скульптор, а не ремесленник. Я создаю скульптуры, а не бездушные болванки. Вот вы, несомненно, обладаете искрой божьей, я отсканирую ваше тело, обнажённую натуру, потом, всё как в жизни, одену на вас одежду, хитон, подарю вам замечательные крылья, и будете вы стоять благословлённым, возле аналоя в скульптурном образе.

Койт начал проникаться важностью своей миссии. Аркадий, тем временем, поправил позу мальчика, продолжая восторженную речь:

– Молодой человек, вы просто не до конца осознаёте, что происходит в данный момент. Вы удостаиваетесь такой чести, о которой могут только мечтать миллионы людей на планете. Вам выпадает доля пнуть под зад коленкой саму вечность. Вот отсканирую я вас, три де плоттер вырежет ваш облик из чистейшего белого мрамора, и пройдут годы, десятилетия, века, а вы в образе херувима так и останетесь вечным ребёнком в пределах храма, а, может быть, и не станет самого храма, и наши потомки через тысячи лет откопают статую из слоя породы и поставят в музей перед восхищённой толпой, но это же по сути будете вы, ваш облик… Будьте добры, глазки закройте, всё-таки лазеры работают…

Конец этой длинной речи скульптора потонул в хихиканьях из-за створок двери. Девчонки явно опять подглядывали за происходящим. Аркадий громко цыкнул на них:

– А ну, кыш, не смущайте мне натурщика, – но на этот «кыш», совершенно очевидно, никто реагировать не собирался. Хихиканье продолжалось.

Койт реально чувствовал, как по каждому миллиметру его тела скользили тёплые, даже приятные лучи лазеров. В некоторых местах было реально щекотно, но он терпел. Так же, как он решил не обращать внимание на прятавшихся за дверью девчонок. Кто они такие, бестолковые мокрощёлки по сравнению с ним, человеком, которому выпала судьба пнуть под зад саму вечность.

***

Лазеры перестали жжужать. Аркадий помог Койту спрыгнуть с помоста. Тело мальчишки слегка затекло. Тут как тут подоспела матушка с одеждой, зачем-то начала объяснять Койту, что бельишко дали одни соседи, а вот свитерок другие… Койт быстро оделся, пощупал ремень – карта памяти была на месте. В холле их с Эммой встретили два здоровенных бородатым мужика.

– Ты умеешь читать? – спросила Эмма.

Койт кивнул.

– Тогда давай я отведу тебя в библиотеку, пока посиди там, а мы решим, что с тобой делать дальше.

Койту не понравилось то, что его будто конвоируют на второй этаж. Впереди цокала ботиночками Эмма, а позади его сопровождали два мордоворота, которым, похоже, было дано указание схватить мальчишку, если он попытается сбежать. Дверь библиотеки закрылась, Койт услышал , как тихо щёлкнул замок. На окнах были решётки. Ситуация требовала обдумывания. Койт огляделся: столько красивых книг он никогда в жизни не видел. Но читать не хотелось. Койт почувствовал, что он заболевает. У холодного камина стояло большое кресло с тёплым пледом. Мальчик забрался в него с ногами, укутался в покрывало, и тотчас его сознание провалилось в темноту.

***

Койт и знать не мог, что как только за ним закрылась дверь мастерской, матушка внимательно принялась оглядывать ремешок, отобранный у мальчишки, ведь не зря же он за него так цеплялся. Карта памяти была обнаружена. Ситуация принимала нехороший оборот. Матушке надо было действовать быстро и решительно. Эмма буквально вбежала в свою комнату, на ходу перекрестилась на красный угол, отодвинула лик Богородицы, открыла потайную дверку и достала коммуникатор. Карта памяти с тихим щелчком ушла в торец коммуникатора, да что толку – файл был запаролен. Дело приобретало ещё более серьёзный оборот. Теперь Эмма не сомневалась в криминальной подоплёке всего происходящего. Матушка открыла окно и позвала двух мрачных лесорубов, работавших на электроманипуляторах. Она приказала им идти в переднею, и ни в коем случае не дать Койту удрать, хотя, по правде говоря, тому трудно было сделать это голышом. Затем она выбежала в сад, быстро собрала по соседям одёжку для мальчика, при этом Эмма вспомнила ещё кое-что, и в нешуточном волнении поспешила в сторону кабинета преподобного, в самом конце коридора на втором этаже.

Отец Флориан, сдав Койта на попечение матушки, проследовал в свой кабинет. Кабинет этот был довольно маленьким, тесноватым для его обширного тела. Он с шумом отодвинул стул и уселся за стол. Настроение у него всё более и более портилось. Как не крути, но он обязан был сделать один очень неприятный звонок, вариантов избежать его не было. Стол был завален бумагами и макетами афиш. У преподобного и его скульптора возникла идея объявить конкурс в СМИ среди детей республики на образ херувима. Однако епархия категорически засомневалась в богоугодности данной затеи, а теперь, после случайного знакомства преподобного к Койтом, необходимость в этой суете исчезла окончательно. Флориан широким злым движением скинул на пол всё, что было на столе, достал из кармана сутаны разрешённый кнопочный мобильник и набрал номер полиции.

Закончив короткий разговор, преподобный посмотрел в окно – узкое, но до пола. По небу в сероватых облаках полз чёрный след дыма от горящего второго мехзавода. Вдалеке, над заречным кустарником, летели два геликоптера. В самом кустарнике чёрными точками шевелилась громадная стая террианских летунов, этого бича Чектауна, размножившихся в последнее время неверояно, пожравших практически всех земных голубей и воробьёв. Неожиданно зазвонил телефон, который отец Флориан оставил на пустом столе. Он взял трубку, и его полное лицо начало багроветь, а сам он только три раза коротко ответил:

– Да… Да… Да…

И ещё долго он сидел, подперев рукою голову над пустым столом, очевидно погрузившись в размышления и воспоминания.

Дверь кабинета решительно распахнулась, зашла Эмма, закрыла кабинет и села на шаткий стул тут же возле входа. Она показала преподобному зажатую между пальцами карту памяти:

– Вот это крысёныш прятал в ремне. Я звоню в полицию…

– Уже. И одной полицией, Эмма, дело не ограничится. Сюда с минуты на минуту нагрянет ГУБР. Только бы Аркадий успел его отсканировать…

– Нас тут всех того и гляди повяжут, а он всё херувимчиков лепит.

– Если и повяжут, так это только тебя, вон как размахиваешь коммуникатором.

– Можно подумать, что и у тебя его нет… И даже более того, – матушка достала из кармана симкарту и вставила её в коммуникатор. В ответ на изумлённый взгляд Флориана, ведь это было уже преступление, матушка махнула рукой:

– Это симкарта оформлена на епархию, нам ничего не грозит. У тебя же тоже есть такая… Давай без лицемерия… Так вот, ты даже не удосужился узнать, как зовут мальчишку, а зовут его Койт. И это эстонское имя, означающее рассвет.

– Он, получается, твой соплеменник?

– Да, как сказать… Я тут вспомнила одну вещь.

Эмма вышла в сеть, поймав один из коммерческих спутников, набрав в строке поиска «Койт». На первой странице браузер выдал множество переводов и транскрипций самого слова, а вот вторая страница была завалена репортажами пятилетней давности о жёсткой посадке в Скалистых Горах на северной границе Империи и Республики земного тяжёлого транспортника, под названием «Койт». В многочисленных болталках были версии, что корабль грохнулся не без участия ПВО республики, что он вёз контрабандные земные образцы вооружений и технологий для имперцев, и что имперцы готовятся к войне. Конфликт вспыхнул менее чем через год. Матушка пересказала преподобному свой диалог с Койтом по поводу происхождения его имени, которое, получается и вовсе не его имя, а просто название корабля, в форму которого он был одет.

– Значит, он землянин? – То ли спросил, то ли констатировал преподобный.

– И землянин не простой. Ты не видел, как он сложён. Помнишь ту историю с Мартышкой на Диких Островах?

Отец Флориан поморщился. Ещё бы не помнить. Тварь схватила его барсетник с документами, а он схватил мартышку, на вид такую тщедушную и хрупкую, а в итоге, вырываясь, она его глубоко укусила и сломала ему лучевую кость у запястья. А ведь и правда, когда преподобный там, на площади, поднял Койта за шкирку, тот дёрнулся так, что, пожалуй, ещё бы немного и опять сломал бы преподобному руку.

– Вот что Эмма, отведи ка его в библиотеку, я тут кое с кем посоветуюсь, и хотел бы успеть, пока мальчишку не забрали губровцы, кое-что ему сказать…

– Флор, не делай глупостей…

Преподобный в раздражении махнул на матушку рукой, а та аж затряслась сидя на своём стульчике. И, уже выходя из кабинета, Флориан вдруг остановился на секунду, обернулся, неожиданно добро улыбнулся, глядя на матушку и тихо сказал:

– А мы с тобой не такие уж и старые. Может, попробуем ещё разок? А вдруг получится мальчик, – и, не дожидаясь никакой реакции со стороны матушки, вышел вон.

***

Все эти события происходили в то время, пока Койт пинал под зад вечность в мастерской Аркадия. А потом мальчишка провалился в дремоту, сидя на кресле у не горящего камина в библиотеке дома. И пришёл к Койту знакомый сон. Он видел его без каких-либо вариантов в сюжете два-три раза в месяц. Мальчику давно уже казалось, что это вовсе не сон, а какое-то непонятное воспоминание, интерпретировать которое он был не в состоянии. Сначала в темноте он начинал ощущать запах железа, тот запах, когда остывает окалина, который один раз учуешь и запоминаешь на всю жизнь. Потом раздавался стучащий, но негромкий звук, и вот в сон врывался свет, и свет этот шел из широкого проёма в окружении кромешной тьмы, а за проёмом шумел высокий лес с подлеском из террианского бурьяна, и Койт позодил к самому краю проёма и понимал, что надо прыгать вниз, а на нём был чёрный комбинензончик, такой родной и тёплый…

А внизу, в подлеске, двигались чёрные фигурки детей, и такие же фигурки стояли на краю проёма около него, и Койт прыгал вниз, под ложекой у него схватывало и он неизбежно просыпался.

Койт открыл тяжёлые веки. Напротив, спиною к книжному стеллажу, стоял преподобный Флориан. Заметив, что Койт проснулся, Флориан подошёл к библиотечным дверям, приоткрыл их, глянул в сторону лестницы и, повернулся с Койту: